Вера Тумасова
Оболганный император

“Я не разделяю довольно обычного пренебрежения к значению этого царствования”

Василий Ключевский

Глава 1. Молодые годы
Детство Павла

Елизавета¹ – дочь Петра Великого², которая была законной претенденткой на трон по праву первородства, тридцати двух лет от роду, не имела ни мужа, ни детей и ни каких перспектив устроить свою жизнь в бытность царствования Анны Иоанновны³. Анне Иоанновне должны были наследовать потомки царя Иоанна Алексеевича⁴ – члены брауншвейгской фамилии⁵. Елизавете ничего не оставалось, как занять Престол, и она стала Императрицей после бескровного дворцового переворота и ареста наследников, которые были отправлены в ссылку. Единственным представителем потомства по женской линии Петра Великого, оставался её племянник – герцог голштейн-готторпский Карл Пётр Ульрих⁶. Он был сыном старшей дочери Петра Великого, цесаревны Анны⁷ и герцога Карла Фридриха8. Несчастный сирота жил в Голштинии до четырнадцати лет под присмотром грубых и необразованных воспитателей.

Елизавета Петровна “выписала” его в Россию, он принял православие под именем Петра Фёдоровича. В ноябре 1742 года на основании Закона о престолонаследии Петра I Императрица объявила Петра Фёдоровича наследником. Она выбрала ему в жёны принцессу Софию-Фредерику⁹, которая приехала в Россию с матерью весной 1744 года, 28 июня (9 июля) 1744 года была миропомазана в Москве и стала русскою великою княжною Екатериной Алексеевной, а на другой день была обручена с наследником русского престола. Свадьба Великого князя Петра Фёдоровича и великой княжны Екатерины Алексеевны состоялась в Петербурге 21 августа (1 сентября) 1745 года.

Шильдер¹⁰ справедливо отметил, что современники не могли себе представить, какую роль сыграет неведомая немецкая принцесса в будущем России. София, которая, усвоив себе всё значение предстоявшей ей исторической роли, решила, что она не может относиться к русскому престолу так же, как Великий князь Пётр Фёдорович. Ходасевич¹¹, ссылаясь на “Записки Штелина об императоре Петре III” написал, что врачи, принимая во внимание физическую слабость Великого князя, советовали отложить свадьбу, но Елизавета не последовала этим советам. Бездетный брак сердил и волновал Елизавету. Недовольная и огорченная поведением своего племянника, выказывавшего признаки некоторого слабоумия, императрица мечтала о передаче престола не Петру Фёдоровичу, а его ещё незачатому сыну.

Для надзора за великокняжеской четой Императрица приставила к ним семью Чоглоковых¹². С нетерпением ожидая наследника с 1752 года, Елизавета упрекала Чоглокову, но та отвечала, что "дети не могут явиться без причин". [11] Екатерина в своих Записках рассказала о том, как её провоцировала Чоглокова, давая понять, что неважно кто будет отцом её ребёнка, предоставляя ей сделать выбор между Сергеем Салтыковым¹³ и Львом Нарышкиным¹⁴. Вряд ли Чоглокова действовала по своему усмотрению. Скорее всего, императрица решила не замечать любовного увлечения молодой Великой княгини к молодому, изящному и решительному придворному Сергею Салтыкову. 20 сентября 1754 года в Летнем дворце в Петербурге Екатерина через девять лет брака, родила ребенка – будущего императора Павла¹⁵. Двоюродная бабушка новорожденного – Императрица Елизавета Петровна, ставшая крестной матерью Павла Петровича, испытала настоящую радость, поскольку Павел стал продолжателем династии Романовых. (Отцовство Салтыкова не доказано и остаётся мифом до настоящего времени. Как бы то ни было, Елизавета Петровна признала Павла сыном Петра Федоровича, несмотря на его сомнения. Восемнадцатый век отличался вольностью нравов в обществе, в котором довольно снисходительно относились к внебрачным связям. Современники тмечали сходство характеров Павла и Петра Фёдоровича)

В год рождения внука Елизавете Петровне исполнилось сорок пять лет. Она стала величавее, на лице ещё не увяла прежняя красота, а в одежде и осанке, несмотря на дородность, что в России не считалось недостатком, сохранилась былая грация, но здоровье её начало разрушаться из-за множества поездок, шумных маскарадов, неумеренности в еде и английском пиве. Впрочем, Валишевский¹⁶ отмечал, несмотря на довольно негативное отношение к Елизавете Петровне, что слухи о её злоупотреблении пивом и спиртным несколько преувеличены. С осени 1755 года государыня стала кашлять кровью, задыхаться при ходьбе и беседе, появились колики, опухали ноги. Безусловно, о её состоянии здоровья знали только избранные, но в Петербурге люди думали о том, что будет после смерти императрицы. Они были наслышаны о недовольстве государыни своим племянником и о её якобы намерении объявить наследником младенца внука, но сама она об этом не говорила и думать о смерти не хотела. Она пыталась вести прежний образ жизни и в минуты облегчения выходила на балы, спектакли, обеды и ужины.

Всеобщая радость была ознаменована в день рождения Павла двумястами одним пушечным выстрелом с обеих петербургских крепостей. На другой день утром всем духовенством был отслужен торжественный благодарный молебен, а 25 сентября (6 октября) 1754 года новорожденного Великого Князя окрестили. О рождении Павла с уведомлением были посланы: в Вену – камергер барон Сиверс¹⁷, в Цербст – капитан Хрущов¹⁸ и в Стокгольм – камергер Великого князя – Сергей Васильевич Салтыков, которого во избежание слухов о возможном отцовстве удалили из Петербурга. 6 (17) декабря 1754 года он был назначен посланником, сначала в Гамбург, а потом в Париж. Сергей Салтыков не отличался порядочностью и не только считал себя отцом ребенка, но и позволял себе впоследствии намекать на это при иностранных дворах, отметил Ходасевич.

Родившийся сын Петра III и Екатерины II, как правнук Петра Великого и мужской представитель династии со временем должен был бы иметь преимущественные права на российский престол. Существовавший слух об отцовстве графа Салтыкова, позднее осложнился легендой, что и Екатерина II не была матерью великого князя (вместо рожденного ею «мертвого ребенка» будто бы доставили по приказу Елизаветы Петровны грудного «чухонского» мальчика). Происхождение этих версий, отмечает Эйдельман¹⁹, затронуто крупнейшим знатоком и литературы XVIII века Барсковым²⁰, который сопоставив разные редакции «мемуаров» Екатерины II считал, что царица сознательно (и успешно!) распространяла версии о «незаконности» происхождения своего сына, но полагал, как и Шумигорский²¹, Петра III и Екатерину II наиболее вероятными родителями Павла.

Как бы там ни было, династические интересы стояли выше интересов истины: официально ребенок считался сыном Петра Фёдоровича, наследника престола. Императрица со дня рождения Павла видела в нём прямого потомка Петра Великого и надеялась на прекращение дворцовых переворотов. Рождение мальчика было скорее политическим событием, ограждавшим трон от случайностей. Елизавета хотела в дальнейшем передать корону непосредственно Павлу Петровичу, правнуку Петра I. „Всемогущему Господу Богу благодарение", гласил манифест Императрицы Елизаветы Петровны от 7 (18) октября 1754 г. „Наша вселюбезнейшая племянница, великая княгиня Екатерина Алексеевна, отъ имевшаго бремени благополучное разрешение получила и даровалъ Богъ Ихъ Императорским Высочествамъ первороднаго сына, а намъ внука Павла Петровича, что учинилось минувшаго сентября въ 20-й день”. (https://russportal.ru/index.php?id=russia.manifest1754_10_07_01) Почти год длилось празднование дня рождения Павла, что явилось залогом утверждения наследственности престола.

Нелюбимый отцом и фактически разлученный с матерью, Павел рос под присмотром нянюшек, мамушек и горничной прислуги императрицы. Елизавета, которая взяла его к себе сразу после рождения, отстранила ребенка от родителей. Пётр Фёдорович не печаловался, а для Екатерины, которой лишь изредка позволялось официально его навещать, это поначалу было большим горем.

Она писала в своих Записках: „Только что спеленали его (сына), явился по приказанию Императрицы, духовникъ ея и нарекъ ребенку имя Павла, после чего Императрица тотчасъ велела бабушкь взять его и нести за собою; а я осталась на родильной постель.... На шестой день происходили крестины моего сына. Онъ уже едва было не умеръ отъ молочницы; я должна была украдкою наведываться объ его здоровьи; ибо просто послать спросить значило бы усумниться въ попеченияхъ Императрицы и могло быть очень дурно принято. Она его поместила у себя въ комнате и прибегала къ нему на каждый крикъ его; излишними заботами его буквально душили. Онъ лежалъ въ чрезвычайно жаркой комнать, въ фланелевыхъ пеленкахъ, въ кроватке, обитой мехомъ черныхъ лисицъ; его покрывали одеяломъ изъ атласнаго пике на вате, а сверхъ этого еще одеяломъ изъ розовато бархата, подбитаго мехомъ черныхъ лисицъ. После я сама много разъ видала его такимъ образомъ укутаннаго; потъ текъ у него съ лица и по всему телу, въ следсвие чего, когда онъ выросъ, то простужался и заболевалъ отъ малейшаго ветра. Кроме того къ нему приставили множество безтолковыхъ старухъ и мамушекъ, которыя своимъ излишнимъ и неуместнымъ усердиемъ, причинили ему несравненно больше физическаго и нравственнаго зла, нежели добра”. [11]

В день крестин Елизавета подарила роженице сто тысяч рублей и ларец с ожерельем на шею, серьгами и парой недорогих колец c камнями, ни одно из которых не стоило более ста рублей, как недовольно отметила Екатерина в своих Записках. Деньги очень обрадовали Екатерину, ибо по её признанию она имела много долгов. Но через несколько дней барон Черкасов умолял Великую княгиню возвратить полученные деньги рублей в кабинет, в котором “… не было ни полушки” [11], а Императрица требовала денег. Она отослала эти деньги Великому князю, поскольку тот, узнав о дарении Елизаветы, “…ужасно разгневался, отчего ему ничего не дали”. [11] По свидетельству Екатерины, деньги были ей возвращены в январе 1755 года. Всем служащим и военным было роздано по рублю. Только два человека, пишет Песков²², не веселились вместе со всеми – младенец и его мать.

В первый год жизни сына Екатерина “… видела его всего три раза…” [4], а потом раз в неделю, и “…писала, что ей не дозволялось видеться чаще”. [4] В первый раз Екатерина увидела сына в день крестин, во второй раз – через сорок дней, а в третий – после Пасхи 1755 года перед её отъездом с супругом в Ораниенбаум.

Позднее Екатерина точно также поступила с двумя старшими сыновьями Павла Петровича. Сначала она отняла от родителей Александра²³ (12 (23).12.1777 года), а затем – Константина²⁴ (27.04. (8 мая) 1779 года). Павел Петрович потом говорил, что «старших детей у меня украли». [4]

Боханов²⁵ отметил, что не сохранилось ни одного свидетельства, чтобы Екатерина просила о более частых встречах со своим малышом. “Она не страдала «чадолюбием”, поскольку всю свою жизнь она любила лишь себя”, а “ «Великая Россия» была нужна ей, чтобы тешить своё самолюбие, чтобы наслаждаться и упиваться властью и силой, которые принесла ей, бывшей голодранке, корона величайшей в мире Российской Империи”. [4]

Поначалу Елизавету интересовал только маленький Павел, который обеспечивал продолжение рода. Она не интересовалась ни племянником, ни, тем более, его женой. И Екатерина пустилась во все тяжкие. С её умом и характером ей было не трудно оказаться в центре придворных интриг. «Дело Бестужева²⁶»²⁷, в котором Екатерина оказалась замешанной, едва не привело её к крушению.

“Свою взаимную антипатию муж и жена перенесли на сына Павла”. [4]

“Павел Петрович постоянно находился в покоях Императрицы, которая заходила к нему ежедневно по два, три раза и, даже иногда, ночью”. [13] Будучи напуган своими нянюшками, он пугался, начинал трястись при её появлении и посещения почти прекратились. Состоявшие при Павле лица обязаны были постоянно доносить о его здоровье. Постепенно, в силу своих болезней и слабости, она видела мальчика лишь от случая к случаю. [13]

Первые годы детства великий князь Павел Петрович, лишенный родительской ласки, был окружён: Матреной Константиновной, Катериной Константиновной, Татьяной Афанасьевной, Анной Даниловной, Матреной Димитриевной, Маврой Ивановной, Дарьей Володимировной, а также бабушкой Фандершар, мамушкой Фусадье и ещё несколькими женщинами разного возраста и происхождения, отмечает Песков.

Благодаря бестолковому воспитанию в ранние годы, Павел был слаб здоровьем, склонен к простуде, нервным и раздражительным. Многие современники и историки отмечали, что в младенческие годы с ним случались частые болезненные припадки.

Кобеко²⁸, ссылаясь на воспоминания Павла, внёс в свою работу некоторые подробности о первых годах Павла. Мальчик начал ходить в год и один месяц. Спать он ложился или очень рано – часов в 8 вечера, или в первом часу ночи – по прихоти. По его просьбе его кормили даже ночью. Несмотря на то, что он был окружен толпой женщин, надзор за ним был слаб. „Одинъ разъ онъ изъ колыбели выпалъ такъ что никто того не слыхалъ. Пробудились по утру – Павла нетъ въ колыбели; посмотрели – онъ лежитъ на полу и очень крепко опочиваетъ. … В 1755 году Павел увидел в окно, что один истопник в воде, оборвавшись с плоту, утонул было; на глазах Его Высочества из воды его вытащили, что ему весьма чудно показалось. … На помочах водила тогда Матрена Константиновна. … В том же году церемониальный был переезд из Летнего дворца в Зимний. Покойная государыня Елисавета Петровна; держала Великого Князя на руках. … В 1756 году, в день Богоявления, увидел Великой Князь нищего; испугался, лег в постель и приказал закрыть окна, и после того боялся нищих. … Весьма любил всяких тварей: собачек, кошечек и тому подобных, особливо кошек”. [14].

Кроме того, продолжил Кобеко, при Павле Петровиче состояли: Алексей Григорьевич Жеребцов, граф Мартын Карлович Скавронский и затем, с 1758 года, Фёдор Дмитриевич Бехтеев²⁹, который был выбран помимо воли матери, отозванный от должности поверенного в делах в Париже и назначенный, 19 (30) октября, церемониймейстером. C первого дня Бехтеев начал учить своего ученика грамоте, который сначала очень его боялся, как, впрочем, и всех новых своих воспитателей. Бехтеев заменил четырёхлетнему Павлу детское платье на парик и кафтан. Кроме того, он начал учить мальчика арифметике, заповедям и начал развивать в нём природную страсть к военным учениям. Бехтеев выдумал для него азбуку, где буквы изображались солдатиками. [5]

9 (20) декабря 1757 года Екатерина родила дочь, которую Елизавета Петровна нарекла Анной³⁰, вопреки желанию матери, в честь своей старшей сестры, герцогини голштинской (уроженка Голштинии), матери Великого князя Петра Фёдоровича. Императрица взяла ребенка к себе, а на шестой день окрестила девочку и приказала выдать Екатерине и Великому князю по 60000 рублей. Екатерина оставалась, как и после рождения сына, одна в постели, двор, кроме матери, праздновал. «Я оставалась въ постели совсемъ исхудалая; вокругъ меня не было ни души, потому что едва лишь разрешилась я отъ бремени, но только, меня покинули все какъ несчастную бедняжку; никто не ступалъ ногою въ мою комнату, никто меня не посещалъ, никто даже не осведомлялся о моемъ здоровье”. [11]

Великая княжна умерла 7 (18) марта 1759 года, не прожив и двух лет, что чрезвычайно огорчило четырёхлетнего Павла Петровича, который очень любил сестру и горько плакал.

Песков отмечает приём Бехтеева в воспитании Павла, заключающийся в печатных сообщениях под рубрикой “Из Петербурга" обо всех поступках и погрешностях Его Высочества. Мальчику давали прочесть эти сообщения и уверяли, что ведомости рассылаются по всей Европе. При содействии Бехтеева в 1760 году специально для Павла был составленный первый учебник: “Краткое понятие о физике, для употребления Его Императорскаго Высочества Государя Великаго князя Павла Петровича”, в котором были помещены краткие статьи о физике вообще, о свете, о небе и о газах небесных, о земном шаре, о натуральной (действительной) истории и создателе натуры и, сверх того, отдельное „сокращение нравоучительной науки". [21] (Для шестилетнего ребёнка подобный учебник был преждевременным, поскольку объём знаний в этих книгах был на уровне знаний профессоров Санкт-Петербургской Академии наук)

В напечатанном особом календаре с картой Российской империи на пергаменте были обозначены границы России, главные города и реки с надписью: «Его Императорскому Высочеству, Государю Великому Князю Павлу Петровичу. – Здесь видишь государь наследство, что славные твои деды победами распространили; к тебе усердствуют народы, всечасно о тебе и мыслят и твердят: ты радость, ты любовь, надежда всех отрад!». [21]

Валишевский считал Бехтеева виновником в развитии увлечения Павлом военным делом.

“Потом сделали для Его Высочества костяных гренадеров и мушкетеров, у коих на бантах и на шапках французские литеры были. Также сделали деревянных драгун, у коих на бантах русские литеры были. Складам по тому Великой Князь учился. … Была раздвижная крепость с нумерами до осьмнадцати: по ней цифры показывал Его Высочеству Фёдор Дмитриевич … Пришел Дюфур снимать на парик мерку; и Фовантен портной пришел, для кафтана мерку снимать. Плакал. Как парик и платье поспели, то няня кропила святою водою. … В этом году трусость напала. Как Катерина Константиновна; вошла и дверьми хлопнула, то Великой Князь испугался и бросился под стол, и ухватился за ножку. … В исходе сего году в октябре и ноябре месяцах много резвился мячами, валялся по полу. … 1759 год. Оная же игра и резвости зимою продолжались. Весною ложился или очень рано, часов в 8-мь вечеру, или уже часу в первом пополуночи, по прихотям”. [21]

В жизни взрослых всё было не так гладко. У родителей Павла Петровича были достаточно сложные отношения, а у окружающих – сильные сомнения в способности Петра Фёдоровича стать достойным Императором после смерти Государыни.

В своих “Записках…” Екатерина признавалась, что с момента прибытия в Россию она считала необходимым угождать всем окружающим, не скупясь на маленькие подарки своему окружению несмотря на то, что это стоило ей больше половины своего тридцатитысячного содержания. Она не забывала в день ангела каждому вручать небольшой подарок, хотя бы оранжерейные цветы или фрукты. На её праздниках в Ораниенбауме угощали не только царскими блюдами и винами, но проводились беспроигрышные лотереи, и каждый уносил с собой небольшой выигрыш.

По мнению современников и историков, Екатерина после двенадцати лет жизни при русском дворе, приобрела славу приятной во всех отношениях женщины. Песков отмечает, что она похорошела, как и многие женщины после рождения детей. У неё была хорошая, чистая кожа, безукоризненные белые ровные зубы, стройная шея, живой румянец и пышные каштановые волосы. Она считалась красивой. Её не портил большой нос, поскольку правильная линия переносицы придавала ей классический римский профиль. Особую прелесть придавали её проницательные, веселые и ясные серые глаза, и постоянная улыбка. Даже тяжёлый подбородок, выдававший твердую волю, не портил внешнего вида. Гибкий стан и плавные движения придавали ей некоторую величавость. Она могла быть дерзкой и злоязычной в обращении с теми, кто ей особенно досадил. Екатерина усвоила три самых важных вещи: язык, вера и немыслимость эмиграции. С нижестоящими чинами, с прислугой и с гвардией она разговаривала на чистом русском языке, что вызывало к ней особенное доверие. Не будучи истинно верующей, Екатерина наизусть знала Символ Веры, соблюдала посты и тщательно исполняла церковные службы. Она не допускала возможности поступления в иностранную службу и перемену веры. Всё это позволило Екатерине стать своей в здешнем обществе, в отличие от её супруга.

Весьма недалёкому и плохо образованному великому князю Петру Фёдоровичу и в голову не могла прийти важность этих вещей. Он не умел притворяться и, по сути, остался лютеранином. Ему не нравились здешние придворные приёмы и церковные службы. Будучи непоседливым, он и “во время обедни не мог долго устоять на одном месте – начинал оглядываться, вертеться и показывать попам язык” [21], что оскорбляло русское окружение. Он толком так и не выучился русскому языку и предпочитал говорить по-немецки. “Он боялся русской бани и даже вопреки приказанию императрицы не ходил париться, тосковал о своей родине, носил тайком от тётки голштинский мундир и играл в войну”. [21] С высочайшего позволения он выписал из Голштинии в Ораниенбаум небольшой в полторы тысячи военный отряд. После дневных учений его высочество (форма обращения к детям, внукам царствующей особы – великим князьям и княгиням) пировал без чинов со своими майорами, поручиками (военный чин 11-го класса по Табели о рангах) и с хорошенькими актрисами. Он был похож на своего деда – Петра Первого лишь любовью к немцам и играм в войну. В нём не было ничего царственного. Пётр Фёдорович был отходчив, не умел гневаться и был уверен в помощи и поддержке Фридриха Великого³¹, как только взойдёт на престол. По своему простодушию он и не скрывал, что первое, чем займется по смерти тётки – наладит дружбу с Пруссией и будет воевать с Данией за Шлезвиг. Из-за его дикой идеи даже чуть было не обменяли Голштинию на Ольденбург, но сделка с датчанами не состоялась. Двор, как и государыня, понимал, что её племянник – дурак, а невестка – очень умна. Екатерина упоминала, что Пётр называл её “госпожа Подмога”, в тяжёлые минуты приходил к ней за помощью и даже потихоньку передоверял ей ведение голштинских дел.

До 1 (12) июня 1760 года шестилетний Павел мало чем отличался от сверстников. Назначение при нём обер-гофмейстером генерал-поручика и действительного камергера Никиту Ивановича Панина³², нашего бывшего посланника в Швеции, начавшего с того, что научил мальчика полоскать рот, изменило жизнь Павла Петровича. 1 (12) августа 1760 года Павел Петрович впервые посетил оперу в оперном доме. В присутствии Елизаветы Петровны была представлена французская трагедия Митридата, с балетом. В 6 лет он впервые присутствовал на парадном обеде во дворце, после чего ему стали представлять иностранных посланников на некоторых аудиенциях.

Женский персонал, окружавший Павла, был недоволен назначением Панина. „Какъ у Государыни Панинъ обедалъ, подослалъ Павелъ Петровичъ подсмотреть его: сказали, что парикъ съ узлами и старикъ—а Панину въ это время было только 42 года – угрюмый. Другой разъ, увидя въ Петергофе, что старикъ идетъ въ парике, въ голубомъ кафтане, съ обшлагами желтыми бархатными, Павелъ Петровичъ заключил что это Панинъ и неописанно струсилъ, для того, что уже разсказано было, что какъ скоро онъ определится, то не будетъ допускать женщинъ и все веселости отнимутъ. Павелъ встретил своего оберъ-гофмейстера слезами". [14]

Песков пишет, что Павел, стараниями его мамушек, плакал уже за месяц до вступления Панина в должность, рассказывали о его угрюмости и то, что к нему их не будут допускать, а веселья больше не будет. Однажды перед обедом, когда Павел с мамушками уже сидел за столом, вошли: Иван Иванович Шувалов³³, за ним граф Михайло Ларионович Воронцов³⁴, а за Михайло Ларионовичем – Никита Иванович Панин, где и было объявлено о назначении Никиты Ивановича обер-гофмейстером Его Высочества. Павел заплакал и отказался от еды. Однажды после прогулки Павла с кавалерами и Никитой Ивановичем по саду он взвыл почти во весь голос перед большим накрытым столом, поскольку, не привык есть в большой компании.

“Назначение Панина было последним распоряжением императрицы Елизаветы Петровны в деле воспитания великого князя Павла Петровича”. [14] Никита Иванович Панин “… быль красивый, статный царедворецъ; 23-хь лет, онъ быль сделанъ камер-юнкеромь, 29-ти—камергеромъ. Всю свою жизнь, отъ юныхь летъ до самой смерти, онъ провель вь придворной атмосфере, при чемъ около тринадцати летъ состоялъ по дипломатической части. Всегда приветливый и любезный со всеми, мягкий по манерамъ, вежливый въ обращении, онъ легко снискиваль себе уважение придворныхъ сферъ, своихъ и чужихъ. Ни резкое слово, ни грубое движение никогда не обличало его. По образованию онъ стоялъ выше многихъ современниковъ; многолетнее пребывание за границей и служба среди иноземныхъ людей, къ тому же, дипломатовъ, обогатили его многими познаниями, особенно драгоценными для русскаго человека того времени… Придворная сфера, какъ известно, не вырабатывает характеров, а Никита Ивановичь и по природе своей былъ скорее податливаго, чем, твердаго нрава… Какъ царедворецъ, предпочиталъ плыть по течению и примиряться съ (окружением). Инициативой онъ не отличался, великихъ идей не провозглашалъ и оставилъ по себе добрую память высокообразованного советника и безукоризненного честного человека». [31] Шильдер считал наилучшим выбор Панина воспитателем. При вступлении в должность, Панин представил императрице мнение о воспитании его императорского высочества, государя великого князя Павла Петровича в виде Записки.

После дифирамбов государыне, граф изложил свою точку зрения на принципы воспитания его императорского высочества. В них он отметил необходимость “… приуготовить нежную душу и сердце его императорскаго высочества, ко времени созрения его разсудка…на примерах…” [20], из которых “…он сам в своем чувствии откроет духовной и естественной закон, которой Бог безпосредственно предписал откровением священнаго писания … что добрый государь не имеет и не может иметь ни истиннаго интереса, ниже истинной славы разделенными от пользы и благосостояния ему Божеским призрением подданных народов, которые устрояют ему жертвенники в сердцах своих. Для чего необходимо его обучать и наставлять, отвращая от худого, только в дневное время. При этом необходимо иметь в виду три главных начала: первое – после того, … когда уже наполнится сердце любовию и повиновением к Нему и ко власти, от Него постановленной; второе—от сердечнаго желания о точном исполнении своего звания, для которых на свет производимся; третие от ревности и попечения—учинить себя способным к исполнению долга того звания”. [20 При этом, “… наставник—должен иметь речь внятную и ласковую, душу прямую и безкорыстную, разсудок здравой, и был бы чужд всякаго предуверения и суеверства, вещь, свойственная одним ложным законам, разорительная же нашему благочестию, где вера с добрыми делами не разрывно сопряжена. … Обучать должно не изнуряя и не отягощая … нежные органы его императорскаго высочества…, примеривая к его летам и способностям, обращая внимание на историю, сочинения, способствующие хорошему изучению родного языка, чтение и … одной древняго писания псалтири, уже отчасти оное исполнило, начиная с малого и, следя за тем, … чтоб его высочество (форма обращения к детям, внукам царствующей особы – великим князьям и княгиням) не привыкал к употреблению подлых наречений и слов, нижеб поносныя и язвительныя из уст его выходили”. [20] Кроме того, необходимо изучать французский и немецкий языки, которые “… в России надобны в разсуждении соседства и завоеванных провинций; но и тому и другому, яко живым языкам, возможно в детстве обучать больше наслышкою разговоров, дабы без нужды не тратить дорогое время воспитания, а затем по взрослении учить грамматическим правилам. [20] Необходимо обращать внимание на обучение танцам и рисовальному художеству, не забывая о невинных забавах “веселаго дитяти”. [20] После достижения его императорским высочеством тех лет, “… в которыя всем пристойным наукам сам обучаться изволит в обыкновенном порядке, тогда будет весьма полезно … приступить к прямой государственной науке, то есть: к познанию коммерции, казенных дел, политики внутренней и внешней, войны морской и сухопутной, учреждений мануфактур и фабрик, и прочих частей, составляющих правление государства его, силу и славу монаршу”. [20] Для чего необходимо определить некоторую годовую сумму, “… на собственное его высочеству собрание книг, математических и физических инструментов, ружья, купферштихов, картин и прочих кабинетов. Это поможет привить ему охоту, … любовь и любопытство вообще ко всем наукам и художествам. Из той же суммы платить и его учителям. При воспитании великаго князя необходимо избегать всякого излишества, великолепия и роскоши, а комнату его высочества и двор … сочинить так, чтоб сравненно с его природным достоинством, чин, благопристойность и добронравие были всему украшением… Кавалеры, определяемые в услугу его императорскаго высочества, были бы все благородных сентиментов, добрых нравов и обычаев…, без рангов, но с достаточным жалованьем с сохранением тех мест, из которых будут взяты. Основанием к этому должно быть всевысочайшее о всем намерение ея императорскаго величества в той   инструкции, коя дана будет определенному главным к воспитанию”. [20]

Будучи в Петергофе 24 июня (5 июля) 1761 года, императрица сочинила Инструкцию обергофмейстеру при его императорском высочестве государе великом князе Павле Петровиче, господину генералу поручику, камергеру и кавалеру Никите Ивановичу Панину по воспитанию внука.

В инструкции содержался ряд требований:

1)  Познание Бога. “… надлежит со младых   лет   очистить чувства   его   высочества, утвердить в нежном его сердце прямое благочестие…

2)  … нужны человеку… Добронравие, снисходительное и добродетельное   сердце… Сиe   есть истинный   источник, из котораго изливаются человеколюбие, милосердие, кротость, правосудие и прочия добродетели, обществу полезныя. (… добрый государь не имеет и не может иметь ни истинной пользы, ни истинной славы, разделенными от пользы и славы его народа. Воспитатель должен с крайним прилежанием и, так сказать, равно с попечением о сохранении здоровия его императорскаго высочества, предостерегать и не допускать ни делом, ни словами ничего такого, что хотя мало бы могло развратить те душевныя способности к добродетелям, с которыми человек на свет происходит; а напротив того, приличными средствами так распространять, чтоб еще в детских хотениях у его высочества нечувствительно произростала склонность и желание к добру и честности, претительность же к делам худым и честность повреждающим. При воспитании государя великаго князя надлежит отдалить всякое излишество, великолепие и роскошь, искушающия молодость. Двор его учредить так, чтоб украшением онаго были простая благопристойность и добронравие. Время ласкателям довольно вперед останется; но нет ничего излишняго в летах воспитания для тех, кои верою и должностию обязаны пещись об его добродетелях и о предостережении его от пороков. Это есть главное начало нравоучению его высочества, о чём непрестанно нужно ему напоминать.