В. Ж. Цветков
Белое дело в России. 1920–1922 гг.

Раздел 2
Эволюция политических структур на белом Юге России (ноябрь 1919 г. – март 1920 г.)

Глава 1

«Кубанское действо» и перемены в политической системе Края.

Провал «похода на Москву», поражения ВСЮР в боях на линии Киев – Орел – Царицын и широкое повстанческое движение в тылу («махновщина») осенью 1919 г. привели руководство белого Юга к осознанию необходимости политических перемен для усиления «борьбы с большевизмом». Как и в Сибири, первоначальные преобразования происходили в форме укрепления существующей властной вертикали, приоритета исполнительной власти, военного управления. Одной из основных причин неудач на фронте считалась потеря боеспособности кубанских казачьих частей из-за отступнической позиции части т. н. «самостийных» депутатов Рады. По оценке Деникина, развернутая анти-добровольческая кампания под лозунгами «полного невмешательства главного командования в дела Кубани» помогала большевикам, рассчитывавшим лишить единства южнорусское Белое движение^[91].

Истоки противоречий Главного командования ВСЮР со структурами управления Кубанского Края восходят к лету 1918 г. Накануне Второго Кубанского похода из штаба Добрармии было направлено официальное письмо атаману – генерал-лейтенанту А. П. Филимонову, в котором были четко обозначены приоритеты взаимоотношений в сфере «разрешения вопроса об организации вооруженной силы». В принципе данное заявление не выходило за рамки военно-политического соглашения, заключенного еще генералом Корниловым в марте 1918 г., в ауле Шенджий, при объединении Добровольческой армии с Кубанским Правительственным отрядом. Командование Добрармии по-прежнему сохраняло за собой военное руководство, усиленно подчеркивая, что только при восстановлении военного единства возможно политическое сотрудничество: «Местные полки и пластунские дивизии первой очереди, призывавшиеся на службу в мирное время и составлявшие части общегосударственной армии, и теперь должны составить отнюдь не территориальные временные Кубанские войска, а войти в состав Добровольческой армии, выполняющей общегосударственные задачи и составляющей кадр будущей Великой Армии». 3 августа 1918 г., в преддверии созыва Краевой Рады, Деникин выражал уверенность, что местный парламент «создаст единоличную твердую власть, состоящую в твердой связи с Добровольческой армией». Указывались приоритетные направления краевой политики: «Только казачье и городское население Области, ополчившееся против врагов и насильников и выдержавшее вместе с Добровольческой армией всю тяжесть борьбы, имеет право устраивать судьбу родного края. Но пусть при этом не будут обездолены иногородние: суровая кара палачам, милость заблудившимся темным людям и высшая справедливость в отношении массы безобидного населения».

Существенно усилил позиции генерала Деникина приказ № 145 от 30 мая 1919 г. После признания Главкомом ВСЮР власти Верховного Правителя России южнорусские казачьи войска должны были самостоятельно решить вопрос о своем правовом статусе в отношениях с Омском. Приказ № 7 от 12 июня 1919 г. устанавливал: «Все занимаемые Вооруженными Силами Юга России территории, лежащие вне пределов областей казачьих войск в границах их, существовавших до 28 октября 1917 г., поступают в управление Верховного Правителя России, а временно – в управление Главнокомандующего Вооруженными силами на Юге России»^[92]. Данная проблема, как отмечалось выше, решалась, во-первых, через признание Российским правительством казачьего самоуправления (Грамота от 7 мая 1919 г.), а во-вторых, посредством организации представительных структур Южнорусской власти, проекты которой рассматривались на заседаниях Южно-русской конференции государственных образований в течение лета – осени 1919 г. Однако одновременно с попытками сближения с Главным командованием росло и обоюдное противостояние, выражавшееся в т. н. «таможенной войне» между Кубанским Краем и губерниями, подведомственными Особому Совещанию, в продовольственной политике, – все это нарушало порядок комплектования и снабжения частей ВСЮР.

Косвенно на отношения с добровольческим командованием влияла и политическая система Кубанского Края, при которой власть атамана ограничивалась представительными структурами – Краевой и Законодательной Радами. Лояльность в отношениях между Деникиным и атаманом Филимоновым не могла компенсировать противодействия «самостийной оппозиции» в Парламенте. Поэтому в октябре 1919 г. главой Отдела законов Особого Совещания К. Н. Соколовым и группой депутатов Рады обсуждался проект изменения Временного положения об управлении Кубанским Краем – т. н. «кубанской конституции». Предполагалось усилить власть атамана и правительства, взяв за образец политическую систему Донского Войска. Для этого следовало упразднить Законодательную Раду, передав законодательные функции атаману и назначаемому им правительству. Высшей властью в Крае становилась Краевая Рада, созываемая ежегодно атаманом. Только перед ней он отчитывался бы в своих действиях^[93]. Спецификой Краевой Рады, как и всех представительных структур казачьих войск России, было отсутствие в ней партийных фракций (первую политическую группу, «объединенную группу федералистов-республиканцев», пытался создать осенью 1919 г. заместитель председателя Рады П. Л. Макаренко). Депутаты представляли территориальные округа, и поэтому разница их политических взглядов была относительной. Тем не менее еще с 1918 года сложилось разделение на «черноморцев» (делегатов из южных и юго-западных отделов Края, примыкавших к Новороссийской губернии) – сторонников «самостийности» и «линейцев» (делегатов из отделов, пограничных с горскими народами), поддерживающих политику Главкома ВСЮР. «Отдельские» совещания стали «политическими клубами» Рады. «В них предварительно решались все важные вопросы, стоявшие на повестке… На пленарное заседание приходили с уже готовыми решениями»^[94].

Деление на «линейцев» и «черноморцев» было достаточно условным, равно как и определение «самостийности». В 1919 г. применительно к Кубани (в отличие, например, от Украины) оно означало отнюдь не требование государственного суверенитета, независимости (эти лозунги вместе с «левым радикализмом демагогической окраски» характеризовались понятием «сепаратизм»), а осуществление принципов «единая Кубань в единой Федеративной Российской республике», «координация действий с Главным Командованием в борьбе с большевиками – только на основе определенного договора, как «равного с равным». Споры вызывали границы полномочий краевых органов власти, а также вопросы создания собственных вооруженных сил. Показательна в этом отношении брошюра «Какая нужна Республика трудовому народу», изданная отделом пропаганды Кубанского краевого правительства. Красноречивое название определяло радикальное содержание. Автор (И. Рашковский) убеждал читателей в полной невозможности возврата к «самодержавному строю» и из имеющихся в мировой практике форм правления наиболее предпочтительным считал «федеративную республику». Конституционную монархию «на английский манер», как наиболее популярную в 1919 г. среди идеологов Белого движения, Рашковский полагал несвоевременной для России, поскольку «народ английский тысячу лет приручал своих королей… к порядку, с оружием в руках… вбивал в их головы ту мысль, что не народ для них, а они для народа». Поэтому «нам нужна» «демократическая республика», при которой «все должны иметь право участвовать в выборах депутатов в Парламент», а выборы проводятся по «четыреххвостке» (чтобы парламент был «государственным собранием, а не купеческим, крестьянским или иным»). Республика должна быть «парламентарной», потому что «нужно чтобы охранялись и исполнялись хорошие законы» («нужно, чтобы министры ответствовали перед законодательным собранием»). «Парламент должен быть однопалатным», исключительно выборным органом. И конечно, в России, ввиду обширности территории, многочисленности населения, разнообразия религиозных, национальных особенностей, возможно введение только лишь «федеративной республики». «Каждый народ должен писать самостоятельно нужные ему законы; а те законы, которые одинаково интересны для всей России, могут писаться в Петрограде, но только по взаимному согласию всех населяющих страну народов». Противниками республиканского строя, по мнению Рашковского, являются политические партии, начиная от монархистов и заканчивая РСДРП (б), так как каждая из них (хотя и по-своему) стремится к централизации. Сторонниками же республики станут «все те народы и все те Края, которым было и будет тяжело под пятой централизма государственной власти», и особенно «казачество и горские народы». Автор приводил в пример Законодательную Раду Кубанского Края, контролировавшую правительство и атамана, настаивал на универсальности подобной формы управления во всей будущей России. Помимо казачьих войск и горцев, сторонниками «федерализма» он считал «Сибирь, Украину, Урал, Туркестан, Кавказские народы (Закавказье. – В.Ц.), Белоруссию, Бессарабию, Литву, Поляков, Финляндию». Говоря о перспективах государственного строительства, Рашковский заявлял: «Когда будут устроены отдельные части России, правительства этих частей должны будут устроить съезд, на котором и выработают союзный договор (Конституцию)», положившему бы начало «Новой, Великой, Российской, Федеративной Республике». Подобного рода брошюры лишь углубляли разногласия между Главным Командованием и кубанскими политиками, стремившимися к максимальной самостоятельности^[95].

Главком ВСЮР и Особое Совещание ориентировались на сотрудничество с «линейцами», составлявшими почти половину депутатов Рады, при возможной нейтрализации «самостийников – черноморцев». Подобная тактика требовала определенной политической гибкости, что в условиях гражданской войны не всегда удавалось. В случае же изменения краевой Конституции и усиления исполнительной вертикали сотрудничество Главкома ВСЮР с атаманом и правительством укреплялось бы, что позволяло, по мнению Главного командования, эффективнее решать проблемы текущей политики. Но внесение поправок в Конституцию было прерогативой Парламента. 24 октября 1919 г. начала работу 3-я сессия Кубанской Чрезвычайной Краевой Рады, в повестке дня которой не значилось никаких вопросов о пересмотре «Временного Положения». Среди прочих там были пункты «о действиях Парижской делегации», «о работе Южнорусской конференции». «Парижская делегация» из депутатов Рады (Л. Л. Быча, В. Д. Савицкого, А. А. Намитокова и А. И. Калабухова) была отправлена во Францию для «дипломатического представительства самостоятельного Кубанского государственного образования», с правом заключения международных соглашений, с последующей отчетностью перед Краевой Радой. 29 мая 1919 г. на имя председателя мирной конференции, премьера Франции Клемансо, Быч направил обращение следующего содержания: «Признать территорию Кубани с ее определенными границами, с ее правительством, ответственным перед представителями народа (Радой. – В.Ц.), и с ее армией – за независимое государство, допустить на этом основании представителей территории Кубани к работе Конференции, относящейся к судьбам России в целом и в частях, допустить территорию Кубани как независимое государство в число членов Лиги Наций».

Сам факт отправки самостоятельной делегации для решения вопросов внешней политики юридически был весьма спорным. Действительно, кубанские власти обладали правом ведения дипломатических переговоров, а Рада могла «утверждать договора, заключаемые с другими государствами, государственными образованиями и областями»^[96]. Стремление стать субъектом международного права было характерно и для «старшего брата» Кубани – Всевеликого Войска Донского, отправившего в Париж весной 1919 г. специальный меморандум, в котором «державам-победительницам» предлагалось «Признать Донскую Республику… самостийным государственным образованием»^[97]. Однако в то же самое время, еще в декабре 1918 г., Кубанское правительство одобрило решение «об общем представительстве Государственных образований России в международных отношениях» и тем самым признало полномочия «общего представителя Государства Российского на Международном мирном Конгрессе» – С. Д. Сазонова. А в соответствии с установленными Российским правительством «пределами полномочий» Главнокомандующего Вооруженными Силами Юга России «в сфере внешней политики» предоставлялось «самостоятельное руководство иностранной политикой в пределах вопросов, касающихся вверенной ему территории и не имеющих общегосударственного значения». Правда, как указывалось выше, казачьи земли исключались из непосредственного подчинения Главкома ВСЮР, но в любом случае «общее руководство в области внешней политики» могло принадлежать только Российскому Правительству, а не отдельным краевым образованиям, хотя бы и в пределах «разделения полномочий»^[98].

Возможно, что деятельность делегации в Париже и не вызвала бы серьезных протестов со стороны Главного Командования (хотя Сазонов и Маклаков в своих телеграммах неоднократно указывали на опасность сепаратистского поведения кубанских делегатов), если бы не подписанный ею в июле 1919 г. «Договор дружбы» с делегацией правительства «Республики Союза Горцев Кавказа» (А. Чермоев – глава делегации, И. Гайдаров, Х. Хадзарагов, Г. Бамматов – министр иностранных дел). Главным смыслом договора было обоюдное признание государственного суверенитета, поскольку «политическое, культурное и экономическое преуспеяние Кавказа и пользование благами мира возможно лишь при упрочении дружественных отношений между кавказскими государствами». В первом же пункте «Договора» значилось: «Правительство Кубани и правительство республики Горских Народов Кавказа настоящим торжественным актом взаимно признают государственный суверенитет и полную политическую независимость Кубани и Союза Горских Народов Кавказа». Далее шли пункты, касавшиеся «территориальных границ между Кубанью и Республикой Союза Горских Народов Кавказа» (их следовало установить «последующими дружественными соглашениями между договаривающимися сторонами), «товарообмена и таможни», «транспорта», «почт и телеграфов», «денежного обращения» (их тоже следовало «урегулировать путем особых дополнительных договоров»). 3-й пункт обязывал Кубань к проведению самостоятельной политики на Северном Кавказе: «Стороны обязуются не предпринимать ни самостоятельно, ни в форме соучастия с кем бы то ни было никаких мер, клонящихся к уничижению или умалению суверенных прав Кубани и Республики Союза Горских Народов Кавказа»^[99]. И хотя этот договор не был ратифицирован представительными структурами Кубани, не имел необходимого номера и был напечатан с «открытой датой» («…июля 1919 года»), он стал «последней каплей, переполнившей чашу долготерпения» Главкома ВСЮР. Ведь речь в этом договоре шла не просто о суверенитете Кубани, но и о суверенитете Горской Республики, не признанной ни командованием ВСЮР, ни Российским правительством. Меджлис Союза Горских Народов осенью 1919 г. проводил откровенно «антиденикинскую» политику, поддерживая повстанческое движение на территории Чечни и Дагестана, и договор фактически санкционировал это движение Кубанью (тем более что 4-м его пунктом предусматривалось подчинение меджлису кубанских войсковых частей, если таковые оказывались на территории Горской Республики).

Реакция со стороны Главкома не заставила себя ждать. Как только сведения о договоре проникли в прессу (сперва в грузинские газеты), 25 октября 1919 г., с пометкой «срочно», был разослан приказ-телеграмма № 016729, определивший договор как «измену России», «обрекавший на гибель Терское войско»^[100]. И хотя в договоре говорилось, что «установление территориальных границ между Кубанью и республикой Союза Горских Народов имеет быть предметом особых последующих дружественных соглашений», Деникин правомерно усмотрел в этом «отторжение от Терско-Дагестанского Края горских областей». А это, безусловно, предполагалось в случае исключения из Терского Войска станиц Плоскостной Чечни и Ингушетии («Сунженская линия»)^[101]. Кроме того, Тер-ско-Дагестанский Край, как субъект права, уже входил в категорию территорий, на которые распространялась власть Главкома ВСЮР, и любые подобного рода соглашения требовали его санкции, равно как и санкции государственных структур Терского Казачьего Войска. Таким образом, данный договор имел все основания считаться «юридически ничтожным», если исходить из норм права, действовавших на территории, занятой ВСЮР, и полностью игнорировать полномочия Союза Горцев. Однако действия Главкома ВСЮР не ограничились приказом-телеграммой. Важнее было не только дезавуировать соглашение, но и утвердить приемлемый для Главного Командования принцип государственного нормотворчества, и, при возможности, добиться желаемых изменений кубанской Конституции. Заочно предавая всех участников договора (как членов кубанской делегации, так и представителей Союза Горцев) «военно-полевому суду за измену», Деникин решил действовать по нормам Положения о полевом управлении войск. С этой целью вся Кубань была объявлена «тыловым районом Кавказской армии», состоявшей преимущественно из кубанских казачьих частей, и действующие на ее территории структуры власти были обязаны подчиняться военным. Командующий армией генерал-лейтенант П. Н. Врангель, противник «самостийности», был заинтересован в «прочности тыла» и надежности поступающих к нему пополнений. Он полностью поддерживал проект усиления исполнительной власти в Крае, согласуя свои действия с Деникиным и профессором Соколовым.

1 ноября «командующим войсками тыла» был назначен генерал-лейтенант В. Л. Покровский (телеграмма Врангеля № 560). На него возлагалась задача ареста одного из подписавших договор депутатов Рады, бывшего в Екатеринодаре – А. И. Калабухова (позднее потребовалось арестовать еще 12 депутатов – «самостийников»). 5–6 ноября Покровский дважды требовал от Рады лишения их депутатской неприкосновенности, недвусмысленно намекая на возможность применения силы в случае «неповиновения» Парламента. С правовой и политической точек зрения подобные действия Главного Командования были далеко не бесспорны. Здесь не только нарушались заверения в признании прав и свобод казачества, но и создавался прецедент игнорирования любых суверенных законоположений, опираясь на неоспоримое «право военного времени».

Начался конфликт властей, вошедший в историю гражданской войны как «кубанское действо». Краевая Рада в первые дни после начала своей работы выразила категорическое несогласие с требованиями Главного Командования. 2 ноября единогласно была принята резолюция, в которой «парижской делегации» гарантировались «полная неприкосновенность» и ответственность исключительно перед Радой, приказ-телеграмма Деникина объявлялся «нарушением суверенных прав Кубанского Края, а также и прав государственных образований Дона и Терека», требовалась его «срочная отмена». Впредь до прекращения конфликта делегация Кубани заявляла о приостановке своего участия в работах Южнорусской конференции^[102].

Однако после «ультиматума» Покровского, когда атаман Филимонов фактически признал невозможность обеспечения депутатской неприкосновенности, конфликт быстро закончился. Лидер «самостийной оппозиции» в Раде Макаренко нерасчетливо попытался поставить вопрос о доверии атаману и передаче власти Президиуму Рады. «Расколоть» парламент не удалось, и Рада выразила доверие Филимонову. После этого Макаренко скрылся, «оппозиция» лишилась своего лидера и быстро сдала позиции. Уже 6 ноября Калабухов, П. Макаренко, Омельченко, Манжула и Роговец «решили, во избежание насильственных против Краевой Рады действий со стороны расположенных вокруг помещения Рады войск, добровольно отбыть во дворец Войскового Атамана, согласно полученным указаниям». Тем самым вопрос о депутатской неприкосновенности снимался. В этот же день Краевая Рада приняла новую резолюцию. Объявлялось, что «кубанская делегация во Франции лишается полномочий», а Рада «торжественно подтверждает свою решимость вести борьбу с большевизмом до полной победы в полном и неразрывном союзе с Добровольческой Армией». В соответствии с намерениями Главного Командования подтверждалась необходимость «в интересах борьбы за возрождение Единой, Великой, Свободной России, организации общей государственной власти на Юге России с сохранением для Кубани, Дона и Терека широких прав по устроению их внутренней жизни». Вместо протеста по поводу ареста депутатов Рада ограничилась лишь «просьбой» об «освобождении», а если это «невозможно», то «судить их в кубанском суде». В отношении членов делегации во Франции была «просьба» об изъятии их дела от «военной подсудности» и «организации следствия и суда» над ними «кубанской судебной власти с участием, если того пожелает генерал Деникин, его представителей». Отдельным пунктом отмечалась «просьба» «передать командование кубанскими тыловыми частями кубанскому войсковому атаману», что предполагало отмену режима тылового района Кавказской армии. Тем самым Рада все-таки не отходила от принципов регионального суверенитета, подчеркивая сохранение статуса местной судебной системы и воинских частей, размещенных в Крае. Генерал Покровский дал Раде письменные заверения в том, что он «сохранит жизнь всем арестованным, согласно приказа от 6 ноября, членам Рады, независимо от приговора военно-полевого суда». Это обещание не распространялось, однако, на единственного члена парижской делегации, оказавшегося в эти дни на Кубани, – А. И. Калабухова, казненного 7 ноября 1919 г.

В оценке действий делегации примечательна позиция главы Союза Возрождения России народного социалиста В. А. Мякотина, считавшегося одним из ярких «демократов» на белом Юге. Он отмечал, что «большинство членов Рады называют себя федералистами», но в то же время «не представляют себе, что внутри федерации немыслима экстерриториальность и не может быть речи о самостоятельных государствах». «Политику Рады, – считал Мякотин, – трудно назвать демократической», учитывая ограничения в избирательной системе (10-летний ценз оседлости для участия в выборах) и земельной политике (передача всего земельного фонда казачьему сословию). «На автономии Кубани, как и на автономии Дона, никто не покушался и существующие до сих пор проекты создания общегосударственной власти на Юге России предусматривали эту автономию в весьма широких размерах. Спор шел о другом, – должна ли и может ли быть рассматриваема Кубань сейчас как самостоятельное государство. И вот в этом-то споре руководители Кубанской Рады заняли совершенно непримиримую позицию, что Кубань является именно самостоятельным государством и что она может отказаться от своего суверенитета и своей самостоятельности только в момент созыва Российского Учредительного Собрания». Но это неверно. «Русская демократия, в том числе и кубанская, кровно заинтересована в скорейшем возрождении России, в скорейшем восстановлении ее государственного единства.

Но этого возрождения чрезвычайно трудно достигнуть… без предварительного создания единства государственной власти, единства финансов, единой экономической политики и единой армии. Идти к той же цели путем союза отдельных областей, превращающегося в свое время в отдельное государство, значило бы идти чрезвычайно долгой и опасной дорогой… Руководители Рады в погоне за государственной самостоятельностью Кубани стремятся ввести собственную политику… В таких «самостийнических» стремлениях очень мало демократизма, но много дешевой демагогии». Правда, после вынесения Радой решения об аннулировании полномочий «парижской делегации» Мякотин полагал конфликт исчерпанным и призывал стороны к компромиссу^[103].

«Действо», однако, продолжилось. На заседании 8 ноября депутаты Траценко и Каплин поставили вопрос «о необходимости, в видах усовершенствования строя управления, предупреждения осложнений в Крае и на фронте и сохранения жизни арестованных членов Рады, произвести некоторые изменения ныне действующего Временного Положения об управлении Кубанским Краем». Легкость и быстрота, с которой голосовались поправки, принципиально менявшие структуру политической системы Края (они были приняты в течение немногим более трех часов в двух чтениях), свидетельствуют как о растерянности «самостийной оппозиции», так и о готовности части депутатов Рады провести обсуждавшиеся накануне сессии поправки, используя «ультиматумы» со стороны Главного командования (показательно, что поправки были приняты после выступления в парламенте Врангеля, говорившего депутатам о важности укрепления фронта и тыла). Но в конце заседания 8 ноября был принят документ, в преамбуле которого уже не осталось и следов оппозиции: «Кубанский Край мыслит себя неразрывно спаянным с Единой, Великой и Свободной Россией. Население Края сохраняет твердую уверенность в близкой победе над врагами России и непоколебимое решение вести борьбу до конца в тесном союзе с Добровольческой Армией». Провозглашалась и важность участия в работе Южнорусской конференции для «создания единой Государственной власти на Юге России с участием в ней представителей Кубани и с сохранением за Кубанью широких прав по устроению краевой жизни через свои представительные учреждения и органы исполнительной власти». Далее шли конституционные поправки, сводившиеся к следующему: Законодательная Рада распускалась и ее функции передавались Краевой Раде. Учреждалась особая Атаманская Рада, назначение которой определялось «исключительно для избрания Войскового Атамана». Порядок ее избрания еще следовало утвердить. Расширялись полномочия исполнительной власти, и хотя правительство сохраняло свою ответственность перед Радой, атаман получил право роспуска Краевой Рады в случае «несогласия с вотумом недоверия Правительству», при этом в течение двух месяцев следовало провести новые выборы парламента, а в случае повторного вотума недоверия – отправлялось в отставку правительство^[104].

Прошли перевыборы кубанского руководства. Несмотря на выраженное ему доверие, Филимонов заявил о своей отставке, и новым атаманом стал генерал-майор Н. М. Успенский («большой доброжелатель Добровольческой армии», по оценке Деникина), председателем Рады стал также лояльный к Главному Командованию Д. Е. Скобцов, правительство возглавил «линеец» Ф. С. Сушков. Так военно-политическое руководство белого Юга смогло выйти из начавшегося кризиса в отношениях с казачеством. Однако достигнуто это было не путем «распутывания» сложных взаимоотношений внутри белого тыла, а с помощью «силового варианта» объявленного «военного положения» и «ценой крови» казненного по приговору военно-полевого суда Калабухова (остальные арестованные члены Рады были помилованы решением Главкома ВСЮР, хотя им запретили проживать на территории Кубанского Края и они были высланы за границу).

Примечательна оценка атаманом Филимоновым положения на Кубани в конце 1919 г. 2 декабря им было отправлено письмо Деникину, в котором атаман накануне своей отставки предупреждал Главкома от излишнего доверия к тем, кто обвиняет кубанцев в «самостийности»: «Наиболее пугающее всех и постоянно Вас тревожащее «самостийное» течение никогда не имело и не имеет корней в массе кубанского населения и фабриковалось в Екатеринодаре в небольших и малозначащих партийных и радянских кругах. Преувеличенное представление о значении на Кубани самостийников объясняется нервностью общества и излишними стараниями органов осведомления (ОСВАГ. – В.Ц.). Более опасные и гнусные явления нашего времени оставались и остаются в тени. Взяточничество, спекуляция и т. п. грехи разъедают нашу жизнь и жизнь Армии неизмеримо больше, чем временное уродливое явление Бычевское и Макаренковское. Протестантство Быча, Савицкого и др. выросло не столько на почве политической и партийной борьбы (какой там Савицкий партийный человек?!), сколько под влиянием постоянно уязвленного самолюбия во время Кубанского похода определенно презрительным отношением к ним чинов Добровольческой армии». По мнению атамана, дело «самостийников» было «осуждено на уничтожение», однако они стремились «играть» в «расчете» на союз с Петлюрой, а затем на неудачи ВСЮР и армии Колчака. Не случайно в момент приближения Восточного фронта к Волге «самостийная группа» уже собиралась «сложить оружие». Неудачи на фронте ВСЮР дали им надежду на возможность захвата влияния в Раде, но в конечном итоге их попытки провалились и они добровольно пришли к атаману. «Оказалось, что за спиной самостийников ничего и никого не было и они будировали за свой лично страх». Что касается дезертирства из кубанских полков, то это «результат усталости, шкурничества, недостатка надзора в войсковых частях и общей расхлябанности», а отнюдь не «самостийничества».

Велики были психологические последствия «кубанского действа». Филимонов отмечал, что неизбежно «усилится подпольная работа оставшихся самостийников, агитация в пользу дезертирства и зеленоармейства». Нужно ждать падения доверия «к лучшим представителям казачества, мечтающим о сближении всех казачьих областей и создании особого казачьего союза (Юго-Восточного Союза. – В.Ц.) как оплота Государства Российского» и наряду с этим «усиления популярности ничтожных и невежественных людей, ныне поставленных в ореоле мученичества». Преодолеть эти негативные последствия можно было, как считал атаман, дав «уродливому явлению естественно рассосаться или быть осужденным самим населением». Но для этого «нужно только время». Подсознательно ощущал это, очевидно, и Главком. «Вынужденный в силу государственной необходимости на применение суровых мер, – отмечал позднее Деникин, – я знал, что удар по кубанским демагогам косвенно отзовется на самосознании кубанского казачества». Исходя из результатов осенней сессии «можно было думать, что укрепление новой власти остановит тот процесс разложения, который в течение более года точил организм Кубани». Но сохранялась «затаенная обида» за «нарушенный суверенитет». Даже атаман Успенский в завершении сессии Рады говорил о готовности «сделать так, чтобы никакие посторонние силы не мешали строить нашу жизнь так, как нам угодно»^[105]. «Нельзя не отметить, – вспоминал один из депутатов Донского Круга, – что отношения с казаками в первые месяцы деятельности Особого Совещания были гораздо ровнее, корректнее и добросовестнее, чем впоследствии. Только после летних побед 1919 года и занятия Орла Добровольческой армией Особое Совещание почувствовало себя Всероссийским правительством и изменило тон… Последующий отход от Орла и затем уже бегство от Харькова не произвели своего действия: даже в декабре Особое Совещание сохраняло свой великодержавный тон по отношению к своим «союзникам», как называл казаков генерал Деникин в своих приказах»^[106]. Возможно, единственным выходом из создавшегося кризиса могло бы стать завершение работы Южнорусской конференции и создание «южнорусской власти» на основании проектов, которые обсуждались и были одобрены конференцией. Однако неудачи на фронте, отступление ВСЮР за Дон, потеря в конце декабря 1919 г. центров белого юга – Таганрога (Ставка ГК ВСЮР), Ростова-на-Дону (часть управлений Особого Совещания) и столицы Войска Донского – Новочеркасска – показали слабость белых армий. В Краевой Раде снова активизировалась оппозиция. После скоропостижной кончины от тифа атамана Успенского парламенту предстояло избрать нового главу исполнительной власти. Белое движение на юге России ожидали новые испытания.