Валерий Ковалев
В закрытом гарнизоне

Патруль

– Первая шеренга два шага вперед! – командует стоящий перед строем помощник коменданта.

– Бах, бах, – весело отзываются матросские каблуки, и мы едим глазами начальство.

– Т-экс, – довольно изрекает оно и неспешно скрипит рантами меж шеренгами.

На дворе июнь, кругом все цветет, в небе кувыркаются голуби.

– Два шага назад! – завершив осмотр, рявкает майор и, обернувшись, кивает стоящему рядом дежурному по части.

Тот делает значительное лицо, кашляет в кулак и открывает перед собой папку.

– Слушай выписку из Устава караульной и гарнизонной службы! – пучит глаза в нашу сторону.

– Патрульный обязан!

Далее следует перечисление всего того, что нам следует делать, а чего нет, и инструктаж завершается начальственным ором, – ясно?!

– Так точно! – разносится эхом по плацу, и мы задираем вверх подбородки.

– Начальникам патруля принять личный состав и выйти на маршруты! – обращается майор к небольшой группе созерцающей действо офицеров, и те подходят к шеренгам.

Нас с Валеркой Тигаревым забирает лейтенант и отводит в сторону.

– Лейтенант Малыш – коротко бросает он. – Будем знакомы.

Мы прикладываем руки к бескозыркам и незаметно переглядываемся.

На малыша он явно не тянет. Рост два метра, плечи грузчика и здоровенные кулаки, с голову младенца.

Начальник разжимает один, вручает нам красные, с грозной надписью повязки, мы нацепляем их на рукава форменок и проникаемся сознанием своей значимости.

– Маршрут движения – парк, центр города, шлюпбаза и базовый Дом офицеров, – наставительно бубнит лейтенант. – Ясно?

Мы дружно киваем и приосаниваемся.

После этого наша тройка направляется к КПП*, минует его темный коридор и попадает в мир солнца.

– Хорошо бля, – щуримся мы с Валеркой и довольно озираемся.

– Не отставать! – гасит лирическое настроение лейтенант, и мы прибавляем ходу.

В город не было увольнений две недели. С того самого времени, как мы подрались с морпехами.

Сегодня первое и целая толпа патрулей. В воспитательных, так сказать, целях.

Оставив позади часть, для начала мы направляемся в городской парк и гордо шествуем по его центральной аллее.

По ней гоняет на велосипедах стайка орущих пацанят, а на скамейках дремлют бабульки с детскими колясками. Нарушителей дисциплины явно нету.

– А теперь в центр, – поддернув портупею с кобурой, изрекает начальник, и мы выходим из-под зеленых крон.

Палдиски – город морской и военный.

В свое время его основал царь Петр, и он стал одним из форпостов на Балтике.

Сейчас в городе атомный учебный центр, бригада подплава и дисбат, а в окружающих лесах погранзастава, морпехи, два ядерных реактора и, прикрывающее объект, подразделение ПВО.

Есть и гражданское население – русские и эстонцы, но их мало.

Спустя несколько минут мы выходим на главную улицу, именуемую Лауристини, где жизнь, как говорят, бьет ключом.

У центрального универмага продают квас, газировку и мороженое, по тротуарам дефилирует разряженная публика, а по проезжей части катят автобусы и машины.

А вот и первые потенциальные нарушители. Три рослых морпеха в черной форме, беретах и коротких сапогах.

– Ком цу мир! – делает лейтенант жест пальцем, и те, отдав честь, вытягиваются перед начальством.

– Документы! – обводит он глазами тройку, и все лезут в карманы.

Пока Малыш изучает военные билеты и увольнительные, мы разглядываем морпехов, пытаясь угадать в них знакомых

Не получается. А морды наглые, форменные бандиты.

– Все, можете быть свободны, – возвращает начальник документы, и мы следуем дальше.

Потом мы с Тигаревым оглядываемся и один из морпехов тоже.

В следующую секунду он сгибает в локте руку, шлепает по нему второй и делает известный жест.

– Вот сука, – бубню я Валерке. – Теперь вспомнил, это он мне в ухо дал.

Пока мы идем по улице, и я строю планы мести, вдали возникают еще несколько военных групп, но все они бесследно исчезают.

Меж тем солнце поднимается к зениту, становится жарко, и лейтенант угощает нас квасом.

Опорожнив по кружке, мы перекуриваем в одном из дворов на скамейке, после чего отправляемся в сторону шлюпбазы.

Там, за дощатым ограждением с плавсредствами, одиноко торчит вышка, а чуть в стороне, на пляже, десяток бледных парней с воплями гоняют мяч.

– С подплава, – кивает Валерка на аккуратно сложенные неподалеку робы, и мы несколько минут наблюдаем за игрой.

Затем, с лейтенантом во главе, скрипим ботинками по береговой гальке и по извилистой тропинке поднимаемся на крутой склон.

Перед глазами открывается безбрежная даль залива, точки парящих в синеве чаек и перистые облака у горизонта.

– Ну, как, впечатляет? – оборачивается к нам Малыш, и мы молча киваем бескозырками.

Залив мы каждодневно наблюдаем из окон учебного центра и не перестаем удивляться.

Утром он затянут легким туманом и вроде спит, днем радует глаз барашками бегущих по нему волн или зеленью ультрамарина, а вечером окрашивается в пурпурные тона уходящего на покой солнца.

Спустя полчаса, оставив позади берег, мы выходим на одну из окраинных, застроенными частными домами улиц, и идем по ней обратно.

Дома аккуратные, с высокими черепичными крышами и зелеными палисадниками вокруг.

 
Ты проснешься на рассвете,
Мы с тобою вместе встретим,
День рождения зари.
Как прекрасен этот мир, посмотри,
Ка-ак прекра-асен, этот мир
 

доносит откуда-то ветерок слова популярной песни, и мы проникаемся лирическим настроением.

Впрочем, длится оно недолго.

Со стороны одного из домов раздается пронзительный визг, из калитки выбегает женщина с орущим младенцем на руках и мчится в нашу сторону.

– В чем дело? – останавливается лейтенант. – Нужна помощь?

– Да, – всхлипывает она, – угомоните мужа.

– За мной! – оборачивается начальник, и мы рысим к калитке.

За ней небольшой садик, а во дворе качающийся во все стороны здоровый бугай с топором в руках.

– Брось! – приказывает лейтенант и нервно лапает кобуру.

В ответ тот что-то злобно орет по – эстонски, затем поудобнее перехватывает свое орудие и делает несколько неверных шагов навстречу.

– Взять! – следует команда, и мы с Валеркой прыгаем на дебошира.

Вырванный топор летит в одну сторону, наши бескозырки в другую и тяжело сопя, мы заламываем руки хулигану за спину.

– В комендатуру супчика, – шлепает начальник бескозырки нам на голову, и мы, сопя, вытаскиваем вопящего прибалта на улицу.

– Во-во, пускай посидит гад! – высказывают недовольство собравшиеся у калитки соседи и успокаивают все еще плачущую женщину.

Метров через сто «гад» понемногу успокаивается, его ноги все больше заплетаются, и мужик начинает клевать носом.

Тащить почти центнер веса не подарок, и настроение у нас падает.

– Давай, давай, топай! – периодически встряхиваем мы задержанного, и тот бессмысленно ворочает башкой.

Когда наша компания минует центр, хулиган снова приходит в себя, изрыгает маты и начинает вырываться.

Нас с Валеркой бросает из стороны в сторону, и мы его едва удерживаем.

Встречающиеся прохожие с интересом глазеют на весь этот цирк, обмениваются мнениями и дают ценные советы.

Наконец, потные и злые, мы оказываемся в парке, от которого рукой подать до комендатуры и здесь разворачивается кульминация.

Вконец озверевший нарушитель, пинает Валерку ногой под колено, тот с воплем выпускает его руку, а мы сцепляемся в дружеских объятиях и рушимся в ближайший куст сирени.

– Держись! – басит откуда-то сверху Малыш, потом в воздухе мелькает кулак, и с меня стаскивают обмякшее тело.

– Вяжите, – расстегнув китель, протягивает нам брючной ремень начальник, мы быстро сооружаем в нем скользящую петлю и крепко захлестываем руки бесчувственного хулигана.

Потом усаживаем его на скамейку и приводим себя в порядок.

Вид у нас еще тот.

Белые форменки вывожены в пыли, у меня лопнули брюки в шаге, а у Валерки лопнуло стекло от часов.

– У, гад, – косимся мы на приходящего в себя эстонца, затем по знаку лейтенанта приводим его в вертикальное положение и, спотыкаясь, выходим на финишную прямую.

Наконец желанное здание комендатуры, у которого лениво шаркает метлами пара губарей, а за их работой со скучающим видом наблюдает пожилой прапорщик – начальник гауптвахты.

– О! Тармо! – оживляется он при нашем появлении. – Снова бузил?

– Т-та, – сплевывает задержанный, – немнок-ко.

Затем мы сдаем буяна дежурному и с чувством выполненного долга отправляемся на обед.

Впереди, полный романтических встреч, вечер.

Чито – вгрито

Полночь. Северная Атлантика. Борт подводного ракетоносца.

В отсеках легкий гул корабельной вентиляции, приглушенный свет подволочных плафонов, редкие команды по боевой трансляции.

– Погружаемся на глубину двести метров. Осмотреться в отсеках! – следует очередная.

Вслед за этим, из неоткуда материализуются вахтенные, выполняют, что предписано и нетленно исчезают.

– У-у-у, – монотонно гудит вентиляция.

– Хр-р-, – вплетается в нее из полуоткрытых дверей кают, где отдыхает очередная смена.

Впрочем, спят, далеко не все.

В офицерской кают-компании, расположенной на верхней палубе второго отсека, начинается очередной просмотр фильмов.

Памятуя завет вождя мирового пролетариата, о том, что «важнейшим из искусств для нас является кино», на корабле его впитывают ещенощно и в изрядных количествах.

А поскольку старшим на борту, в этот раз заместитель командира соединения, ассортимент фильмов радует новизной и разнообразием.

В сорока жестяных коробках, полученных в Политуправлении флота и упрятанных замполитом в компрессорной выгородке первого отсека, под бдительным надзором торпедистов, хранятся перлы советского кинопроката.

– Ну что, комиссар, чем сегодня порадуешь? – басит от центрального стола замкомдива, и удобно расположившиеся на диванах и привинченных к палубе креслах, жаждущие приобщиться к искусству офицеры, оживляются.

Кстати, выглядят они весьма импозантно. Многие с бритыми, сияющими как бильярдные шары головами, разнокалиберными усами и пока еще жидкими бородками. Дань, так сказать, подводной моде.

Ну, и как положено при посещении кают-компании, все в отутюженных кремовых рубашках, легких синих штанах и кожаных тапках. Рубашки, по неизвестно кем заведенной традиции, украшены выполненными водостойким суриком штампами, по числу пройденных автономок и свидетельствуют о боевой наплаванности их владельцев.

Самые – самые старпом и механик. Они все в штампах, как ходячие бандероли.

– Предлагается новый фильм Данелия, – молодцевато подкручивает казацкие усы чернявый капитан 2 ранга. – «Мимино» называется.

– Это который снял «Путь к причалу»? – проявляет высокую осведомленность командир.

– Ну да, – поудобнее устраивается в кресле механик. – По сценарию Вити Конецкого.

– Наш человек, – многозначительно изрекает замкомдива. – Давай, Эдуард Иваныч, запускай берлагу.

Замполит подает знак в сторону уже вооруженной бобинами «Ураины», старшина-акустик, он же по совместительству киномеханик, тянет руку к рубильнику и через секунду в полумраке кают-компании возникает тихий стрекот.

Сначала на белом полотне висящего впереди экрана появляются пленочная перфорация, название фильма и титры, а потом с борта летящего вертолета открывается прекрасная картина гор, синеющего над ними неба и земной ландшафт.

– Красота, – ветерком шелестит среди зрителей, а впечатлительный доктор от восторга всхлипывает.

Далее, после приземления, следуют несколько колоритных диалогов горцев, вызывающих у аудитории дружный смех, вертолет снова парит над горами, и все вокруг наполняет жизнеутверждающая песня

 
Мера мемгеребс удзило зеца,
Замбахи вели.
Ту мильхис вмгери ту севдиоб,
Маица вмгери.
Мера мемгеребс варадабис сутква
Какачос пери
Чели силгера туда маатлес
Хода мец вмгери!
 

торжественно выводит мягкий баритон, и у многих по телу пробегают мурашки.

 
Чито вгрито чито маргалито да,
Чито вгрито чито маргалито да,
 

следует далее оригинальный припев, и в него вплетаются звуки барабана.

Песня будоражит, куда-то зовет и рвется из прочного корпуса.

– Хорошо поет, – покачивая в такт ногой в тапке, констатирует замкомдива. – Душевно.

Когда первая часть заканчивается и киномеханик перезаряжает установку, офицеры живо обмениваются впечатлениями и довольно улыбаются.

– Вот видишь, Михал Иваныч, – обращается командир к здоровенному минеру. – Летает человек в воздухе, песни душевные поет. – А ты на швартовках всегда матами ругаешься.

– Он, не ругается, – пихает локтем в бок приятеля командир ракетчиков. – Это наш Миша так разговаривает.

В кают-компании грохает смех, и фильм продолжается.

Когда он заканчивается и врубается свет, офицеры некоторое время сидят и молчат. Всем хочется продолжения и почему-то грустно.

На следующую ночь «Мимино» показывают в старшинской кают-компании мичманам и матросам, и тот, что называется, вызывает фурор.

«Чито вгрито» бормочут на многих боевых постах и в рубках, а в общественных, вроде курилки и амбулатории местах, то и дело летают крылатые фразы.

Типа, «Ларису Ивановну хачу» или «Я тебе умный вещь, скажу. Только ты не обижайся».

А когда в кают-компаниях пьют вечерний чай, к которому подается сухая простокваша, кто-нибудь обязательно интересуется у соседа «ты пачиму кефир не кушаишь? Не любишь?».

И еще многих интересует перевод слов «чито вгрито», по поводу которых разгораются жаркие дискуссии.

В экипаже есть русские, украинцы, белорусы и даже сыны вольных степей, а вот грузин нету.

Точку в этом вопросе ставит экипажный полиглот – доктор. «Чита», исходя из его лингвистических познаний, это девушка – зазнайка. Данное устраивает стороны, и все довольны.

На исходе третьего месяца, при возвращении в базу, в последнюю ночь на борту снова крутят полюбивший фильм, мягкий баритон поет о Чите, и все грезят о родном береге…

Спустя десять лет, волею судеб и начальства отрешенный от моря, я вылетел в свою первую командировку в Грузию.

Была осень, убаюкивающе гудели турбины, за иллюминатором лайнера куда-то плыли облака.

Тбилиси встретил хорошей погодой, своим неповторим колоритом и радушием хозяев.

Когда поселившись в один из номеров гостиничного комплекса Ваке, после ужина я сидел вместе с ними на террасе и любовался вечерним городом, из расположенного внизу парка, со скользящими над ним кабинками фуникулера, легкий ветерок донес слова знакомой песни.

– Что, нравится? – поинтересовался самый старший, по имени Георгий.

– Очень, – кивнул я и рассказал где и когда ее впервые услышал.

– Ясно, – переглянулись коллеги, и вскоре распрощались, пожелав мне спокойной ночи.

А спустя неделю, когда мы вместе бродил по узким улочкам древней столицы Грузии Мцхета, друзья пригласили меня пообедать в один из расположенных там ресторанов.

Называли они его «пацха», пристроен он был к скале и, судя по обстановке, тоже был весьма древним.

В обширном пустом зале нас уже ждал установленный поперек дубовый стол, поражающий обилием блюд и напитков, и мы, не мешкая, отдали ему должное. Седовласый тамада красочно провозглашал тосты, пили за партию, дружбу народов и процветание.

Затем к сидящему рядом со мной Георгию подошел хозяин в «сванке»* и черной рубашке, перетянутой серебряным пояском, наклонился и что-то прошептал.

Тот клюнул горбатым носом, положил мне руку на плечо и кивнул в сторону двери, – смотри.

В следующее мгновение ее створки со скрипом растворились, и в зал пружинистой походкой вошли пятеро людей, с музыкальными инструментами в руках.

Не обращая внимания на присутствующих, мужчины гордо стали напротив, инструменты в их руках ожили, и к сводам полетели красивые как сама жизнь, слова.

 
Мера мемгеребс удзило зеца,
Замбахи вели.
Ту мильхис вмгери ту севдиоб,
Маица вмгери.
Мера мемгеребс варадабис сутква
Какачос пери
Чели силгера туда маатлес
Хода мец вмгери!
 

блестя маслинами глаз, чудно пел выступивший чуть вперед невысокий крепыш, и за столом внимательно слушали.

А когда эхо последних слов замерло, и последовали аплодисменты, один из наших даже прослезился.

– Ты что, Автандил? – уставились на него соседи.

– Птичку жалко, – приложил он к глазам платок, и зал содрогнулся от хохота.

– Это песня так называется, «Птичка невеличка» – наклонился ко мне Георгий, и я тоже рассмеялся.

Ошибся, оказывается наш полиглот.

Тогда, в Атлантике.

Сауна с телефоном

На одной из традиционных встреч в день Военно-Морского флота, где мы пьем водку и предаемся воспоминаниям о флотской юности, мой приятель, капитан 1 ранга Валера Байников рассказал довольно занимательную историю, которую я привожу дословно.

«В бытность моей службы в должности оперуполномоченного Особого отдела Краснознаменного Северного флота, в славном городе Североморске, я повстречал своего однокашника по Высшей школе Алика Турмухаметова.

Встрече мы были искренне рады, и после обмена новостями он пригласил меня попариться в корабельной сауне на эсминце 7 эскадры КСФ, который обслуживал.

Поскольку от такого предложения ни один здравомыслящий моряк не отказывается, я с благодарностью принял приглашение и в один из дней, предварительно созвонившись, мы прибыли на эсминец.

Там Турмухаметов дал команду механикам включить электротэны сауны, и, в предвкушении удовольствия, мы неспешно в нее проследовали.

Располагалась эта чудесница в одном из корабельных помещений за металлической глухой дверью без каких-либо запоров. Вместо нее в просверленное в центре отверстие была продета ременная петля, исполнявшая роль клинкета*.

Внутри сауна имела обычный вид за исключением того, что во всех ее помещениях: раздевалке, душевой и даже парилке, на переборках висели массивные хоботы корабельных телефонов. Целых три штуки, больше чем на ГКП* крейсера.

Оригинальное исполнение дверной рукоятки и обилие средств связи в таком располагающем к отдыху месте, несколько озадачило меня и, зная, что на флоте просто так ничего не делается, я поинтересовался у Алика причинами столь странного дизайна.

Он в ответ рассмеялся и, пригласив меня в уже раскаленную парилку, рассказал довольно занимательную историю.

Сауна была расположена в помещении, ранее являвшимся на корабле техническим и, соответственно, оборудованном дверью с клинкетным рычажным замком, располагавшимся только с внешней ее стороны.

До поры до времени, посещавшие эсминец высокие гости, командир и офицеры мылись и парились в сауне в свое удовольствие, не испытывая никаких неудобств. Но все хорошее когда-нибудь кончается.

В одну из помывок, клинкетный замок по какой-то известной только ему прихоти самопроизвольно закрылся и закупорил в раскаленной сауне местного капитан-лейтенанта.

Поскольку тэны вырубить было невозможно – они включались только с внешнего электропоста, а наглухо задраенная дверь его усилиям не поддавалась, офицер стал вопить и пытаться ее высадить. Но куда там! Это ж не какая-то, а рассчитанная на эксплуатацию в условиях плавания, дверь, призванная обеспечить водонепроницаемость судовых переборок.

Так, что его жалкие потуги успехом не увенчались. Обессилев, капитан-лейтенант сполз на палубу и стал понемногу вариться, как сарделька на пару.

Но за него, по-видимому, кто-то молился. Проходивший по коридору матрос случайно услышал какой-то подозрительный писк за дверью сауны и не поленился доложить об этом вахтенному офицеру.

Когда недоваренного сибарита извлекли из клубов почти материального пара, заполнявшего помещение, он был весь в соплях и без сознания.

Как водится, случилась разборка, дело замяли, командир вставил потерпевшему «фитиль» и про тот случай забыли.

– И что вы думаете? На этом все закончилось? Отнюдь.

Второй жертвой двери оказался ваш покорный слуга.

Все произошло, как и в первый раз, с той лишь разницей, что я не стал орать и суетиться, а сразу лег на «рыбину» в дальнем углу раздевалки, укутав голову мокрым полотенцем, и стал мысленно взывать к Создателю.

И, повидимому, он меня услышал.

На корабле сыграли учебную тревогу, началась беготня и через какое-то время, обратив внимание на работающие в сауне тэны, меня тоже извлекли из этой душегубки, причем не в самом лучшем состоянии.

В этот раз, наплевав на субординацию и не выбирая выражений, фитиль воинским начальникам вставил я.

– И что ты думаешь? Помогло.

Командир приказал срезать автогеном клинкетный замок и оборудовать дверь вот этой самой петлей. А в каждое помещение поставить по телефону.

Так, на всякий случай».

Примечания:

Клинкет – рычажный запор на корабле.

ГКП – главный командный пункт

Некоторые особенности воспитания в ВМФ

«Воспитание матросов на Флоте, дело архиважное.

Им занимаются от подъема до отбоя и, даже ночью, когда все спят.

Ибо матрос существо непредсказуемое, склонное ко всяческой бузе и вольнодумству.

Кто, как не они, кидали офицеров за борт на броненосце «Князь Потемкин-Таврический», пуляли из главного калибра «Авроры» по Зимнему, или орали «караул устал!», при первых зачатках демократии в России?

Известное дело – матросы.

Кто дул спирт из гирокомпасов и торпед в годы войны на кораблях, понижая их боевую мощь, или ходил в атаки на берегу с черным матом и «полундрой», вместо патриотического лозунга «За Родину»?

Та же братия.

А кто ломает новую технику в море, спит на вахте и при первом удобном случае удирает в самоход, чтобы там пьянствовать и идейно разлагаться?

Они же».

Примерно так думал помощник командира ракетного подводного крейсера «К-450», размеренно скрипя ботинками по снегу в сторону одной из казарм жилого городка флотилии.

Упрятанный в тени высящейся справа скальной гряды, он парил уложенной на ряжах змеистой теплотрассой, сонно мигал уставшими за ночь фонарями и пялился на залив сотнями еще темных окон.

– Т-экс, – сказал помощник, остановившись у высокого крыльца и поддернул рукав шинели.

Фосфорицирующие стрелки показывали без четверти шесть, и он довольно хмыкнул.

Со дня на день, в базе ожидалось прибытие высокой комиссии во главе с Министром обороны маршалом Гречко, и на последнем совещании в штабе, командующий призвал офицеров не ударить в грязь лицом.

– Все что железное – покрасить, где торчит – загнуть, а матросов повсеместно окучивать! – завершил он свое выступление.

И на следующее утро все вокруг стало благоухать кузбаслаком и суриком, а на пирсах в умелых руках зазвенели аварийные ломы и кувалды.

Что же касается «окучивания», то в казармах было введено круглосуточное дежурство офицеров, и помощник, заступил на него первым.

Поднявшись по гулким ступеням на пятый этаж, он потянул на себя массивную дверь, с табличкой в/ч53117 вверху и ступил в просторный холл, с длинным рядом матросских шинелей и шапок на вешалке, и клюющим носом дневальным, сидящим на тумбочке.

– Бах! – пушечно хлопнула за спиной помощника дверь.

– Шурх, – спрыгнул дневальный с крышки.

– Товарищ капитан-лейтенант… – забубнил он в следующую секунду, приложив к шапке руку.

– Два наряда, – растопырил перед ним помощник пальцы, и, стянув с рук перчатки, монолитно двинулся к темнеющему справа высокому проему.

За ним, в фиолете ночного освещения, теряясь вдали, матово светился широкий проход, по обеим сторонам которого высились в два яруса койки, со стоящими перед ними банками*, увенчанными аккуратными квадратами сложенных поверху матросских роб.

– Хр-р-р, – разноголосо витало в воздухе.

Дойдя до второго проема кубрика, за которым виднелась длинная кишка коридора, помощник удовлетворенно хмыкнул, сделал оверштаг* и пошагал обратно.

У тумбочки, рядом с дневальным, уже в в робе и тапках, стоял взъерошенный строевой старшина Юркин и хмуро взирал на помощника.

– Качественно спите, вместе с дневальным, – наклонился к нему помощник и перевел взгляд на висящую вверху радиоточку.

Там что-то щелкнуло, захрипело, и в помещении возникли звуки метронома.

– Подъем – бросил помощник старшине с последним, и тот кивнул застывшему рядом дневальному.

– Подъем! Команде вставать!! – по петушиному заголосил матрос, а радиоточка разродилась Гимном.

 
Союз нерушимый республик свободных,
Сплотила навеки великая Русь!
Да здравствует созданный волей народов
Единый, могучий Советский Союз!
 

решительно пели мужские и женские голоса, и им вторили скрип и пляска железных коек.

Спавшие на верхних ярусах отбрасывали одеяла на спинки и ловко сигали вниз, после чего, сунув ноги в тапки рысили к банкам* и лихорадочно напяливали на себя робы, на нижних сонно ворочались, бурчали и непотребно лаялись.

– Команде приготовиться к утренней физзарядке! Форма одежды в робах и шапках! – сипло проорал Юркин и сделал движение в сторону коек.

– Стоять, – осадил его помощник и стал засекать время.

Через пять минут, зевая и почесываясь, четыре десятка здоровых лбов, переминаясь с ноги на ногу, стояли выстроенные вдоль коек.

– Веди, – милостиво кивнул старшине помощник, Юркин грозно рыкнул, и вся команда, во главе с ним, дружно загремела сапогами к выходу.

Впрочем, не вся.

На нижних к проходу койках, размеренно сопя носами, мирно почивали укутанные в казенные одеяла, пять тел.

– Гм-м, – пожевал губами помощник, потом вздохнул и направился от тумбочки в ту сторону.

Далее его рука сделала мускульное усилие, и первое, с матрацем тело, с грохотом полетело на проход. То же поочередно было проделано с остальными, после чего офицер отмахнул летающий вокруг него пух, стряхнул пальцами с ворота шинели какие-то пылинки и, с чувством выполненного долга, неторопливо обернулся.

Последний любитель сна, на ходу вскочив в робу, и зажав подмышкой ботинки, резво галопировал к двери, развивая похвальное ускорение.

– Годки, мать вашу, – проводил его взглядом рысьих глаз помощник и направился по проходу в сторону офицерского коридора.

Отперев дверь своей каюты, он вошел внутрь, щелкнул выключателем, определил шинель с фуражкой в шкаф и зазвенел ключами у высокого металлического сейфа.

А чуть позже, нещадно дымя и шевеля губами, помощник активно долбил двумя пальцами по клавишам расхлябанной машинки.

Когда он отпечатал и выдернул из машинки второй документ, значительно озаглавленный «Расписание нарядов», со стороны матросского кубрика раздался топот многочисленных ног, неразборчивое бубнение и сиплый бас строевого старшины.

Взглянув на часы, помощник отодвинул от себя машинку и надавил на стене, закрепленную там кнопку.

Вслед за этим в коридоре послышался бодрый галоп, который резко оборвался у двери, потом в нее осторожно постучали, и в проем воткнулась голова дневального.

– Юркина ко мне! – последовал рык.

– Есть! – вякнула голова и исчезла.

Через минуту в каюте возник тяжело сопящий Юркин и изобразил строевую стойку.

– Все 3 км пробежали?

– Точно так, товарищ капитан-лейтенант, все!

– А годки?

– И они тоже!

– Ну-ну – недоверчиво пробурчал помощник. – Давай, организовывай приборку.

Когда спустя полчаса, команда была построена для перехода на завтрак, помощник снова неспешно прошелся перед облаченными в черные шинели и шапки моряками, окинул взглядом образцово «отбитые» койки и до блеска надраенную палубу, после чего встал в центре.

– Не вставшие по подъему, два шага вперед!

Вслед за этим послышались несколько шлепков по плечам, и из второй шеренги материализовалась утренняя пятерка.

Все мордастые, в остроносых хромачах и с золотистыми лычками на плечах.

– Команда равняйсь! Смир-рна! – рявкнул помощник и вскинув к фуражке руку.

– За нарушение распорядка дня и разгильдяйство, всем по три наряда на работу!

– Есть…, есть три …, невнятно пробурчали в ответ.

– Не слышу!

– Есть три наряда на работу! – оглушительно рявкнули пять глоток.

– Вот так-то лучше, – благодушно изрек помощник и кивнул Юркину, – веди на завтрак.

Потом был обычный день, с подъемом флага и проворотом оружия на лодке, получением «фитилей» от командира и выбиванием расходных материалов у «тыла» для очередного выхода в море, а также еще множеством дел, сопутствующих его беспокойной должности.

Незадолго до ужина, наскоро перекусив в поселке, помощник, снова сидел в своей каюте и долбил на машинке очередные формуляры.

Краем уха он слышал, как с камбуза с веселыми криками вернулась команда, потом экипажный магнитофон голосом Высоцкого захрипел «капитан, никогда ты не станешь майором!» и, в унисон с ним, по столу звонко защелкали костяшки домино.

А спустя час, в вечерние звуки казармы вплелись новые.

Сначала раздался виртуозный мат, затем вой и что-то с грохотом упало.

– Кончай бузить! – заорали сразу несколько голосов, потом затопали и Высоцкий прохрипел, «Ой Вань, гляди какие клоуны, рот хоть завязочки пришей!»

Помощник скривился, ткнул сигарету в пепельницу и решительно шагнул к двери.

Из полумрака коридора ему открылся ярко освещенный кубрик, перевернутый стол, с россыпью костяшек на полу и резво бегающая вокруг группа.

– Убью суки! – пьяно орал преследующий ее жилистый старший матрос и вращал над головой вздетой на руку массивной банкой*.

– Гарифулин! – эхом пронеслось по кубрику, и буян озадачено остановился.

– Ко мне! – заложив руки за спину, вышагнул из тени помощник.

С видом сомнамбулы, старший матрос тихо поставил банку, громко икнул, и, как кролик к удаву, заскользил в сторону помощника.

– Прошу, – сделал тот радушный жест, и они поочередно исчезли за дверью.

В кубрике возникла напряженная тишина, нарушаемая шелестом вертящейся вхолостую бобины.

А спустя минуту в каюте помощника что-то упало вторично, затем в коридоре всплеснул свет и в кубрик четко промаршировал Гарифулин.

У своей койки он застопорил ход, быстро разобрал постель, затем разоблачился и, аккуратно сложив робу, нырнул под одеяло.

– Хр-р! – спустя минуту раздался богатырский храп.

– М-да, быстро он его, – переглянулись присутствующие и дружно заржали.

Затем «козлисты»* вооружили стол и продолжили партию, а кто-то установил на «Комету» новую бобину.

 
И осталось лицо, и побои на нем,
И куда теперь выйти с побоями…
 

чувственно изрек всенародный бард, и всем стало хорошо.

А без четверти шесть следующего утра, вместе с менявшим помощника минером, в казарму нагрянул замполит, лично проконтролировать подъем и зарядку.

– Ну, как тут у тебя с воспитательным процессом, Михал Иваныч? – поинтересовался он.

– Окучиваешь?

– Еще как, – солидно изрек помощник.

– Вчера, например, боролся с сорняками.

Примечания:

Оверштаг – в данном случае поворот кругом.

Банка – табурет.

Годок – старослужащий на флоте. (жарг.)

Козлисты – любители игры в домино. (жарг.)