Валерий Хаагенти
О животных, людях и нелюдях
Каракатица
Крымскому Джокеру посвящается
Наступивший на побережье февраль обещал стать на удивление теплым.
«И ведь не соврал же», – подумала я, рассматривая с борта корабля залитый ярким солнцем ландшафт южного городка.
Поэтому, ступив на землю, я без промедления отправилась к морю. Пляж в это время года выглядел абсолютно пустынным и мне это было на руку. Я погрузилась в спокойную прозрачную воду и быстро поплыла прочь от берега. Бархатистое море нежно ласкало мое тело, приятно убаюкивало мозг и затягивало в себя. Я с удовольствием плавала бы до темноты, но, к сожалению, мне предстояли дела.
Выйдя в сумерках на берег, я привела себя в полный порядок и направилась в пригород. Но ожидать избранного на предполагаемом месте встречи пришлось еще долго. К ночи похолодало, но меня это мало заботило. Напротив, я еще сильней оголила свою великолепную грудь.
Когда его красивый «Порш» с откидным верхом проехал мимо меня, я изобразила скучающий вид.
«Порш» остановился у ночного клуба «Кокос», но потом дал задний ход.
– Привет, милашка! Составишь компанию?
«Отлично, – подумала я, – мои прекрасные сиськи как всегда сработали наповал».
Он не улыбался. Благородное лицо интеллектуала, писателя и убийцы. Просто красавчик, и ростом не сплоховал. Он то был мне и нужен.
Я, не дожидаясь повторного приглашения, села с ним рядом. Машина рванула вперед.
– Ты ведь Джокер, известная в Крыму личность, так? – спросила я наивным тоном тихой овечки, – меня зовут…
– Запомни, красотка, – холодно отчеканил он мне, – разговорами, сексом и прокурорским надзором распоряжаюсь здесь я. И обнял меня правой рукой.
Мы заехали в Курортный парк. Машина остановилась. Его сильные руки бесцеремонно стали мять мое тело.
– Не торопись, Джокер.
– Что ты лепишь, малышка? – отпрянув, спросил он хмуро и подозрительно.
– Слышала, ты считаешь, что секс существует не для любви и взаимной радости двух существ и даже не для продолжения рода.
Он мгновенно, будто из воздуха, выхватил свой знаменитый кольт со спиленной мушкой.
Мои ноги рефлекторно поджались. И только большим усилием воли я вернула им прежний вид – женских, красивых и длинных.
Смотря мне в глаза, он приставил ствол к моей ласточке и нажал несколько раз на спуск.
Моя потрясающей красоты фигура, а точнее низ живота и грудь превратились в кровавое месиво.
Джокер неторопливо вытер ствол белоснежным платком, а затем перевалил меня за борт машины.
– Ты теперь просто труп шлюхи с кишками наружу. Вот так я считаю, – сказал он, напоследок плюнув на мое распростертое тело.
Следующей ночью я встретила его в баре. На мне было шикарное вечернее платье из серебристо-зеленоватой змеиной кожи, сотворенное из тысяч переливаюшихся чешуек. Моя грудь, чуть прикрытая низким вырезом платья, выглядела очень эффектно. Когда он присел рядом у стойки, я повернулась к нему.
– Привет, Джокер, – сказала я со всей присущей мне нежностью, стараясь не травмировать его ранимую психику.
Он отшатнулся и побледнел. Шок все равно оказался сильным.
– У тебя есть близняшка-сестра? – спросил он спустя время, облизывая пересохшие губы.
– Есть и что? – ответила я, пожимая плечами, отчего красавицы-боеголовки в моем декольте игриво заколыхались.
– Не хочешь взглянуть на мою машину?
В этот раз мы поехали к Гидрогеологической станции. У лесополосы на краю небольшого живописного обрыва он остановил "Порш".
Джокер ударил меня по лицу так неожиданно, что я потеряла контроль. И моя голова на мгновение приняла свой истинный вид.
Этого хватило, чтобы Джокер опрометью выскочил из машины и бросился прочь.
Но он не знал, что от меня невозможно удрать. Выждав полчаса, я вошла в его дом.
Джокер сидел на полу с опустошенной наполовину бутылкой бурбона в левой руке. В правой руке был кольт, который издал сухой резкий звук.
Пуля попала точно в мой левый глаз, заодно прилично разворотив мне затылок. Я подмигнула ему правым глазом и вырвала у него бутылку бурбона.
Сделав пару глотков и восстановившись, я спокойно сказала:
– Слушай сюда, Джокер. Нам не нравится твое отношение к женщинам. Нам не интересно почему и как с твоей психикой это случилось: мутные гены, трудное детство или ущербное общество, тебя окружавшее. Просто мы тебя любим и желаем тебе перемен.
– Соглашайся на наши условия, и мы возможно разрешим тебе то, что ты всегда делаешь с девушками, после того как их убиваешь.
Его обезумевшие глаза налились кровью, он вновь поднял свой блестящий кольт и, стреляя в разные части моего тела, опустошил весь барабан.
Раны я залечила почти моментально, но мое шикарное вечернее платье было безнадежно испорчено.
Джокер на полу тихо постанывал.
– Так вот, – продолжила я, – насчет любви…
Он проворно метнулся к двери. Допустить, чтобы он дважды сбежал в эту ночь, я не могла. Не мешкая, я выпустила пару своих рук ему вслед и притянула к себе. И только после этого сообразила, что второпях использовала конечности не в виде человеческих рук, а как свои ногощупальца.
Звуки, которые он стал издавать, вызвали у меня некую оторопь. Я отпустила его и стала восстанавливать свой безупречный женственный облик, но из-за спешки и ранения перепутала и превратила в земной половой орган свой, ранее упакованный в человеческой голове. Получилось, видимо, только хуже. С досады я решила предстать перед ним в своем истинном виде, надеясь, что он оценит мою потрясающую красоту. А посмотреть было на что. Мою бороздатую головогрудь покрывала прекрасная чешуйчатая кожа, которая мягко переливалась светом внутренних люминофор.
Клешни моих хелицеров с эксклюзивным и очень дорогим маникюром обладали крайне изящным изгибом. Между хелицерами на вершине лобного бугорка у меня красовалось манящее ротовое отверстие, предназначенное для сосания. Мои восемь великолепных фасеточных глаз неотрывно смотрели на Джокера, излучая только любовь и беспредельную нежность. Опистосома завлекательно вибрировала, а мои педипальпы и длинные ногощупальца славились своей стройностью. Поэтому я должна заявить без излишней и ложной скромности, я – невероятно красива!
Джокер, увидев меня, сдавленно зарыдал. Однако, мне было больно смотреть на его страдания, и я стала ласково гладить его. Снова и снова объясняя, что я обычная репаративная особь семейства пауков-рептилоидов, отчасти сродни земной мимикрирующей каракатице. Что я просто выполняю задание штаба Галактической Рептилоидной Матриархатии.
Конечно, я лукавила, и пока по ряду причин не могла рассказать Джокеру, что ему полагается почетная пожизненная сексуальная благодать с правом подачи единственной аппеляции через тысячу лет. Потому что среди полутора тысяч известных нам обитаемых разумных миров, только гуманоидные самцы планеты Земля идеально подходили для оплодотворения женских рептилоидных особей нашего вида. И, естественно, для сопутствующих сексуальных утех. И это являлось прекрасной возможностью для продолжения нашего рода, так как после многочисленных войн и экологических катастроф особи самцов-рептилоидов перестали репродуцироваться.
Я очень гордилась своим избранным экземпляром. Без сомнения, многие земные мужчины с радостью оказались бы на его месте, но и отбор сопровождался предельно жесткими правилами, хотя критериев было всего четыре: невероятная жизнеспособность, незаурядный интеллект, высочайшая гиперсексуальность и абсолютная аморальность согласно наших древних традиций. Но сразу об этом Джокеру, как и другим избранным, сообщать запрещалось, иначе они могли возгордиться и заразиться опасным штаммом вируса гипертрофированного тщеславия. Поэтому я снова и снова продолжала говорить ему о том, как сильно люблю и хочу его. Но он почему-то продолжал рыдать взахлёб как ребенок.
Я гладила его очень нежно. А он все рыдал и рыдал, роняя слезы на мои ядовитые жвалы и невозможной красоты мою узорчатую чешую…
***
Козел
Сказка-быль недетская
Царь еще раз повертел в руках беременную лягушку.
– Ну скажи мне, олух, как? – он отбросил жабу на пуфик к коту. Тот моментально сдриснул под лавку и забился в мешок.
– Как?! Как у тебя это случилось?!
– Оно само собой как-то, – понурившись и шмыгая носом, ответил царевич.
– Само собой оно у Мальчика-с-пальчика могло быть, – заорал царь, ерзая на троне, – или у Карлика Носа, или у Маленького Принца! Или у хоббита-недорослика!
– А у тебя здорового лба как статься могло? – отдышавшись, он сплюнул и взял чарку. Мигом подлетевший виночерпий наполнил ее медовухой, настоянной на отборных мухоморах и рыжиках.
Царевич еще сильнее зашмыгал носом.
Василиса Премудрая отложила в сторону перо, коим сочиняла конкурсную новогоднюю сказку, и оборотившись к царю, с укоризной сказала:
– Ты бы, царь-батюшка, язык свой укоротил. Видишь, наш младшенький не в себе до сих пор.
– Иди сюда, Ванечка, я тебе носик вытру, – продолжила Василиса.
– Иди, дурачок, иди к маменьке, – пробурчал царь и осушил чарку. Затем довольно крякнув, махнул прочь виночерпию и взялся за скипетр.
Иван-царевич, малость помявшись, подошел к матери.
– Ты вот скажи, свет очей моих, – опять обратилась к царю Василиса.
– Зачем всех сыновей разогнал? Старшего отправил – иди туда, не знаю куда. Среднего – принеси то, не знаю что. Что ж ты за изверг такой становишься, когда медовухи своей перепьешь? Сгинули поди наши кровинушки, – застонала царица горестно.
– Чет они сгинули? Шарятся поди теперь по тьмутараканьским борделям. Ничего им не станется, вот санкции да карантины отменют, и вернутся домой наши соколы, – насупился царь.
– Хорошо хоть Иванушку послал куда Макар телят не гонял, – не внимая царю, продолжала горевать Василиса Премудрая. – Хоть то Черное болото и гиблое место, но нашенское. Слава богу живехонький домой возвратился.
Услышав слова матери, Иван приосанился и даже перестал ковырять грязным сапогом царский линолеум. Лягушка на пуфике подбоченилась и с интересом уставилась на царицу.
– А уж название того места, прости господи, какое непотребное, даже язык не поворачивается сказать, – не останавливалась Василиса.
– Тьфу, завелась, – досадливо проворчал царь, собираясь вновь призвать виночерпия, – хорош кликушествовать, пусть он лучше расскажет как было.
– Дык она Красной Девицей обернулась, а дальше и не помню я, как в тумане все, – выдавил Иван, вновь понурившись.
– Вот и я говорю, охмурили там нашего Ванечку, на болоте том Черном с грязями колдовскими ихними. Опоили, обкурили, да обесчестили.
– Ты, мать, за языком-то тоже следи! – царь, отшвырнув в сердцах скипетр, грохнул кулаком по измятой державе.
– Там еще девок много-разно было, да уж эта была больно красивая, – протянул Иван, вспоминая, и покрылся нездоровым румянцем.
– Точно охмурили бессариды бесстыжие, менады охальные, фурии подлые, – вновь затянула матушка.
– Там еще Козел был, – сказал Иван.
– Какой Козел? Сегурийский? – встрепенулся царь.
– Не знамо мне, батя, говорили – то ли бардосский, то ль черноморский.
– В отряде дядьки Черномора был Козел из поповицких, знавал я одного. Ох и хитрожопый он оказался. Новатор хренов.
– Помнишь, – царь обратился к жене, – рассказывал я тебе. У казенного мушкета мушку спилил, чтобы дулом идеально ровные кругляши для пельменей из теста выдавливать.
– Ужо как его только потом батогами не прикладывали. И по сусалам, и по ребрам. А живучий Козел оказался, отлежался в холодной, да деру задал.
– Слышала я, – певуче ответила Василиса, – что он еще длинные тонкие веревки из теста придумал, лапшой назвал, да лапшовый заводик построил. Только ты, наш царь-батюшка, заводик тот в казну обратил.
– А не надо было казенное имущество портить. И другим урок будет. А Козла я потом помиловал и в Темногорию закордонную повелел отправить, пущай иноземцам лапшу свою втюхивает. Да там он и сгинул, – сказал царь, – чой-та не поделил с итальянцами.
– Кривда это, дворовые девки сказывали, что вновь его в Сак…, прости господи, – перекрестилась царица, – вновь его в том непотребном месте видели. Даже вроде заговоренным он стал с какой-то куар-отметкою дьявольской.
Услышав слова Василисы, царь замолчал и насупился. Виночерпий у стены переминался в тоске с ноги на ногу. Дьяк-писарь в дальнем краю царских палат, затаив дыхание, навострил уши. Кот высунулся из-под лавки и жалобно мявкнул. Лягушка залегла на бок и, приняв на пуфике вульгарную позу, подперла голову правой лапой.
– Вот тогда тебе и указ мой, – сказал царь Ивану и, вновь помолчав, продолжил, – собирай отряд и скачи к болоту тому Черному, найди того Козла аль живым, аль мертвым. И сюда привези. Тогда может и прощенье мое заслужишь.
– Царь-батюшка, вели выдать Ванюше сапоги-скороходы, шапку-невидимку и скатерть-самобранку, – попросила царица.
– Хрена с маком! А вот манду-самоблудку выдам, чтобы больше царский двор не позорил!
Скоро сказка сказывается, да не скоро государево дело делается. А энто дело и вовсе не сделалось. Отмахал Иван-царевич в поисках Козла пять тысяч знаков-столбов приснопамятных, но возвратился в Царьград в ночь рождественскую по государеву повелению, вымоленному слезами царицы-матушки. И вовремя возвратился. Родила лягушка в ночь то ли сына, то ли, как крапивные люди злословили, головастика. Но нет, родила обыкновенного мальчика. А уродился он уж и удаленький, уж и веселенький, уж и умненький, уж и грозненький.
И обернулась лягушка при родах вновь Красной Девицей, да так и осталась красавицей. А крапивные языки царь-батюшка быстро поотрубал. И стали в народе звать царевну-лягушку душевно и попросту – Гадушка. А супруга ее и того проще – Иван Гадушкин или чуть иначе, в зависимости от говора древнерусского в местностях разных. А Козла царевич так и не сыскал. Хитрее всех Козел оказался. Мало того, стал он о царе тексты слагать. Тексты – озорные, греховные:
для власти – вздорные,
для критиков – спорные,
для народа – фольклорные.
***
Кошка
Основано на реальных событиях конца 1980-х годов
Эта кошка была по-особому подлой. Не той обычной равнодушной подлостью кошек по отношению к человеку, которой их наградил спьяну Господь на восьмой день Творения. А особенной изощренно-изящной подлостью, направленной именно на него. И сейчас, когда она обвила его лодыжку своим хвостом, мурчала и терлась головой по ноге, ничего хорошего это не предвещало.
– Чего тебе, отродье? – хмуро спросил Панкратов, пытаясь стряхнуть кошку с ноги, – жрать не дам.
– Грубый ты, – ответила кошка, – хам солдафонский.
Она отошла в сторону, присела в позу богини Баст и уставилась на Панкратова своими неподвижными подло-сделанными глазами.
Панкратов внезапно вспомнил, как они познакомились три года назад. Тогда в семь утра он собирался уже идти на работу, но в дверь забарабанила с криком соседка. Он открыл.
– Валера, слушай, помоги.
– Не сейчас, на работу спешу.
– Пять минут, пойдем во двор, сам увидишь.
Раннее летнее солнце уже растопило верхушки деревьев. Природа позитивно фонила ожиданием праздника и свежим запахом пробуждённого дня. Красоту июльского утра портило только одно – злобное глухое урчание обезумевшей кошки, переходящее в омерзительный визг. На волейбольной площадке в сетке, которую после вчерашней игры сняли, да так и бросили лежать на земле, запуталась кошка. Она умудрилась стянуть полсетки подле себя, замоталась в этом коконе и оттого царапала землю и билась в злобной истерике.
– Однако, улов, – озадаченно произнес Панкратов.
Он подошел поближе. Из грязного сеточного клубка на него с лютой ненавистью уставился глаз.
– Ладно, придержите сетку вот здесь, – обернулся Панкратов к соседке, – попробуем бедняге помочь.
Вместо пяти минут он провозился пятнадцать, распутывая клубок. Результатом освобождения кошки из плена стали не только в кровь исцарапанные руки, но и восемь шикарных глубоких царапин на левой щеке. Кошка, вырвавшись на свободу, на мгновенье застыла, сверкнула на Панкратова злобным взглядом, что-то прошипела и стремглав рванула в подвал.
– Вот сука, – не удержался Панкратов, почувствовав как кровь стекает по щеке и размазав ее еще больше.
Соседка наконец вышла из ступора, запричитала и увела его к себе домой замыть и унять кровь. На работу он все же пошел.
На утреннем совещании начальник отдела был на удивление краток и по-быстрому всех отпустил, кроме Панкратова. Затем полковник, глядя на его исцарапанное лицо и руки, которые Панкратов пытался спрятать под стол, опять завел свою любимую волынку о том, что не надо шляться возле здания женской общаги сталепрокатного завода. А если уж попался к горячим сталепрокатным бабам, то лучше сразу соглашаться на все их условия. А то, видишь ли, бывали случаи, когда и по две недели офицера найти не могли. А он там в общаге СПЗ, ленточкой в причинном месте перевязанный и к кровати привязанный, за всех козлов-мужиков отдувается. Да, бывали случаи, бывали.
Эту историю Панкратов слышал уже не единожды в пересказах сослуживцев со всеми душераздирающими срамными деталями. И обычно эта история всегда рассказывалась полканом-начальником в преддверии разного рода намечавшихся сабантуев или после залётов и служила издевательским напоминанием о несостоятельности подчиненных.
– Не шлялся я возле женской общаги, – не выдержал Панкратов, – я вообще в том районе сто лет не появлялся.
Полковник еще раз изучающе посмотрел на разбухшие пакратовские царапины, обильно замазанные йодом.
– Дело твое, надеюсь, это не служебные разборки.
– Ну и рожа у тебя, Валера, – напоследок с удрученно жегловской интонацией сказал полковник, – ладно, иди работай.
Вечером, возвращаясь домой, Панкратов во дворе вновь встретил бесхозную кошку. Она смирно сидела у ног соседки и уплетала остатки сайры из банки. Он прошел мимо, еле сдержавшись, чтобы не дать ей пинка. И соседке заодно тоже. Однако он не заметил, как кошка направилась следом за ним и, бесшумно поднявшись на второй этаж, запомнила его адрес. С тех пор кошка стала гадить исключительно перед дверью его квартиры.
«Собаку заведу, овчарку», – мелькнула тоскливая мысль. Панкратов поморщился, вспоминая события трехлетней давности и понимая, что с его командировками – завести собаку дело почти нереальное.
– Когда у двери гадить перестанешь? – спросил он у кошки.
– Вот проблему нашел. Манит меня к тебе. Потому и веду себя так, внимания добиваюсь. Кстати, когда ты в командировке, то чистоту блюду. Потому как жду твоего возвращения с нетерпением. Но если договоримся, то обещаю не гадить.
«Вот сволочь, еще и издевается», – подумал Панкратов.
– Так чего надо?
– Дай валерьянки, – невинно промурлыкала кошка, изящно перебирая лапками.
– Экстракт хрена тебе, а не валерьянки! – оживился Панкратов.
– Прошлый раз дал, но ты так нажралась, что до трех ночи про меня матерные частушки на балконе орала. Забыла?
– И че? – ответило отродье невинно-подленьким тоном, – че? Обиделся что ли? Это ж я любя.
– Не обиделся. Меня дома не было.
– Выходит зря я ради тебя надрывалась. Ладно, хоть соседи послушали.
– Тоже мимо. Не понимают они твоего диалекта, – сказал Панкратов.
– А про частушки сам догадался? Ушлый ты, капитан. Даму угостишь за страдания?!
– Запись есть. Валерьянки не дам.
– Тогда все узнают про Люську из 37-й квартиры, к которой ты перепихнуться бегаешь, – томно вздохнула кошка.
– Вот уязвила, так уязвила, – он усмехнулся, – нашла чем испугать енота – речкой.
– Люська-то вчера в кожвендиспансере была. Положительный результат у нее, тест сдавала на наличие ВИЧ. Слыхал о таком? – отвернув голову вбок и зевнув, произнесла кошка, наслаждаясь произведенным эффектом.
В яйцах у Панкратова противно заныло. Он вспомнил, как позавчера Людмила ему позвонила. И предупредила, чтобы не приходил, типа простудилась на сквозняке, температурит.
– Врешь.
– Информация верняк. Сама у открытого окна сидела. Слышала, как доктор Люську иммуноферментным анализом приложил.
– А точный диагноз какой?
– Валерьянки дай, скажу.
– Говори, тогда дам.
– Сходи в кожвен, проверься, – ухмыльнулась кошка, – и заодно бате-командиру не забудь доложить.
– Вот тварь, – неизвестно про кого сказал Панкратов и полез в шкаф за припрятанной валерьянкой.
Плотно закрыв тяжелую дверь массивного шкафа, он налил лужицу капель в деревянную подставку от давно канувшего в лету цветочного горшка.
– На, но прежде чем ужрешься, давай говори.
– Да че ты жмешься-то? Наливай полней, – нервным сопрано ответила кошка.
Панкратов добавил еще. Кошка выхватила у него подставку из рук и метнулась к балкону. Ловко перемахнула на соседскую лоджию. И там, шурша языком по деревяшке, моментально предалась своему наркотическому угару.
– Ты слово-то держишь? – крикнул ей Панкратов.
– Не ссы, капитан. Насморк у Люськи, ОРЗ подхватила, – осклабилась кошка.
– Скотина неблагодарная, – сказал Панкратов и выдохнул. В яйцах у него отпустило.
Кошка, слизав все капли валерьянки, еще долгое время продолжала шоркать языком по доске. Затем остановилась и, приподняв голову, взглянула сквозь капитана. Язык у нее распух и свешивался вбок, глаза блуждали по неровным орбитам.
«Неслабо ее торкнуло», – подумал Панкратов. Хотел сказать вслух, но осекся.
– Слюшай, я тибе адын умный вэщчь скажу, ты только не абыжайся, – голосом Фрунзика Мкртычана из "Мимино" вдруг произнесла кошка.
– В 91-ом году твой Союз развалится. Появится интернет. Жизнь людей сильно изменится и никогда уже не будет прежней, – продолжила она говорить уже другим, каким-то неживым голосом.
