Виан Вольф
Впереди бездна, позади волки
Глава 3
Суббота прошла как обычно – скупая на эмоции и щедрая на домашние рутинные дела. Вечером позвонила Маринка и попросила сходить с ней завтра в клуб, потому что «одной – стрёмно». Эмма, не будучи любителем клубов, как-то не особо вдохновилась.
– Марин, да не люблю я это всё… Шум там такой, публика эта…
– Нормальная там публика будет! И музыка будет нормальная!
– Ага, ну да. Прямо Чайковского будут играть…
– Да может и Чайковского! Эмма, пойдем, развеешься. Я же знаю, что ты и рок слушаешь…
– Ну, слушаю. Если красиво. Так бывает и рок – блевотный…
– Да будет тебе красиво! Пойдем!
Эмма-таки сдалась.
Вот Маринка… Чего ей больше пойти не с кем? А может и не с кем… Мало ли как бывает. Однако поход в клуб – не бесплатный. Эмма недовольно поругала сама себя за непредвиденные траты. Понятное дело, что выступать будут не звёзды мирового масштаба, откуда им тут взяться, но даже три-четыре сотни рублей – это всё ж таки деньги.
– Эмма, я заплачу за двоих, не парься.
– Н-нет… Марин, не надо. Я сама за себя… Ладно, если понравится – пусть будет мне подарок на день рождения.
– Как скажешь!
…Воскресное утро и день Эмма пребывала в волнении. Было ли оно предвкушением чего-то хорошего или плохого, это даже ей самой было не очень понятно. То накатывала уверенность, что она будет жалеть о впустую потраченном времени, то ёкало сердце в едва уловимом предчувствии чего-то если не чудесного, то, несомненно, важного. С этими душевными метаниями Эмма и встретила Маринку у входа в клуб. Немного формальной суеты и вот она, с браслетом, в фан-зоне у сцены.
А там уже начиналась какая-то движуха – настраивали свет, проверяли аппаратуру и микрофоны. Под радостный свист появлялись на сцене музыканты. Центральный микрофон пока оставался в одиночестве.
Для пущей таинственности всё погрузилось во тьму, объятую подсвеченным туманом.
Взвизгнула одна из гитар. Взвизгнула толпа.
Драмовержец, покрутив свои палочки, предупреждающе забарабанил. Эмма прикрыла уши, жмурясь от громкости. Наконец, аки лебедь, не спеша, вынес себя к микрофону солист, мигом забрав всё внимание зала.
– Красавчик какой! – Маринка с блестящими глазами подпрыгивала от радости и смотрела на него, как лиса на виноград.
И полилась музыка, как малиновый звон… И была эта музыка хороша!
А солист тем временем изливал мёд и строил глазки толпе. Пел он и правда душевно – что-то про несправедливость, женское коварство и жизненные перипетии.
Первая песня прошла на ура. Романтическая полутьма сменилась на время обычным освещением, пока певец отдыхал и пил водичку перед следующей песней.
Эмма слушала восторги Маринки, рассматривала сцену и ей показалось…
Да нет же… Ей не показалось!
Справа.
На сцене.
Тот самый тип, который приходил за гитарой.
Оп-п-па…
Грохнули аккорды, и снова погас свет. Разноцветный лазер резал воздух, видимо, олицетворяя динамику следующего музыкального произведения. В этих световых эпилептических припадках сложно было что-то рассмотреть, но, тем не менее, Эмма уже не сомневалась, что это именно ОН. Ну и гитара при нём. На которой он лихо выдавал что-то феерическое.
– Нормально лабает! – Эмма уже не слушала сладкого солиста.
В её душе поднималась волна злобы, скепсиса, удовольствия, тревоги и радости. Вся эта странная смесь вдруг застыла и оборвалась куда-то в пропасть. Оглушенная, в прямом и переносном смысле она так и простояла до… до того момента, когда с женским криком под одобрительное «вау» на сцену полетел чей-то бюстгальтер. Прожектор плюхнул большое белое пятно на сцену и часть зала, где стояла Эмма.
ОН перехватил летящий лифчик и повесил его на свою микрофонную стойку. Барабаны сменили темп. Под минорный гитарный перебор пошла лирика… Солист отступил в тень, уступая минуты славы своему товарищу с чёрной гитарой.
И тут произошло то, что и должно было произойти – ОН увидел Эмму. И узнал – судя по тому, как ОН, не спуская с неё глаз, снял лифчик со стойки и перевесил его, зацепив за колки на своей гитаре.
И вот Эмма уже слышит его голос, немного искаженный аппаратурой. Она даже не могла понять нравится ей или нет – её накрыло следующей непонятной волной непонятных чувств.
…Отпустило её, только когда Маринка вытянула её на улицу. Попрощавшись с довольной Маринкой, Эмма осталась одна. Клубная толпа уже рассосалась.
Неожиданный звук открывающейся алюминиевой банки отвлек Эмму от дум.
– Ф-у-у-х… Ну, чё? Как тебе?
Эмма обернулась на голос.
– Ничего так… Сойдёт. Лифчик подошёл?
– Не мерил ещё.
Эмма бросила беглый взгляд на его руки.
– Ты бы хоть перекисью промыл что-ли… Вот тут где содрано… Я даже отсюда вижу, что воспаление пошло. А тебе играть ещё…
– Да ничего, ерунда.
– Ничего не ерунда. Помрёшь ещё от сепсиса…
– Эмма!..
– Даже имя моё узнал… Может тогда скажешь, как тебя зовут?
– Скажу. Климент Иммануэль Эрхард Юстиниан.
– Чего?! Юстиниан?
– Да. «Справедливый». Можно просто – Ким. Наследный принц Иерхейма.
– Ты под чем сейчас?!
– Ни под чем. Я стёкл как трезвышко!
– О Господи… Наследный принц… Хоть в дурку звони…
Климент Иммануэль Эрхард Юстиниан рассмеялся, сминая пустую уже банку.
– Это нулёвка. Да, пиво вы варить не умеете,… Я не бухой и не что-то другое, о чем ты могла подумать. Ну вот, наследный принц. Бывает и такое.
– Что-то я не слышала о таком королевстве.
– То, что ты о нём не слышала не значит, что его не существует.
– Ладно, пока! – Эмма рассеянно махнула рукой принцу и пошла к подъехавшему такси.
– Буэнас ночес.
Глава 4
Полная желто-масляная луна в окружении ярких звёзд вылила свою дорожку на морскую гладь.
На песчаном берегу, у старой ивы, сидело чудище – огромное, мохнатое, чёрное; в темноте – широко расставленные ярко-красные огни его глаз, и ещё один огонек поменьше, который периодически перемещался туда-сюда.
К чудищу приближался, оглядываясь, кто-то ещё.
– Ты бы бросал курить, а?
– Захочу – брошу.
Маленький огонек замер на какое-то время, чудище вдохнуло и выпустило сизый дым через свои большие уши.
Подошедший присел рядом с чудищем на темное корявое бревно:
– Что случилось?
– Батя твой ругается, – ответило чудище. Оно говорило медленно, как бы устало, но с чувством собственного достоинства.
– Он тебя прислал меня вернуть?
– Ты уже не ребенок, чтобы я тебя возвращал. Когда-то ты помещался на моей ладони… А сейчас… Сейчас я просто хочу, чтобы ты меня услышал. Ты свалил…
– Я не свалил, я отправился.
– Ты отправился очень опасным путем и чуть не погиб.
– Всё обошлось. Почти… Я спешил.
– Спешил! Урих до сих пор всем рассказывает, как он чуть не сожрал наследного принца!
– Ой… Эти драконы и не такое расскажут.
– Ваше высочество, ты оставил семью в сложное время. Вот-вот будет война с Гаттерсваррой, они уже мутят что-то у Западных Гор. Видели их лагерь на берегу.
– Я не люблю насилие. Ты же знаешь.
– Когда-то тебе придется принимать непростые для тебя решения. В том числе о жизни и смерти.
– Когда-то… Но не сейчас. Я не хочу слушать это всё. Ещё сто лет назад можно было прийти к миру и не принимать непростых для себя решений!
– Мир… Ты слишком молод для таких суждений.
– Да, я молод. И я пока не в маразме, если ты об этом…
Чудище захрипело, растирая в лапах окурок:
– Давай пройдемся.
Они поднялись по крутому склону к спящему уже городу и пошли к центру, стараясь избегать освещенных улиц. Чудище бесшумно ступало всеми четырьмя широкими лапами, вдыхая сирень и слушая шелест ещё свежей, не погребенной под летней пылью, листвы. Где-то пели соловьи… Неудачливые собаки, выбегающие им на встречу, поджав хвост, шарахались в сторону.
– Я понимаю, почему ты сбегаешь сюда… Здесь ты чувствуешь себя свободным.
Принц молчал.
– Она красивая, – вдруг сказало чудище. – Я видел ее в Зеркале. Но какая-то чужая. Потерявшаяся во времени… Я очень давно не видел таких лиц… Очень давно. Будь осторожен, мой мальчик. Если ты разобьешь ей сердце, она будет всю жизнь разбирать эти осколки, так ничего и не собрав.
– Я не собираюсь разбивать ей сердце, – сердито ответил принц.
– Знаешь, ваше высочество, давным-давно мне очень хотелось дать тебе хорошего пенделя за все твои капризы. Ты вырос и можешь даже дать мне сдачи, но эта мечта не покидает меня…
– Мечта – дать мне пенделя? Ха-ха!
– Да. Это позабавило, тебя? – чудище добродушно улыбнулось, глядя на принца. – Кстати, твой отец готовит для тебя отличную партию. Я думаю, скоро объявят о помолвке. В будущем это будет удачный союз для нашего королевства.
– Я знаю. Я помню о своих обещаниях, обязательствах и условиях. Но пока я здесь… Я и сам не пойму, но меня к ней тянет.
– Ну, раз тянет, значит – иди. Как говорят в этом мире, лучше жалеть о том, что сделано, чем о том, что не сделано. Я скажу твоему отцу, что ты в порядке, но пока есть серьезные причины, чтобы ты остался здесь.
– Спасибо, Рагвард. У меня действительно есть ещё одно важное дело. Я должен кое-что найти.
– Я понял тебя, – сказало чудище, замедляя шаг. – Что ж, оставь меня здесь. Дальше я пойду один, для тебя это может быть опасно.
Наблюдая за тем, как тьма поглощает его верного друга, Климент Иммануэль Эрхард Юстиниан, наследный принц Иерхейма стоял у мусорных баков на перекрестке и думал. Разговор с Рагвардом окончательно перебил его сон, но шататься просто так по темным улицам не хотелось.
Он думал об Эмме. Это были странные мысли. Они просто грели и успокаивали – перманентно и ненавязчиво. Ему не хотелось сию секунду нарвать цветов и лезть к ней в окно, не хотелось доставать звезду с неба или положить к её ногам… что там обычно кладут, весь мир? Да, весь мир…
Нет, это всё не то, всё не то… Если бы она вот сейчас появилась перед ним, он бы не кинулся к ней, закатывая глаза от восторга. Он даже не был уверен в том, хочет ли он сейчас видеть её…
Знамя победы – ринемся в бой мы вновь.
Горна тревожный стон пронзит небеса.
Снег на холмах – там, где была кровь.
Верности пламя – гореть и стоять до конца…
Наследный принц рванул с перекрестка, срываясь на бег. В его голове складывались слова и звуки… Музыка, музыка, музыка… Он торопился успеть всё записать, пока вдохновение, как мотылек не упорхнуло, как это часто бывает.
Его тайная обитель располагалась в темной и тесной мансарде, но эти минусы перекрывались главный плюсом – нелюбопытным хозяином, который, взяв аренду авансом на год, никаких вопросов никогда не задавал. Принц, вихрем ворвавшись в комнату, скинул куда-то кроссовки, нашел более-менее чистый лист бумаги, наспех на нем что-то записывал, зачеркивал, потом лежал, как в лихорадке и снова садился за стол… Он остановился лишь тогда, когда маленькое окошко в его комнате из черного сделалось серым – забрезжил рассвет нового дня.
