Валерий Киселев
Заплачено кровью. Трагические события первого года войны
– Что вы хотели?
– Проконтролировать, как встанет батальон Горбунова и еще раз проверить оборону у Леоненко. С минуты на минуту надо ждать танковой атаки.
На выходе из блиндажа лейтенант Тюкаев, первый помощник Шапошникова, сообщил ему, что в полосе полка, по последним данным, разворачиваются для атаки еще три группы танков, примерно по десять машин в каждой.
Теперь от командного пункта полка до линии обороны было всего метров триста, и Шапошников, поставив задачу батальону Горбунова, поспешил на пригорок, откуда были более-менее видны действия батальона Леоненко и отошедшей роты батальона Московского.
Танки, а их было видно теперь пятнадцать, двинулись в атаку. Те два, что и до этого шли без остановки, выползли почти на опушку, встали и начали густо поливать свинцом редкие стрелковые ячейки. Один танк вскоре загорелся, подожженный кем-то из батареи Терещенко, а второй, чувствуя, что сзади его прикрывает пехота – подбежали десятка два автоматчиков – смело рванулся вперед.
«Ну вот, сейчас сделает рывок, подлец, и выйдет прямо на командный пункт полка», – с тревогой подумал Шапошников, разглядывая в бинокль темно-серую тушу танка.
Впереди, справа и слева началась густая ружейно-пулеметная стрельба, где-то справа за кустами бабахала сорокапятка. От смело идущего вперед немецкого танка отбегали в стороны наши пехотинцы, изредка постреливая с колена или на ходу.
– Разрешите я сбегаю, товарищ капитан!
– Куда? – не понял Шапошников, и уже видя, что справа от него кто-то побежал навстречу танку, повернулся к лежавшему рядом лейтенанту Тюкаеву: – Это кто? «Сбегаю!». Что, жить надоело?
– Это Чайко, товарищ капитан. Мой боец, когда я еще пулеметным взводом командовал.
И Шапошников сразу вспомнил этого паренька. Кажется, белорус. Вчера привел пленного мотоциклиста, который и сообщил, что перед ними 4-я танковая дивизия. Этот пленный был первым в полку.
Чайко короткими перебежками, по дуге, подбежал к танку метров на пятнадцать. Перекатился, чуть привстал и швырнул связку гранат под гусеницу. Танк от взрыва чуть вздрогнул, прошел еще несколько метров, разматывая гусеницу, и встал. Из люка вылезли двое, но не в комбинезонах танкистов, а… в трусах и в майках.
Чайко лежал лицом к небу – в момент броска гранат его срезали автоматными очередями бежавшие за танком пехотинцы.
Тюкаев, побелевший от напряжения и злости, бил кулаком по земле:
– Такого парня! Да бейте же их! Савин, Рудяк!
Лежавшие рядом красноармейцы из комендантского взвода открыли беглый огонь, и оба выскочивших в одних трусах танкиста через несколько секунд корчились в предсмертных судорогах. Автоматчики, бежавшие за танком, увидев, что их прикрытие загорелось, не залегли, а наоборот перебежками по двое-трое, беспрерывно стреляя, пошли вперед.
– Надо отходить нам, товарищ капитан, – сказал Тюкаев, трогая Шапошникова за рукав. – Эх, жаль парня. Шел почти на верную смерть. И никто же не посылал, сам поднялся.
Батальон капитана Козлова и приданная ему батарея Похлебаева после первой успешной атаки рано утром и после освобождения из окружения штаба корпуса перешли к обороне. К счастью, это было сделано вовремя. Из тех тридцати танков, что насчитал майор Московский, десять повернули на батальон Козлова. Те минут двадцать, не больше, что оставались до новой схватки, бойцы батальона лихорадочно зарывались в землю. Взводные еще не успели обойти своих людей, как на позициях батальона начали рваться снаряды.
Политрук роты Андрей Александров за эти минуты, перекрывая все нормативы, успел выкопать окопчик до пояса. Он вытер пилоткой лоб и принялся считать танки, прикидывая расстояние и скорость. Танков было десять, шли они веером, ровно, красиво и жутко. За ними с интервалами метров в пятьдесят в несколько цепей шла пехота. «Даже с барабанами! – ахнул Андрей. – Как психическая атака в „Чапаеве“! Ну и нахалы! Да мы же лучшая дивизия Красной Армии и нас – брать на испуг? И куда прут – у нас же пятьдесят пулеметов в батальоне».
Андрей еще раз посмотрел на спешно отрытые по сторонам окопчики и ячейки. На виду было их несколько десятков, сколько-то скрыто пригорком и кустарником, но все равно это был батальон почти штатного состава. Теперь, после первой их успешной атаки, страх и скованность исчезли совсем. Остались лишь злость и азарт предстоящего боя.
Сзади, словно детонируя друг от друга, раздалось пять или шесть орудийных выстрелов из 76-миллиметровых орудий, потом еще примерно столько же, но послабее басом – сорокапяток. Два танка остановились и загорелись от первого же залпа, через несколько секунд еще один, на всем поле одновременно по три-четыре вставали и оседали пыльные разрывы. Танки и пехота прибавили скорости, открыв огонь на ходу, но уже метров через двести, когда заработали все полсотни пулеметов батальона, атака немцев застопорилась и их цепи залегли. Танки встали, стреляя с места, но скоро начали пятиться один за другим.
Через несколько минут боя политрук Александров, оторвавшись от винтовки, насчитал шесть подбитых и горевших танков. В глубине обороны у немцев горело что-то еще, очевидно автомашины. Серые фигурки автоматчиков откатывались, прикрывая друг друга огнем во время перебежек. Андрей принялся, было, считать лежавших немцев, но, насчитав на сотне метров слева, что ему было хорошо видно, больше десятка, бросил, над головой свистели пули, высовываться было опасно.
Непрерывный и сплошной треск пулеметов, достигший максимума на несколько минут, прекратился почти мгновенно. Когда гитлеровцы откатились, стрельбу вели всего один-два пулемета, словно что-то подчищая впереди.
Старший лейтенант Похлебаев, хотя его батарея и подбила два танка из шести, стрельбой был недоволен: можно было сжечь и больше. Остальные четыре танка подбили какие-то левофланговые орудия батареи Терещенко и батарея 278-го легкого артполка полковника Трофима Смолина. Да и заплатить за эти два танка Похлебаеву пришлось дорого: был убит лучший наводчик его батареи сержант Печенкин и тяжело ранен осколком в горло командир огневого взвода лейтенант Стариков. Похлебаев поставил вместо него бывшего до этого на боепитании лейтенанта Николая Агарышева, который все это утро так и рвался в бой.
Когда атака немцев захлебнулась и даже им, наверное, стало ясно, что здесь не прорваться, на батарею прискакал старший лейтенант Меркулов. Еще с коня он видел, как немецкий танк крутился на позиции взвода Старикова, как подмял под себя не успевшего бросить гранату под гусеницы лейтенанта Тихонова. Меркулов соскочил с коня рядом со стрелявшим из пулемета лейтенантом Федором Павловым, на голове которого белели бинты. Позади промчался на коне Агарышев, размахивая клинком, а за ним две упряжки с орудиями. – «Позицию меняют или в тыл?» – пронеслось в голове у Меркулова.
Подошел Похлебаев.
– Да-а, ну и картина у тебя… – с восхищением протянул Меркулов.
Вся огневая позиция батареи была перепахана снарядами, хотя орудия один от другого стояли на расстоянии до пятидесяти метров. Одно орудие с помятым лафетом покосилось на разбитое колесо, второе, тоже поврежденное, смотрело в сторону, на горевший немецкий танк.
– Все твои? – кивнул Меркулов на три дымивших перед батареей танка и пять бронетранспортеров.
– Моих два, третий – Терещенко, а бронетранспортеры – все его, – ответил Похлебаев.
Меркулов еще раз оглядел позиции батареи: у ближайшего орудия навалом лежали стреляные гильзы, ящики, что-то дымилось, суетились артиллеристы.
– Терещенко молодец, и орудия расставил хитро. У него Ленский два танка подбил, да Лопатко один. Там они, представляешь, один танк подожгли всего метров с пятидесяти, в бок… Слушай, Георгий, – после паузы с болью в голосе сказал Меркулов: – Вася Сасо убит.
Похлебаев прикусил губу, покачал головой.
– Поедем попрощаемся. Сейчас его хоронить будут, пока тихо. Где у тебя конь?
– Езжай, я догоню.
Лейтенант Василий Сасо, красавец парень, всего лишь три часа назад заразительно смеявшийся, когда рассказывал, как его бойцы гнали немцев, теперь лежал мертвый под березой у своей могилы.
Подъехал Похлебаев. Все, стоявшие у могилы, были друзьями: Терещенко, Иванов, Меркулов, Агарышев. Вместе начинали службу в полку, вместе бегали на танцы, потом гуляли друг у друга на свадьбах и никому тогда в голову не приходило, что им скоро придется и хоронить друг друга.
– В полном сознании умирал, – тихо сказал Иванов подошедшему Похлебаеву, вздохнул, разгоняя спазмы в горле, и добавил: – три бронетранспортера подбил… И помочь никак нельзя: осколки в шею и в грудь… Как не хотел… – не закончил фразы Иванов, закрывая пальцами глаза.
– Пора опускать, – сказал кто-то из стоявших у могилы.
Все по очереди поцеловали Васю в холодный лоб и неумело, но бережно опустили его тело в могилу.
Второй дивизион 497-го гаубичного артполка майора Ильи Малыха по плану боя должен был встать левее 1-го батальона полка Фроленкова и прикрыть дорогу Давыдовичи – Грязивец.
Дивизион выдвинулся на указанный рубеж к восьми часам утра. Хорошо было слышно, как справа, километрах в двух, шел бой и капитан Найда, командир дивизиона, отдав распоряжения командирам батарей на занятие боевых порядков и устройство наблюдательных пунктов, решил съездить поискать свою пехоту и вообще осмотреться.
– Житковский! Берите Мальцева, троих с рацией из управления, и быстро в машину, – приказал он своему начальнику штаба. – Поедем на рекогносцировку.
Дивизион растянулся по дуге почти на два километра, по опушке леса вдоль дороги. Впереди было только поле, справа, вдалеке, деревня, а еще правее, за бугром, шел бой.
Капитан Найда, когда проехали на машине с полкилометра в направлении деревни, застучал по кабине:
– Стой! Что это за колонна пылит?
Но и без биноклей хорошо было видно, как от Давыдовичей выворачивает вдоль позиций дивизиона колонна танков.
– Может быть, наши? – неуверенно спросил старший лейтенант Михаил Житковский. – Идут вдоль фронта.
– Не видно ни черта, сплошная пыль, – капитан Найда опустил бинокль. – Пожалуй, это немцы. Не меньше десяти танков. – Чилин! – позвал он радиста. – Передай на батарею: приготовиться к открытию огня прямой наводкой. Разворачивай! – крикнул он шоферу.
«Вот и началось», – подумал старший лейтенант Житковский. Как ни готовил он себя к первому бою, а все же не думал, что он начнется так, практически сходу. «Еще хотя бы часок на подготовку… Как же мы без пехоты будем, да еще на прямой наводке…».
Справа, метрах в двадцати, разорвался снаряд – стреляли из колонны.
Машина на предельной скорости понеслась прямо по ржи, оставляя за собой длинный хвост пыли, и Житковский, оглядываясь назад, потерял, было, колонну танков из виду, как позади, примерно в километре, одновременно встали еще несколько разрывов.
– Наши уже бьют! – крикнул сержант Чилин.
– Смотрите, справа еще какая-то колонна! – крикнул лейтенант Мальцев, начальник разведки дивизиона. – И обе на дивизион разворачиваются, товарищ капитан. Неужели заметили нас?
– Вовремя мы встали! Опоздай хотя бы на полчаса – проскочили бы они по этой дороге вперед, куда им надо, – капитан Найда говорил уверенно, словно бой уже закончился победой, хотя самое главное было еще впереди.
Расчеты на огневых работали вовсю, когда машина с командиром дивизиона и управлением въехала на батарею лейтенанта Сахарова.
– Житковский! Оставайтесь здесь, поможете, а я к Емельянову! – крикнул капитан Найда, слезая с машины. – Смотри, почти все на батарею ползут! Я от Емельянова разверну пару орудий на них.
Танки, обе колонны, Житковский насчитал машин двадцать, развернулись в боевую линию и на скорости шли на батарею. Он посмотрел на часы: «Ездили всего двадцать минут!». Батарея лейтенанта Сахарова полгода назад была его батареей, Житковский еще не успел как следует привыкнуть к своей новой должности начштаба дивизиона, в «своей» батарее бывал часто, гордился, что она так и осталась лучшей в полку, и вот – начинается экзамен, как она себя покажет в настоящем бою.
Житковский подбежал к лейтенанту Сахарову:
– Я буду у третьего и четвертого орудий, а ты переходи к первым двум.
Как начальник штаба дивизиона, по уставу он должен был находиться на НП, и эта мысль в первые минуты боя не давала ему покоя, что с самого начала они воюют не так, как полагается по уставам. Но обстановка складывалась так, что ему важнее было быть сейчас именно на батарее.
Все орудия вели беглый огонь по приближающимся танкам, но попаданий не было.
– Ребята! Не волноваться, действовать, как на полигоне, наводите не торопясь! – подбадривал Житковский расчет третьего орудия.
– Вроде задымил один! – оторвался наводчик от панорамы орудия.
– Горит! Горит! – закричал замковый.
– Ну, теперь дело пойдет, – повеселел Житковский.
Сзади, метрах в десяти, встал огромный столб разрыва, потом еще один, очень близко слева.
Старший лейтенант Житковский корректировал огонь двух орудий еще минут десять, которые показались ему часом, такое было напряжение. Он даже не сразу понял, что танки отползают, выходят из боя. Только когда танки отошли за бугор, в рожь, он дал команду прекратить огонь.
Перед позициями батареи стояли пять танков. Один горел густо и смрадно, остальные дымили еле заметно.
Михаил Житковский, ощущая в теле усталость, какой он не знал даже после самых тяжелых учений, пошел к орудиям лейтенанта Сахарова.
Первое орудие было искорежено совершенно, и, судя по небольшому количеству гильз, в самом начале боя. У орудий лежали двое убитых из расчета. Житковский узнал обоих и невольно содрогнулся: это были его старые бойцы – Лазарев, наводчик, и Истомин, замковый. «Столько учились, и в первом же бою…», – с горечью подумал Житковский.
Недалеко от огневой, в ровике, фельдшер перевязывал плечо голому по пояс бойцу.
– Много раненых на батарее, Дурманенко? – спросил Житковский.
– У этих орудий семь человек, товарищ старший лейтенант. Трое очень тяжело, – ответил фельдшер и добавил дрогнувшим и тихим голосом. – Лейтенанта Сахарова убило.
– Как убило? – оторопел Житковский.
Ему не хотелось верить, что убитые на батарее будут в первые же часы войны, и что погибнет именно Сахаров, этот невозмутимый здоровяк, в котором силы было столько, что, казалось, хватит не на одну войну.
На огневой второго орудия, у зарядных ящиков, лежали трое, прикрытые плащ-палатками. В одном из них, по белым, как лен, волосам, Житковский узнал Сахарова.
– Как все получилось-то, – начал торопливо рассказывать лейтенант Василий Свиридов, командир штабной батареи полка. – Первый танк он подбил, этот вот, смотри, – показал он на груду металла метрах в двухстах от них, – а второй – прямое попадание снаряда в орудие, весь расчет побило, а он тут рядом лежал, немец из танка вылез, начали перестреливаться из пистолетов. Немца Сахаров убил, но тут пулемет из танка, и прямо ему в голову.
– А ты как здесь оказался?
– Подошел, когда они на пистолетах начали… Малых послал вам на помощь. А второй танк покрутился да так и ушел.
Дивизион капитана Найды атаку танков отразил, хотя и с большими потерями. Майор Малых, когда бой закончился, осмотревшись, решил отвести дивизион Найды несколько назад, ближе к деревне и расположить его на более узком фронте, так как без пехоты дивизиону на таком участке действовать было рискованно, тем более, что по условиям местности очередная атака гитлеровцев могла быть только через деревню.
Полковник Гришин с самого начала утреннего боя вникал даже в действия рот на отдельных участках, благо у него под рукой и было теперь чуть более половины дивизии. Часам к девяти утра он убедился, что первый успех встречного боя был временным. Из различных источников удалось установить, что перед ним и соседями действует не только 4-я танковая дивизия немцев, но и 10-я моторизованная. Как он и ожидал, гитлеровцы, быстро опомнившись от первого, довольно напористого удара одной пехотой, скоро пришли в себя и ввели в дело танки. Сначала они атаковали сравнительно небольшими силами полк Малинова, батальон Козлова и дивизион Найды, стараясь, очевидно, нащупать щель и, не особенно ввязываясь в бои, проскочить на Пропойск, но Гришин чувствовал, что они где-то попробуют развить успех или ударят южнее. По сообщению соседа справа, от полтавчан, немцы атаковали и там, но послабее, чем у него. Командир 132-й Полтавской дивизии генерал Бирюзов в разговоре с Гришиным даже посочувствовал ему: «Мне видно, что у тебя там все горит. Наверное, жарко, да? Сколько танков подбил?».
Гришин понял, что пробиваться к Пропойску через дивизию Бирюзова немцам нет особого резона: заплутают в лесных дорогах под Чаусами, и, стараясь поставить себя на место командира немецкого корпуса, понял, что гитлеровцам удобнее всего ударить через Долгий Мох. Оттуда на Пропойск выйти было проще всего.
Долгий Мох он закрыл батальоном Лебедева из полка Фроленкова и дивизионом из 278-го легко-артиллерийского полка Смолина, но после форсированного ночного марша прямо с выгрузки батальон вряд ли успел как следует закрепиться. Была надежда, что гитлеровцы потеряют несколько часов в бою с полком Малинова, и она, к счастью, оправдалась. Его полк до полудня отбил еще две атаки танков силами по восемь-двенадцать машин при поддержке минометов и автоматчиков, и только после мощного заградительного огня гаубиц майора Малыха танки шарахнулись назад, а потом, колонной машин в пятьдесят, потекли на Долгий Мох, оставляя и полк Малинова, и батальон Козлова левее.
Бойцы этих батальонов, после того, как отбили третью атаку, уже без танков, сами пошли вперед, сцепились во многих местах с сильными группами автоматчиков и вели бой до вечера. Некоторые взводы и роты батальона майора Московского даже углубились на запад до пяти километров, и этого делать было нельзя, так как батальон залезал в мешок да к тому же нарушалось и без того неустойчивое управление.
Сразу после полудня полковник Гришин еще раз связался со своим замполитом Канцедалом, с ночи находившимся в полку Смолина у Долгого Мха.
– Слушаю, Иван Тихонович! Началось и у нас! – докладывал Канцедал. – Представляешь, что за картина сейчас была: мы на седловине – немцы внизу, идут колонной, автомашины, мотоциклисты. Я сначала подумал: что за безграмотность, идут даже без разведки. А они, оказывается, просто обнаглели. Прут, как будто на марше. Батарея на прямой наводке стояла – как дали залпов десять! Колонну остановили, а машин двадцать так просто с землей смешали.
– А танки были? – спросил Гришин.
– Видишь ли, это все вот только-только происходило, о танках не сообщали. Но, возможно, за автомашинами идут и танки. Как там у вас? Слышали, грохот сильный стоял.
– Жди танки. У нас нормально, отбились. Теперь они на вас попрут. И, думаю, посильнее, чем на нас. С соседом слева связь есть?
– Есть. Да здесь всего два батальона, а растянуты километров на десять. Сплошного фронта нет. Боюсь, не удержатся, если противник свернет от нас на них.
Адъютант старший батальона Лебедева лейтенант Лукьян Корнилин после первых удачных залпов, когда батарея артполка Смолина да своих два орудия расхлестали автоколонну гитлеровцев, заметно приободрился.
«Не так уж страшен, оказывается, немец, бить можно», – весело подумал Корнилин. Но когда он посмотрел в бинокль в сторону немцев, у него скоро само собой неприятно засосало под ложечкой: показалась колонна танков. Он насчитал их восемь и сбился, дальше уже ничего не было видно в сплошной пыли.
Танки деловито, хорошо отработанным маневром развернулись в линию, за ними спешивалась с автомашин пехота, сноровисто разбегаясь за танками, и вся эта лавина уверенно, как будто на учениях, и, казалось, совершено без страха, покатилась на батальон.
Но вот раздались частые разрывы снарядов – слева, справа, позади, Корнилин с изумлением заметил, что от скотных дворов в деревне бревна взлетают, как спички. Захлопали и наши орудия, но все реже и реже. Корнилин видел, что расчеты обоих орудий, стоявших перед ним, уничтожены, одно орудие на боку, а второе вверх колесами. Несколько танков стояли и горели. Но считать их было некогда. Корнилин только успевал обзванивать роты и смотреть, чтобы никто не выскакивал из окопчиков и не бежал назад.
Капитан Лебедев уже лежал за санитарной палаткой, раненый в грудь и в плечо, из шестой роты сообщили, что убит ее командир лейтенант Петров, потери большие везде, да Корнилин видел и сам, как танки крутились на окопчиках, догоняли и давили выскакивавших из них пехотинцев. Не в силах изменить ход боя или хоть как-то повлиять на него, Корнилин то и дело кричал в трубку, чтобы остановили два танка, прорвавшихся на левом фланге, отсекали пехоту, не давали ей подняться. Но его команды или не выполнялись, потому что их было невозможно или некому выполнять, или просто не воспринимались.
Почувствовав невероятную усталость, Корнилин взглянул на часы: «Еще только пятнадцать минут боя?».
Справа через окопчик прошел танк и, набирая скорость, устремился на орудие, стоявшее к нему боком. Корнилин видел, как расчет развернул орудие градусов на тридцать, как первым же снарядом зажег танк метров со ста, как с другого танка выстрелили из пушки поднялся столб земли с дымом слева, потом справа…
– Лейтенант! – закричал Корнилин, не понимая, что вряд ли его услышат в таком грохоте. – Ты в вилку попал! Ложись!
Но лейтенант, чуть пригнувшись, скомандовал «Огонь!» и через секунду исчез в разрыве. «Ужас! Неужели так бывает!» – оцепенел Корнилин.
В окопчик к нему кто-то спрыгнул. Корнилин быстро оглянулся – майор Фроленков.
– Где комбат?
– Капитан Лебедев ранен, я за него, – доложил оторопевший от неожиданной встречи с командиром полка Корнилин.
Майор Фроленков, мужчина подвижный и шумный, одним своим появлением, как показалось Корнилину, разрядил обстановку.
– Ну что: артиллерия работает прекрасно, цели искать не надо. Сколько горит? А, и потом сосчитаем! Никто не прорвался? Справа и слева им не обойти – лес и овраг. Пехота держится… Потери в любом бою, главное – дело сделать! Связь со всеми ротами есть?
– Сейчас только со второй. Рвется то и дело, товарищ майор.
– Это бывает, – и, махнув адъютанту рукой, чтобы следовал за ним, Фроленков ловко вылез из окопчика и побежал на левый фланг батальона, в первую роту. Там, на исполосованном гусеницами поле, стоял и густо дымил легкий танк, разваливший до этого не один окопчик и все же подожженный кем-то из пехотинцев. Метрах в ста от него стояли еще два немецких танки и стреляли с места, перепахивая почти в упор неглубокие окопчики с согнувшимися в них в три погибели оглушенными пехотинцами.
Из-за танков постреливали автоматчики, не давая бойцам поднять головы.
Фроленков, обойдя окопчики на фланге, вскоре вернулся к Корнилину.
– Нет, пожалуй, не поднять. Пока танки не сожжем, не поднять пехоту.
«А какой смысл ее вообще поднимать?» – устало подумал Корнилин.
Но майор Фроленков уже бежал к артиллеристам, стоявшим чуть сзади. Там оставались всего три орудия, но стреляли они безостановочно, поэтому казалось, что их здесь целая батарея.
Фроленков узнал в быстро ходившем от орудия к орудию полковника Смолина, командира 278-го легкоартиллерийского полка.
– Ребята! Аккуратней стреляйте! Стреляете слишком много, к вечеру без снарядов останемся!
Полковника не слушали, да и не видели в горячке боя, орудия методично выплевывали снаряд за снарядом, и расчеты работали, как заведенные.
– Товарищ полковник! – козырнул майор Фроленков. – Надо бы вот те два танка подбить, на правом фланге. Я потом пехоту подниму. Ударим во фланг, и они все здесь побегут, как миленькие.
Смолин выслушал, кивнул, сам пошел к орудию, и Фроленков увидел, как он что-то объясняет наводчику.
Прогнать эти танки не удалось, но, постреляв с полчаса, они и сами ушли из боя, а за ними откатились и автоматчики.
Лейтенант Корнилин, чувствуя, как постепенно отходит от грохота голова, и все еще не веря, что они удержались, начал внимательно осматривать поле только что закончившегося боя. Медленно водя биноклем слева направо, он считал танки, стоявшие и дымившие на всю глубину поля. «Тринадцать, неужели столько подбили?» – не верил он, пересчитывая их еще раз. Потом Корнилин заметил, как вышедшие из боя танки, выстраиваясь в походную колонну, начали вытягиваться куда-то еще левее, на соседа. Танков было много, не менее сорока, но проходили они уже в зоне недосягаемости артиллерии, забирая все больше влево.
Ближе к вечеру 13 июля полковник Гришин, переговорив со своим начальником штаба Ямановым, убедился, что нигде в полосе его дивизии немцы не прошли, хотя щели в ее обороне и были. Звуки боя раздавались севернее и южнее, но вечером гул танковых моторов и приглушенные выстрелы стали слышны и в тылу дивизии. Связи с соседом слева не было часов с четырех, сосед справа отошел еще раньше. Посланные на фланги делегаты связи вернулись ни с чем – никого, ни своих войск, ни противника нет. Но хорошо слышен шум моторов, удаляющийся на Пропойск. Прервалась связь и со штабом 20-го корпуса генерала Еремина.
К вечеру полковник Гришин переехал на командный пункт полка Малинова. Вот уже несколько часов он не знал, что делать дальше. Сначала ждал известий от делегатов связи, посланных к соседям, и связи со штабом корпуса, потом, когда понял, что дивизию обошли с флангов, приказал выводить из боя забравшиеся далеко вперед подразделения батальона майора Московского. Было ясно, что поставленную задачу – сбросить противника в Днепр – дивизия не выполнила, и теперь, в создавшейся сложной обстановке, не выполнит. Гришин успокаивал себя, что, по крайней мере, не пропустил противника на своем участке, задержал на полдня, если не больше.
Услышав, как недалеко от блиндажа завели трактор-тягач, Гришин выскочил с пистолетом:
– Стоять! А ну – глуши! Куда собрались?
Чувство неизвестности, очевидно, передалось и бойцам – кто-то готовился к отступлению.
– Лейтенант! – крикнул Гришин пробегавшему неподалеку командиру.
– Лейтенант Степанцев! – козырнул тот.
– Знаете, где батальон Московского? Поторопите его, чтобы быстрее возвращался на исходный.
Степанцев краем глаза увидел в блиндаже полковника Малинова. Его вид, уныло облокотившегося на стол, словно говорил: «Вот влипли…».
Степанцев побежал исполнять приказание, но метров через триста навстречу ему попалась группа командиров, посланная за батальоном раньше. За ними нестройной колонной брели бойцы.
Один из них, из первых рядов, вышел к Степанцеву:
– Товарищ лейтенант, где санчасть?
У бойца, показалось, оторван подбородок – лицо и гимнастерка до самого пояса в крови. Степанцев невольно содрогнулся: «Неужели живой останется?» – и махнул рукой в направлении санчасти.
Замполит полка батальонный комиссар Петр Васильчиков, весь день пробывший в боевых порядках батальонов и несколько раз лично поднимавший бойцов в контратаки, думал, что должен бы устать за этот день – ни разу не присел, но в теле чувствовалась легкость, какая бывает, когда человек делает любимую работу. Вспомнив, что он не побывал в санчасти, Васильчиков поспешил туда. Несколько палаток под соснами было окружено по меньшей мере десятком повозок с ранеными. Васильчиков подошел к медику, делавшему перевязку плеча.
– Как тут у вас дела, Елисеев? – спросил Васильчиков, узнавая в черноглазом молодом медике начальника аптеки полка. – Как вели себя раненые?
Елисеев закончил перевязку и отправил раненого к повозке.
– Первые раненые стали поступать примерно через час после начала боя, – стал рассказывать Елисеев. – Ранения были в основном пулевые, в грудь, в конечности, средней тяжести. И, что интересно, никто даже не стонет, когда перевязываешь. Все были очень возбуждены боем. Один то и дело повторял: «Я, кажется, двоих-троих уложил», – другой стрелял, говорит, по пулеметчику, но не знаю, попал ли, обидно. Большинство раненых из приписного состава, кадровых мало. Я ведь их всех в лицо знаю. Было несколько случаев, что после перевязки уходили в свои роты.
Васильчиков, оглядывая повозки с ранеными, мысленно считал, сколько их здесь. Если пятнадцать повозок, на каждой в среднем по четыре человека…
Елисеев поймал его взгляд.
– Часть уже отправили, товарищ комиссар, тяжелораненых, двадцать человек. Автобусом вывезли, еще днем. Да в палатках много лежат, не знаю, сколько, доктор Меркурьев обрабатывает, – Елисеев хотел сказать, что за день через санроту полка прошло более ста пятидесяти человек, но подумал, что эта цифра может быть неправильно истолкованной, и промолчал.
– Товарищ комиссар, – подбежал к Васильчикову старший лейтенант Меркулов. – Ищу вас везде.
– Что случилось? – Васильчиков отошел от Елисеева.
– Вот какое дело, – неуверенно начал Меркулов. – Бойцы расстреляли своего командира взвода. Может быть, помните – младший лейтенант Лавренюк.
– Из новеньких, кажется? А за что и как?
– Да когда три часа назад загудело в тылу, к Пропойску, он собрал свой взвод, объявил, что наш полк разбит – вот ведь подлец! Они, мол, в окружении, можно разбегаться. Ну, бойцы, не долго думая, его к сосне и поставили. Потом пришли ко мне и рассказали.
– И правильно сделали! Плохо, конечно, что самосуд, это они сгоряча, но в целом правильно поступили. Значит, люди не считают, что их полк разбит. Настроение у них боевое, хотя и в окружении, не поддались паникеру. Значит, верят нам. Ну, а что нашелся на полк один трус и подлец – что ж поделаешь: в семье не без урода.
К сожалению, это было не единственное ЧП в полку. В начале боя к гитлеровцам в полном составе перебежала стрелковая рота первого батальона, полностью укомплектованная немцами Поволжья. Перестреляли своих русских командиров взводов, командира роты лейтенанта Устинова и – с белыми платками на штыках – к противнику. Васильчиков вспомнил, сколько раз он требовал от командира полка Малинова расформировать эту национальную роту, но всякий раз получал отказ. Эта рота, как нарочно, оказалась лучшим хором в дивизии: песни о товарище Сталине пели лучше всех. «Куда смотрел особый отдел?» – мысленно ругался Васильчиков. И вспомнил, что еще до отправки на фронт особый отдел и трибунал дивизии, с легкостью и не особенно разбираясь, приговорили к расстрелу двоих только что мобилизованных молодых баптистов, отказавшихся брать в руки оружие, и лейтенанта, на сутки опоздавшего из отпуска.
Было в полку еще одно ЧП: в батарее Терещенко двое бойцов, Сало и Парцайло, призывники из Западной Украины, служившие раньше в польской армии, ушли, воткнув винтовки в землю. Даже записки оставили, что воюйте, мол, москали, сами.