Вера Тумасова
Оболганный император
Благодаря стараниями Панина Павел преклонялся перед Петром I и французским Королём Генрихом IV97. Пётр создал мощную Империю, а Генрих – сильное королевство, которое стало доминировать в Западной Европе. Павел уже был убеждён в своей исключительности.
Коцебу отметил, что особое внимание было уделено религиозному воспитанию великого князя, который до самой своей смерти отличался набожностью.
В организованной Паниным обстановке была заложена основа политического сознания Павла Петровича: “… критическое отношение къ правительственной деятельности матери, сочувствие къ личности отца … Душа самолюбиваго и впечатлительного великаго князя отравлена была смутнымъ чувствомъ боязни и подозрительности къ государыне – матери; взглядъ Никиты Панина38, что Екатерина явилась похитительницей трона, въ ущербъ правъ сына, естественно, по мере развития жажды деятельности въ Павле,– не могъ не находить сочувственного отклика въ тайникахъ его сердца. Такъ, въ нежномъ еще возрасте, Павелъ переживалъ въ своей душе тяжелую драму, являясь невольнымъ выражениемъ дворовыхъ и общественныхъ настроений”. [31]
Вместе с тем, Павлу было внушено, что негативное отношение к матери и её деятельности обосновывается „законностью", „страданием вернейшихъ и усерднейшихъ сыновъ отечества", [31] т.е. всего народа. Павел постепенно привыкал ставить закон и благо народа, выше интересов знатных и богатых. Он был убеждён, что народное благо может быть сохранено лишь благодаря сильной монархической власти. Внутренние противоречия, раздирающие великого князя, облегчались для него воспитанной в раннем детстве высокой религиозностью, которая определяла его отношение к матери и окружению. Необходимость постоянно сдерживаться, скрывая свои чувства, повлияли на характер юноши, отличающегося остротой ума. Природная доверчивость сменялась подозрительностью к одним и тем же лицам, а боязнь умалить свое значение делала его иногда не в меру гордым и притязательным, что долгое время не было слишком заметным для посторонних.
Лишь умный и тонкий наблюдатель, искренно желающий добра Екатерине и её сыну – знаменитый философ и энциклопедист Дидро, проведший в 1773—1774 годах несколько месяцев при дворе Екатерины, отметил те дурные последствия воспитания великого князя и, которые впоследствии мучительно отзывались на Павле в течение всей его жизни. Дидро был в Петербурге после достижения им совершеннолетия в 1772 году, когда враги Екатерины напрасно рассчитывали, что Павел в той или другой форме будет допущен к соучастию в управлении государством. Его день совершеннолетия прошел, как и все будничные дни. Императрица не хотела подать малейшего повода к излишним толкам о его правах. Павел получил возможность лишь исполнять канцелярские обязанности генерал-адмирала (флотский чин 1-го класса по Табели о рангах) и командовать кирасирским полком (тяжелая кавалерия: на голове каски, на корпусе тела – кираса (две металлические пластины на груди и спине) в качестве полковника. (Оба звания были пожалованы Павлу ещё в 1762 году) Кроме того, иногда Екатерина приглашала сына присутствовать при разборе почты и на некоторых докладах.
Через некоторое время Императрица перестала привлекать Павла к таким делам. Судя по высказываниям некоторых историков и современников, Павла мало интересовали эти занятия. Очевидно, он плохо представлял себе, что означает управление государством. Чуть ли не с самого рождения ему “задурили голову” тем, что он должен властвовать. Справедливости ради следует отметить, что Павел Петрович пока не был готов к такому труду. Сторонники великого князя оказались в некотором затруднении. Формально им нечего было предъявить Екатерине. Скорее всего, через переворот им хотелось "порулить" страной под именем Павла.
Сам он по убеждению, был врагом какого-бы то ни было насильственного переворота в свою пользу. Панин пробовал внушить Павлу Петровичу мысль о необходимости требовать от матери реальной власти, но это закончилось его отставкой, поскольку Павел, в минуту откровенности, желая предостеречь мать от интригана Сальдерна98, сам рассказал ей о его внушениях. Единственным прямым результатом интриги Сальдерна было заключение с Данией 21 мая 1773 года трактата (мирный договор между государствами), по которому Павел Петрович уступил ей свои родовые владения: Шлезвиг и Голштинию, в обмен на графства Ольденбург и Дельменгорст. Через два месяца Павел был вынужден уступить их коадъютору Любскому Фридриху—Августу, представителю младшей линии голштинского дома и фактически был лишён своей собственности. Всё это воздвигало ещё большую преграду между матерью и сыном, и в конце июля 1773 года отношения между ними сильно обострились.
Впрочем, Шильдер, ссылаясь на Записки князя Вяземского99, отмечал, что по характеру своему, Никита Панин не обладал решительностью воли, и ему никогда не могла бы прийти мысль воспользоваться своим питомцем, для проведения переворота, а брату Панина – Петру Ивановичу67, императрица никогда не доверила бы своего сына. Шильдер упрекал Панина в том, что он не счёл нужным объяснить своему воспитаннику истинный смысл переворота 1762 года и историческое значение воцарения Екатерины, сравнительно с правлением её предшественников. Напротив, несмотря на то что он был участником переворота, свергая Петра III, он восхвалял его и вселял в сына снисходительное отношение к его заблуждениям и увлечениям. Он ни слова не сказал о том, чем Ропша обязана Екатерине, что имело бы громадное значение для Павла и не прошло бы для него бесследно.
Несмотря ни на что, Екатерина понимала и ценила Панина, но недооценила его внушений цесаревичу по отношению к ней самой. (Может быть, ей это было неизвестно?)
Биографы Павла Петровича, прибегая к одностороннему подбору фактов, довольно резко осуждают Екатерину II в её отношении к наследнику престола. На деле всё оказывалось значительно сложнее. Нельзя забывать, что до переворота мать фактически не видела сына, на которого влияли посторонние люди. Отсутствие матери в младенческие годы всегда самым скверным образом сказывается на психике ребёнка. Между ними фактически отсутствовала близость матери и сына, которая и не могла возникнуть в сложившейся ситуации. Екатерина по отношению к Павлу Петровичу была достаточно холодна. Ещё десятилетним Павел признавался, что “… у Государыни скучно и принужденно и что принужденье такое ему несносно”. [14] По Свидетельству Кобеко, французский посланник Сабатье-де – Кабр доносил 20 апреля (1 мая) 1779 года „Императрица, которая жертвует для приличия всемъ остальнымъ, не соблюдаетъ никакого снисхожденья въ отношенье къ сыну. Для него – у нея всегда видъ и тонъ Государыни и она часто прибавляетъ къ этому сухость и обидное невнимание, который возмущаютъ молодаго великаго князя. Она никогда не относилась къ нему какъ мать; передъ нею онъ всегда почтительный и покорный подданный. Заметно, что эта манера, неприличная и жестокая, происходитъ исключительно отъ ея сердца, а не отъ того, чтобы она желала дать ему строгое воспитанье. Она оказываетъ сыну только внешние знаки вниманья, которые вынуждаются необходимостью. Поэтому великий князь стоить передъ нею какъ передъ судьею; везде въ прочихъ местахъ онъ имеетъ видъ совершенно развязный и нимало нестесненный. Онъ выражается любезно и свободно и старается нравиться всемъ приближеннымъ своимъ вниманьемъ, вежливостью и обязательностью разговора. Онъ безъ аффектации наблюдаетъ все, что происходить на его глазахъ, но его упрекаютъ за любовь къ доносамъ и за то, что онъ ничемъ не пренебрегаетъ, дабы узнать обо всемъ, что только можно". [14]
Нельзя сбрасывать со счетов и характер Павла, формировавшийся минуя материнское влияние. Двойственность чувств ребёнка, с одной стороны, жаждущего материнской любви, с другой – обиженного на невнимание матери, не могла не повлиять на его отношение к Екатерине. Сыграл свою отрицательную роль и ближайший воспитатель Павла – Никита Панин, делающий всё для углубления разногласий между матерью и сыном. Нельзя также не принимать во внимание и нежелание Екатерины отказываться от власти в пользу не любимого сына. Она убедила себя и своё окружение в том, что её сын не пригоден к управлению государством, что освобождало её от угрызений совести.
Возможно, если бы Павел услышал от Панина объективную оценку правления своего отца (хотя среди современников бытовало мнение о Петре III6, как о передовом либеральном деятеле), он избежал бы многих своих ошибок в дальнейшем. Как знать, может быть, он сумел бы внушить своему воспитаннику быть благоразумнее, и действовать более осмотрительно. Шильдер, однако, считал, что здесь Паниным руководила месть к Екатерине, и его оскорблённое самолюбие не устояло против искушения подготовить в наследнике мстителя за непризнание со стороны Екатерины его взглядов.
Очевидно, что Павлу рассказали историю его отца, как о человеке, желавшего добра России и ею непонятого, неоцененного, отчего и явилось в цесаревиче желание подражать отцу. Шильдер жалел, что Панин не успел увидеть плоды своих внушений и не разочаровался в своей ошибке.
Кобеко заметил, что деятельность Петра III заслуживает более тщательного и менее одностороннего рассмотрения, несмотря на его слабое умственное развитие и то, что почти всю жизнь оставался ребенком, и не одобрял отзывы о нём Екатерины. Оправдывая переворот, Екатерина писала, «… Петръ III не имел более злаго врага чемъ въ себе самомъ; все его поступки были запечатлены печатью безумья. Кроме того, все, что обыкновенно возбуждаетъ въ людяхъ жалость, вызывало въ немъ гневъ. Онъ забавлялся темь, что билъ людей и животныхъ и не только быль не чувствителенъ къ ихъ слезамъ и крикамъ, но они возбуждали въ немъ гневъ, а когда онъ впадалъ въ него, то придирался ко всему, что его окружало. Его любимцы были очень несчастны; они не смели говорить другъ съ другомъ не возбуждая его недоверия, а лишь только оно начинало действовать, онъ билъ ихъ въ присутствии всехъ”. [11] Тогдашний английский посол Кейт сказал при одном из подобных случаев: „Знаете ли вы, что вашъ императоръ помешанный; его надобно связать; по крайней мере не будучи таковымъ, нельзя делать того, что онъ делаетъ. Вступлениемъ своимъ на престолъ императрица Екатерина, по ея словамъ, спасла империю, самую себя и своего сына отъ рукъ сумасшедшаго, почти бешенаго и который несомненно сделался бы таковымъ, если-бы онъ пролилъ или увиделъ пролитою одну каплю крови; въ то время въ этомъ не сомневался никто изъ всехъ техъ, которые его знали, даже самые доверенный его лица". [14]
Саблуков100 отмечал в своих записках, что было сделано всё, что только возможно, для физического, нравственного и умственного развития великого князя. Павел Петрович был одним из лучших наездников своего времени и с раннего возраста отличался на каруселях.
Песков, подводя итоги, касающиеся воспитания и образования цесаревича, цитирует Коцебу: “Он знал в совершенстве языки: славянский, русский, французский и немецкий, имел некоторые сведения в латинском, был хорошо знаком с историей, географией и математикой. В деле воспитания великого князя два помощника, главным образом, содействовали графу Панину: флота капитан Сергей Плещеев и уроженец города Страсбурга барон Николаи. Плещеев прежде служил в английском флоте, был отличным офицером, человеком широко образованным и особенным знатоком русской литературы. Барон Николаи был вообще человек ученый, живший сначала в Страсбурге и написавший несколько научных трудов. Оба сопровождали великого князя во время его путешествия за границу и остались близкими и влиятельными людьми при императоре Павле до самой его кончины”. [21]
Женитьба Павла Петровича на Наталии Алексеевне
Екатерина9 решила ослабить “… влияние Паниных и парализовать действия партии, работавшей в пользу цесаревича15, через его бракосочетание и вместо императорского венца или герцогской короны возложить на него брачный венец”. (“Светлые минуты императора Павла” Исторический вестник, № 10. 1886) Ещё в 1768 году Екатерина поручила дипломату – барону Ахац Фердинанду Ассебургу101, уезжавшему тогда из России, приискать ему невесту. Нужно было озаботиться о дальнейшем престолонаследии. Памятуя о том, что сама она родила сына только через девять лет брака и чтобы убедиться, что он способен произвести наследника, Екатерина “разрешила” Павлу вступить в связь со вдовой, от которой в 1772 году у него родился сын, известный как Симеон Великий102.
Николай Греч103 писал: «Перед вступлением в первый брак императора Павла дали ему для посвящения его в таинства Гименея какую-то деву104. Ученик показал успехи, и учительница обрюхатела. Родился сын. Его, не знаю почему, прозвали Семёном Великим и воспитали рачительно. Когда минуло ему лет восемь, поместили в лучшее тогда петербургское училище, Петровскую школу, с приказанием дать ему наилучшее воспитание, а чтоб он не догадался о причине сего предпочтения, дали ему в товарищи детей неважных лиц; с ним наравне обучались: Яков Александрович Дружинин, сын придворного камердинера; Фёдор Максимович Брискорн, сын придворного аптекаря; Григорий Иванович Вилламов, сын умершего инспектора классов Петровской школы; Христиан Иванович Миллер, сын портного; и Илья Карлович Вестман, не знаю чей сын. По окончании курса наук в школе, государыня Екатерина II повелела поместить молодых людей в Иностранную коллегию, только одного из них, Дружинина, взяла секретарём при своей собственной комнате. Великий объявил, что желает служить во флоте, поступил для окончания наук в Морской кадетский корпус, был выпущен мичманом, получил чин лейтенанта и сбирался в Петровской школе, напечатан был перевод его с немецким подлинником, под заглавием: „Обида, восточная повесть, переведённая Семеном Великим, прилежным к наукам юношею“. Андрей Андреевич Жандр в детстве своем видал Великого в Кронштадте, где тот катал ребёнка на шлюпке, сидя у руля…» [18]
День совершеннолетия Павла 20 сентября (1октября) 1772 года прошёл без особых торжеств, каких-либо наград и назначений, зато Екатерина решила отпраздновать годовщину её коронации в Москве 22 сентября (3 октября). . Начавшаяся борьба с польскими конфедератами, завершилась первым разделом Польши92 в 1772 году.
Надежды сторонников Павла об его участии в управлении государством, оказались не состоятельными. Екатерина не собиралась делить власть с сыном, тем более что не было закона о престолонаследии. Павла не готовили к царствованию, не посвящали в тонкости управления и фактически не допускали до государственных дел. Он лишь только дважды в неделю встречался с императрицей для чтения дипломатических новостей, состоявших, в основном, из сплетен и слухов, о различных дворах Европы.
История с конституцией Панина32 произошла в 1772 году, когда сторонники Павла надеялись на передачу ему власти в день восемнадцатилетия. Вместо этого Екатерина женила Павла на принцессе Вильгельмине Гессен-Дармштадтской105, которая после перехода в православие стала Натальей Алексеевной.
Как водится, при дворе организовались две партии, интригующие одна против другой. С одной стороны, Нарышкины, которые придерживались семейства Орловых, как и Бецкой41, постоянно сохраняющий свое значение при Екатерине, а с другой – граф Панин с Великим князем, не желающим мириться с Орловым38. Сальдерн98 очень заботился о примирении и сделался очень неприятным Павлу Петровичу. Партия (круг единомышленников) графа Панина была обречена. Начали поговаривать о больших переменах и повышениях, которые должны были последовать с бракосочетанием великого князя. Все лица, окружавшие Павла Петровича, должны были быть удалены от него. Комнаты, которые занимал во дворце граф Панин, предназначались для будущей великой княгини. Васильчиков106, влияние которого падало, почти ничем не мог помочь, и не смел вмешиваться ни в какие дела. Князь Орлов имел решающее слово, как в совете, так и при дворе.
Брат графа Н. И. Панина – Петр Иванович67, принявший участие в первой турецкой войне, после взятия им Бендер, вышел в отставку и с 1771 года поселился в Москве. Некоторые его суждения, дошли до Екатерины, не понравились ей и за ним был учрежден надзор. „Болтовня" графа П. И. Панина не представляла опасности. Он считал себя обиженным, громко выражал своё недовольство, оставаясь преданным своей земле, что и доказал при Пугачевском бунте.
Сальдерн, вкравшийся в доверие Екатерины, поступал противоположным образом, как все иностранцы, участвующие в русских делах. Многие из них видели в России лишь средство наживы и презирали всё русское.
Родом из Голштинии Сальдерн прибыл в Россию при Елизавете1 и снискал расположение ПетраIII6. В 1766 году был отправлен в Данию, а по возвращении из Копенгагена в 1768 году, был назначен русским посланником в Варшаву, где и служил до сентября 1772 года. Кобеко28 отметил, что Сальдерн, соединявший грубость голштинского мужика с педантизмом немецкого профессора, отличался раздражительностью, запальчивостью и склонностью к преувеличениям. В октябре 1772 года его отозван из Варшавы из-за вспыльчивости и беспокойного нрава в Петербург.
Панин не одобрял поведение Сальдерна в Польше, а тот был недоволен малым вниманием Панина к его трудам, отчего произошёл их разрыв. Задумавшись о своём возможном удалении, Сальдерн хотел обеспечить себе место, где он мог бы спокойно жить на значительные доходы своего состояния. Благодаря его интригам Павел Петрович потерял свои земли и лишился титула герцога Гольштейн-Готторпского. Сальдерн поддерживал в Екатерине ложные опасения против её сына, и пытался восстановить Павла Петровича против матери, намереваясь соучаствовать в управлении и, будто бы даже, Павел выдал Сальдерну подписанное им полномочие, испросить у Екатерины на это согласие. Этот план был, отвергнут Паниным, и интрига Сальдерна разрушилась сама собой.
Опасаясь возвращения Сальдерна из-за границы, цесаревич признался матери в 1773 году, что тот склонял его к поступку, не соответствовавшему его долгу относительно императрицы. Павел невольно выдал Панина своим признанием и вызвал гнев императрицы за то, что граф Никита Иванович, не доложил ей своевременно о происках Сальдерна.
Вот тогда-то Сальдерн, по выражению Фонвизина93 и „перекинулся къ Орловымъ, но и тут подлость души его узнали”. [14] В августе 1773 года он покинул Россию. Признание Павла улучшило его взаимоотношения с матерью, но ненадолго.
Шильдер10 отметил, что: “Интриги и сопряженныя съ ними нравственные волнения и огорчения всякаго рода привели къ тому, что разочарованный цесаревич, еще больше сосредоточился въ себе; в характере его стали проявляться в ужасающей степени подозрительность и мнительность. Он начал опасаться за свою жизнь, боялся отравы…” [29], но при всём при этом, “Внешние формы обращения цесаревича, … отличались приветливостью, изысканною вежливостью, чарующею любезностью. Проявление этихъ сторонъ характера Павла Петровича преимущественно поражало лица, мало его знавшихъ, и привлекало к нему сочувствие техъ, которых онъ удостоивал подобнаго обращения…” [31]
В 1771 году Ассебург101, оставаясь прусским подданным, перешёл на русскую службу с чином действительного тайного советника. Благодаря донесениям Ассебурга (фактически с подачи Фридриха Великого31), Екатерине понравилась принцесса вюртембергская Вильгельмина родившаяся 15 (26) июня 1755 года. Первые сведения, полученные Екатериной о ней, были не в её пользу. Из них она узнала об опрометчивом уме Вильгельмины склонном к раздору и о крайней прагматичности её матери. Через брак наследника русского престола король надеялся укрепить политический союз с Россией. Фридриху II был крайне выгоден этот брак, чтобы иметь в России лиц, заинтересованных в Пруссии, поскольку прусский принц, вступив на престол, мог бы приобрести от этого большие выгоды. В этом деле Фридриху помогал его брат Генрих91, хорошо знавший тамошнюю придворную сферу. Наконец, Екатерина решилась пригласить ландграфиню Генриетту107 приехать с тремя её дочерьми в Петербург. Для неё было важно, что иностранная владетельная особа везёт трёх дочерей на смотрины и выбор наследнику всероссийского престола. По существующему тогда обычаю, невест привозили к королям заочно помолвленными или даже обручёнными. [31]
Цесаревич узнал о том, что ему подыскивают невесту только тогда, когда вопрос о приезде в Петербург Ландграфини Гессенской с дочерьми был решен. Для него это стало потрясением. Он по-новому оценил себя – всё стало казаться ему детским и несерьезным. Он понял, что он взрослый и должен мыслить, и чувствовать совершенно по-другому и в семейной жизни он “обязан был быть теперь сосредоточенным и серьезным, не растрачивать себя больше на пустые страсти былых неудовольствий”. [4]
В своём пылком воображении Павел часто рисовал собственную семейную жизнь. Уже в 16–17 лет он часто обсуждал со своими друзьями – племянником Никиты и Петра Паниных князем Александром Борисовичем Куракиным60 (1752–1818) и графом Андреем Кирилловичем Разумовским61 (1752–1836), которые были чуть старше, – как устроить быт, как надо любить, сколько должно было быть детей.
Павел любил их и был с ними всегда предельно откровенным, но он всегда пресекал разговоры о его правах на Престол. В таких случаях Цесаревич моментально обрывал беседу. Он наложил табу на эту тему на несколько десятилетий, и не сохранилось ни одного свидетельства, где хоть единожды, он с кем-нибудь обсуждал её.
Формальное приглашение Екатерины, сделанное ландграфине в письме от 28 апреля (9 мая) 1773 года, несколько затруднило ландграфиню, поскольку им попросту не на что было ехать. Екатерина приняла все издержки поездки на счет русской казны, а относительно толков публики на счёт истинной цели её поездки, особенно в случае неудачного её исхода. Ландграфиню спас Фридрих II, который пригласил её в Берлин с целью свидания со своей дочерью – прусской принцессой. Предварительно ландграфиня навестила прусского короля в Потсдаме. Для её спокойствия Фридрих предписал своему посланнику в Петербурге – Сольмсу, распустить в Петербурге слух, будто выбор уже сделан Павлом Петровичем, и что сестры невесты сопровождают её единственно потому, что мать не желала оставить их одних в Дармштадте.
В Любек была отправлена флотилия из трех судов. Гости вступили на фрегат “Св. Марк” 29 мая (9 июня) 1773 года. Из числа лиц, высланных им навстречу особое значение, имел капитан судна “Быстрый”, граф Разумовский, который родился 22 октября (2 ноября) 1752 года и с детства был знаком с Павлом Петровичем. Он воспитывался в Петербурге у Шлецера, затем учился в Страсбургском университете и в 1768 году служил в английском флоте. В России он сблизился с Павлом Петровичем, который относился к нему с полным доверием.
Разумовский командовал отдельным судном, но находился, вместе с ландграфиней в сопровождении трех дочерей: принцесс Амалии, Вильгельмины и Луизы на фрегате “Св. Марк”, где и познакомился с принцессой Вильгельминой. Он произвел на ландграфиню приятное впечатление, понравился дочерям и всей её свите. 6 (17) июня 1773 года они прибыли в Ревель, но судно Быстрый, на котором находились их вещи запоздало из-за ветра. Ещё до прибытия эскадры в Ревель вице-президент адмиралтейств-коллегии, граф И. Г. Чернышёв66 прислал графу Разумовскому разрешение сложить с себя по прибытии в Ревель, командование судном Быстрый и отправиться в Петербург по суше. Из Ревеля барон Черкасов немедленно спросил Екатерину, должен ли он позволить Разумовскому совершить путешествие в свите принцесс, на что Екатерина разрешила дать ему лошадей, назначенных для свиты ландграфини, а с отъездом свиты уже уедет, он должен сразу же ехать в Царское Село.
Приём гостей в Ревеле был возложен на камергера барона Александра Ивановича Черкасова, занимавший место президента медицинской коллегии. Он вручил ландграфине письмо императрицы и отвёз гостей в приготовленный для них Екатерининский дворец, где они отдыхали пять дней.
15 (26) июня в Гатчине гостей встретил владелец – князь Г. Г. Орлов и пригласил ландграфиню к обеду, предупредив, что она встретит за столом одну даму. То была Екатерина, которая, желая избавить ландграфиню от официального приёма, выехала с небольшой свитой для знакомства с ней и её дочерьми.
После обеда все отправились в Царское Село. На дороге их встретил Павел Петрович с некоторым тайным чувством смущения и застенчивости. Екатерина, Павел, ландграфиня с дочерьми, граф Панин и графиня Брюс108 прибыли в Царское Село в восьмиместном фаэтоне, где их ожидали придворные чины и множество зрителей. Вечером комнаты и галереи дворца были иллюминированы.
В тот же день назначены были состоять при ландграфине камер-юнкеры М. Г. Спиридов и граф С. П. Румянцев.
Ландграфиня отправилась в Россию, будучи уверенной в счастье её дочери с Павлом Петровичем, который заслужил о себе лестные отзывы.
„Въ него легко влюбиться любой девице, – говорилъ Сольмсъ Ассебургу101, – хотя онъ невысокаго роста, но очень красивъ лицомъ; весьма правильно сложенъ; разговоръ и манеры его приятны; онъ кротокъ, чрезвычайно учтивъ, предупредителенъ и веселаго нрава. Подъ этою прекрасною наружностью скрывается душа превосходнейшая, самая честная и возвышенная, и вместе съ темъ самая чистая и невинная, которая знаетъ зло только съ отталкивающей его стороны, и вообще сведуща о дурномъ лишь насколько это нужно, чтобы вооружиться решимостью самому избегать его, и не одобрять его въ другихъ. Однимъ словомъ, невозможно довольно сказать въ похвалу великому князю. Если бы я сказалъ еще что-либо, то самъ сталъ бы подозревать себя въ низкомъ ласкательстве". [14] (Другие источники, сообщают, что Павел был не красив.)
Принц Генрих помимо благоприятного отзыва о Павле Петровиче, между прочим, указывал и на качества, которые желательно было бы видеть в его супруге. Они будут счастливы, говорил Генрих, если жена будет снисходительна, выкажет ему полное доверие, не будет требовательной и будет содействовать удовольствиям общества. Напротив, жена, которая последует противоположному пути, заслужит его равнодушие.
Екатерина написала в письме, приложенном к инструкции барону Черкасову: „Принцесса должна не только чуждаться, но никогда не слушать техъ, которые злобными своими наветами пожелали бы разстроить согласие императорскаго семейства. Принцессе, которой суждено скрепить его узы, вменяется въ обязанность изобличать передъ императрицею и великимъ княземъ, ея супругомъ, техъ, которые по нескромности или низости, дерзнули бы внушить ей чувства, противные долгу привязанности къ Императрице и къ великому князю супругу. … Принцесса должна быть въ полной уверенности, что она найдетъ при дворе всякаго рода развлечения и забавы. Она, однако же, никогда не должна забывать занимаемаго ею при немъ положения, и, находясь на балахъ, прогулкахъ и при разговорахъ, должна помнить, что короткость обхождения можетъ повлечь за собою недостатокъ почтительности, даже подобающаго ей уважения, следствиемъ чего нередко бываетъ и презрение. … Принцесса должна избегать всякихъ наветовъ, могущихъ быть со стороны министровъ (посланник, посол) иностранныхъ дворовъ. … Хотя при положении, которое должна занять принцесса, все вокругъ нея будетъ казаться ей изобилиемъ, она однако же должна быть техъ мыслей, что истинныя основы богатства—порядокъ и распорядительность. Вследствие этого, управление частными ея доходами должно быть ведено съ благоразумиемъ, безъ излишней расточительности, но съ темь вместе такъ, чтобы соблюдаемая ею бережливость не была заметна. При случае—быть щедрою, никогда не расточительною, всегда осторожною, чтобы не делать долговъ…" [14]
Павел Петрович составил план своего поведения с ландграфиней и её дочерьми. Он хотел сблизиться с ними насколько возможно и произвести на гостей наилучшее впечатление с целью предотвращения интриг окружения. План был одобрен графом Паниным, которому Цесаревич сообщал в это время всё, что ему казалось неясным или сомнительным.
Эйдельман19 отмечает, что среди документов министерства юстиции более столетия хранился в запечатанном пакете дневник девятнадцатилетнего великого князя, будущего Павла I. В июне 1773 года Павел записал свои переживания, свою «радость, смешанную с беспокойством и неловкостью» [35] при ожидании невесты, «которая есть и будет подругой всей жизни… источником блаженства в настоящем и будущем». [35] Он грустил, что отныне исчезнут его беспечные отношения с кружком старых друзей, и «не находит слов», когда мать представляет ему ландграфиню Гессен-Дармштадтскую и ее дочерей: Павлу, как Парису, предлагают выбрать одну из трех гессенских принцесс, привезенных на смотрины.
Императрица предложила сыну выбрать невесту за три дня, который выбрал и полюбил принцессу Вильгельмину. Екатерина удивилась, поскольку принцесса показалась ей «замухрышкой с прыщавым лицом». [4]
18 (29) июня Екатерина попросила у ландграфини от имени сына руки её дочери, принцессы Вильгельмины. Мать и дочь согласились, и к отцу принцессы для получения его разрешения на брак был послан нарочный.
Павел Петрович произвел на ландграфиню приятное впечатление. Она отозвалась о нём, как о человеке, любезном, чрезвычайно вежливым, разговорчивым и весёлым. Он не показался ей слабым, но не воспринимался ею всерьёз. Зато Екатерина, обладая даром внушения, казалась ей очаровательной женщиной, с благородной осанкой, прекрасным голосом, естественностью и очень веселой. Она выглядела более моложавой и менее серьезной, чем на портретах. Ландграфиня была польщена вниманием Екатерины.
Со своей стороны, и ландграфиня произвела на Екатерину не менее благоприятное впечатление. Она нашла в ней мужественную и твердую душу, возвышенный и образованный ум. Екатерина признала её большие достоинства.
Расставшись с гостями, великий князь первым делом отправился к графу Никите Ивановичу Панину узнать, насколько доволен им Панин. «Он сказал, что доволен, и я был в восторге. Несмотря на свою усталость, я все ходил по моей комнате, насвистывая и вспоминая виденное и слышанное. В этот момент мой выбор почти уже остановился на принцессе Вильгельмине, которая мне больше всех нравилась, и всю ночь я ее видел во сне», [35] – записал Павел в своём дневнике. Эйдельман делает вывод о том, что “наследник не склонен к цинизму и таким образом уже бросает известный вызов весьма развращенному екатерининскому двору”. [35]
