Валентин Юрьевич Катасонов
Достоевский о науке, капитализме и последних временах

Полуинтеллигенты Достоевского

Если применить понятие «полуинтеллигента» в определении Ильина к романам Достоевского, то, наверное, половину их героев можно отнести к разряду полуинтеллигентов. Многие исследователи творчества Достоевского обращают внимание на то, что основные герои романов писателя имеют свои «теории». Например, Раскольников из «Преступления и наказания», Лебедев и Ипполит из «Идиота», Аркадий Долгорукий из «Подростка», Шигалев из «Бесов», Иван Карамазов из «Братьев Карамазовых» и другие. «Теории» эти, как правило, не придуманы самими героями, не «высосаны из пальца». Чаще всего, они заимствованные, причем первоисточниками оказываются теории, которые были созданы в Европе. Сами герои неоднократно в своих разговорах упоминают имена этих «авторитетов»: Фурье, Вольтера, Руссо, Платона, Мальтуса, Милля и других. Есть основания полагать, что лишь немногие из героев Достоевского действительно серьезно изучали работы «авторитетов». Чаще всего идеи «авторитетов» воспринимались из газет, журналов, переводных романов и особенно из разговоров с более информированными людьми. Таким образом, этих «идейных» героев можно записать в разряд полуинтеллигентов. В их головах собраны обрывки разных теорий и учений (почти исключительно тех, что пришли в Россию из Европы). Но все это не переваренная умом мешанина.

Полуинтеллигентов много и среди не самых главных героев. Так, например, все основные герои «Бесов» из группы заговорщиков вполне могут претендовать на звание полуинтеллигентов: Петр Верховенский, Шигалев, Виргинский, Липутин, Лямшин, Толкаченко, Кириллов.

Так, главным идеологом и «умственно подготовленным» членом группы заговорщиков считается Шигалев. Достоевский рисует портрет этого героя, который выглядит карикатурно. Петр Верховенский с восторгом говорит Николаю Верховенскому: «Шигалев гениальный человек! Знаете ли, что это гений вроде Фурье; но смелее Фурье, но сильнее Фурье; я им займусь. Он выдумал „равенство"!»

И вот на заседании «У наших» (заговорщиков) Шигалев собирается читать «толстую и чрезвычайно мелко исписанную тетрадь». Он создатель новой системы «устройства мира» – шигалевщины. Вот заявление Шигалева перед собранием: «Я хотел изложить собранию мою книгу по возможности в сокращенном виде; но вижу, что потребуется еще прибавить множество изустных разъяснений, а потому все изложение потребует по крайней мере десяти вечеров, по числу глав моей книги. (Послышался смех.) Кроме того, объявляю заранее, что система моя не окончена. (Смех опять.) Я запутался в собственных данных, и мое заключение в прямом противоречии с первоначальной идеей, из которой я выхожу. Выходя из безграничной свободы, я заключаю безграничным деспотизмом. Прибавлю, однако ж, что, кроме моего разрешения общественной формулы, не может быть никакого».

Шигалев в своем докладе предлагает для построения рая на земле разделение человечества на две неравные части. Одна десятая доля получает свободу личности и безграничное право над остальными девятью десятыми. Естественно, что первая часть – образованные граждане, приобщенные к науке; остальные – темная масса. Слушатели в недоумении: что же это за рай, если в нем будут такое вопиющее неравенство и несправедливость? Действительно, Шигалев приходит к неожиданному для него и слушателей выводу о «безграничном деспотизме». Но тут выход из этого противоречий предлагает один из «бесов» Лямшин: «А я бы вместо рая… взял бы этих девять десятых человечества, если уж некуда с ними деваться, и взорвал их на воздух, а оставил бы только кучку людей образованных, которые и начали бы жить-поживать по-ученому»^[11]. Естественно, Лямшин исходит из того, что в оставшуюся кучку людей войдет и он как «образованный». Все «бесы» из подпольной группы считают себя «образованными»!

Петр Верховенский, самый главный «бес» романа, полагает, что, когда они («бесы») захватят власть и установят диктатуру, то им надо будет в самом срочном порядке понижать образовательный уровень народа, всех выровнять по нижней планке. Ибо образованный народ опасен для власти: «Не надо образования, довольно науки! И без науки хватит материалу на тысячу лет, но надо устроиться послушанию. Жажда образования есть уже жажда аристократическая… мы всякого гения потушим в младенчестве. Все к одному знаменателю, полное равенство!»

Некоторые из героев, «заряженных» идеями европейских «авторитетов», при любом удобном случае начинают «просвещать» окружающих и порой напоминают не вполне здоровых на голову людей. Примером такого героя может служить Ипполит из романа «Идиот». Впрочем, Ипполит еще очень молод, ему лет 17, ему простительно. Но вот герой из романа «Преступление и наказание» Андрей Семенович Лебезятников постарше, чем Ипполит. Он очень любит рассуждать о науке, политике и правильном социальном устройстве. Систематических знаний не имеет, всего нахватался по верхам. В квартире, где проживает Лебезятников, к нему подселяется Лужин. И Андрей Семенович начинает с упоением пересказывать своему новому соседу учение Фурье и теорию Дарвина. Достоевский представляет этого героя в карикатурном виде. Про Лебезятникова можно сказать: «Слышал звон, да не знает, где он».

Есть категория героев, которые не погружаются в суть идей, а просто демонстрируют перед окружающими свой «интеллект». Тут невольно вспоминается коронная фраза из водевиля А. П. Чехова «Свадьба»: «Они хочут свою образованность показать и всегда говорят о непонятном». Диагноз вполне применимый к некоторым героям Достоевского. К таким, например, можно отнести напыщенного и довольного собой писателя Кармазинова из романа «Бесы».

Целый ряд героев использует разные теории для оправдания своих не очень нравственных (или даже совсем безнравственных) поступков. Например, Петр Петрович Лужин из романа «Преступление и наказание». Лужин – человек очень жадный, нацеленный на богатство, прагматичный и беспринципный. Конечно, Петр Петрович книг не читает, но стремится выглядеть «современным», «прогрессивным», «просвещенным». «Передовые» идеи эти он заимствует «через уши» от других (может быть, отчасти и от Лебезятникова, с котором соседствует в одной квартире). В разговоре с Разумихиным Лужин демонстрирует свои «прогрессивные» взгляды. Он приветствует начавшееся в последние годы распространение в русском обществе идей европейской науки, которые, по его мнению, постепенно освобождают молодежь от «предрассудков» традиционной культуры: «По моему же личному взгляду, если хотите, даже нечто и сделано: распространены новые, полезные мысли, распространены некоторые новые, полезные сочинения, вместо прежних мечтательных и романических; литература принимает более зрелый оттенок; искоренено и осмеяно много вредных предубеждений… Одним словом, мы безвозвратно отрезали себя от прошедшего, а это, по-моему, уж дело-с.»

И в оправдание своего прагматичного поведения проповедует теорию разумного эгоизма: «Наука же говорит: возлюби, прежде всех, одного себя, ибо все на свете на личном интересе основано». Идея эта пришла в Россию из Европы, она заимствована у английского экономиста и философа Иеремии Бентама (1748–1832) и последователя Бентама – Джона Стюарта Милля (1806–1873)^[12].

Что касается людей, которые профессионально занимаются наукой, то большинство из них также слепы и глухи к вопросам духовным. Вот, например, в романе «Идиот» князь Мышкин беседует с Рогожиным. И рассказывает ему историю своего случайного общения с одним «настоящим ученым»: «Утром ехал по одной новой железной дороге и часа четыре с одним С-м в вагоне проговорил, тут же и познакомился. Я еще прежде о нем много слыхивал, и между прочим, как об атеисте. Он человек действительно очень ученый, и я обрадовался, что с настоящим ученым буду говорить. Сверх того, он на редкость хорошо воспитанный человек, так что со мной говорил совершенно как с ровным себе, по познаниям и по понятиям. В Бога он не верует. Одно только меня поразило: что он вовсе как будто не про то говорил, во все время, и потому именно поразило, что и прежде, сколько я ни встречался с неверующими и сколько ни читал таких книг, все мне казалось, что и говорят они, и в книгах пишут совсем будто не про то, хотя с виду и кажется, что про то. Я это ему тогда же и высказал, но, должно быть, неясно, или не умел выразить, потому что он ничего не понял…» Подобные «ученые» также с полным основанием могут быть отнесены к полуинтеллигентам.

В целом ряде произведений Достоевского герои рассуждают по поводу того, что наука в конце концов сумеет снять с человека ответственность за его поступки. Мол, поведение человека не определяется его свободной волей, а детерминировано «объективными причинами». Просто человечество еще не научилось выявлять в полной мере эти самые «объективные причины» и просчитывать их влияние на поступки каждого человека. Этакая «социальная механика», в рамках которой человек воспринимается как некий «атом» с заданной траекторией движения. Задача науки – вычислить эту траекторию. Тогда у человека будет, образно выражаясь, научно обоснованное алиби». Если, скажем, человек кого-то ограбил или даже убил, то это не вина человека, а результат действия «объективных причин». Рано или поздно наука, по мнению некоторых героев Достоевского, должна до всего докопаться, выступить бесстрастным адвокатом человека и в конечном счете объявить мораль и нравственность «анахронизмом», следствием недостаточной развитости науки. Ярким примером героя, рассуждающего в подобном ключе рационализма и детерминизма, можно назвать вымышленного Достоевским автора «Записок из подполья». Вот фрагмент рассуждений этого героя: «…сама наука научит человека (хоть это уж и роскошь, по-моему), что ни воли, ни каприза на самом-то деле у него и нет, да и никогда не бывало, а что он сам не более, как нечто вроде фортепианной клавиши или органного штифтика; и что сверх того – на свете есть еще законы природы; так что все, что он ни делает, делается вовсе не по его хотенью, а само собою, по законам природы. Следственно, эти законы природы стоит только открыть, и уж за поступки свои человек отвечать не будет, и жить ему будет чрезвычайно легко. Все поступки человеческие, само собою, будут расчислены тогда по этим законам, математически, вроде таблицы логарифмов, до 100 000-й доли и занесены в календарь; или, еще лучше, появятся некоторые благонамеренные издания, вроде теперешних энциклопедических лексиконов, в которых все будет так точно исчислено и обозначено, что на свете уже не будет более ни поступков, ни приключений».

Наука не может заменить Бога

В «Дневнике писателя» Достоевский продолжает развивать мысль, что наука не может различать добро и зло, что претензии ее на то, что она может заместить Бога, являющегося «компасом» в мире добра и зла, есть шарлатанство и духовная слепота: «Наука не в силах решить проблему личности. Она атомизирует личность, сводит ее до безличного; она неспособна быть созидательной силой личности. Она не в состоянии также решить общественные проблемы, ей недостает творческой сущности, динамиса. Поэтому в качестве созидательной силы не может выступать ни личная, ни общественная научная нравственность. Законы духа человеческого науке не известны; не известен ей и корень зла»^[13]. Еще: «Наука станет бессмысленной, если пожелает стать смыслом жизни человеческой, его этикой и верой. Последнее слово такой науки есть самоубийство…»^[14]

О том, что наука призвана заменить этику, рассуждает и Великий инквизитор в романе «Братья Карамазовы»: «Знаешь ли Ты, – говорит инквизитор своему Христу, – что пройдут века и человечество провозгласит устами своей премудрости и науки, что преступления нет, а стало быть, нет и греха, а есть лишь только голодные». «„Накорми, тогда и спрашивай с них добродетели!" – вот что напишут на знамени, которое воздвигнут против Тебя и которым разрушится храм Твой», – заключает свою мысль инквизитор.

Итак, наука, по инквизитору, с одной стороны, оправдает дурные поступки людей отсутствием «хлеба» (т. е. внешними условиями жизни). С другой стороны, она способна обеспечить их этим самым «хлебом» (устроить комфортные условия жизни). И тогда дурные поступки людей исчезнут сами собой. Нетрудно вспомнить, что в советское время, когда в вузах преподавался так называемый «исторический материализм», молодежи внушали, что надо изменить «экономический базис» общества – перейти от капитализма с частной формой собственности на средства производства к социализму с общественной формой собственности, и тогда все встанет на свои места. Люди будут сыты, люди будут счастливы, а, следовательно, станут образцово-показательными. А если кто-то допустит какой-то асоциальный поступок, то это будет исключением, которое лишь подтвердит общее правило: сытый человек не может поступать дурно. А самое главное – наука позволит создать такой общественный порядок, при котором Бог людям не понадобится. Они отвергнут Христа.

Позволю себе отступление от произведения Достоевского, сделав экскурс в наше недалекое прошлое. Безумную идеологию Великого инквизитора пытались воплотить в жизнь в Советском Союзе. Я прекрасно помню XXII съезд КПСС (осень 1961 года), на котором в торжественной обстановке была принята третья программа партии. Эта программа предусматривала построение коммунизма и обещала, что уже в 1980 году люди окажутся в «светлом коммунистическом будущем». Было обещано, что будет достаточно «хлеба» и все будут «накормлены». Для достижения коммунизма были определены три следующие задачи: 1) в области экономической – построить материально-техническую базу коммунизма (т. е. выйти на первое место в мире по производству продукции на душу населения; достигнуть наивысшей в мире производительности труда; обеспечить самый высокий в мире жизненный уровень народа); 2) в области социально-политической – перейти к коммунистическому самоуправлению и бесклассовому обществу; 3) в области духовно-идеологической – воспитать нового, всесторонне развитого человека.

Я прекрасно помню те два десятилетия между 1961 и 1980 годами. Все было брошено на решение первой, экономической задачи. Основные надежды возлагались на научно-технический прогресс, который позволит создать качественно новые производительные силы.

Что касается третьей задачи, то о ней не часто вспоминали. Толком никто не понимал, что значит «новый, всесторонне развитый человек». Третья задача решалась по «остаточному принципу». Не только в силу слабого ее понимания партийно-государственным руководством страны, но и потому, что партийные идеологи наивно полагали: «новый человек» сам возникнет чудесным образом на базе новых производительных сил. Главное – «накормить» человека, и он станет «новым», «всесторонне развитым», «нравственным». Понятно, что разработчики и исполнители третьей программы партии были далеки от понимания того, что хотел сказать Достоевский в «Великом инквизиторе» (впрочем, скорее всего, они просто не были знакомы с этим произведением писателя, который в СССР квалифицировался как «реакционный»). Понятное дело, что коммунизм так и не появился. А что касается человека, то за прошедшие почти шесть десятилетий с момента принятия той «коммунистической» программы он действительно стал «новым». В том смысле, что он еще больше одичал, находясь в токсичной атмосфере материализма – сначала социалистического, а позднее капиталистического.

Анализируя философию Достоевского, известный сербский православный мыслитель преподобный Иустин (Попович) обращает внимание на то, что человек осознанно или неосознанно пытается с помощью науки избавить себя от той свободы, которая ему становится невыносимой. Наука должна избавить человека от мук совести, постоянной головоломки различения добра и зла. Именно так смотрят на науку некоторые герои романов Федора Михайловича: «Причина всех несчастий и страданий заключается в свободе, с которой человек рождается. Психологически вполне оправданно видеть в свободе человеческой личности причину всех несчастий и страданий. На самом деле современная наука представляет систематически организованное восстание против свободы, против той наиболее роковой привилегии, которую имеет человек. Сводя всю многообразную жизнь существ, твари к необходимости, наука подводит под нее и самого человека, чтобы избежать мук в связи с решением кошмарной проблемы свободы. Тем самым она опосредованно бунтует против таким образом устроенного человека: реальность свободы в мире необходимости невозможна; а если и возможна, то настолько ужасна, что ее следует уничтожить и объявить ненужной. Это наука и делает: необходимость управляет всем механизмом мира, а человек является деталью этого механизма»^[15].

А если в мире царит необходимость и только необходимость, то тогда остается сделать еще один шаг и признать: «свобода немыслима и не нужна, необходимость – все и вся. Выраженное этической терминологией это звучит: нет преступления, нет греха, зло является необходимостью. А если так, то современная наука представляет не что иное, как непрестанное утверждение, что вся жизнь является неоправданным и невыносимым ужасом, абсолютно неоправданным, ибо все происходит по необходимости. В таком случае научный оптимизм – абсолютная невозможность»^[16]. Нам уже несколько веков твердят о том, что наука и техника несут спасение и освобождение человечеству, а вот герои романов Достоевского и сам Федор Михайлович в «Дневнике писателя» развенчивают ставший уже к середине XIX века привычным «научный оптимизм».

Не надо, конечно, думать, что Федор Михайлович был уж совсем одинок в своем скептицизме по поводу общепринятых в «образованном» обществе упований на науку. Было на Руси немало православных людей, которые прекрасно понимали, что ни один народ (и уж тем более русский) не сумеет устроиться на началах науки и разума. Устраиваться люди должны на началах веры в Бога, соблюдении Его заповедей и уповании на Его промысл о человеке.

Святитель Игнатий (Брянчанинов) подтверждает слова Шатова

В качестве примера такой позиции позволю привести высказывание святителя Игнатия (Брянчанинова):

«Человек, лишившись падением своим Божественного Света – Святаго Духа, должен был довольствоваться своим собственным, скудным светом – разумом. Но этот естественный свет привел весьма немногих человеков к познанию истинного Бога: он устремился наиболее к доставлению всевозможных удобств для земной жизни, изобрел различные науки и искусства, которые точно способствовали и способствуют к умножению и развитию этих вещественных удобств, но вместе способствуют и к сильнейшему развитию греховной жизни, к запечатлению и утверждению падения украшением падения многоразличными призраками благосостояния и торжества. Науки человеческие, будучи плодом падения, удовлетворяя человека, представляя ему Божию благодать и Самого Бога ненужными, хуля, отвергая, уничижая Свята-го Духа, соделались сильнейшим орудием и средством греха и диавола для поддержания и укрепления падения. Свет человеков соединился со светом демонов и образовал человеческую ученость (премудрость), враждебную Богу, растлевающую человека диаволоподобною гордынею (1 Кор. 3:17–18). Объятый недугом учености, мудрец мира сего подчиняет все своему разуму и служит сам для себя кумиром, осуществляя собою предложение сатаны: будете яко бози, ведяще доброе и лукавое. Ученость, предоставленная самой себе, есть самообольщение, есть бесовский обман, есть знание, преисполненное лжи и поставляющее в ложное отношение ученого и к себе, и ко всему. Ученость есть мерзость и безумие пред Богом; она – беснование. Слепоту свою она провозглашает удовлетворительнейшим ведением и видением, и таким образом соделывает слепоту неисцельною, а хранимое ею падение неотъемлемым достоянием злосчастного книжника и фарисея (Ин. 9:41). Мудрование плотское – вражда на Бога: закону бо Божию не покоряется, ниже бо может. Мудрование плотское – смерть (Рим. 8:7–6). Святый Дух заповедует отвержение мудрости земной для того, кто хочет приступить к Богу и соделаться причастником духовной мудрости (1 Кор. 3:18). Апостол Павел замечает, что немногие из ученых приняли веру христианскую (1 Кор. 1:26); напротив того, для этих мнимых и напыщенных мудрецов показалась безумием духовная мудрость, всеобильно и всесовершенно заключающаяся во Христе (1 Кор. 1:23). Философы и художники были величайшими поборниками идолопоклонства и врагами истинного Богопознания. По водворении веры христианской в мире ученость родила бесчисленные ереси и ими старалась ниспровергнуть Святую Веру. Величайшее злодеяние – убийство Богочеловека – совершено учеными во имя мудрости их и во имя закона их (Ин. 11:49–50). В наше время ученость возвращает язычников, принявших христианство, к язычеству и, отвергая христианство, вводит снова идолопоклонство и служение сатане, изменив формы для удобнейшего обольщения человечества. Редкий, весьма редкий книжник научается Царствию Небесному и износит новое учение Духа пред общество собратий своих, облекая это учение в ветхие рубища учености человеческой для того, чтоб оно было удобнее принято любящими более ветхое, нежели новое (Мф. 13:52; Лк. 5:39)»^[17].

Итак, из приведенного отрывка можно резюмировать: 1) науки – плод падения человеческого; 2) науки превращаются в сильнейшее орудие дьявола, направленное на вовлечение человека в сети греха, способствуют дальнейшему его падению; 3) ученая премудрость растлевает человека гордынею; 4) объятый недугом учености, «мудрец» сам себе становится кумиром и даже богом; 5) ученость есть мерзость пред Богом, беснование; 6) ученость родила бесчисленные ереси и ими старалась ниспровергнуть христианскую веру в мире; 7) научная ученость становится современной формой идолопоклонства, удобнейшей для обольщения человечества; 8) редкий носитель учености человеческой принимает учение Духа и передает его другим.

Как видим, откровения святителя Игнатия (Брянчанинова) относительно человеческой учености и науки еще более жесткие и шокирующие, чем у Достоевского и героев его романов. И Достоевский, и святитель Игнатий, и многие другие русские православные мыслители понимали, что «научный оптимизм» – ловушка, в которую враг рода человеческого заманивал Святую Русь.