Валерий Замулин
Курск-43. Как готовилась битва «титанов». Книга 1

Немало подробностей, причём нелицеприятных для себя, об участии в летних боях на Воронежском фронте 5 гв. А привёл её бывший командующий А. С. Жадов в своей книге «Четыре года войны»^[219]. Именно из его воспоминаний впервые стало известно о том, как тяжело, неподготовленно вводилась в сражение под Прохоровкой 12 июля 1943 г. свежая гвардейская армия, и о серьёзном разговоре Г. К. Жукова с командармом после по поводу его якобы бездействия и отсутствия инициативы в предшествующий этому событию период^[220]. Хотя за несколько суток до этого момента А. С. Жадов лично ставил вопрос об обеспечении армии самым необходимым (снарядами, средствами усиления и т. д.) и перед Н. Ф. Ватутиным, и перед представителем Ставки на Воронежском фронте А. М. Василевским, но получал резкие отповеди. Впервые об этом станет известно лишь в 2013 г., когда доктор исторических наук Е. К. Симонова-Гузенко и полковник В. В. Жданов опубликуют выдержки из бесед К. М. Симонова с командармом о Прохоровском сражении^[221]. А тогда, в 1970-е гг., об этом, естественно, сказать было невозможно. В крайнем случае, чтобы как-то обозначить событие, допускалось признавать собственные ошибки по неопытности, что и вынужден был сделать в своих мемуарах А. С. Жадов.

В 1975 г. вышла в свет книга воспоминаний И. М. Чистякова «Служим Отечеству». Небольшая по объему, она вызвала неоднозначные оценки. В ней полностью было проигнорировано авторитетное мнение Г. К. Жукова о незначительном эффекте контрартподготовки, проведенной перед началом немецкого наступления в ночь на 5 июля 1943 г., в том числе и на Воронежском фронте. И. М. Чистяков, непосредственный участник тех событий, достаточно интересно и ярко описал, как успешно была реализована эта задумка советского командования в полосе 6-й гв. А: «Только позже, когда мы перешли в наступление, в Томаровке, в Борисове и других населенных пунктах мы увидели тысячи берёзовых крестов над немецкими могилами, да и жители рассказывали нам, сколько им пришлось после этого удара свозить убитых фашистских солдат и офицеров. Артиллерийская контрподготовка не только нанесла серьезный материальный урон фашистам, но и тяжело сказалась на моральном состоянии их войск. Гитлеровское командование убедилось, что расчёт на внезапность удара по нашей обороне сорван.

Многие фашистские офицеры и генералы считали, что артиллерийская контрподготовка была началом нашего наступления. Но все это мы узнали позже, а тогда, как я говорил, меня тревожило одно: перейдут они в наступление или нет? И вторая думка: а не ударили ли мы по пустому месту? Они же могли увести войска! Но я очень надеялся на точность данных разведки…»^[222].

Можно понять генерала, который пытался обосновать своё решение, принятое по приказу вышестоящего командования. Однако приводимые в подтверждение высоких потерь врага доводы не убеждают. Интересно, по каким это признакам местные жители при сборе трупов на поле боя определяли: погиб солдат или офицер в ходе контрартподготовки или уже непосредственно при наступлении? Особенно странным выглядит это утверждение, если учесть, что районы, которые подверглись обстрелу советской артиллерии, располагались в зоне непосредственных боевых действий почти трое суток, и лишь после этого туда могли быть (теоретически) направлены мирное население и похоронные команды.

Вместе с тем в книге есть и ряд важных эпизодов, в деталях раскрывавших подготовку и ход значимых событий Курской битвы. В частности, бывший командарм интересно и достоверно описал и планирование, и проведение контрудара 8 июля 1943 г. на прохоровском направлении, в котором его армия играла ключевую роль.

Заметный вклад в изучение боевых действий на обоянском и прохоровском направлениях внесли мемуары генералов А. Л. Гетмана «Танки идут на Берлин»^[223] и Е. Ф. Ивановского «Атаку начинали танкисты»^[224]. Воспоминания А. Л. Гетмана, командовавшего тогда 6 тк 1 ТА, выдержали несколько изданий. Наиболее полным стало последнее, вышедшее в 1982 г. Как и другие подобного рода книги, эту работу трудно оценить однозначно. Бесспорно одно: для исследователя Курской битвы она интересна и полезна. В частности, комкор приоткрыл завесу над взаимоотношениями его с М. Е. Катуковым, которые на протяжении всей войны были непростыми и, естественно, не лучшим образом влиявшими на боевую работу войск. В частности, генерал мягко отметил, что командарм перед началом боёв у обоянского шоссе не был склонен закапывать танки в землю и якобы согласился с этим лишь после его настойчивого заверения, что приказ об отражении удара противника в любом случае корпус выполнит^[225]. Сегодня, когда документальные источники в ЦАМО РФ стали доступны для анализа, у историков данное утверждение вызывает недоверие. Тогда же эта информация, бесспорно, была полезна и расширяла представление о том, как далеко не просто шёл процесс поиска оптимальных форм реализации плана оборонительной операции на Воронежском фронте.

А. Л. Гетман, довольно подробно описывая боевую работу своего соединения под Курском, тем не менее обошёл молчанием то, как он 11 июля 1943 г. при отводе корпуса фактически бросил на произвол судьбы воинов 10-й механизированной бригады 3 мк и 90 гв. сд 6 гв. А, которые обороняли в излучине р. Пена один и тот же рубеж. В результате пехота понесла тяжелейшие потери, особенно стрелковая дивизия, несколько тысяч человек погибли и попали в плен. Об этом факте стало известно лишь недавно, из рассекреченных документов ЦАМО РФ. А комкор, судя по имеющимся сегодня в распоряжении исследователей материалам, даже выговора не получил от руководства 1 ТА.

В мемуарах бывшего начальника разведки 2 тк генерала армии Е. Ф. Ивановского раскрываются детали подготовки контрударов 8 и 12 июля 1943 г. и подробно описаны конкретные примеры того, как Н. Ф. Ватутин и А. М. Василевский лично участвовали в этом процессе, в том числе и на этапе постановки задач войсковым соединениям. Хотя автор, вероятно за давностью лет, допустил ряд фактически ошибок, например, о якобы гибели под Прохоровкой 11 июля 1943 г. командира 99 тбр подполковника Л. И. Малова при её окружении. В действительности же комбриг был убит 9 августа 1943 г.

В 1974 г. наконец вышла из печати давно ожидавшаяся историками книга воспоминаний одного из ключевых фигур в командовании Красной армии в годы войны и непосредственного творца Прохоровского сражения Маршала Советского Союза А. М. Василевского «Дело всей жизни»^[226]. Однако надежды не оправдались. К сожалению, как и вся мемуарная литература того времени, труд этого выдающегося военачальника прошёл долгий путь по кабинетам чиновников от цензуры и оказался выхолощенным до предела. Поэтому практически ничего нового он не смог внести в историю Курской битвы, за исключением одной интересной детали. Бывший начальник Генштаба лично наблюдал знаменитый бой 12 июля 1943 г. юго-западнее Прохоровки. В тот день он находился на НП П. А. Ротмистрова, который располагался на окраине станции, а затем, через несколько дней, письменно доложил И. В. Сталину о результатах первого дня контрудара 5 гв. ТА и о событиях, развернувшихся в последующие двое суток. Вот этот документ и опубликовал в своей книге маршал. Донесение, вероятно, было составлено лишь в двух экземплярах, поэтому в ЦАМО РФ оно пока не обнаружено, и до сегодняшнего дня его цитируют лишь по этой книге. Документ хотя и, безусловно, интересный, но в то же время вызывает двойственное чувство даже сегодня. Во-первых, он не подтверждал того грандиозного масштаба, который закрепился за событиями 12 июля 1943 г. после войны. Никаких тысяч танков, никакой победы и полного разгрома врага. Численность бронетехники противника вообще приведена в три раза меньше, чем, например, утверждал П. А. Ротмистров, 200 машин. В 1970-е гг. эта нестыковка удивляла читателя и вносила в официальную историю сражения некую интригу. Хотя к этому моменту развивать её, анализируя введенный в научный оборот документ, оказалось уже невозможно. Во-вторых, и это стало ясно лишь недавно, маршал уже через двое суток после тех катастрофических последствий для 5-й гвардейской попытался отвести гнев Верховного от командарма. Пытаясь сгладить негативные результаты боя, он изложил события так, что выходило: колоссальные потери ударных соединений армии – 18 и 29 тк, которые он приводит, нанесены немцами не за 10 часов боя 12 июля, а как минимум за двое суток. Сегодня известно, что эта уловка маршала, и особенно его дальнейшие шаги, в значительной мере спасли П. А. Ротмистрова не только от серьезных неприятностей по службе, но и даже от военного трибунала. А в момент выхода мемуаров эта недосказанность, безусловно, ещё больше запутала историков, анализировавших проблемы и Прохоровского сражения, и Курской битвы в целом^[227].

Вероятно, за исключением Н. С. Хрущева, все, кто знал А. М. Василевского, отмечали его высокую порядочность и честность в отношениях с подчиненными и с теми, с кем ему приходилось бок о бок работать в годы войны. Не изменил себе маршал и на исходе жизненного пути. Ивановский журналист П. Ф. Белов, лично встречавшийся с А. М. Василевским, впоследствии так отвечал на вопрос: «Почему маршал в своей книге и статьях о многом умалчивал?» – «О личной жизни больших людей писать откровенно не полагалось, чтобы ненароком не обнаружить червоточины в тех самых «корнях». Акцент делался на заслугах перед партией, народом, советской властью. Вероятно, это мучило и самого Василевского. Во всяком случае, доподлинно известно, что после выхода мемуаров он подготовил новую рукопись. Вот как об этом рассказывал мне уже его племянник Валерий Евхаритский: «Я в очередной и, как оказалось, в последний раз приехал к дяде на дачу в Архангельское. Он достал из сейфа толстую пачку бумаг и сказал: «Это новая моя книга. Только что переписал набело». Я буквально проглотил написанное. В отличие от мемуаров, дядя писал раскованно, откровенно. В сегодняшнем понимании изложил события начала войны, шире раскрыл роль Ставки, строже оценил деятельность Сталина. Если бы книга дошла до массового читателя, мнение о Василевском как о закоренелом сталинисте пошатнулось бы… Через месяц дяди не стало. Бесследно исчезла и его рукопись»^[228].

И тем не менее хочу особо подчеркнуть, с уважением относясь к трудам наших полководцев, военачальников, всех участников Великой Отечественной войны, оставивших для потомков дневники, рукописи и книги воспоминаний, при их использовании непременно следует учитывать общую особенность этих источников. «Нам нельзя абсолютизировать воспоминания участников событий, – напоминает сегодняшним ученым ветеран войны, доктор исторических наук А. Мерцалов. – Разумеется, сами по себе они чрезвычайно важны, но опыт отдельного ветерана – это только малая частичка общей картины. Чтобы соединить их воедино, нужен критический анализ, обобщение. Этим, собственно говоря, и занимается наука»^[229]. К сожалению, эта аксиома не только в рассматриваемый нами третий период, но и на протяжении всех 70 лет, по крайней мере в отношении событий под Курском, значительной частью отечественных историков с подачи идеологических органов СССР была отвергнута, что повлекло за собой тяжелые последствия для всей нашей исторической науки.

Кроме того, ещё раз повторюсь: к сожалению, в это время честной военной мемуарной литературы было мало, да и не была она востребована. Так как для её восприятия отсутствовали необходимые условия. Система общественных наук в 1970–1980 гг. полностью закостенела, проводить, а не имитировать научную работу было бы просто невозможно. Обычный же читатель для понимания и осмысления приводимых в книгах данных должен был иметь определенный уровень правдивых знаний по теме, а именно этого и стремились не допустить органы цензуры на протяжении всего послевоенного периода. Ибо понимание истинного хода войны, причин побед и поражений, внутренней взаимосвязи событий обязательно приводило к возникновению вопросов, связанных с государственной политикой. На этой почве буйным цветом цвели лишь мифы Огненной дуги, такие, как легенда о Прохоровке и многие другие.

В 1970-е гг. события у этой станции продолжали активно муссироваться в СМИ и в исторической литературе. Легенда о беспримерном танковом сражении практически без изменений пережила смену политического руководства в СССР и вошла во все «канонические» издания новой власти: двенадцатитомник, Военную и Большую Советскую Энциклопедию. И хотя наиболее спорные аспекты были несколько скорректированы, её суть осталась прежней. Так, например, в новой Военной энциклопедии, вышедшей в 1978 г., был впервые признан очевидный факт, что под Прохоровкой 5 гв. ТА тоже понесла большие потери и, распылив полностью второй эшелон для прикрытия флангов, не смогла переломить ситуацию. А дальше шло повторение всё тех же дутых тезисов из работ П. А. Ротмистрова об успешном ударе армии, срыве ею планов неприятеля, разгроме его крупной группировки и верно выбранном времени и месте для нанесения контрудара.

Бывший командарм в этот период продолжал оставаться главным «историографом» сражения у Прохоровки. Его статьи и книги выходили с завидной регулярностью. Например, в 1972 г. была опубликована работа «Время и танки», в которой не только повторялись обычные дифирамбы 5-й гвардейской и прозорливости её командования, но и была сделана попытка развить высказанный им ещё в 1964 г. в частной беседе с полковником Ф. Д. Свердловым тезис о том, что 12 июля 1943 г. его армия якобы решила стратегическую задачу за весь Воронежский фронт. Нелепость этого утверждения было очевидна даже неспециалистам. Вот как отзывался об этом труде известный белгородский краевед, ветеран войны А. С. Стеценко в письме полковнику Г. А. Колтунову, написанном в ноябре 1976 г.: «Недавно попалась мне книга П. А. Ротмистрова «Время и танки». До Курской битвы я с удовольствием читал автора… Но как только на страницах повествования появляется Прохоровка, так здесь Ротмистров на коне с обнажённой саблей. Показав роль 5-й гв. ТА в прохоровском контрударе, автор отмечает, что, используя этот успех (5-й гв. ТА), перешли в наступление войска Брянского фронта и левого крыла Западного фронта^[230]. М. Попов и А. Соколовский, видите ли, ждали результатов Прохоровского сражения и лишь потом перешли в контрнаступление. Выходит, что войска двух фронтов вводились в сражение в зависимости от успеха Ротмистрова. Как это шито белыми нитками. Пропадает весь интерес к авторскому повествованию»^[231]. Но Главного маршала бронетанковых войск мнение простых читателей, судя по всему, особо не волновало, подобного рода идеи он продолжал генерировать и в дальнейшем.

Незадолго до кончины П. А. Ротмистров начал писать воспоминания, в которых попытался рассказать не только о войне, но и о своём жизненном пути. К сожалению, завершить работу он не успел, но основная часть, в том числе и повествование о событиях на Курской дуге, была готова. В 1984 г. книга вышла в свет под названием «Стальная гвардия»^[232]. Освещенные им ранее события лета 1943 г. были дополнены новыми подробностями. Этот вариант воспоминаний стал не только последним, но и наиболее развёрнутым. В частности, в нём более детально описан процесс подготовки 5 гв. ТА к контрудару, момент получения им, как командармом, задач на 12 июля 1943 г., подробно рассказано об участии в сражении начальника Генштаба А. М. Василевского, принимавшихся им решениях, приезде на КП армии 13 июля Г. К. Жукова и ряд других эпизодов.

Читая эти, безусловно, интересные заметки, трудно отделаться от мысли, что автор как бы говорит читателю: «Под Прохоровкой всё было сделано верно, и оба маршала это подтвердили, но, замысел контрудара был не мой, а командования фронта». В узком кругу П. А. Ротмистров был более откровенным и до конца жизни утверждал, что 12 июля 1943 г. его, по большому счёту, «подставили» Ватутин и Хрущев, т. к. не дали ему реализовать свой замысел. И чем дальше от нас уходят те события, тем больше появляется новых данных, которые в определенной степени подтверждают это мнение, хотя пока и не в полной мере.

Если же внимательно проанализировать ту часть воспоминаний, которая касается принципиальных моментов сражения под Прохоровкой, то кардинальных изменений в оценке его сути (масштаба и его значение для успеха оборонительной операции фронта, причин неудачи контрудара, потерь сторон, хода танковых атак) в книге мы не найдём. Наоборот, автор лишь детализировал ряд спорных и, как сегодня становится понятно из рассекреченных документов, не соответствовавших действительности эпизодов и оценок. Так, он утверждал, что причиной, побудившей его прекратить атаку армии 12 июля 1943 г., явились резервы, подтянутые эсэсовцами. «Одно за другим стали поступать донесения командиров корпусов о мощных контратаках свежих танковых частей врага, – читаем в книге. – В условиях, когда гитлеровцы добились явного превосходства в танках, наступать было нецелесообразно»^[233]. В действительности же противостоявший гвардейцам корпус СС не имел резервов и никаких свежих частей во второй половине дня и вести в бой его командование не могло. Что же касается численного превосходства, то оно действительно было, причем весь день 12 июля, но только на стороне советских войск. Причём в начале боя на направлении главного удара соотношение в бронетехнике составляло 1 к 5 в нашу пользу.

Легенду о Прохоровке активно поддерживали не только труды бывшего командарма (хотя их вклад в неё был наиболее весом), но и другие издания, а также различного рода публикации в СМИ. Например, с начала 1970-х гг. к юбилеям П. А. Ротмистрова стали появляться статьи за подписью его соратников по оружию, авторитетных советских военачальников, в которых неприметно звучала тема лета 1943 г. И хотя в некоторых из них толкование событий у станции иногда расходилось с утверждениями самого юбиляра, они всё равно работали на укрепление легенды. Так, например, в очерке к 70-летию командарма прославленный защитник Сталинграда Маршал Советского Союза В. И. Чуйков писал, что Прохоровское сражение, в котором приняли участия 1200 танков, длилось не один день 12 июля 1943 г. (как утверждал П. А. Ротмистров), а двое суток^[234]. Кстати, с этой точкой зрения бывший командарм был вынужден согласиться лишь на склоне лет, в своей последней книге^[235]. Не стоит думать, что эта деталь несущественна. Для того времени она имела важное значение, так как свидетельствовала, что не все коллеги юбиляра согласны с его концепцией Прохоровского сражения. В этот момент возражать можно было хотя бы так, да и то только маршалам. Через десять лет «заморозки» окончательно скуют общественную жизнь в стране развитого социализма. Поэтому к 80-летию Главного маршала бронетанковых войск в том же «Военно-историческом журнале» вновь выйдет статья о нём, но уже за подписью его сторонника генерала армии П. А. Курочкина. Вот в ней-то все будет без всяких вольностей, так, как утверждал юбиляр всю жизнь: «Яркой страницей в боевой биографии Павла Алексеевича является его деятельность на посту командующего 5-й гвардейской танковой армией. Войска этого соединения, усиленные 2-м гвардейским танковым и 2-м танковым корпусами, в ходе Курской битвы сыграли решающую роль в разгроме ударной группировки врага в самом большом танковом сражении Второй мировой войны в районе Прохоровки (подчеркнуто мной. – З.В.)»^[236]. Теперь уже возражать даже по мелочам будет просто некому.

В ходе анализа книг о событиях на Огненной дуге, изданных в конце третьего периода историографии, чётко обозначились две важные особенности. Во-первых, к началу 1980-х гг. легенда о Прохоровке приобрела небывалый, колоссальный по размаху масштаб. К ней обращалось столь значительное число авторов различного рода работ, что она почти полностью затмила остальные сражения Курской битвы на южном фасе. Произошла удивительная метаморфоза, появилось немало исследователей и мемуаристов, которые, особо не вникая в суть проблемы, термин военной поры «Прохоровский плацдарм» стали применять для обозначения всей территории, где вели оборонительные сражения войска Воронежского фронта. В результате этого утверждение П. А. Ротмистрова о том, что его армия решила стратегическую задачу за весь фронт, уже не казалось выдумкой, а становилось как бы констатацией факта.

Во-вторых, литература о Прохоровке, по сути, стала перерождаться из научно-исторической в военно-художественную, формально оставаясь первой. Если до этого момента книги писали в основном историки или участники Курской битвы и в них основное внимание уделялось крупным вопросам сражения, то теперь ситуация коренным образом изменилась. К популяризации сражения начали привлекаться люди, далёкие от военной истории и армии, но с творческим складом. Всё чаще стали появляться издания, где вместо анализа боевой работы войск на широкой архивной базе источников шло поверхностно-схематичное изложение событий, не имевших между собой внутренней взаимосвязи, вперемешку с цитатами из поэтических произведений, газетных публикаций и боевых листовок^[237]. А описание кульминационных моментов сражений у станции в подобных трудах было схоже с описанием в художественном произведении. Вот, например, как один из таких авторов, В. И. Кардашов, подаёт начало контрудара 5 гв. ТА в своей книге «5 июля 1943 г.»: «В 8.30 утра 12 июля контрудар начался. Примерно в это же время в атаку пошли фашистские танки. Грянул встречный бой! Пусть читатель в погожий день выйдет в просторное колхозное поле. Будь это весна, лето или осень, почти наверняка в поле, рядом или в отдалении, трудится трактор или комбайн, и звук мотора отчетливо слышен даже на расстоянии двух-трех километров, особенно если ветерок дует с той стороны. Если же трактор или комбайн приблизится, то шум его мотора становится достаточно сильным. Пусть читатель представит, что на обычном поле длиной в пятнадцать и шириной всего в несколько километров съехались не одна-две машины и даже не десять, а 1200! И моторы их работают не равномерно, как то полагается в повседневной мирной работе, а рывками: то взревут, то сбавят обороты, то опять взревут…

Пусть читатель представит, что эти машины не просто движутся друг другу навстречу, но и ведут, не жалея снарядов, лихорадочный артиллерийский огонь. Кроме танков, огонь ведет, и тоже из сотен стволов, противотанковая артиллерия. Беспрерывно рвутся тысячи снарядов, и если они попадают в цель, то за этим нередко следует взрыв боеприпасов боевой машины, и тогда многотонные башни танков взлетают в воздух и отлетают на десятки метров!..

Пусть читатель вообразит, что спустя всего час-два все это поле будет покрыто сотнями горящих и взрывающихся машин и дым от них, удушливый и едкий, смешавшись с пылью от взрытой гусеницами, взорванной, распятой земли, плотной пеленой застелет все вокруг и поднимется огромным столбом в небо. А там, в этом небе, сходятся в смертельных схватках десятки и сотни истребителей и бомбардировщиков, и сбитые самолеты тоже падают и взрываются на том же поле…

Пусть читатель попытается представить себе все это, а затем вспомнит и осознает, что все это должен был выдержать и вынести на себе наш советский воин, вынести и сражаться, сражаться до конца…

 
На прохоровском поле развернулся
Смертельный бой, не ради славы,
Ради жизни на земле!..»^[238]
 

То, что в приведенном отрывке нет и толики правды (за исключением даты и времени события), ни автора, ни издателей в то время не волновало в принципе. Официально подобные героические опусы составлялись якобы для более доходчивого изложения молодому поколению нашего прошлого. В действительности же цель была иной: опустить над теми событиями «дымовую завесу» поплотнее, чтобы понадёжнее скрыть всё, что не положено было знать простому советскому человеку о минувшей войне.

Как известно, история имеет не только большую познавательную ценность. Это неисчерпаемый кладезь практического жизненного опыта народа, приобретенного тяжёлым трудом, кровью и переживаниями, который не теряет с годами свою значимость и актуальность, особенно в морально-этическом плане. Использование этого опыта в современных реалиях помогает более эффективно решать насущные проблемы нашей жизни. Перебрасывая мостик из прошлого в настоящее, мы сохраняем тесную связь поколений, которая и является цементирующим фундаментом любого здорового общества. Подобные же книги наносят огромный вред. Подменяя реальные события истории всякого рода выдумками, они подрывают эту основу, девальвируют опыт прошлых поколений, а значит, веру молодёжи в морально-нравственные ценности, заложенные нашими предками, подрывают уважение к ним. И, что крайне важно, они губят у молодых живое стремление узнать настоящую, неприукрашенную жизнь предков, их подлинные свершения и подвиги. Причём работают эти «мины замедленного действия» на протяжении десятилетий, подобно постепенно растворяющемуся опасному химикату, который, попадая в почву, губит вокруг всё живое.

Глубоко убежден: какими бы мотивами ни руководствовались люди, искажавшие события минувшей войны, они наносили непоправимый вред не только истории как науке. Их усилиями формировалось ложное восприятие прошлого нашего Отечества у идущих им на смену поколений, а молодежь воспитывалась на надуманных, оторванных от реальной, земной жизни образах героев, у неё создавалось искажённое представление о делах советских людей той страшной и героической поры.

Но вернёмся к основной теме исследования. Как и прежде, в это время в историографии Курской битвы довольно скромное место занимали публикации, посвященные событиям в полосе Центрального фронта. Среди книг, которые вносили что-то новое в представление о боях войск Рокоссовского, можно назвать лишь несколько, например, воспоминания бывшего командующего 16-й воздушной армией С. И. Руденко «Крылья победы»^[239], заместителя командира 16-го танкового корпуса 2ТА полковника А. П. Швебига «И снова в бой»^[240] и командира 201-го гвардейского гаубичного полка 1-й гвардейской артиллерийской дивизии подполковника В. М. Жагала «Расчищая путь пехоте…»^[241]. В основном же это были ничем не примечательные мемуары, наполненные трудно поддававшимися пониманию, даже специалисту, описаниями боевых действий, славословиями в адрес мужества советских солдат и руководящей роли партии.

Примерно с середины 1970-х гг. предпринимается попытка создать Прохоровку‐2 на северном фасе Огненной дуги, т. е. «поднять» ожесточенные боевые действия в районе станции Поныри до масштаба Прохоровского сражения. Но «проект» не увенчался успехом. Эта идея возникла у местных властей под влиянием ветеранских организаций, часто проводивших встречи на местах былых боёв в Курской и Орловской областях. Москва же необходимости в этом не нашла, а областных ресурсов (материальных, кадровых, доступа к государственной системе пропаганды) для реализации замысла не хватало. Поэтому всё ограничилось проходящими публикациями в газетах да выпуском брошюрок из серии «В помощь агитатору» с незатейливым текстом, рассказывающим о том, что судьбу немецкого наступления на Курск летом 1943 г. решили два сражения на юге – под Прохоровкой и на севере у станции Поныри.

Как и о событиях под Прохоровкой, о сражении за Поныри широкая общественность нашей страны впервые узнала благодаря военным репортёрам. В начале июля 1943 г. известный прозаик и журналист подполковник К. М. Симонов, будучи в командировке на Центральном фронте, провёл несколько наиболее напряжённых суток Курской битвы в войсках 13A, которые обороняли в том числе и район Понырей. Результатом этой поездки стали несколько статей, опубликованных им в «Красной звезде»^[242]. Их главными героями были воины 129-й отдельной танковой бригады полковника Н. В. Петрушина, которая сыграла важную роль при отражении удара противника на этом участке. Но, к сожалению, по требованию военной цензуры ни в одной из публикаций название станции не было упомянуто. Из-за этого о том, что события, описанные К. М. Симоновым, происходили у Понырей, стало известно позже. Тем не менее его статьи – это интересный, подробный и, главное, написанный со слов очевидцев и участников сражения материал, который для исследователя и сегодня имеет определенное значение. Впервые в связи с битвой под Курском название этой станции в открытой печати было упомянуто в «Комсомольской правде» 20 августа 1943 г.^[243]. На её страницах была опубликована поэма с аналогичным названием известного поэта майора Е. А. Долматовского, в то время служившего в газете Центрального фронта «Красная армия» и ставшего очевидцем сражения. В этом произведении он талантливо описал героизм советских воинов, проявленный в боях за эту крохотную часть русской земли. Естественно, поэма не имела никакого отношения к научному исследованию сражения, она стала первым большим поэтическим произведением о событиях на Курской дуге и настоящим памятником защитникам её северного фаса. В 1946 г. произведение было издано отдельной брошюрой^[244] и, к сожалению, вместе со статьями К. М. Симонова долгое время было единственным доступным для широкой общественности письменным источником информации о сражении у станции.

Интересная деталь. Одна из тех июльских статей К. М. Симонова, «Охотник за «пантерами»^[245], легла в основу мифа о том, что немецкие самоходные установки «Фердинанд» и танки «Пантера» – это одно и то же и использовалась эта техника и на северном, и на южном фасе Курской дуги. Дело в том, что даже во второй половине июля 1943 г., сразу после отражения удара на Курск, в войсках Красной армии ещё не было ясности в том, что «Фердинанд» и «Пантера» – это названия разных образцов бронетанкового вооружения. К. М. Симонов же, рассказавший в своей статье о боевых делах лейтенанта А. В. Ерохина, командира танка 129 отбр, который со своим экипажем якобы^[246] подбил 6 «Фердинандов», назвал её «Охотник за «пантерами». Кроме того, в уста своего героя он вложил слова, однозначно говорящие, что на фронте «Фердинанда» называют «Пантерой». Через некоторое время в той же «Красной звезде» была помещена статья её специального корреспондента подполковника Л. Высокостровского с рассказом о «фердинандах» и «тиграх»^[247] и особенностях их применения противником, а о «пантерах» – ни слова. При отсутствии иной информации материал известного писателя, вышедший в одном из самых массовых советских периодических изданий, наряду с публикациями в армейских газетах его коллег по перу сыграл свою роль – в общественном сознании, исторической литературе и даже в музеях постепенно закрепилось мнение, что «Фердинанд» и «Пантера» – один и тот же тип бронетехники. Об этом наглядно свидетельствует подпись к фотографии, которая была размещена в первой послевоенной экспозиции Курского краеведческого музея, посвященной событиям июля 1943 г. В ней чётко указано: «Подбитые самоходные пушки «Фердинанд» /они же «пантеры»/. Орловско-Курское направление. 28.07.1943 г.»^[248]. (смотри фото в первой фотовкладке).