Валерий Столыпин
Любовь – игра, в которой всё серьёзно
Последняя электричка
На последней электричке Денис ехал в дачный посёлок, чтобы увидеть её, Софью Витальевну, женщину-мечту, с которой не виделся бесконечно долгие десять лет.
Честно говоря, мужчина ужасно боялся опоздать.
Глядя на мелькающие огоньки и смутные силуэты, проплывающие за окном, он представлял себе пьяняще-завораживающий облик, пробуждающий прекрасные воспоминания и сладкую истому, пытался угадать, как она выглядит, как отреагирует на его появление.
Что с того, что тогда ему было семнадцать, а ей двадцать восемь, если любое напоминание, будь то болотная трава под цвет глаз, капелька воды на оконном стекле, аромат спелых персиков, рассветное пение жаворонка, первый луч солнца, грозовая туча или густой туман до сих пор оживляют романтический облик этой необыкновенной женщины.
В тот год Денис лишь изредка приезжал в дачный посёлок, чтобы побродить по перелескам, посидеть с удочкой в скрытой кустарником заводи, накупаться вдоволь. Мальчишкой, даже юношей, он не любил шумные компании, черпая жизненную энергию в уединении.
Жизнь и пристрастия радикально изменились, когда Денис увидел Софью Витальевну, соседку по даче, стыдно сказать – купающуюся на песчаном мелководье, окружённом тростником и ивовым кустарником, голышом.
Было настолько раннее утро, можно сказать первые проблески зари, когда даже птицы не подают ещё своего голоса, когда лепестки ромашек усыпаны бисером серебряных капель, когда стрекозы и бабочки, отяжелевшие от обильной росы, дожидаются пробуждения, притаившись на травяных стебельках.
Денис шёл босиком сквозь туманное марево на прикормленное для рыбалки место под раскидистой ракитой, свисающие ветви которой любовались своим отражением в зеркале тихой заводи, когда услышал плеск воды и еле слышное пение.
Желание посмотреть на источник звуков, точнее подсмотреть, поскольку мелодичные вибрации явно принадлежали молодой женщине, родилось внезапно.
Дальше Денис крался, пока не разглядел в молочной пелене подвижный силуэт, при виде которого юноша забыл, зачем шёл.
Скрывшегося за корявым ивовым стволом наблюдателя купальщица не видела, потому вела себя непринуждённо, свободно.
Проплыв десяток метров Софья Витальевна вернулась на песчаную отмель, встала во весь рост. Вода скрывала обворожительное тело до пояса, но того, что было открыто взору, хватало, чтобы у Дениса перехватило дыхание. Живую девичью наготу он видел впервые.
Туманное утро с зарождающимся солнечным светом нежным шёлком струилось по прекрасным изгибам. Восхитительно запретное зрелище изумило, очаровало, поразило, шокировало.
Он понимал, что подглядывать украдкой равносильно краже, но оторвать взор от бесстыдных движений бережно ласкающей себя женщины был бессилен.
Когда нимфа вышла на берег, обнажив скрытое прежде великолепие плавных линий, принялась обтираться, прыгать на одной ножке, чтобы освободиться от капель, попавших в уши, Денис чуть не застонал, настолько сладострастным было греховное зрелище.
О рыбалке пришлось забыть: его лихорадило. Кипящая кровь пульсировала в возбуждённом теле, рождая удивительно приятные, но постыдные желания.
Отныне Денис стал хранителем чужой тайны, забыть которую было невозможно: она будоражила воображение, превращая мелькающие мысли в зримые образы и чувствительные эмоции, пульсирующие в теле как сама жизнь.
Софья Витальевна отправлялась на речку почти каждое утро. Денис ждал её на берегу в тщательно скрытом от глаз, специально для этой цели оборудованном тайнике, решив, что городскую суету и мелкие проблемы можно забыть на время ради такого наслаждения.
Теперь он был предельно осторожен.
Так продолжалось довольно долго, пока юноша не понял, насколько неправедно его поведение относительно женщины, которая из объекта наблюдения превратилась в романтическую мечту.
Однажды Денис не стал скрываться и скрадывать соседку как дичь: встретил её утром у калитки и признался во всём.
Софья, так они в тот день договорились, покраснела, выдав тем самым смущение и растерянность, но справилась с эмоциями, только пожурила шутливо, – поклянись, что больше никогда так не поступишь, проказник.
Денис дал зарок, даже всплакнул, поскольку считал себя авантюристом, даже мошенником. В то утро Софья купалась в одежде и не одна.
Соседка жила на своей даче постоянно: свободная профессия и мобильные средства коммуникации позволяли не контактировать с внешним миром месяцами, творческий потенциал не нуждался в подпитке извне.
Дениса с его юношескими проблемами и романтическим комплексами Софья Витальевна приняла легко: он не мог повлиять на мировоззрение, разрушить гармонию связи с природой, распорядок дня и творческие цели.
Она была сформированной духовно и физически личностью, прошедшей в своё время через долину любви, через дебри семейной жизни, через предательство и боль, могла себе позволить бесхитростные отношения с восторженным мальчишкой.
Что с того, что он грезит о любви и пылает страстью? Пока не созрела дерзкая циничная похоть, не получен опыт развратного тщеславия, пока вожделение и жажда новизны не превратили его в ненасытного монстра, юный мужчина остаётся ребёнком, из которого можно вылепить что угодно.
Софья была права лишь частично: Денис был способен грезить лишь о том, что уже испытал, а ведь он даже не целовался ни разу, разве что в щёчку, представления не имел о том, что и как происходит при прикосновениях, объятиях, нежных физических ласках.
Бояться, что он сходу превратится в мужчину, не было повода, но химия любви уже проникла в кровь и плоть, наполнила мозг флюидами желания, концентрированными маркерами, способными замкнуть цепь, посылающую импульсы любви.
Мысли и желания Дениса замкнулись на образе Софьи, который расширялся день ото дня, пока не сравнялся в объёме с размером Вселенной.
Утром он провожал соседку на пляж, днём добывал букеты полевых цветов, которыми украшал окна её домика, до вечера сидел в тени, наблюдая за окнами и дверью в предвкушении прогулки с ней вдоль пшеничного поля и берёзовой рощи, мечтая, что Софья выйдет за колодезной водой или в сельский магазин за продуктами.
А как хотелось юноше побывать в таинственном доме, увидеть скрытую жизнь женщины-мечты. Сколько раз Денис порывался прокрасться, заглянуть в окна, но вспоминал о данном Софье Витальевне слове и останавливался, ограничившись виртуальным путешествием по недоступным покоям.
Времени на фантазии было предостаточно. Юноша сочинил целый мир, в котором жила та, кого он боготворил.
– Я люблю тебя, – как-то раз выдавил он из себя на прогулке, пылая лицом от признания.
– Дурашка, я гожусь тебе в мамки.
– Пусть так, всё равно люблю, – сказал немного увереннее и убежал на берег.
Софья Витальевна отыскала его, вытерла с лица слёзы, расцеловала, как когда-то давно делала мама, обняла, села рядом.
– Думаешь, я тебя не понимаю, Денис? Ещё как понимаю. Первая любовь, это такая… это такое… не знаю, как сказать. Этим нужно переболеть. Мне сейчас двадцать восемь, тебе семнадцать. Через десять лет я стану старушкой, ты превратишься в настоящего мужчину. Не думай, я тебя не гоню. Пойми, слово люблю – лишь слово. Скажи, мой юный друг, чего именно ты ожидал от меня, делая такое серьёзное признание?
– Хочу любить тебя, видеть каждый день. Целовать, обнимать, дарить цветы.
– Замечательно. Так делай это: дари, обнимай, люби…
– Хочу жить рядом, вместе: помогать, гулять, прибираться, готовить, спать.
– Давай помечтаем. Предположим, сейчас идём к твоим родителям и сообщаем, что любим друг друга. Представил? Что скажет твоя мама, ведь тебе семнадцать? Начнёт кричать, топать ногами, грозить судом за совращение несовершеннолетнего ребёнка. Как тебе такой расклад? Вот, любимый… мне почему-то не хочется в тюрьму.
– Мы никому не скажем.
– Предлагаешь играть в любовь тайком? Мечтаем дальше: кто-то увидел, что мы целуемся. Сплетники разнесут эту весть на весь мир. Меня объявят извращенкой, преступницей. Опять тюрьма. Давай не будем рисковать: ведь ты меня любишь, так? Подождём, пока подрастёшь, потом вернёмся к серьёзному разговору. А пока будем купаться, загорать, ловить рыбу, собирать грибы, гулять. Зимой будем писать письма, фантазировать, записывать в дневники свои эмоции. Согласен?
– Ты сказала, что обнимать можно, так?
– Поймал-таки на слове. Да, можно… только не как мужчина и женщина, как мама и сын.
Разговоры и прогулки занимали всё больше времени, рождая новые желания, новые сомнения и вопросы.
Денис под влиянием старшей подружки взрослел, становился мудрее и терпимее, хотя по ночам его распирало от неосознанных желаний, сновидения заканчивались сердцебиением и поллюциями.
В позитивном направлении менялась и Софья, слыша ежедневно слова любви, ловя восхищённые взгляды, вздрагивая от случайных прикосновений, загораясь и плавясь от как бы отеческих поцелуев, которые вихрем закручивали мысли, вызывая столь активный отклик в жаждущем нежности теле, что порой готова была не просто отдаться – изнасиловать Дениса.
Признаться себе в том, что влюбилась в ребёнка, было немыслимо.
Внезапное завершение лета, начало учёбы, заставившее мальчишку вернуться в город, принесло временное успокоение, только процесс зарождения любви остановить оказалось невозможно.
Купаться теперь было холодно, но Софья продолжала утром ходить на берег. Днём она невольно искала на подоконниках букеты ромашек и лютиков, вечером проходила маршрут, по которому гуляла с любимым.
Да, именно так: теперь она не стеснялась признаться в том, что давно забытые чувства вновь поселились в душе и теле.
Одинокими бессонными ночами Софья делилась эмоциями с дневником, писала стихи (боже, какая глупость – накручивать себя романтическими ритмами) и письма, которые некуда было отправить, мечтала и грезила.
Послания от Дениса приходили регулярно: сначала каждый день, позже – раз в неделю. В них было столько тоски и боли, эротизма и чувственности, сладострастия и соблазнов, что сердце разлеталось на мелкие кусочки как хрупкая хрустальная посуда. Сладкая истома терзала возбуждённую плоть, наполняя окружающее пространство и её саму чем-то воздушным, горячим, лёгким, отчего вкусно кружилась голова, потрясающе чувственно пульсировало и таяло между ног.
Софья собрала волю в кулак, дала себе слово, что забудет, поскольку этот плод недосягаем и горек, сожгла дневники и свои письма, но оставила его весточки, притворно убедив себя, что нельзя распоряжаться чужими чувствами.
Оказалось, что закатать в асфальт забвения живой росток совсем непросто: душа или некий неизвестный орган, хоть и был ампутирован, болел.
Софья осунулась, исхудала, перестала читать письма Дениса.
В апреле он неожиданно приехал: возмужавший, румяный, весёлый. Женщина пыталась отрезать его как сухую ветвь, но увидела и поняла, что бессильна убить живое.
– Здравствуй, любимая, – воскликнул мальчишка и обнял, но не как мать – чувственно, нежно, отчего сердечко её затрепетало, выпрыгнуло наружу, породило в теле живую пульсацию, вызвало поток слёз.
– Что же ты плачешь, родная, я приехал. Мне исполнилось восемнадцать, меня теперь можно сколько угодно любить. Ты рада?
Софья не понимала, что делать. Она была в отчаянии.
Денис начал выкладывать на стол снедь, завалил деликатесами весь стол.
– Сегодня наш день, Софочка, ты ведь меня не прогонишь?
В этот вечер они не пошли гулять: столько всего нужно было рассказать друг другу, столько передать прикосновениями и поцелуями.
Три дня Денис пробыл с любимой. Три дня.
После школьных экзаменов и выпускного вечера Дениса забрали в армию. Война. Потом он подписал контракт, участвовал в боевых действиях за границей, раненый попал в плен.
По возвращении на родину его обвинили в измене, шпионаже, позже обнаружили ошибочность улик, реабилитировали.
Теперь ему было двадцать восемь лет, как когда-то Софье. Значит ей теперь тридцать девять.
Люди стареют неодинаково: есть те, кто в пятьдесят выглядит на тридцать, другие в тридцать – на пятьдесят. Денис не мог представить любимую иначе, чем в тот год, не знал, ждёт или нет, обрадуется или прогонит: ведь она ничего о нём не знала.
Ночь вступила в свои права. Дом стоял на прежнем месте. В окнах горел свет. В кухне за занавесками двигалась пара теней.
– Не дождалась, – огорчился Денис, – наверно правильно. Ну и пусть, я уже не тот застенчивый мальчик. Загляну, порадуюсь за неё, насмотрюсь вдоволь и исчезну… с глаз долой, из сердца вон. И всё же жаль.
Мужчина постучал в окно, подошёл к двери.
– Денис, – удивилась Софья, – вот кого не ожидала увидеть. Как ты… какими судьбами. В тот год вашу дачу продали, о тебе ни слуху, ни духу.
– Пустишь?
– Дай насмотрюсь. Заматерел, возмужал, тоска в глазах. Проходи.
– Кто у тебя, замужем?
– Вовсе нет. Ребёнок, сын, Виталий. В честь моего папы назвала. Твой сын, Денис… твой.
Софья прильнула к мужчине, обняла, пустила слезу.
– А ты… женился, нет… дети. Почему молчишь? Я ждала тебя, понимаешь, ждала… а ты! Ладно, чего уж там. По пути заглянул или ностальгия замучила? Проходи уж, бродяга. С сыном познакомлю.
– Софья, погоди. Про жизнь позже поговорим. Сейчас признаться хочу. Помнил я, все годы только о тебе и помнил. Люблю я тебя. Нет, не так. Я тебя люблю! Прости меня и выходи замуж.
– Дурашка! Я и так замужем. Виталику девять лет уже. Как же я соскучилась.
Не женитесь, мужики
С некоторых пор жизнь Егора Веретенникова уверенно и шустро полетела под откос. Неприятности валились на его семью косяком, ломая сложившиеся отношения, круша привычный уклад налаженной с большим трудом жизни, выбивая из накатанной колеи.
Полгода назад от коклюша умерла пятилетняя дочка. С этого дня в доме прочно обосновались зелёная тоска и минорное настроение.
Супруга впала в беспросветное уныние, перестала есть. Время и врачи, увы, были бессильны излечить затянувшуюся депрессию. Истерзанная меланхолией Верочка осунулась, ослабла и вскоре вслед за дочкой отправилась к праотцам, оставив мужа и совершеннолетнего сына без женского догляда.
Егор – мужчина самостоятельный, цельный: погоревал и взял управление хозяйством на себя, преодолев хандру без посторонней помощи и крепкого алкоголя, обучая попутно по мере возможности самообслуживанию взрослеющего Вадима.
Дома у них было уютно, чисто, разве что без сугубо женской аккуратности, предполагающей маниакальное стремление к совершенству (образцовому глянцу Егор предпочитал творческий беспорядок, в котором проще ориентироваться).
Со своей Верочкой, единственной и любимой, Егор прожил почти двадцать лет. Хотя был мужчина ещё достаточно молодым, связать судьбу с другой женщиной считал неприемлемым вариантом.
Зато Вадик, обнаружив образовавшуюся в доме без женской заботы пустоту, соблазнился появившейся возможностью привести в дом невесту.
Особенно влюбчивым юноша не был: менял подружек с завидным постоянством, но, так было прежде, пока мама – хранительница семейного очага, твёрдой рукой управляла уютным хозяйством. Теперь обстоятельства вынуждали искать замену заботливой хлопотунье.
Вадик, уверенный в своей неотразимости, приучен был доминировать и иметь всё, что захочется по первому требованию (слепая материнская любовь предполагает избыточную опеку), не желал смиренно выполнять домашние обязанности, которые считал женскими.
Выбор невест был довольно внушительный, но список объективных требований к потенциальным претенденткам сократил его до трёх кандидатур.
Леночка, миниатюрная блондинка, набрала по пятибалльной шкале самую высокую оценку. Признание в любви она приняла с восторженным визгом, но замуж выйти отказалась, во всяком случае, до окончания института.
Портить с подругой отношения Вадик не стал, тем более что она абсолютно не комплексовала по поводу целомудренности. Лишиться толики искренней нежности и возможности покувыркаться в постели с юной шалуньей было бы глупо: как запасной вариант Леночка подходила идеально.
Юля Кирсанова, дочка спортивного тренера, обладательница идеальной фигуры и танцующей походки, устраивала во всём, но тоже отказалась от предложения руки и сердца, сославшись на нелестное мнение о его кандидатуре как потенциального жениха своего папы, считающего, что юноша, не занимающийся спортом, не мужчина.
Это фиаско Вадик пережил особенно болезненно, поскольку девочка напоминала его маму: обладала похожим ароматом, была мила, безотказна и приятна на ощупь.
Зато Жанна Абросимова, бойкая улыбчивая девчонка с прекрасными вокальными данными и выдающимися способностями быть в центре любых событий, обещающих веселье, согласилась мгновенно, причём радовалась предложению как ребёнок.
Девочка с невиданным энтузиазмом бродила по квартире Вадика: планировала грандиозную трансформацию всей имеющейся в наличии обстановки, составила список гостей и всего необходимого для предстоящей свадьбы.
– А твой папа, где он-то будет жить?
– Конечно с нами, любимая.
– Ладно, этот вопрос мы позже уладим. Пока врежь в нашу комнату замок, так будет правильно.
Жанночка не стала тянуть с началом семейной жизни: сразу позвонила маме, танцуя и хихикая, сообщила, – Вадик Веретенников сделал мне предложение, завтра подадим заявление, а сегодня я остаюсь у него. Мамочка, я такая счастливая!
После звонка маме невеста сообщила о замужестве по секрету всему свету, затем они долго целовались и вальсировали, если так можно назвать переступание с ноги на ногу в обнимку, медленно сбрасывая с себя покровы.
Отметив помолвку бурным сексом, молодые отправились в магазин, накупили там деликатесов, по большей части нарезку (чтобы не отвлекаться на готовку), вина и яркой мишуры, символизирующей праздник.
До папиного прихода оставался почти час, который восторженная парочка провела в постели, с наслаждением проникаясь торжественностью момента.
К приходу Егора воздух помещения был густо пропитан запахом разврата, кухню разукрасили цветами и блёстками, красиво сервировали покупными закусками стол.
Встретили родителя радостными воплями и хлопком неумело открытой бутылки Шампанского.
– Папа, мы женимся, ура-а-а!
Егор недоумевал, но решил не препятствовать. Дом – не корабль: женская рука необходима.
Жанночка была в ударе: её соблазнительный ротик не закрывался ни на минуту. Девочка резвилась: искрила остроумием и юмором, заразительно смеялась, танцевала, пела, одновременно давая понять своим мужикам, кто теперь будет комендантом крепости.
Папа слегка охренел от такого напора, но досмотрел спектакль до конца, лишь в финале отозвав сына для приватного разговора.
– Вадичка, сынок, ты в своём уме, на кого рот раззявил, неужели не видишь: её кредо – тусить и веселиться? Она же нас за Можай загонит, сожрёт и не подавится. Повремени, подумай хорошенько.
– Мы всё решили, батя. Не бухти. Ещё спасибо скажешь. Сам что ли молодым не был? Знаешь, какая она горячая!
– Догадываюсь.
Фестиваль продолжался часа два, после чего Жанночка заскучала, принялась демонстративно зевать, приложила руку к груди и удалилась со словами, – я тебя жду, любимый.
– Усёк, недоросль, посуду девочка мыть не будет. Значит, этим займёшься ты. И вообще, не пора ли гостье домой?
– Папа, это моя невеста. Она живёт теперь с нами.
– Невеста без места… а я, кем я буду в вашем борделе – лакеем, прислугой? Увольте, господа!
Вадим посмотрел на него укоризненно, но со стола прибираться не стал.
Егор поворчал и принялся мыть посуду.
Висевшая повсюду мишура раздражала. Пришлось сорвать эту пошлость.
На следующий день молодые подали заявление на регистрацию брака, принесли в дом Жанкино барахло в немыслимом количестве, которое будущая невестка расквартировала по всему объёму жилища, значительно уплотнив хозяев.
Её вещи поселились яркими пятнами повсюду. Квартира моментально превратилась в подобие будуара.
Вадик взял на работе отгулы. Процесс подготовки к свадьбе ему явно нравился, тем более, что теперь в любое время можно было получить сколько угодно вкуснейшей интимной экзотики, не тратя силы и время на добычу щедрых эротических яств.
Невеста оказалась любвеобильной, изобретательной, темпераментной, неутомимой и страстной.
Жанночка называла Егора папочкой, целовала в щёку, загадочно улыбалась ему и стреляла глазками, словно пыталась соблазнить.
– Вадичка, солнышко, протри мои туфельки. Не забудь взять деньги, в гости с пустыми руками не ходят. Посмотри, я хорошо выгляжу? Нет, любимый, это явно не то. Завтра пойдём покупать мне новое платье. Невеста должна выглядеть безупречно. Папа, собирайся, пойдём с родителями знакомиться.
– Я устал. Как-нибудь в другой раз.
– Не обсуждается. Свадьба – мероприятие слишком серьёзное, чтобы пренебрегать ритуалом. Необходимо получить одобрение родителей невесты. Мы приглашены.
Заявление о том, что свата ждали, оказалось профанацией. Правда мама была в свежей причёске, одетая в яркое театральное платье и блестела свежим маникюром кислотного цвета.
– Семён, душечка, накрой нам в зале. Мария Леонтьевна, – представилась манерная дородная дама с тремя подбородками и сунула Егору длань с пальцами-сосисками, требуя этикетного поцелуя.
– Не томи гостей, Машенька, зови, я живо справлюсь. Что вы там принесли? Ага, балычок из сёмужки, икорочка, окорочёк… а хлеб… Жанночка, как ты могла забыть – мама не может есть без хлеба.
– Вадичка, котичка, сбегай, пока мы тут знакомимся, купи батон. Ещё чего-нибудь нужно? Да, туфельки мои протри влажной салфеткой. Запылились. Знакомься, пап, Егор Иванович, отец Вадима, пришёл сватать вашу очаровательную доченьку.
– Как же так, как же так, – запричитала маменька, – молодая она совсем, кто же за нашей ягодкой приглядывать будет? Готовить-то умеете? Жанночке без горячего никак нельзя, у неё гастрит.
– Мама! У нас рядом с домом кулинария. И живём мы недалеко от вас. Папа, если что, придёт и сготовит.
– Папа, – удивился Егор, но посмотрел на маникюр хозяйки и всё понял.
Семён Леонидович был радушен и словоохотлив. Через час Егор знал всю его биографию, через два – про домочадцев, соседей, сослуживцев и дальних родственников.
Будущий сват ловко ухаживал за женой и гостями без отрыва от повествования. Женщины сидели с прямыми спинами в позах манекенщиц, отхлёбывая из огромных бокалов на тонких ножках красное вино, кокетливо строя гостю глазки.
– Закусывайте, Егор Иванович, не стесняйтесь. Что можете сказать про мою девочку, правда, она душечка?
– Не разглядел покудова. Так-то она сочная, румяная, но супружеские способности пока не проявила. Мы ведь с Вадиком холостякуем, нам хозяйка надобна.
– Сёмочка, подавай горячее. Не для того мама ягодку растила, чтобы в домработницах у чужих людей прозябать. Её ждёт карьера певицы.
Семён Леонидович засуетился.
– Ты бы помогла отцу, Жанночка, – намекнул Вадим.
– Я же одета в вечернее, ты что, ослеп. Иди и помоги!
Невеста так искренне возмутилась, что жениху стало стыдно: женщины были одеты как мотыльки – дунь и пыльца, украшающая крылышки, осыплется.
Егор с укоризной посмотрел на сына, но сделал вид, что ничего не произошло. Он не привык пасовать перед трудностями, – был бы лес, а соловьи прилетят. Воспитаю как-нибудь. Что делать, если мой отпрыск – дурень.
Одно Егор знал твёрдо – жить, как родители невесты, он не сможет, потому начал обмозговывать сценарий дрессировки снохи.
С Вадиком он несколько раз разговаривал, основательно объясняя, в чём секрет семейного счастья, но сына захлестнула волна эйфории: он купался в эмоциях страсти, не замечая ничего, кроме соприкосновения тел.
Блаженное опьянение туманило мальчишке голову. От свалившегося на него счастья не было спасения: так обычно ведут себя токующие глухари, когда инстинкт размножения становится для них важнее самой жизни.
Рассчитывать на адекватные действия сына, тем более на содействие, не приходилось.
Егор собрал волю в кулак и пошёл в наступление.
– Посуда, – рычал он, когда невестка пыталась улизнуть после ужина.
– Папа!
– Я уже двадцать лет твой папа. Мой сам. Мне без разницы, кто будет вести домашнее хозяйство, разбирайтесь без меня. Жанна, шмотки свои из коридора и моей комнаты убери немедленно. Да приберись, свинарник развела! Пора взрослеть.
– Будете меня шпынять – к маме уйду!
– Скатертью дорожка. Не велика потеря.
– Папа!
– Не хнычь! Первым делом, сын – чистота, уют и здоровое питание. Любовь – удовольствие, развлечение, экзотика. В конце концов, мой дом – мои правила. Не согласны – ищите съёмную квартиру.
– Я столько не зарабатываю, Жанна вообще студентка.
– Вот! Нормальные люди сначала думают и считают – потом действуют. Что я говорил, когда ты женихался – не торопись. Послушал? Черпай теперь что есть ложками и не ворчи. Или учи уму-разуму свою ненаглядную, пока не получилась копия маменьки – бегемотика с маникюром и замашками принцессы крови.
– Если бы мама была жива…
– Продула бы тебе ноздри ещё до свадьбы. Несносный характер твоей фифы торчал как иголки из спины ёжика.
– С тобой не договоришься.
– Потому, что я прав.
Егор доблестно боролся с привычками снохи, но преодолеть барьер природной лени был бессилен. Мало того – вскоре Жанна забеременела, стала раздражительной, капризной, плаксивой.
Она постоянно чего-то хотела, но исполненные желания лишь умножали недовольство, которое давало и её мамочке повод для претензий и скандалов, пока вконец не разругалась со всеми, в том числе и дочерью.
Жанна рыдала и ела, скулила и закусывала, после чего заваливалась на кровать или диван, погружаясь в неподвижную меланхолию.
Вадик испугался: почти так же вела себя мама. Чем это закончилось, было известно.
Начались походы по врачам, которые диагностировали у Жанны целый список хронических заболеваний, включая наследственные, генетические, перешедшие к ней по линии матери.
Исследования показали – вероятность того, что ребёнок родится инвалидом, весьма высок. Доктора настаивали на срочном оперативном прекращении беременности.
Жанночка встала на дыбы, – делайте что хотите, я буду рожать.
Когда начался токсикоз, невестка и вовсе слегла, наливаясь, тем не менее, как арбуз на бахче, потому, что аппетит взнуздать было невозможно.
Егор стал задерживаться на работе, не в силах терпеть жалобы и стоны раздавшейся в стороны, как дрожжевая опара, невестки, ни днём, ни ночью не отпускающей от себя мужа.
Вадим взвыл. Не так он представлял себе счастливую семейную жизнь, тем более что от самого сладкого и желанного его отлучили.
Выход интимной неудовлетворённости он вскоре нашёл, встретив однажды Леночку, которая всё ещё неровно дышала в его сторону, тем более что девочка тоже испытывала голод на эмоции страсти.
Вадик купил снотворные, добавлял их в сок, когда удавалось совместить своё желание со свободным временем Леночки.
Жанна тем временем окончательно отяжелела. Врачи ужасались от стремительного прироста её веса.
Ребёнок, как ни странно, родился здоровый, хотя врачебный консилиум сделал вывод, что сюрпризы в дальнейшем не исключены.
Зато серьёзно занедужила сама Жанна: от избыточного веса у неё обострилась астма, которая прежде не давала о себе знать, поднялся сахар в крови, начались проблемы с кровеносными сосудами и суставами, участились гипертонические кризисы.
Кормить дочку грудью мама отказалась через неделю, когда Катенька до крови прикусила ей сосок, на плач ребёнка не реагировала, стала как две капли воды похожа на маму, хотя была вдвое моложе её.
Заниматься внучкой, да и невесткой тоже, пришлось Егору, поскольку Вадиму такой расклад событий не понравился.
От проблем семьи он открестился полностью, переключив внимание на запасную подружку, Леночку, от которой в свою очередь скрывал романтические визиты к Юле Кирсановой и ещё к одной девушке, отношения с которой только начали развиваться.
Дома Вадим только ночевал, причём на кухне, чтобы беспокойная малышка не мешала спать.
Егор тщетно пытался до него достучаться.
– Свою жизнь просохатил, мамку похоронил, теперь за меня хочешь взяться? Фигушки. Пусть эта корова к мамаше возвращается. Я на принцессе женился, тонкой и звонкой, а не на сосиске в тесте.
– Будь мужиком, разруливай ситуацию сам. Жанка день и ночь в постели валяется. Твоя, между прочим, законная супруга. Честно говоря, я её понимаю – ты же предателем оказался: семя кинул и в кусты. Иришка орёт, вам до этого дела нет. Не нужна дочь – отдайте в детский приют. Я бы усыновил: девчонка-то замечательная, но при живых родителях это выглядит дико и гадко.
– Бать, поговори с Жанкой сам. Не хочу нервы себе мотать. На развод я уже подал, ей повестку должны прислать. Я в суде показал фотографии до и после родов, сказали, что разведут. Сам-то стал бы с такой коровой жить? А из дома я ухожу, мне комнату в общаге выделили.
– Не знаю, сын, не знаю. Жена – она и в Африке жена. Займись, заставь ребёнком, хозяйством заниматься. В её возрасте похудеть – раз плюнуть.
– Вот я и плюнул. У меня теперь другая невеста. Если хочешь – бери эту квашню себе, больше она никому не нужна.
– Что ты такое говоришь, сын!
– А чё, ты ещё в самом соку, мужчина в полном расцвете лет. Хочешь ведь бабу, сознайся. Дочку в качестве бонуса дарю.
– Когда же ты стал таким циничным, тому ли я тебя учил?
Как бы там ни было, Иришка была не виновата, что у неё ущербные родители. Егор это понимал, потому за внучкой по мере сил ухаживал, подгоняя, где пинками, где уговорами, Жанку заниматься домом и дочерью.
Жанна не стала уговаривать Вадима вернуться в лоно семьи, узнав, что у него целый букет временных невест.
Развод состоялся.
Вадиму назначили платить алименты.
Возвращаться к родителям она не захотела. Когда немного пришла в себя слёзно молила Егора, который окончательно запутался в отношениях с бывшей снохой, от которой открестился не только муж, но и родители, не выгонять из дому.
Тогда Егор вспомнил слова сына, – забирай себе.
– И заберу! Сама напросилась. Хочет остаться – пусть учится жить по-человечески: хозяйство блюсти, ребёнка обихаживать, мужа ублажать.
Так Жанке и сказал.
Та проплакала целый день, пока Егор на работе был, а вечером, не говоря ни слова, залезла к нему под бочок.
Вот когда Егор вспомнил разговор с сыном, его, – не бухти. Ещё спасибо скажешь. Знаешь, какая она горячая!
Притираться долго не пришлось: прожили ведь вместе почти два года, изучили друг друга вдоль и поперёк.
Жанна только теперь почувствовала, что такое родство, любовь и забота.
Егор стал для неё отцом и мужем, для дочки, которую усыновил-таки, отцом и дедом.
Жизнь постепенно наладилась, лишний вес испарился. Жанна, почувствовав вкус жизни, опять превратилась в молодую симпатичную женщину, восстановилась в институте, снова начала петь.
