Валерий Киселев
Заплачено кровью. Трагические события первого года войны

Справа метрах в двухстах во ржи заработал еще один пулемет и один боец, телефонист, стоявший в рост рядом с убитыми немцами, со стоном присел. Остальные тут же залегли.

– Ползком к машине, – приказал Житковский.

– А немка? С собой возьмем? – спросил кто-то из бойцов.

– Да она уже кончилась. Смотри – не дышит, – сказал другой боец.

Догнав своих, Житковский доложил Найде, что немцы уничтожены, женщина тоже убита.

– А мы еще не верили в диверсантов! – ответил Найда. – Двоих у нас в машине убило, – добавил он с сожалением, – но надо ехать дальше…

Шестнадцатого июля после очередного перехода, когда батальоны 771-го полка расположились на дневку в густом лесу под Чаусами, капитану Шапошникову доложили, что его ищет какой-то майор из штаба корпуса.

– Иван Андреевич? Какими судьбами? – Шапошников узнал майора Суетина, своего приятеля, служившего помощником начальника оперативного отдела штаба их 20-го стрелкового корпуса.

– Да вот тебя решил проведать, – улыбнулся Суетин. – Гришина ищу. Не знаешь, где он сейчас может быть?

– Час назад проезжал. К Малыху, наверное, поехал. Садись, отдохни, а то, вижу, с лица спал совсем.

Шапошникова и Суетина связывал тот тип армейской дружбы, когда люди встречаются редко, не знают, встретятся ли еще, и если уж доведется увидеться, то стараются наговориться впрок. Вместе они служили лет десять и оба, не навязываясь в друзья и не думая даже, что дружат, постепенно прониклись такой взаимной симпатией и уважением, что искренне радовались каждой редкой встрече. Сейчас им тем более было о чем поговорить.

– Это вы сегодня утром вели бой? – спросил Суетин.

– Да, у Любавино. Шесть танков из десяти подбили.

– Значит, обижать себя не даете. У тебя, гляжу, порядок, – Суетин снял фуражку, тщательно вытер лоб платком, – а мы вот всем отделом эти дни только и делаем, что выясняем, где какие наши части стоят. Телефонной связи почти нет, радио, сам знаешь, применять боимся, да и не умеем толком. А генерал требует выяснять обстановку в деталях. Бывает, что на карте здесь стоит часть, а на самом деле ее уже давно нет, вот и занимаемся разведкой своих же войск. Вон грузовичок мне дали, – махнул он рукой.

– Иван Андреевич, расскажи об обстановке.

– Спроси чего полегче… Три дня назад был у вас в дивизии, когда вы наступали, потом проехал на Чаусское шоссе – там немцы. Прут, представляешь, колоннами. Прорвались от Шклова. А в Чаусах всего один наш батальон стоял – смяли через полчаса. Ты капитана Филимонова знаешь? Сидит он чай пьет, в Чаусах, выглянул в окно – танки на дворе, с крестами, он гранату в окно, а сам в чем был в дверь. Еле ушел.

– А на Пропойском направлении?

– Последних сведений не имею, но боюсь, что немцы уже сутки, как в Пропойске, если только их дивизия Скугарева не задержала своим вторым эшелоном. У него всего-то три батальона прибыли.

– А дорога Могилев – Чаусы?

– Там сам черт не разберется. Вроде бы и у нас, и немцы там во всю гоняют. Такое там творится, Александр Васильевич, рассказывать страшно. Еду сегодня утром, навстречу группа наших бойцов, потом вторая подходит. Командиры и политруки будто бы все убиты, позади их танки, кругом диверсанты. Я их останавливаю, а все подходят и подходят, больше сотни набралось. Спрашиваю, кто, откуда – есть даже из-за Днепра. Обстановки не знают, есть и такие, что при одном слове «танки» драпать готовы. Хорошо, что тут оказались кем-то брошенные повозки с продуктами, удалось заинтересовать на время. Вижу – начальник артиллерии корпуса Вершинин подъехал и давай их костерить, так какой-то подлец, а может быть и диверсант, причем с петлицами лейтенанта, выстрелил из винтовки и – наповал. Бойцы его тут же расстреляли, конечно, но представляешь, какое положение – анархия, как в первый год гражданской. Хорошо, что полковник Гришин мимо проезжал, построил всех, выругал как следует, оставил с ними какого-то командира, и уехал. А у вас, смотрю, порядок, – с удовлетворением произнес Суетин.

– Отходим организованно. Бойцы у нас немцев не боятся. В первые дни, когда идут и идут эти окруженцы, и каждый только и знает: «Танки! Окружение!», думали, что не сохраним настроя. Но ничего, держим. У нас, видишь ли, кадровый состав убежден, что именно мы – лучшая дивизия Красной Армии. Да, Иван Андреевич, на днях наши бойцы генерала в плен взяли. Заехал, представляешь, прямо в боевые порядки. Думал, что если их танки гудят на оперативном просторе, то за ними чисто, – Шапошников достал из планшета карту. – Вот, посмотри. Генерал не боевой, тыловик из штаба танковой группы Гудериана, обстановка на карту не нанесена, но все равно ценная вещь. Обрати внимание – проставлены даты на рубежах, до самой Москвы. И до сих пор графика в целом придерживаются. Забери, может пригодится.

– Спасибо. Потери большие в полку?

– Около двадцати процентов, – чуть помедлив, ответил Шапошников.

– В других частях под пятьдесят подходит. Учти, что ваш полк в корпусе – наиболее крепкая единица, если на прорыв придется идти, то скорей всего в авангард поставят вас.

Суетин помолчал немного и спросил:

– Ты знаешь такого корреспондента, из «Известий» кажется, Константина Симонова? Еще стихи с Халхин-Гола писал…

– Как же, слышал.

– Встречаю его дней пять назад. Спрашивал, как лучше проехать в Могилев. Как ни отговаривал, что опасно, немцы по эту сторону Днепра. «Товарищ Сталин, – говорит, – приказал сделать Могилев Мадридом», – так и поехал. Я предлагал к вам в дивизию съездить, интересный контрудар – «Нет, только в Могилев». А меня вчера земляк наш крепко выручил, – продолжал Суетин. – Западнее Чаус. Проехал по шоссе – наших никого, а знал уже, что немцы навстречу идут, от Шклова. Дело вечером было, вдруг навстречу пара упряжек с орудиями, вроде свои, и так вкусно по-нижегородски говорят, что невольно сразу спросил: «Вы с какой улицы?» – «Я с улицы Свердлова». Так и договорились. Отходили они последние, из отдельного противотанкового дивизиона вашей дивизии. Главные их силы я, видимо, проехал другой дорогой. Попросил этого лейтенанта, командира взвода, Ивана Федосеева, продержаться, сколько сможет, хотя бы три часа. Так они немца здесь не только задержали, но и по носу ему хорошо дали. Я его потом еще раз встретил, рассказал он, что бой тот они выиграли, немцев несколько десятков уложили, мотоциклистов. Еще спрашивал, не видал ли я его брата двоюродного, Овчинникова, Героя Советского Союза, встречались они с ним где-то здесь, но потерялись. Вот такие, брат, дела… Воюем, как умеем, а надо бы лучше. И можем ведь лучше. Ну, надо ехать мне, Александр Васильевич, – поднялся Суетин. – До встречи, если живы будем. Да, возьми вот газеты, почитай, довольно свежие.

Суетин уехал, а Шапошников, пока был привал, стал просматривать газеты. Это была «Правда» за 11, 12 и 13 июля. «Десятое июля, – прочитал он, – Бобруйское направление: наши войска прочно удерживают занятые позиции… Вечер: в течение 10 июля на фронте чего-либо существенного не произошло…» – «А немцы уже переправы через Днепр наводили…» – с горечью подумал Шапошников. В другом номере газеты об их направлении было написано: «В течение ночи на 12 июля изменений в положении войск не произошло». – «Как будто немцы все еще за Днепром! – возмутился Шапошников. – Какая самоуспокоенность!».

Прочитал еще несколько заголовков: «Изверг Гитлер – лютый враг советского народа», «Пусть беснуется фашистский зверь, видя крушение своих разбойничьих планов», – «Уже крушение? – с тоской подумал Шапошников. – Как не вяжется тон статьи с тем, что на самом деле происходит на фронте». Газеты были полны сообщений из тыла страны, по ним чувствовалось, какая громадная работа идет по перестройке всей страны на военный лад, много было описаний подвигов, героизма, но понять обстановку на фронте конкретно или представить более-менее ясно, где сейчас линия фронта, – по газетам было невозможно, сведения их были явно устаревшими.

Лейтенант Корнилин, принявший после ранения капитана Лебедева 1-й батальон 409-го стрелкового полка, в первые дни после отхода делал все в человеческих силах, чтобы сохранить людей и двигаться организованно, но в мелких постоянных стычках и без того ополовиненные роты редели, кончались патроны и продовольствие.

Все попытки Корнилина установить связь с дивизией или узнать что-либо от проходивших мелких групп, а выходило их из-за Днепра множество, различных дивизий и частей не имели успеха. Все больше донимала фашистская авиация. Случалось, что самолет гонялся и за одним человеком.

Во время одного такого налета, когда его бойцы едва переставляли ноги после очередной стычки с вражескими мотоциклистами, Корнилин был контужен разорвавшейся неподалеку бомбой. Он еще помнил взрыв и как бойцы, лежавшие рядом с ним, зажимали уши и поджимали колени к животу. Очнулся он от сильного удара под ребра. Открыв глаза, Корнилин увидел перед собой молодого немца с автоматом на груди. Гитлеровец смотрел на него с любопытством, беззлобно, потом пнул еще раз и дал знак автоматом: «Ком! Ауфштее!».

Корнилин, ощущая боль в каждой клеточке тела, встал сначала на четвереньки, потом, шатаясь, во весь рост. С трудом сделал первый шаг. Чувствуя, как к нему возвращается сознание, и туман перед глазами словно рассеивается, Корнилин осмотрелся. Неподалеку лежали трое убитых его бойцов, рядом стоял немец, к нему из тумана подходили еще двое.

«Как же так… Почему я живой?» – Лукьян вспомнил, что когда разорвалась бомба, он куда-то провалился, и на языке был уже неповторимый привкус смерти. «Как же теперь батальон…», – шевельнулась мысль. Немец ткнул его стволом автомата в спину, давая знак идти. [1]

А дивизия продолжала свой тяжкий путь на восток. Сбивая мелкие заслоны гитлеровцев, отстреливаясь от внезапно налетавших мотоциклистов, части дивизии, в основном ночью, чтобы не попасть под удары авиации, прошли лесами южнее Чаус, вышли на реку Проня, переправились через нее, против ожидания без боя, и снова углубились в леса севернее Пропойска.

Пусть не было связи со штабом армии, общая обстановка продолжала оставаться неизвестной, и неясно было, что ждет их через день-два, полковник Иван Гришин, пройдя через какой-то период перестройки сознания, снова становился тем, кем он привык себя ощущать – волевым и сильным.

А перестроиться ему было не так-то просто. Занимая всего год назад должность начальника отдела боевой подготовки стрелковых войск столичного округа, Гришин привык учить войска по-современному, по новым уставам, в соответствии с принципами тактики глубокого боя, которые изучал в академии. Разве мог он думать, что войну придется начинать совсем не так, как этому учили в академии. О взаимодействии с авиацией, танками и речи быть не может, просто потому, что их нет. Как выходить из окружения – в академии вообще не изучали, да об этом никто и не думал.

Но Гришин был из той породы людей, которые в минуты крайней опасности не только не теряются или ломаются, а, наоборот, действуют собраннее и решительнее. Проанализировав ход первого боя дивизии, Гришин убедился, что организован он был в целом грамотно, хотя был это все же встречный бой, в самых неблагоприятных условиях – против танковой дивизии. Да и командир корпуса действиям дивизии дал положительную оценку.

В первые дни отхода появились, было, мысли, что все пошло комом-ломом, все все делают не так, но, постоянно бывая в полках и батареях, Гришин, присматриваясь к людям, убеждался, что большинство из них – добросовестные и воюют без страха. Полк Малинова отходил почти без потерь, Малых не потерял ни одного орудия, пройдя более семидесяти километров, полковник Корниенко со своими двумя батальонами, прикрывая дивизию с севера, отбил несколько яростных наскоков гитлеровцев, людей не растерял и порядок держал. Все больше убеждаясь, что армия отступает не столько потому, что так уж велико превосходство противника в технике, а во многом из-за собственной нерасторопности, неумения распорядиться имеющимися силами, а иногда и из-за трусости, Гришин при случае беспощадно карал виновных в этом, даже если они и были не из его дивизии.

Поначалу не очень доверяя своим подчиненным, полковник Гришин в первые дни войны часто брался за все сам, считая, что лучшего его и без него никто ничего не сделает. Он привык работать за троих и через силу, жалея других и не жалея себя, но как-то после одного разговора со своим замполитом Канцедалом Гришин понял, что порой берет на себя и не свои обязанности. – «Ты подумай, в дивизии, кроме тебя, еще пять полковников, и трое из них после академии…» – вспомнил он слова Канцедала. Да, их было шесть полковников. Но теперь уже пятеро. Сердюченко, начальник оперативного отделения, погиб при бомбежке в Могилеве. «И любой из них вполне может меня заменить», – думал Гришин. Корниенко в академии преподавал тактику, полк для него не более, как стажировка; Малинову, слышал, еще до войны командир корпуса обещал дать дивизию при первой возможности; Кузьмин артиллерию знает прекрасно да и тактик замечательный; Смолин воевал еще на империалистической, опытный, рассудительный; Малых с Фроленковым тоже могут далеко пойти, все данные для этого у них есть. Фроленков отлично показал себя в Испании – орден боевого Красного Знамени заслужил. И, конечно, его начальник штаба, полковник Яманов – цену себе знает и командиром дивизии был бы на месте.

Постепенно полковник Гришин, видя, что не только у него болит душа за дивизию, стал больше доверять своим подчиненным и не лишать их инициативы.

Теперь главным было – выйти из окружения, встать в нормальную оборону, навести в дивизии настоящий порядок.

[1] Лейтенант Л. Корнилин попал в плен. Дважды бежал, был приговорен к расстрелу, чудом остался жив. Войну закончил в Праге. Если бы об этом мог знать тот гитлеровец, который пожалел и не добил раненого русского лейтенанта…

4. «Мы мёртвым глаза не закрыли…»

К вечеру 18 июля соединения 20-го стрелкового корпуса выходили на дальние подступы к Варшавскому шоссе восточнее Пропойска. На военном совете в штабе корпуса было решено прорываться сходу, не дожидаясь сосредоточения всех сил корпуса – на это ушли бы целые сутки.

По данным разведки, от Пропойска до Кричева располагались главные силы 10-й моторизованной и несколько отрядов танков 4-й танковой дивизий противника. По шоссе постоянно курсировали танки и бронетранспортеры, на обочинах стояли замаскированные орудия и пулеметы.

Вечером 18 июля, собрав командиров дивизий, генерал Еремин, медленно и тщательно выговаривая каждую фразу, сказал:

– Прорыв начнем завтра с рассветом. Учитывая, что противник не в состоянии занять позиции по всему шоссе, а, как установлено, сильные отряды держит только в отдельных пунктах, решил: прорываться будем по-брусиловски, не в одной точке, а в трех. Каждая дивизия на своем участке. В авангард ставлю дивизию Гришина, слева – дивизия Скугарева, справа – генерала Бирюзова. Прошу к карте.

Генерал показал участки прорыва каждой дивизии, густо отчертив их красным карандашом.

– В каждой дивизии иметь сильный авангард, который мог бы не только пробить коридор, но и расширить его по шоссе в обе стороны.

– Шоссе удерживать? – спросил полковник Гришин.

– Задача корпуса – выйти главными силами на Сож и удержать на шоссе коридор, чтобы по нему могли пройти другие части и тылы армии, – уточнил генерал Еремин, – Вам, Гришин, коридор удержать любой ценой. Назначаю вам в помощь и для контроля подполковника Цвика.

Подполковник Исаак Цвик, помощник заместителя командира корпуса по тылу, маленький, худой, с бледным усталым лицом, сидел на военном совете в сторонке, занятый своими думами. Боевым частям пробиться и уйти за Сож будет все-таки легче, а вот что делать ему со своими тылами и обозами… Услышав о своем назначении к Гришину, Цвик немного успокоился. Он знал, что его дивизия была в хорошем состоянии, да и сам полковник Гришин смотрелся солиднее других командиров дивизии. Цвик украдкой посмотрел на Гришина: «Красивый открытый лоб, плотно сжатые губы. Волевой, должно быть. Глаза – то мягкие, то колючие. Такой сделает все, как надо. Если он пройдет, то за ним и мы свои тылы вытащим…».

– Мальчик! Мальчик, иди-ка сюда!

Ваня Левков оглянулся – в кустах стоял военный в нашей форме.

– Ты из этой деревни?

– Да, скот вот загоняю.

– Подойди к нам.

Ваня, оглянувшись, подошел к кустам.

Стояли двое с кубиками на петлицах. Из-за кустов подошли еще трое, постарше, и с такими же почерневшими от солнца лицами.

– Немцы есть в деревне?

– Нет, но в лесу у шоссе их много, в засадах сидят.

– Сам видел?

– Видел, как они на деревья залезают. В танках их много сидит. Мы за ягодами ходили и видели.

– Давно они здесь? А в деревне точно нет?

– Да когда уж… Четырнадцатого ночью услышали сильный шум на шоссе, мы еще спали. Лязг такой страшный. Все утро. Отец сходил к шоссе – немцы едут! А у нас в деревне раненые жили, говорят, что не может быть, что немцы. Я сбегал к шоссе – машины на Кричев одна за другой, и все немецкие, в их касках были солдаты.

– Точно это было четырнадцатого под утро? Не спутал? – строго спросил один из военных.

– Точно, я запомнил. В деревне они не останавливались, а на другой день один немец приезжал на мотоцикле. Страшный такой, у нас все девчонки попрятались. А он воды набрал в колодце и уехал. По-русски немного говорил, сказал женщинам, чтобы мы не боялись немецких солдат, они пользуются французскими духами и кушают только курочек. Весь день тогда они по шоссе ехали, танки, машин много прошло. А вчера подъезжала из леса машина с нашими, спрашивали, свободна ли дорога на Александровку-вторую. Я им сказал, что тут кругом немцы, они и уехали обратно.

Ваня обратил внимание, что один из военных был со шпалой в петлице. Он немного разбирался в званиях, старший брат, капитан, служил на границе в Прибалтике.

Всхрапнула лошадь, на которой сидел командир со шпалой в петлице.

– А хутор Лукьяновку знаешь? Немцы там могут быть?

– Дорогу знаю. Там можно лесом обойти, место глухое… Дяденьки, я вот только коров соберу и мамке скажусь…

– Мы подождем. Да, мать позови.

Минут через десять к кустам подошли мальчик и женщина.

– Мамаша, нам бы надо вашего сына, дорогу показать.

Женщина опустила голову, теребя платок. Подумала немного, вздохнула.

– Не надолго бы только… Ваня, смотри…

– Поднимайте людей, – повернулся к одному из военных командир со шпалой в петлице.

Ваня Левков пошел впереди, изредка оглядываясь. Сквозь кусты и деревья он видел, как за ним вытягивалась колонна – редкий строй красноармейцев, повозки, несколько упряжек с орудиями.

– Ваня, а за шоссе сможешь нас провести к Сожу? – спросил военный со шпалой, когда они лесом прошли мимо заброшенного хутора.

– Смогу, наверное, только всем надо идти тихо.

Ваня примерно знал, где могут стоять засады немцев – все эти дни он с младшим братишкой ходил к шоссе, будто бы за ягодами.

Метров за двести перед шоссе, когда лес стал редеть, командир дал колонне знак остановиться.

– Ваня, возьми с собой двоих бойцов, сходите к шоссе, посмотрите по сторонам и назад.

– Я лучше один схожу. Их могут заметить, а я тихонечко.

Ваня прокрался к шоссе, внимательно посмотрел по сторонам и вперед на лес. Никаких признаков людей не было, даже посвистывали птички. На всякий случай он сбегал на ту сторону шоссе, дал круг и только тогда вернулся к колонне.

– Можно идти, товарищ командир.

Ваня провел колонну через шоссе низиной, самым надежным местом на этом участке трассы, дошел почти до Сожа.

– Ну, хватит, сынок, – остановил его командир со шпалой, – Дальше мы сами. Беги домой, – погладил по вихрам, – Большое тебе спасибо, Ваня, хороший ты хлопец. Что бы тебе подарить…

– Я же не за награду, товарищ командир, – обиделся Ваня.

– Возьми на память, – сказал командир, доставая из планшета красный с белыми полосками шарфик.

Ваня Левков побежал назад к шоссе, навстречу ему ехали повозки с ранеными и упряжки с орудиями, брели бойцы, не зная, что жизнью своей, по крайней мере, на ближайшие часы или дни, они обязаны этому пареньку.

Не добежав до шоссе метров пятидесяти, Ваня услышал, как слева, не далее как в полукилометре, вспыхнула густая стрельба. Он удачно перемахнул шоссе, стараясь бежать как можно быстрее – бой разгорался по всему шоссе, слышны были не только выстрелы, но и крики. И совсем недалеко от дома он чуть не наткнулся на двоих. В нашей форме. Один был с пулеметом, а второй держал ленту. Ваня уже хотел было окликнуть их, как пулемет заработал и пули – Ваня обмер – летели по выходившей на полянку группе наших же бойцов.

– Что вы делаете, это же наши!

Второй номер пулемета оглянулся на вскрик, и Ваня заметил под отворотом его выцветшей гимнастерки край чужой темно-зеленой формы.

– Немцы! Переодетые!

Гитлеровец несколько раз выстрелил из пистолета, но Ваня быстро скрылся в кустах.. Метров через двести-триста он чуть не налетел еще на одну группу. Пригляделся – наши.

– Дяденьки, там два немца переодетых в нашей форме с пулеметом!

– Где? Далеко отсюда? – спросил боец.

Ваня показал направление.

– А ну, беги домой, – перебил его другой красноармеец, – Мать, небось, с ума сходит! Как ты тут оказался?

Ваня побежал домой уже напрямик, с ужасом вспоминая, как над его головой свистели пули.

– Ну, Ванька, мать тебе сейчас и всыплет! – услышал он голос младшего брата, залезая в щель, вырытую возле дома.

19 июля около полудня капитан Шапошников, только что выслушавший доклад лейтенанта Шажка, ходившего в разведку, стоял на пригорке, поглядывая в бинокль на деревушку и лес, за которым метрах в пятистах и проходило Варшавское шоссе. Бойцы батальона капитана Леоненко, получившие разрешение отдохнуть, сидели и лежали группами на обочинах лесной пыльной дороги. Курить, разводить костры, ходить было категорически запрещено. Все лежали в траве под деревьями, поглядывая на палящее солнце, понимая, что на прорыв придется идти только с наступлением темноты.

Заметив легковой автомобиль, Шапошников подошел к дороге. В вышедшем из машины генерале он узнал командира корпуса генерала Еремина. Узнал, но с трудом. Ввалившиеся, покрасневшие глаза, на небритом запыленном лице печать смертельной усталости. Чувствовалось, что генерал давно не спал.

Шапошников, представившись, доложил, что выводит 2-й батальон на исходный рубеж для наступления.

– А где командир полка?

– Подтягивает третий батальон, левее метров семьсот.

– Тоже, нашел время… Операцию возлагаю на вас. Задача: пробить брешь, оседлать шоссе и занять оборону на том берегу Сожа. Выполните – молодец, не сумеете – расстреляю… – и вдруг спросил, уже без жести в голосе, устало: – Это вы мне докладывали утром тринадцатого данные разведки о танках?

– Да, – тихо ответил Шапошников.

– Вы были недалеки от истины, капитан, – генерал Еремин вздохнул, поморщился чему-то своему и пошел к машине.

«Почему он возложил операцию на меня? – недоумевал Шапошников. – Да еще через головы командиров полка и дивизии… Тем более что задачу на прорыв Гришин уже ставил Малинову. Почему такая фраза: «Тоже мне, нашел время…».

Вскоре подошел 3-й батальон капитана Горбунова, но командира полка с ним не было. Почувствовав по интонации генерала, что операцию надо готовить без промедления, Шапошников вызвал комбатов и поставил им задачи. Батальон майора Московского должен был выйти к шоссе на правом фланге и ударить вдоль него направо. На левом фланге должен был наступать батальон из полка Корниенко и тоже ударить вдоль шоссе, на запад. Батальоны Леоненко и Горбунова должны были наступать в центре и, миновав шоссе, выйти к Сожу.

– Степанцев! – окликнул Шапошников стоявшего неподалеку командира химвзвода полка. – Вам задача: вывести все спецподразделения полка за Сож. Забирайте хозяйство Татаринова – и за нами.

Когда Московский и Горбунов пошли в свои батальоны, к Шапошникову подошел капитан Леоненко.

– Товарищ начальник штаба, – устало и со злостью сказал он. – Ничего не воспринимаю, трое суток не спал.

Шапошников, посмотрев на Леоненко, понял, что тот едва стоит на ногах от усталости.

– Хорошо, я поведу батальон сам, – сказал он, хотя от постоянного недосыпания голова была, как тоже чугунная.

По данным лейтенанта Шажка, немцев на шоссе было немного, но в нескольких местах их все же обстреляли, а дважды он слышал шум двигателей танков. По шоссе медленно проезжали взад-вперед бронетранспортеры, не исключено, что были здесь и засады.

Под вечер в расположение второго батальона по пыльному проселку заехала легковая автомашина с немцами. Бойцы, находившиеся поблизости, от неожиданности открыли огонь. Водитель сразу же выскочил из-за руля с поднятыми руками. Оказалось, что убитый пассажир на заднем сиденье – полковник. Бойцы быстро обыскали водителя, высокого симпатичного блондина.

– Надо же, бабник какой… – сказал кто-то из бойцов, разглядывая пачку фотографий, взятых из кармана водителя.

На снимках с дарственными надписями, которые тут же пошли по кругу, были девушки из многих городов Европы и – вперемешку порнографические открытки.

– Кто знает по-немецки? – спросил какой-то боец.

– Я знаю немного, – предложил свои услуги переводчика сержант-связист Самойленко.

Но к немцу уже пробивался, бесцеремонно отталкивая плечом окруживших его любопытных красноармейцев, переводчик полка Иоффе. Фотографии вернули владельцу. Пленного повели по направлению к штабу полка.

Не прошло и получаса, как на место расположения батальона обрушился артиллерийский огонь. Снаряды рвались в верхушках деревьев и скоро весь лес здесь был заполнен дымом. Люди лежали, вжавшись в нагретые за день сосновые иголки, и думали, что это, наверное, месть за убитого немецкого полковника.

Дождавшись темноты, батальон Леоненко с капитаном Шапошниковым пошел на прорыв. Развернувшись в боевой порядок метров на пятьсот по фронту, только перед самым шоссе батальон наткнулся на небольшую группу автоматчиков. Когда роты дружно поднялись в атаку, ведя на ходу беглый огонь из винтовок, немцы разбежались по сторонам. К шоссе вышли спокойно. Справа и слева метрах в пятистах видны были бронетранспортеры за обочинами, а впереди – только лес.

Подав команду «Вперед!», Шапошников, а за ним и все роты батальона быстро перемахнули через шоссе. Несколько сот метров цепи, по тихо отдаваемым командам на ходу собираясь в колонны взводов и рот, шли молча, как вдруг лес осветила яркая вспышка и тут же раздался истошный крик.

– Что такое? – оглянулся капитан Шапошников.

Оказалось, что кто-то из бойцов наткнулся в темноте на дерево, уронил бутылку с горючей смесью, и она почему-то вспыхнула. Его предсмертный крик смолк через несколько секунд, вспышка огня тоже быстро погасла.

Убедившись, что противника вблизи нет, Шапошников, как это было обговорено заранее, приказал Леоненко развернуть батальон метрах в пятистах лицом к шоссе, а сам со своим штабом пошел лесом к Сожу.

Было тихо, лишь где-то справа на шоссе стрелял пулемет, но чувствовалось, что бьет он не прицельно. Шапошников шел быстрым шагом, изредка оглядываясь по сторонам, и когда минут через сорок лес неожиданно кончился, он, увидев ленту реки, кустарник за ней и огромное поле, поймал себя на мысли, что куда он посмотрит – там наши, немцев нет.

– Тюкаев, – позвал Шапошников своего помощника, – берите коня и скачите обратно. Найдите Горбунова, передайте – пусть идет следом за нами как можно скорее. Найдите полковника Малинова, доложите, что второй батальон перешел шоссе и развернулся, чтобы обеспечить переход остальных частей.

Глядя, как лейтенант Тюкаев садится на лошадь без седла и как его длинные ноги болтаются чуть не до земли, Шапошников подумал: «Удачно проскочили, просто не верится… Если там промедлят хотя бы час, будет гораздо хуже. Немцы нас, конечно, уже засекли и поняли, что прорывается крупная часть, теперь подтянут сюда силы. Тогда остальным придется прорываться действительно с боем».

За Сожем, когда рассвело, Шапошников встретил группу командиров и среди них своего однокашника по Рязанской пехотной школе подполковника Тер-Гаспаряна. Тот искренне обрадовался встрече, но у Шапошникова, хотя он тоже рад был встретить друга, настроения вспоминать прошлое не было.

– Кричев у немцев или наш? Могилев держится? – спросил Шапошников у Тер-Гаспаряна.

– Немцы в Кричеве два дня. Про Могилев не слышал, чтобы оставили. Знаю, что немцы уже в Смоленске.

– Да ты что?

– Я тоже не верил. А мы вот третий день Пропойск то возьмем, то опять сдадим.

– Ты в какой дивизии?

– Пятьдесят пятая мотострелковая. Хотя – давно уже просто стрелковая.

Шапошников услышал густую пулеметную и автоматную стрельбу в том месте, где должен был идти батальон майора Московского. Через несколько минут стрельба началась и на участке прорыва батальона полка Корниенко.

Еще на подходах к шоссе майор Московский вызвал командира приданной батареи старшего лейтенанта Похлебаева, своего адъютанта старшего лейтенанта Воробкина и политрука Андрианова, и, когда они подошли, устало опустился на траву.

– Как будем действовать? Задачу вы все знаете, – майор Московский сделал паузу и вдруг виновато сказал: – Что хотите со мной делайте, но командовать батальоном я сейчас не смогу. Устал смертельно, на ходу сплю… Брать сейчас на себя ответственность – значит подвергать риску всю операцию и жизнь сотен людей.

Политрук Андрианов, высокий, худой, с красными от бессонницы глазами, после минутного тягостного раздумья предложил:

– Может быть, временно выберем нового командира? – и поглядел на Похлебаева. Он знал, что в первом бою тот некоторое время командовал батальоном.

– Я согласен, – произнес лейтенант Воробкин, глядя на Похлебаева.

– Товарищ старший лейтенант, беритесь, – сказал Похлебаеву Андрианов.

Похлебаев посмотрел на отрешенно сидевшего майора Московского, провел руками по ремню, словно заправляясь, и ответил:

– Согласен. Но если вы мне доверяете, то и мои приказы выполнять беспрекословно. Бойцам об этом говорить не будем, и вообще – если выйдем, вспоминать об этом ни к чему. Сейчас надо послать разведку к шоссе. Товарищ майор, вам лучше быть с первой ротой.

Выслав разведку, отделение стрелков, и не дождавшись ее возвращения, Похлебаев отправил к шоссе вторую группу, политрука Андрианова со взводом. Чутко прислушиваясь к звукам, он так и не услышал стрельбы с направления, куда ушла вторая группа. Стреляли, но редко и где-то левее. Прождав еще полчаса и разозлившись, что обе группы наверняка уже перемахнули шоссе, а возвращаться боятся, Похлебаев приказал ротным разворачивать свои взводы в боевой порядок, а батарею направил к шоссе по узкой просеке.