Виктор Елисеевич Дьяков
В году 1238 от Рождества Христова
– А здесь, ты тоже на таране стоял, когда ворота в нашем тыне разбивали!? – уже зло спросил Милован.
– Нет, здесь меня берегли. В отряде Мансура я один знал и ваш и их язык, – толмач уже с трудом ворочал языком и, казалось, вот-вот провалится в сон.
Его заставило встрепенуться не очередные вопросы, а то, что Милован замолчал и отвернулся от него. Толмач это молчание расценил по-своему – русский князь узнал от него все, что хотел и теперь за ненадобностью его просто убьют. Но после некоторого раздумья Милован вновь его спросил, причем так, словно толмачь уже не враг. Он как будто спрашивал совета:
– Как думаешь, татары… или кто там они есть, еще придут сюда?
Толмач помотал шишковатой головой, отгоняя сон, и ответил не сразу:
– Ты князь тысячника Мансура зарубил, а Мансур был любимым учеником самого Бурундая. Темник не простит, ты его сильно обидел…
10
В Киверичах отряд Милована встречали восторженно. Такой победы и еще более такой добычи никак не ждали. Той же церковной утвари привезли столько, что маленькая церквушка отца Амвросия оказалась не в состоянии ее вместить, и пришлось многое сложить в запасники. Оружия и доспехов оказалось столько, что теперь все ополчение можно было вооружить саблями, луками и одеть в татарские кольчуги и шлемы. Особое внимание привлекали сваленные в двух «санях» татарские сапоги-гутулы. В небогатом селе, где большая часть жителей не знали кожаной обуви, а ходили в лаптях, а летом босиком, такие прочные и практичные сапоги произвели сильное впечатление.
Милован со Жданом в княжьем доме разбирали «казну», драгоценности, что нашли у убитых татар.
– Правильно, у князь должен иметь свою казну, – несколько раз повторял Ждан, передавая Миловану то одну, то другую золотую, серебряную или жемчужную вещицу. – А вот этот красоту ты невесте своей поднеси, – Ждан подал тонкой работы золотые сережки, крестик и матово белые отполированные жемчужные бусы.
– Ты что, в своем уме!? Они сняты с баб или девиц, которых до смерти забили или засильничали! Как же я такое могу Голубе поднести!? – возмутился Милован.
– Те князья да воеводы с чьих жен да дочерей это снято не смогли их уберечь. А ты вон поганых сколько побил, без тебя такой славной брани не было бы. Это твоя победа князь и твоя добыча по праву. Давай любого оружника спросим – все они так думают, – Ждан продолжал протягивать через стол серьги, крестик и ожерелье.
– Ну, может оружники то так и скажут, а что другие-то подумают? Взял из добычи самое дорогое и на невесту свою повесил, – уже не так твердо возражал Милован.
– А ты про думы смердов и смердок не очень переживай. Они тут по избам сидели, пока мы там татар смертным боем били, – Ждан положил драгоценности на стол и пододвинул их к Миловану.
– Когда село обороняли, и они по избам не сидели, тоже тут немало кровушки пролили, – все менее стойко «держался» Милован.
– Эти украшения, они не для смердок, сам знаешь. Может даже с самой Великой Княгини, или с дочерей ее сняты. Как эти Рюриковичи Великими Князьями стали, ты не хуже меня знаешь. Они не наши природные князья. Так чем же их бабы лучше наших природных кривичских и мерянских княгинь и княжен? Голуба она как раз такая княжна и есть. Подари ей князь, ты это золото и жемчуг в славном бою добыл и имеешь право, – Ждан еще ближе к Миловану пододвинул драгоценности.
Милован явно колебался, по всему ему очень хотелось сделать невесте подарок, но было и жутко и неудобно. Но Ждан видел, что сумел уговорить князя, еще немного поколеблется и возьмет. Он же достал из мешка, который принес собой, на вид совершенно новые татарские сапоги-гутулы:
– Вот, две пары выбрал, специально искал для племянницы своей, должны ей впору быть. А вот эти Голубе тоже подари, они поменьше, у Голубы-то нога поменьше, чем у Боянки будет, – Ждан поставил рядом с Милованом пару гутул, видимо снятых с татарина небольшого роста, тонкокостного телосложения и с соответственным размером ноги.
– Ладно… возьму… подарю, – Милован всячески показывал, что это ему неприятно, и он соглашается с неохотой.
Но, то он делал для вида, ибо давно хотел сделать Голубе настоящий княжеский подарок, но не имел такой возможности и вот возможность, наконец, представилась, правда все это взято хоть и в бою, но с трупов и это как-то… Что же по-настоящему было Миловану неприятно, так это слова Ждана о необоснованности нынешнего высокого положения Рюриковичей. И сейчас Милован не мог не высказать своему старому другу и наставнику своего неудовольствия:
– Ждан… который раз тебе говорю, брось ты эти разговоры о кривичах, варягах. Сейчас не время старые обиды вспоминать. Плохие, хорошие Рюриковичи, но они вон сколько народов, всех нас под своей властью объединить сумели. А если сейчас я стану вспоминать, кто были мои дальние предки, отец Амвросий про своих, вятичи про своих, мурома тоже вспомнит, что у них когда-то свои князья были. Не дело это. Вон толмач пленный рассказывал, в татарском войске более всего кипчаков, а главенствуют над всеми монголы и, как видишь, всех бьют. Только вот мы их первые кто побил, да и то неизвестно, что дальше будет. А почему, потому что у них один хан и все они, и монголы, и кипчаки и другие, какие есть в их войске народы, одной его власти подчинены. И нам сейчас лучше не оспаривать старшинство Рюриковичей, потому как кроме них никто нас всех собрать против татар не сможет… Русские мы Ждан, русские все, и кривичи, и меря, и мурома, и вятичи, и новгородцы. Порознь нам от татар никак не отбиться, – без особых надежд достучаться до разума Ждана, говорил Милован.
– И то, что Рюриковичи предков твоих стольких законных вотчин лишили и эту, последнюю готовы забрать, ты и с этим мириться готов!? – явно не хотел понять князя Ждан.
– Не время сейчас… пойми, – Милован более ничего не говоря, сгреб украшения, взял гутулы и встал из-за стола, давая понять, что больше на эту тему говорить не намерен.
Едва смертельная опасность миновала… Ничто не могло заставить киверичан жить тем, что являлось их естественной жизнью до этого татарского пришествия. Далеко не во всех семьях, домах оплакивали погибших, выхаживали раненых, также не везде имела место голимая нищета, где семеро по лавкам и есть почти нечего. В основном среди смердов имела место умеренная бедность, когда особо не разъедались, но и с голоду не пухли. До самой посевной особо срочной работы не было и люди занимались всем тем, что скрашивает будни и вызывает интерес даже к скучному сельскому бытию. Сейчас же отличительной чертой киверической жизни стало то, что вдруг едва ли не все в первую очередь женщины и девицы стали щеголять в татарских сапогах-гутулах. Это «поветрие» спровоцировали Голуба и Бояна. Как только они появились на улице и в церкви в подаренных им гутулах… Едва ли не все сначала молодые девицы, а потом и женщины постарше возжелали снять свои лапти, онучи и носить такие же сапоги. Конечно, свою роль тут сыграло, что такие добытые в бою сапоги появилось в Киверичах в немалом количестве. Их носили и оружники и мужики смерды. Но до того как их одели Бояна с Голубой киверичанки как-то не воспринимали их как женскую обувь. Вскоре же уже и смерды и многие оружники были вынуждены вернуться к своей прежней обуви, так как гутулы с них поснимали их жены, дочери, даже если они были им и велики. Во многих семьях матриархата как постоянного явления не наблюдалось, но в отдельные моменты главы семейства были просто бессильны против уговоров, слез и нытья своих женщин – мода, самая заразная женская «болезнь» имела место быть везде и всегда. Голубу разочаровало то, что в таких же как у нее сапогах ходят многие смердки, но то был подарок Милована и она их не снимала с нетерпением ожидая лета, когда можно будет одеть сарафан и всем показаться в серьгах и жемчужном ожерелье. Бояне было чуждо это чисто бабье чувство, покрасоваться. Подаренные дядей гутулы оказались ей просто очень удобны и она их носила, не обращая внимания, во что обуты остальные баба и девки.
Чего теперь еще стало в избытке так это оружия и всевозможных доспехов. Бояна, наконец, смогла подобрать себе подходящие по размеру кольчугу, шлем, щит. Взяла она и татарский лук. Вот только тетиву у того лука натянуть у нее никак не получалось. Впрочем, не получалось не только у нее, многим парням это тоже оказалось не под силу. То было удивительно, ведь татары в большинстве своем явно не богатыри, как правило уступали в росте тем киверичанам, в ком преобладала кривичская кровь и шириной плеч тем, в ком доминировала мерянская, и уж тем более тому в ком сочетался рост первых и широкоплечесть вторых… Как они умудрялись сноровисто и метко стрелять из таких тугих луков? Ждан и наиболее опытные оружники знали секрет стрельбы из этих дальнобойных луков. Татары не тянули тетиву, а просто удерживали ее у подбородка, распрямляя вторую руку. Бояна, когда осмыслила эту незамысловатую хитрость, быстро приноровилась стрелять и из татарского лука, да и другие с большим или меньшим успехом освоили это оружие.
Напряженность последних дней явно спала. Даже продолжая как бы по инерции упражняться в стрельбе из татарских луков, отрабатывать удары мечом и саблей, мало кто из киверичан сомневался в том, что татары более уже не повторят свой набег. А если и повторят, с таким военачальником как их князь боятся нечего. А некоторые оружники в открытую говорили: «Если бы во Владимире, Рязани, Твери обороной руководили не князья-рюриковичи, то есть князья варяжского корня, а такие как Милован, коренной князь, не взять бы им тех городов и не гулять бы тут». Но, ни Милован, ни Ждан, ни отец Амвросий в повторной победе уверены не были. Обсудив то, что рассказал толмач-булгарин, они уже не сомневались, что татары наверняка еще придут, и будет их много больше. В этой связи Ждан посетил священника, и они довольно долго что-то обсуждали наедине в церковной пристройке. А выйдя оттуда, тут же пошли в дом к Миловану.
– К тебе княже, дело есть, которое никак нельзя отлогать, – сразу обозначил важность вопроса Ждан.
Отец Амвросий шел следом и был, как будто чем-то изрядно смущен.
– Ну заходите… Да вроде уж все меж нами обговорено. Сейчас день-два пусть люди передохнут, а потом сызнова оружием владеть учить будем да тын укреплять-городить, – Милован выказал некое недоумение этим визитом своего помощника и священника.
– Тут такое дело Мил… Мы вот с отцом Амвросием посидели-подумали и порешили тебе о нашем большом беспокойстве поведать, а там уж сам решай, твоя воля… Что отче молчишь? Скажи тоже, – словно обидевшись на священника «подтолкнул» его Ждан.
– Да… князь… мы тут, – священник, толком ничего не сказав, вновь замолчал и бессильно развел руками. – Скажи лучше ты Ждан.
– Ну, неволить не буду, раз стесняешься, скажу я, не мне дочь замуж выдавать, – махнул рукой Ждан.
– Подождите, что-то я в толк не возьму. Отче… Ждан… так вы не о ратных делах говорить пришли? – Милован смотрел на гостей вопросительно.
– То дело, Мил, поважнее ратного будет. Слушай и разумей. Мы с отцом Амвросием тебя постарше и кое в чем с того по иному думаем. А думаем мы так, что если татарва снова придет, то их столько нагрянет, то как бы мы тут не укреплялись и оружием владеет ни учились – все одно села не удержим. А раз так, то теперь нам уже точно придется всех баб с детями через гать на болота отправлять и самим за ними следом отступать. И так и эдак многих мужиков здесь побьют, хорошо если большую часть по гати уведем, – Ждан сделал паузу, оценивая реакцию Милована на его слова.
– Ну, что может случиться, я и в свои года понять могу, – усмехнулся Милован. – А вы что, придумали как нам по гати на остров болотный совсем без потерь уйти? Если так, говорите, я слушаю.
– Нет, княже, без потерь никак. И не только мужиков многих побьют, но и село все пожгут. От этого спасенья нет. Мы вот с чем к тебе… Всех парней и девок, кто порешили в эту осень под венец идти, обвенчать прямо сейчас, на днях, осени не дожидаясь, пока время есть и женихи живы. Вот отче говорит таких у нас в селе двенадцать пар, с окрестных деревень еще пять, да среди сбегов четыре есть. Кто его знает, как там дальше будет, а тут даже если убьют, успеет парень зачать дите, потомство оставить,– Ждан вновь смотрел пытливо – понимает ли его немолодого и бездетного человека Милован.
Тот же вопросительно посмотрел на о тца Амвросия. Священник кивнул головой в знак согласия со Жданом. Милован думал недолго:
– Что ж, пусть будет так, согласен с вами.
– И еще… князь… первыми должен венчаться ты с Голубой, – Ждан твердо в упор смотрел на Милована, в то время как священник слегка покраснев опустил глаза.
Милован, легко согласившийся с первым предложением, почему-то совсем не ожидал второго, естественно из него вытекающего. Он в свою очередь смутился и, взглянув на отца Амвросия, понял, почему тот все время смущался и в основном молчал – с его стороны вот так в лоб просить поскорее взять его дочь в жены было не очень удобно.
– Пойми Мил… с тобой тоже в бою может всякое случится, ты такой же ратный человек. И убить могут и силы лишить. А так, может и Голуба понести успеет и не прервется на тебе род князей кривичских. Вон сколько Рюриковичей татары уже извели и их все одно меньше не становится. А ты у нас один князь остался и должен потомство оставить, – основательно рассуждал Ждан.
Милован опустив голову смотрел в пол. Нет, он уже не смущался, он силился сдержать улыбку, поняв, что это очередная идея Ждана, которой он сумел увлечь священника и теперь вроде бы они ее представляли вместе. Не сомневался Милован и в том, что это массовое венчание придумано с одной целью, сделать их с Голубой мужем и женой пораньше и успеть зачать наследника до второго пришествия татар. Кривичский дух Ждана не мог смириться с тем, что Киверичи останутся без своего природного князя, и ради этого он затеял все это. В то же время Милован не мог не осознавать, что чисто по житейски, старый оружник совершенно прав.
– Отче, а ты как… Ты с Голубой говорил? – обратился Милован к священнику.
– Нет князь. Мы сначала, вот, к тебе. А за нее я тебе отвечу. Она за тебя всегда готова, хоть завтра. Она втихаря дни считает, сколько до осени, до свадьбы осталось…
Подслушивающая у двери горницы ключница, с сожалением поняла, что ее спокойные дни в княжьем доме закончатся не осенью, а вот-вот, на днях. Может и ключи у нее забрать и в черные прислуги определить, с нее станет. Крута княжна Голуба, а княгиней станет, всю дворню взнуздает, а то и прогонит. Приведет своих поповских, а старую княжью дворню взашей. И куда им тогда деваться, они же к черному смердскому труду не приучены, с измальства еще при отце Милована жили-прислуживали. Всплакнула ключница, рассказала всё мужу. Тот тоже опечалился. Печаль отца с матерью увидел Любим. Мать и с сыном поделилась своей тревогой. Тот утешил:
– Матушка, да не печалься ты раньше времени. Я у князя Милована в почете состою, если будет вас молодая княгиня шпынять да утеснять, я к нему подойду, замолвлю слово за вас. А может, вы и сами к Голубе приладиться сможете…
До позднего вечера судила и рядила княжья дворня, как встретить и угодить молодой госпоже. Ключница весь разговор подслушала, а то, что все эти скорые венчания не от хорошей жизни, а от продолжавшей висеть над селом смертельной опасности… Она это как-то упустила, все застило, как ей казалось, куда более важное для их узкого дворового мирка – в дом уже на днях придет молодая властолюбивая хозяйка. Поохали, погрустили, а потом как будто нашли из складывающейся ситуации выход, который тоже пришел в голову ключнице:
– Все исполнять будем, половиками ей под ноги ляжем, а приладимся, захолим, закормим. Она же поесть, страсть как любит. Года не пройдет – она без нас шагу ступить не сможет…
Милован почти весь день отсутствовал, и дворня слегка расслабилась, выпила наливочки, заглушая беспокойство о возможных изменениях в их жизни в этом году. При этом они совершенно не думали, что этот год надо еще просто пережить-выжить.
Обилие всевозможных татарских трофеев и полнейшая самоуспокоенность по поводу будущего вдруг побудило Голубу одеть не только подаренные Милованом гутулы, но и примерить кое что из боевых доспехов. Доселе никогда она не стремилась вырядиться мужчиной, но тут пример Бояны ее явно подбил. Ни меч, ни саблю в руки она брать не собиралась, а вот нарядится в кольчугу, одеть на голову шлем и посмотреться в зеркало, как выглядит в образе воительницы, эту блажь Голуба решила осуществить с помощью Бояны и даже пояснила с чего это ей взбрело на ум:
– Ты в книгах про поляниц читала, а я про киевскую княгиню Ольгу. Она когда шла мстить за мужа, во главе войска стояла и одета была как ратник в шлем и доспехи.
– Так Ольга эта не кривичанка была и не мерянка, а варяжка,– не преминула и Бояна шегольнуть своими познаниями.
– А ты почем знаешь? – удивилась услышанному Голуба.
– Дядя Ждан говорил. Я у него про всех женщин-воительниц выспрашивала. Одна самого Илью Муромца на бой вызывала. Дочь его. Она настоящей поляницей была, редкий мужик против нее устоять мог. А отца на бой вызывала, за то, что он ее за дочь не признавал и мать словами погаными позорил.
– Ну и как, бились они, – загорелась любопытством Голуба.
– Да нет. Илья отказался, дескать, биться с бабой, это для богатыря позор. А про эту княгиню Ольгу скажу, доспехи на ней были не настоящие, а легкие, специально для нее сделанные и сама она только во главе войска красовалась, а на брань не водила, – скептически поведала Бояна.
– Правильно, зачем самой княгине на брань войско водить, у нее для этого воеводы есть, – высокомерно, явно уже примеряя на себя венец княгини, проговорила Голуба. – Ладно, давай, что ты там принесла?
– Что просила то и принесла, вот кольчуги три штуки… не знаю, подойдут ли, шелом вот татарский… Боюсь велик тебе будет, зато посеребренный. Говорили, что он на их главном воеводе был, которого князь Милован зарубил. Примерять-то будешь? – Бояна взяла в руки красивый посеребреный на маковке шлем с лавки, на которой также были расстелены кольчуги.
Голуба поежилась, ибо предчувствовала, что железный шлем и железная рубаха это не мягкая кунья, или беличья шапки и не льняные, или шелковые рубашки и сарафаны, которые носила она. Бояна усмехнулась:
– Что княжна, боишься холки свои нежные о железо поранить.
– Прикуси язык, ничего я не боюсь! – сразу распалилась Голуба.
Тут в светелку, где намечался процесс «переодевания», буквально забежала, с трудом переводя дыхание, матушка-попадья:
– Чего ты здесь хоронишься Голуба!?… Весь дом избегали, тебя обыскались, а то вон где. Иди скорее, отец тебя зовет!
– Я скоро матушка, вот только примерю. Голуба не прочувствовала волнения матери и думала, что отец зовет ее по какой-нибудь обычной домашней надобности, ну а так как в доме она никого не боялась, в том числе и отца, то особо не поспешила.
– Беги сейчас же, отец что-то очень важное тебе хочет сказать, – мать даже притопнула ногой, выказывая неожиданную для себя строгость…
Голуба вернулась в светелку, где ее уже вместе с Бояной ждала и Веселина. Тут же находилась и две девка-прислужницы, которых позвала Бояна, предчувствуя, что переодеваться Голубе сподручнее будет с их помощью. Сама она в качестве прислужницы быть никак не хотела. За это непродолжительное время, казалось, Голуба стала старше. Нет, она не постарела внешне, просто уходила балованная озорная девчонка, пришла взрослая задумчивая женщина.
– По какой надобности тебя наш батюшка звал? – спросили Веселина, видя, что состояние сестры, говорит о том, что отец сказал ей, что-то из ряда вон выходящее.
– Девушки, милые, я замуж выхожу… послезавтра, – радостно-растерянно поведала Голуба.
– Значит, татары к нам еще придут и с большой силой, – сразу определила причину такой спешки Бояна и стала собирать принесенные доспехи – Голубе уже явно было не до мимолетного каприза.
– Так у нас же еще свадебная справа совсем не готова, мы ж думали на осень… – всплеснула руками одна из девок-прислужниц.
Голуба как только это услышала, тут же сбросила с себя восторженное оцепенение. Она вновь стала прежней неофициальной княжной, жаждущей перейти в официальный статус княгини.
– Сегодня ночь, завтра день и завтра ночь. Шить будем из того, что у татар взяли. Всех мастериц собрать, сбегов расспросить, кто платья и прочую справу шить умеет. Я не одна замуж выхожу, еще больше двадцати девок выходят, и я их всех лучше одетой должна быть! Девки,– обратилась Голуба к застывшим прислужницам, – кто мне лучше угодит, с собой в княжий дом возьму, а кто не угодит – вон прогоню, за смерда замуж отдам, будете в земле ковыряться, да за скотиной убирать, – Голуба властно притопнула.
– Иш ты, норов-то кривичский, а по виду мерянка круглобокая да задастая, – бормотала себе под нос, не без восхищения внимая Голубе, Бояна, унося доспехи.
В эту ночь Бояна ушла ночевать в избу к дяде – она не умела сноровисто обращаться с иглой, да и желания прислуживать будущей княгине, что в доме священника в эти день и две ночи будут обязаны все, включая ее мать и сестру… У Бояны такого желания не возникло.
Милован хотел провести венчание и прочие свадебные обряды как можно тише и скромнее, но Ждан придерживался иного мнения:
– Мил… смерды они пусть как хотят, даже если и без веселья – не беда. Сейчас не до праздников. Но ты и Голуба… Это варяги-рюриковичи тебя князем не считают, а весь местный народ знает, что ты наш настоящий, родной князь и на венчание к народу выйди как положено князю. Пусть дворовые твои разыщут, почистят и починят праздничную княжью справу, что предки твои носили. Я же помню еще, как твой отец венчались, мальцом был, а помню какой кафтан, шапка да сапоги на нем были красивые. Если ты выйдешь, как князю положено, весь народ наш вспомянет, кем мы были когда-то, когда предки твои владели не одним селом и двумя деревеньками, а многими вотчинами, были сильны и богаты. Вот за Голубу я не переживаю, ее не надо как тебя уговаривать, она так нарядится, сама княгиня Агафья, ляшское отродье, упокой Господи ее душу, так не наряжалась.
Венчать дочь с Милованом отцу Амвросию было не с руки и этот обряд должен был провести священник-беженец из под Мурома. Он помогал отцу Амвросию в богослужениях и главное… Главное, он был холост и относительно молод – двадцати восьми лет от роду. Все в доме священника судачили, что кажется и смиренной Веселине Бог послал жениха.
Две ночи и день дворовые девки и, собранные со всей округи швеи-мастерицы, не смыкали глаз, ели «на ходу», но свадебную справу изготовили в срок. Результат оказался налицо – в церковь Голуба вышла такой, что казалось, свет церковных свечей померк и святые с икон, глядя на невесту, аж зажмурились. Такой «свет» исходил от ее ослепительного наряда, да и от всего ее облика, лучащимся вдохновенным ожиданием счастья…
