Вадим Панджариди
Бефстроганов по-губернаторски

Прошу к столу

Уже сидя в машине, Мирослава, посмотрев на букет, неожиданно сказала:

– Поехали к вам, Бэзл.

– У вас же дочь.

– И собака. Сначала заедем ко мне, я переоденусь и дам указания.

– Как скажете. Вы где живете?

Мирослава назвала адрес.

– Понятно.

– Надеюсь, Василий, у вас найдется кофе?

– И кофе, и коньяк, и конфеты, и фрукты.

– А «Чикагская рапсодия»?

– И «Чикагская рапсодия» тоже. Вам она понравилась?

– Интересная музыка.

Через десять минут «тойота» подкатила к ее дому в тихом центре Прикамска, недалеко от тенистого сквера с большим фонтаном посередине. Сейчас в нем была установлена елка, а вместо брызг – разноцветные гирлянды.

– Подождите несколько минут. Я скоро.

Мирослава открыла дверь машины и направилась к подъезду. В квартире ее встретили дочь Иринка и верная хаска Синтия.

– Мама, ты, что ли, хахаля себе нашла? – язвительно спросила дочь.

– Не говори глупостей, – ответила Мирослава.

– Чё, я не вижу, что ли? А цветы откуда?

– Это коллега подарил, из нашей редакции. Мы друзья.

– Да ладно. Чё врать-то? – И, увидев, как мать переодевается в нормальную, то есть повседневную, удобную и практичную одежду, спросила: – Когда домой ждать-то?

Иришка в свои тринадцать лет была очень понятливой.

– Я позвоню. Так, котлеты на сковородке, картошка в холодильнике. Пожаришь сама.

– Щас. От голода в рахита превращусь. Завтра не узнаешь.

– Все, я поехала. Не скучай.

– Разберемся.

– Не забудь завтра утром Синтию вывести погулять.

– Через пять минут не знаю, что будет, а ты говоришь – завтра.

– Да, и розы поставь в воду.

– Не учи ученую, – буркнула Ирен.

Мирослава поцеловала дочь и вышла в подъезд.

«Господи, что я делаю?» – сказала она себе, выходя во Двор.

Когда они вошли в квартиру Василия, он, не успев даже включить свет, сказал в темноту:

– Ваня, куси!

– Ой, кто это? – не поняла Мирослава.

И увидела сидевшую на полу пушистую кошку.

– Это Ванесса Мэй. Рекс шотландский, длинношерстный, средней пушистости, отряд млекопитающих, подотряд хищников, семейство кошачьих. Откликается на Ванессу, Ваню, Ваньку, Ванюшку, а также на обжору, хищницу и сволочь шотландскую, – ответил Бэзл. – Ванька, куси, чужая.

Мирослава одернула ноги. Но Ванесса даже не думала кусаться.

– Вы так любите музыку, что даже кошку назвали музыкальным именем?

– Она просто на нее очень похожа. Вам не кажется?

– Красивая кошечка.

– Ваня, куси.

Но шотландская сволочь вновь никак не среагировала на команду. И это совсем не значит, что Ванесса была глухой. Просто иногда меньшие братья бывают умнее своих хозяев.

Мирослава погладила Ванессу.

– А когда вы уезжаете, с кем ее оставляете?

– Отвожу ее родителям. Потом забираю обратно. Так и живем вдвоем, коротая вместе длинные и скучные холостяцкие дни.

– На квартиру холостяка что-то не очень похоже, – сказала Мирослава, оглядываясь.

– Порядок в доме – порядок в голове. Точнее – наоборот, – уточнил Бэзл.

Квартира Василия действительно напоминала музей. Чего здесь только не было.

– Откуда у вас все это?

– Я же не только по кабакам шарахаюсь. По миру еще путешествую, когда не на вахте.

– А картины вы сами пишете? – спросила Мирослава, разглядывая развешанный по стенам вернисаж и прочую белиберду.

– Это подарки.

– Благодарных слушателей или ваших любовниц?

– И их тоже.

– В этом году я свою дочь отдала в художку. Ей очень нравится.

– У нее фамилия не Берта Моризо?

– Нет. Ваше ерничество здесь неуместно. Ее зовут Ирина Ромадина. Вы еще о ней услышите. А я море люблю. Маяки. От них светло, они указывают путь, единственно правильный. Это то, чего многим из нас не хватает в жизни.

– Что будем пить?

– Все, что вы предложите.

– Кстати, вы еще раз хотели «Чикагскую рапсодию» послушать?

– Я, если честно, только «Богемскую» знаю. Ее Фредди Меркьюри поет.

– Пел. А «Чикагскую» играем мы. Я тут с месяц назад старую пластинку купил в антикварном магазине. Фирменную. Была такая знаменитая фирма грамзаписи «Хиз мастере войс», ее давно уже нет. Вот. – Он показал Мирославе черную пластинку с выцветшим от времени лейблом.

На лейбле стерся текст, и понять, что это такое и кому принадлежит авторство, было невозможно. Из названия музыки, хоть и с трудом, прочитать было можно только слово «рапсодия» на английском языке.

Но похоже, что это была никакая не классическая рапсодия, а часть то ли какой-то симфонии, то ли оперы. Нечто среднее между грустным блюзом, горячим фокстротом и изворотливым танго.

Название придумал Бэзл, когда впервые услышал эту музыку. Ему почему-то в тот момент привиделся Чикаго 20-х годов, рассадник итальянской мафии: бандиты в надвинутых на глаза стетсонах и уличные перестрелки между ними. Он даже отчетливо представил себе, как одного из них закатали в бадью с цементом и в День святого Патрика бросили с дамбы в мутные воды озера Мичиган… Такая вот рапсодия.

Потом Мендельсоны разложили рапсодию на ноты, разбили на партии, выучили, и совсем недавно она стала визитной, если так можно сказать, карточкой их группы.

– Значит, вы вот это играете вот на этом? – спросила Мирослава, разглядывая диковинный деревянный граммофон со здоровенной металлической трубой.

– Да, справил вот недавно.

– Справляют только нужду.

– Вы очень остроумны, Мирослава.

– У вас научилась.

– Он современный, играет со всех музыкальных носителей. Но стилизован под старье. Винтаж, как пишут сейчас хреновые журналюги.

– Попрошу не обобщать.

– Так что вы хотите послушать?

– Вы же сказали – «Рапсодию».

Он поставил на проигрыватель древнюю скрипучую пластинку. Мирослава села в кресло-качалку.

– Я оставлю вас ненадолго. Пойду распоряжусь, чтобы подавали кофе.

Бэзл ушел на кухню, включил чайник, достал из холодильника фрукты, сыр камамбер, лимон. Вынул из шкафа бутылку коньяку. Начал молоть кофе на старой, под стать граммофону, кофемолке.

– Хорошая музыка, – сказала Мирослава, когда он вернулся, катя перед собой сервировочный столик. – Только грустная очень. Она о любви?

– Все произведения о любви. О любви к женщине, о любви к родине, о любви к близким, о любви к делу всей своей жизни.

– Вы философ.

– Это приходит с годами. Прошу к столу.

– Вы всех женщин таким способом соблазняете? – спросила наша героиня, глядя на столик, заставленный дежурным набором.

– Нет, только вас, – и тут же поправился: – только тебя…

С этими словами он обнял ее и поцеловал. Поцелуй был долгим, как затяжной прыжок десантника-парашютиста.

Парижское утро

– Мы все-таки будем «Рапсодию» слушать или… – спросила Мирослава, запутавшись, словно в зарослях камыша, в его объятьях.

– Любить и слушать.

Правда, заниматься любовью под рапсодию было не очень удобно. Старые пластинки с фокстротами и танго типа «Рио-Рита» или «Брызги шампанского» на граммофоне крутились всего минуты три, а акт любви длится гораздо дольше, если, конечно, отдаваться ему полностью. Не сачкуя.

Поэтому наши любовники ставили на проигрыватель более современные долгоиграющие раритеты, наиболее полно соответствующие ситуации. Минут на двадцать. И за этот, тоже в общем-то небольшой, отрезок времени как раз успевали сделать то, что и требовалось в конечном итоге – обменяться оргазмами. Причем по нескольку раз.

Утром «интеллигент паршивый» Базилио, когда Мирослава еще спала, принес ей в постель кофе, круассаны, сваренное в мешочек яйцо в специальной подставке.

– Что это? – спросила полусонная Мирослава, не веря своим глазам.

Кофе в постель ей не приносил никто и никогда.

– Это то, с чего начинается каждое утро каждого уважающего себя парижанина и парижанки. Представь себе, что ты в Париже. Что за окном не серое прикамское небо с фуфлообразной телевышкой, а гордый силуэт Эйфелевой башни, – понесло Василия к заоблачным высотам безудержной фантазии. – Вместо широкой Камы – легкий изгиб Сены-реки, на набережной которой импрессионисты пишут картины. Вдали маячат башни Версальского дворца, покои которого от гвардейцев кардинала охраняют д’Артаньян и три мушкетера. С колокольни собора Парижской Богоматери раздается звон, как признание в любви несчастного горбуна Квазимодо к прекрасной Эсмеральде. По кривым улочкам Монмартра иссиня-лысый злодей Фантомас убегает от комиссара Жюва и журналиста Фандора. А в Лувре тебе загадочно улыбается Мона Лиза.

Бэзл включил пластинку Шарля Азнавура. И голос великого шансонье будто подтвердил его слова.

– Ну как? – спросил Василий.

– Очень вкусно… и…

Она не успела договорить то, что хотела сказать, ибо опять инстинкт продолжения рода возымел верх над здравым рассудком.

– Это счастье – проснуться утром с любимой женщиной, – сказал Василий, отдышавшись.

– И с любимым мужчиной… Я не знаю, какой ты нефтяник. Но в постели буришь ты хорошо. – Она застенчиво засмеялась.

– Да ты что! – тоже засмеялся Бэзл.

– И любовью ты занимаешься лучше, чем играешь на своих барабанах, Ринго Старр ты мой прикамского разлива, – улыбнулась в свете раннего утра наша героиня.

– Я люблю тебя… – Василий поцеловал ее волосы, потом грудь и живот.

– С тобой безумно хорошо.

– Что будем делать?

– То же самое. Или тебе уже надоело?

– Мне? Ты что!

И вновь, уже в который раз за ночь, наши любовники превратили широкое ложе в райский уголок взаимных восторгов. Сдержать свой спусковой крючок на предохранителе было для Василия выше его сил. И вновь прозвучала скрипучая «Чикагская рапсодия фа мажор».

– У нас с тобой любовь с первого взгляда. Так получается? – спросила Мирослава, прижавшись к нему всем телом.

– Выходит. Тебе от этого плохо?

– Просто я никогда не думала, что это произойдет со мной.

– И я не думал, что это случится когда-нибудь в моей жизни.

– Давай снимем маленький дом где-нибудь на берегу озера. Будем лежать голыми под одеялом. Будем слушать «Рапсодию»…

– Я послезавтра уезжаю. На вахту. Труба зовет.

– Я провожу тебя.

– Не надо. Долгие проводы – лишние слезы.

– Я буду тебя ждать.

– Это долго. Целый месяц.

– Помнишь «“Юнону” и “Авось”»? Там Кончита ждала графа Резанова тридцать лет, чуть меньше, чем сейчас мне. Ему было сорок два, ей – всего шестнадцать. Они говорили на разных языках. Но это не мешало им любить друг друга. Их любовь и наша любовь – это как капризное эхо судьбы. Я буду тебе звонить. – Она поцеловала его. – Каждый день. Я буду знать, что где-то на краю земли есть человек, которого я жду и которого я люблю.

Часть 3

Сибирские морозы

Январь они кое-как протянули в тоске и в расставании. Василий укатил в свой Нижневартовск и Новый год встретил в поезде, когда тот пересекал границу Европы и Азии. Состав еще не успел отчалить от Прикамска, как он получил эсэмэску от нашей героини: “Hello! Are you going by train into Siberia’s frosts? Have a good trip”. В переводе это звучит так: «Привет! Ты мчишься на поезде в сибирские морозы? Доброго пути».

Мирослава же уехала в свой городок и беззаботно отметила самый главный праздник и последующие каникулы, дарованные президентом, в компании своих одноклассников, дочери и родителей.

Каждый день она писала ему эсэмэски по телефону. Эти короткие записки иногда говорят больше, чем длинный роман. В них нет ничего лишнего, в них больше откровенности и открытости, нежности и страсти, наконец, что самое главное, ожидания скорой встречи. Их хочется читать снова и снова.

«Люблю. Скучаю. Хочу тебя. Целую, – писала она. – Лежу с “Географом”, читаю, засыпаю. Спокойной ночи, милый. Люблю тебя. Целую». «Любимый, не могу уснуть. Хочу засыпать с тобой. Хороших тебе сновидений. Люблю. Целую». «Любимый, ночь прекрасна, и утро – тоже. Соскучилась. Целую».

А если Бэзл не отвечал по каким-то причинам, то следовали письма такого содержания: «Бэзл, ты вредный». И спустя какое-то время: «Любимый, я уже соскучилась. Ты очень полезный. Целую».

Или вот еще: «Любимый, нарушаешь традиции, где поцелуи на ночь и утром? Целую». «С “Географом” попрощалась, уже привыкнуть успела, как родной стал. Спокойной ночи. Целую…»

В первых числах февраля Мирослава встречала его на вокзале. Она вглядывалась в черную заснеженную даль, ожидая с нетерпением, что вот-вот сейчас загорится зеленый свет на семафоре и из-за поворота, горя прожектором, выедет поезд. Так, наверное, встречали жены своих мужей, вернувшихся с длинной и тяжелой войны.

– Ты возмужал, заматерел, – сказала она, увидев его, бородатого, в лукойловской аляске с мохнатым воротником, в лисьей ушанке, спускающегося из вагона на перрон. – На медведя похож. Тебя не узнать. Настоящий сибиряк, как Прохор Громов из «Угрюм-реки». Ты скучал?

– А ты как думаешь? Ты тоже истосковалась по мне? – Он грубо, по-сибирски, обнял ее, зажав в жарком поцелуе.

– А по письмам разве не видно? Так скучала, так скучала, что всю ночь во сне кончала, – шепнула она ему на ухо. – У меня даже сейчас трусы мокрые. У вас было холодно? – переменила она тему.

– Обычно. Я привык. Сибиряк не тот, кто не мерзнет, а тот, кто тепло одевается.

Они подъехали к дому Бэзла. Его машина стояла во дворе, засыпанная снегом, будто в сугробе.

– А когда ты уезжаешь, кто за машиной смотрит? – спросила Мирослава, припарковывая свой ярко-красный «хендай» рядом с черной машиной Бэзла.

– Есть тут у нас один мужик, татарин. Бывший мент. Он живет на втором этаже, его окна выходят во двор. Вот они, – указал Бэзл на дом. – Он на пенсии, пьет водку и смотрит в окно. Поэтому все про всех знает. Если что – звонит.

Я ему маленько приплачиваю за это. На водку, за хлопоты.

– Заниматься любовью подано, ваше сиятельство, – сказала она, повиснув на его шее, когда они поднялись в его квартиру.

Вся длинная ночь была в их распоряжении… Такого секса, как с этим «милым мальчуганом», у Василия не было никогда и ни с кем, несмотря на его огромный опыт по укладыванию дам. Но это было уже в прошлом.

А для Мирославы встречи с Бэзлом, кроме всего прочего, были еще и как отдушины от серых и постылых трудовых звездинских будней. Она ждала этих встреч, как ждет любовник молодой минуты верного свиданья…

– Что у вас там нового? – спросила она его на следующее утро за завтраком.

– Ничего особенного, нефть мы не нашли. Будем искать в другом месте, километра на полтора севернее, – ответил Бэзл, запивая черничный йогурт молоком и заедая бутербродом с сыром.

– А там связь будет?

– Будет, конечно. Так что можешь смело писать про мокрые трусы, – рассмеялся он.

– А чем вас там кормят по утрам?

– Все как обычно: молоко, каша, чай, кофе, сыр, яйца, масло, колбаса. Но дефлопе не подают. К сожалению.

– Чего? – не сразу поняла Мирослава. – Флопе чего?

– Есть такое мясное блюдо. Довелось однажды вкусить в заграничной командировке. Сто долларов стоит.

– А поварихи у вас там есть?

– Есть. И поварихи, и инженерши, и химички, и геодезистки, и врачихи.

– А проститутки легкого поведения?

– Дура.

– А ты медведя видел?

– Какого медведя?

– Царя зверей, хозяина тайги, символа России.

– Видел издалека. Один раз.

– Страшно?

– Он далеко был. А страшно зимой. Или когда медведица с медвежатами.

– А свободное время у вас там есть?

– Конечно, есть. Даже выходные бывают.

– А чем занимаетесь?

– Кто чем. Кто рыбачит, кто на охоту ходит, кто на лыжах катается, кто спит целый день.

– А ты?

– А вот у меня свободного времени нет. Пишу всякие отчеты, сметы, планы. Или музыку слушаю, книги читаю, фильмы смотрю. Или делаю все это одновременно.

Ну а дальше наши любовники, как оголтелые, стали встречаться раза три в неделю. А если было невмоготу, то чаще. Их жизнь вошла в то самое русло, какое происходит в подобных случаях между мужчиной и женщиной, которые жаждали друг друга всю жизнь и только сейчас неожиданно встретились.

Единственное, что слегка омрачало их встречи у Василия дома, – шум проезжающего транспорта за окнами, которому, казалось, не было ни конца ни края. Мирослава так и не смогла привыкнуть к этому. Ровно без пяти шесть утра по улице проезжал первый трамвай. Можно было даже часы проверять. А когда случался снегопад, то уборочная техника в виде бульдозеров, грейдеров и «КамАЗов» тарахтела под окнами не покладая рук чуть ли не всю ночь. А ей, усталой, так хотелось спать…

Они ходили в кино и в театр, в сауны и даже на баскетбольный матч. Тогда местная «Парма» ожидаемо продула московскому ЦСКА. Они ужинали в недорогих кафе, это не считая «Старого друга», где Василий продолжал лабать в сопровождении своих приятелей.

Подарки от Бэзла Мирослава если и принимала, то неохотно. Дело в том, что, оказавшись в Прикамске, она жила очень скромно: аренда квартиры, кредит за тачку, дочь-школьница, а это вечные траты непонятно на что. Короче, ее зарплаты хватало лишь на самое необходимое. Поэтому телодвижения Василия по приобретению различных побрякушек она считала лишней тратой денег, а походы в дорогие рестораны, как говорится, пресекала на корню. «Деньги, что ли, девать некуда?» – молча негодовала она.

Кроме того, Мирослава была девушкой гордой и независимой и подарки считала если не подачками, то каким-то актом снисхождения, унижающим ее девичье достоинство. Она верила, что времена подарков, настоящих подарков, которые идут от души, еще не наступили.

Ей как простой русской бабе хотелось простого человеческого счастья: надежного мужика, хорошей работы, уютной квартиры и, а это самое главное, чтобы с дочерью все было в порядке. Собственно, ради этого мы все и живем.

Козел

Так прошел февраль. В один из первых субботних мартовских дней, как раз накануне очередного отъезда Бэзла в Васюган, Мирослава по заданию своей редакции отправилась на офисной машине в Соликаменск, куда отбыл губернатор с проверкой строительства детской больницы и нового микрорайона «Татищев». Материал был заказным, отказаться было невозможно, причем он должен был выйти не только в «Звезде», но и на ТВ и в «Эхе» – в воскресных утренних и вечерних новостях. Кстати, за него Мирославе полагался тройной гонорар.

Рано утром, мчась в машине, она ради прикола хотела отправить Василию эсэмэску с поздравлением. Дело в том, что по православному календарю именины у Василия случаются чуть ли не каждую неделю. Но, просмотрев Интернет, она с сожалением и со смехом обнаружила, что вместо Василия именно в этот день родились Акакий, Агафья и Парамон. Надо же было кому-то имена такие придумывать. Так что – штанга. Поздравлю вечером, решила она.

Время краткосрочной командировки на север Прикамского края (два часа – туда, два – там и два – обратно) пролетело достаточно быстро. Похоже, что глава региона тоже спешил к кому-то на романтическое свидание.

К сожалению, у Мирославы сдох телефон, позвонить Василию она не могла. Но и Василий почему-то тоже не обременял себя напоминанием о своем существовании.

Когда машина с нашей счастливой от радости предстоящей встречи героиней въехала в город, она попросила водилу остановиться у дома Василия, а его дом располагался по пути в редакцию.

Во дворе стояла его «японка». Видно было, что к ней сегодня никто не подходил. В окне его квартиры на пятом этаже горел свет. Значит, он дома. Но она решила сначала метнуться в ближайший магазин, прикупить чего-нибудь к ужину при свечах, тем более что третьего дня была зарплата. Причем на этот раз без задержек.

В домофон Васильевой квартиры она звонить не стала, а ткнула пальцем в первую попавшуюся кнопку. На вопрос, кому это там приспичило, она представилась врачихой из бригады скорой помощи, приехавшей по вызову, но забывшей номер квартиры больного.

Войдя в парадную, она лихо, на одном дыхании, взбежала на пятый этаж и, переведя дух, два раза нажала на звонок.

Дверь открыл Бэзл.

– Это ты? – спросил удивленно и несколько растерянно.

– Ты не рад? – ответила Мирослава, переступая порог. – Раньше ты был более гостеприимным. Где поцелуй?

Но Бэзл никак не отреагировал на призыв.

– Что-то случилось? – Мирослава почувствовала неладное.

– Да нет, что ты…

Дверь из прихожей в гостиную была открыта. На диване сидела девушка в домашнем халате, ноги ее были голые. Перед диваном стоял сервировочный столик с дежурным набором Казановы.

Звучала музыка. Работал ящик. Короче, все как тогда, в первый раз, когда Мирослава впервые очутилась в этой квартире.

Надо было обладать очень большой фантазией, чтобы предположить, что Бэзл и Марианна, а это была именно она, занимались только обсуждением фа-мажорных достоинств «Чикагской рапсодии».

– А это кто? – спросила Мирослава, зло указав на девушку.

– Это Марианна. Риелтор. Мы квартиру продаем… Ищем покупателей… – запинаясь, ответил Бэзл.

Марианна, испуганно кивнув на приветствие, встала и резко выбежала в другую комнату, а это была спальня, закрыв за собой дверь.

– Под музыку? В моем халате? Ну-ну, весело продаете, как я посмотрю: коньяк, кофе, камамбер. Продали? – снова спросила Слава.

– Чего?

– Квартиру, спрашиваю, продали?

– А, нет еще… Ищем…

– Я заметила. Только не там ищешь, Васенька.

– Ты не подумай… Это совсем не то…

– Я и не думаю ничего. Мне и так все ясно.

– Да перестань ты, я серьезно говорю. Подожди.

– Пошел вон, видеть тебя не могу. – С этими словами она звонко звезданула ему по морде.

– Не подходи! Да не трогай ты меня, а то рожу твою поганую исцарапаю! – С этими словами она резко открыла входную дверь. – Скотина. Забудь меня. Не звони больше. Да пошел ты…

Когда дверь за ней с грохотом закрылась, Мирослава прислонилась лбом к стене, чтобы перевести дух. Затем губной помадой написала на двери «Козел!», как когда-то в проклятое царское время обманутые деревенские женихи мазали дегтем ворота своих неверных избранниц.

Потом достала из сумки флакон духов, которые недавно подарил ей Бэзл, и долбанула его об пол. А для верности еще с треском раздавила его каблуком. Во дворе она на заснеженном лобовом стекле его машины нацарапала пальцем «Урод!».

– Это кто был? – спросила Василия уже переодевшаяся в цивильное Марианна.

– Да так. Проехали, – махнул рукой он.

– Я что-то сделала не так?

– Ты сделала все, что могла.

– Мне, наверное, лучше уйти?

– Да. Иди.

– Я позвоню? – спросила она, одевшись.

– Да, конечно… – рассеянно ответил Василий.

Как только Марианна ушла, он сразу же позвонил Мирославе. Она была уже дома.

– Чё тебе надо, скотина?

– Это совсем не то, что ты подумала. Мы действительно занимались продажей квартиры.

– Это теперь так называется? «Рапсодию» вы слушали, фа мажор. Мажор-то хорошо работал? Как надо? Не подвел парня? А граммофон свой сраный вместе с «Чикагской рапсодией» засунь своей Марианне в пизду. Или себе в жопу! – горько прокричала она в телефон. – А я, как дура, верила тебе. Вот, думаю, наконец-то у меня появился настоящий мужик… на которого можно опереться… А ты… Тебя только секс со мной интересует, как и со всеми другими бабами. Все, забудь меня. Не звони больше. Скотина! И не приходи. Собаку натравлю.

– Мам, не расстраивайся, – сказала ей дочь Иришка, слышавшая весь ее эмоциональный, но очень искренний диалог.

– И ты туда же? – громко спросила зареванная Мирослава. – Пошли гулять, забирай Синтию.