В. П. Волк-Карачевский
Кинжал мести

6. Руководство к действию

В основе всякого заговора лежит желание двух людей. Их согласие – залог успеха.

А. Дюма.

Софья сразу же согласилась с Елизаветой, что не только обрадовало, но и польстило: она, Елизавета, тоже что-то уже понимает в жизни. «Улавливая» князя Ратмирского, Елизавете не приходило в голову спросить в чем-либо совета Софьи. В отношениях с князем требовался не ум, а совсем другое – женская, чуткая интуиция. А в деле семейного устройства Софья с ее умом оставалась для Елизаветы неоспоримым авторитетом.

Да, в сложившихся обстоятельствах нужно постараться сделать так, чтобы Катерина вышла за Аглаева. Лучшей партии для нее не предвидится, им и не нужно ничего иного: они так любят друг друга… А разве есть на свете что-либо важнее любви… Да, маменька против, но ее нужно переубедить…

Она, Софья, тоже откажется от своей четверти Надеждина в пользу Катерины, и от своих десяти тысяч в банке. То, что князь согласен с отказом Елизаветы от ее четверти в Надеждино, это хорошо. О ходатайстве за Аглаева по статской службе Елизавета поторопилась. Это нужно бы просить при удобном случае.

И потом князь совершенно прав. Он порекомендует Аркадия, а тот не справится с должностью, как тогда князю? И он, князь, подразумевал совсем не порядочность Аглаева, а его способности к службе, а это совсем разное. Аглаев порядочен, честен и добр, но в должности хорош не всякий честный и порядочный человек.

Что же касается десятитысячного банковского билета самой Елизаветы, то передавать его Катерине нет возможности. Почему? Ах, ну вообрази себе, какие предстоят траты! И венчание, и переезд в Трилесино. Это Катерине можно венчаться в простом платье и запросто войти в дом Аглаева – они ровня. Елизавете же нужно стараться во всем не уронить себя.

Да, она почти бесприданница. Князь не получит за ней ни денег, ни деревни. Но нельзя, чтобы кто-то мог сказать, что князь взял ее в одной рубашке. Да и маменька не позволит, с ее-то гордостью. Поэтому и платье нужно с Кузнецкого моста, и все что с собою – тоже самое лучшее.

И потом – подарки. Старой княгини нет, но слугам придется дарить и всей дворне. Это обязательно, это век помнится. Как же: новая барыня – и на свадьбе ничего не подарила? Это уж неуважение заслужишь навсегда.

И потом, по слухам, в Трилесино все негласно определяет жена управляющего Стародубцева. Она не побоялась когда-то пойти против Троекурова, у которого состояла в гувернантках, она дама с характером, от нее в Трилесино многое зависит. Ей подарок нужен дорогой и со вкусом. И дети у Стародубцевых – старшая дочь уже невестится и трое младших. Дочки, это не сыновья, всем нужно дарить.

– И потом, – сказала Софья, – мы ведь после Москвы привыкли обходиться без горничной. Тебе в замужестве так нельзя. Это неприлично.

– Но в Трилесино, наверное, есть горничная.

– Тебе нужно иметь свою горничную. В Трилесино все чужие. И как еще к тебе отнесутся. У тебя должен быть хоть один свой, тебе преданный человек, это очень важно, когда ты совсем одна и кругом все чужие.

– Взять кого-нибудь из деревни?

– Придется купить. Или нанять опытную, толковую горничную. Лучше в Москве…

Да. Это верно. Софья права. Так что тут обойдешься ли десятитысячным билетом…

А она, Елизавета, и не подумала обо всем. Ах, Боже, как хорошо, что Софья так умна.

– С маменькой нужно поговорить не откладывая, – вслух сказала Елизавета.

– Да, откладывать некуда, – согласилась Софья.

– Только знаешь, мне думается, что Катерину надобно куда-нибудь отослать, и поговорить без нее.

– Правильно. Она будет раздражать маменьку.

Катерина уже несколько раз пыталась добиться согласия матери на брак с Аглаевым, но, несмотря на ответный упрек, что Холмская сама вышла замуж в ее годах, получала неизменный отказ. Разговор всегда заканчивался безмолвными слезами.

Безмолвные девичьи и женские слезы оружие самое остроранящее. Холмская-мать чувствовала и свою неправоту, и свою какую-то вину. Катерина любит Аглаева, любима им. Что же мешает их счастью? Только необеспеченность… Какая же в этом их вина? Ну а в чем виновата она сама – в том, что у нее всего одна деревенька…

Кто же обеспечит детей, как не родители? Аглаев ведь тоже со своей одной, толком недосмотренной деревенькой. Вправе ли она, как мать, отдавать такому жениху свою дочь? Тогда уж лучше пусть остается при матери, в родном Надеждине…

Ну да как же, она влюблена… А ты подумай прежде головой… И не намекай, что, мол, маменька сама вышла за Холмского в таких же годах… Холмский – это не Аглаев. За Холмским любая из уездных барышень полетела бы на край света… И ничего, право, страшного в том, что останешься пока при матери, в свои шестнадцать-то еще только лет…

А Аглаев, если он уж так пламенно влюблен, пусть постарается обеспечить семейную жизнь, вместо того чтобы писать свои стихи. Да, одна деревенька, так пусть идет по статской службе, при хорошем жалованье можно прожить и с одной деревенькой.

Кроме этих рассуждений, Холмская, не признаваясь себе, боялась остаться без Катерины. Все три дочери, жившие при матери, обладали каждая своими особыми достоинствами. Вот Софья умна. Елизавета красива, в мать, замечательно поет и играет – и на клавесине, и на новомодных фортепьянах, и вообще, не просто так князь Ратмирский обратил на нее внимание.

Катерина же отличается хозяйственностью. Она первая помощница матери во всем, что касается приготовления припасов на зиму – солений и варенья, закупок для дома соли, сахара и чая и учета крестьянских работ. Она вникает во все мелочи: от рецептов засолки огурцов и капусты до справедливой раскладки оброка по дворам в зависимости от количества исправных работников.

Всем этим ведала, конечно же, сама Холмская, но время от времени она стала замечать, что забывает то сколько соли нужно класть в тот или иной бочонок, то что Матвей Рыбалин – глава одного из самых зажиточных крестьянских семейств – прикупил двух лошадей и ему можно прибавить урок на свозе сена после косьбы, и ей приходится обращаться к средней дочери, а она-то как раз ничего не забывает.

Упустив или запамятовав что-либо из обязательных дел по хозяйству, Холмская, спохватившись вдруг, видела, что дело это не упущено и сделано или делается под присмотром Катерины. А ключница и приказчик давно уже докладывали обо всем не только старой барыне, но и молодой барышне.

А когда возникали споры, то не старались переубедить барыню, а молча соглашались, но потом шли к Катерине и потихоньку делали так, как велела она.

То, что Катерина становилась второй хозяйкою в Надеждине, как бы даже радовало старую Холмскую, но одновременно, невольно, непонятно почему, раздражало. Не так уж еще и стара Холмская, а вот дочери уже совсем не дети, их жизнь идет своей дорогою, а жизнь матери не поспевает за ними.

И то, что Катерина, по-видимому, все-таки уедет из Надеждина в Палеевку, где и будет вести свое, аглаевское хозяйство, даже как-то неосознанно пугало, Холмская словно боялась остаться одна, без помощи Катерины, ведь помощь эта всегда оказывалась к месту и требовалась на каждом шагу.

Но главное, конечно же, не это… Уж больно несмышлен жених… Хотя он и мил, и добр, и хорош… Но все-таки не обеспечен… Да и Катерина ведь совсем еще молода…

– И вот что, Софьюшка, – сказала сестре Елизавета, – мне кажется, нужно придумать что-то такое, чтобы убедить маменьку…

– Что же?

– Ну, может сказать ей, будто Аглаев приготовился увезти Катерину, чтобы обвенчаться с нею… Так уж лучше…

– Маменька не поверит. Разве Аглаев похож на гусара?

– Но он ведь влюблен…

– А куда же он увезет ее – его Палеевка рядом, в двух верстах. И где им венчаться? Все равно ведь в нашей надеждинской церкви. Нет, маменька в такое не поверит.

– Не поверит… Но нужно что-то придумать…

– Я подумаю. Может, что и придет в голову, как убедить…

– Софьюшка, ты уж подумай. Сама видишь, как очень нужно…

– Поговорим без Катерины… И начинай первая ты. Только про то, что они безумно любят друг друга, ни слова. И про то, как маменька шла за папеньку, а у него ничего не было – тоже не говори.

– О чем же мне говорить?

– О том, что мы отказываемся от своей доли в Надеждине. И о том, что твой князь в будущем похлопочет для Аглаева о месте по статской службе. А потом я… Я что-нибудь придумаю…

– Ох, Софьюшка, придумай!

7. Приметы деревенской жизни

 
В багрец и золото одетые леса,
В их сенях ветра шум и свежее дыханье.
 

А. С. Пушкин.

Обычай – сильнее закона.

Сенека.

Случай поговорить с матерью представился спустя несколько дней после того, как Елизавета и Софья обсудили свое намерение убедить ее дать позволение Катерине выйти замуж за Аглаева, давно добивавшегося руки соседки, хотя и робко и нерешительно и пасуя перед строгостью маменьки своей избранницы, но все-таки неотступно, не видя в жизни другой цели, кроме как вдохновленного служения предмету своей любви.

Осень уже готовилась к встрече с зимою, как вдруг пошли поздние осенние грибы – зеленки: у них пластинчатые шляпки, сверху серые, черные или даже фиолетовые, а снизу – зеленые. Такое случалось раз в три-четыре года, обычно когда не удавался грибной урожай. Летом зеленки попадаются редко и никакого интереса не представляют, ничем особенным не отличаясь ни в супе, ни на сковороде.

Но иногда, перед самой зимой, когда легкий морозец по утрам уже чуть-чуть схватывает землю слабой, ломкой под ногами корочкой, зеленки вдруг разом высыпают по опушкам, в молодом ельнике и по сосняку, почти сплошным ковром покрывая небольшие полянки, усыпанные старыми желтыми иглами хвои и сухими листьями.

Вот тогда их собирают корзинами, моют, очищают шляпки от налипшей сверху иглицы и палой листвы, слоями складывают в кадушки, перестилают листьями смородины, пересыпают солью, без всякого рассола, и, придавив камнем потяжелее, ставят в погреб.

Приготовленные таким способом зеленки не уступают вкусом ни груздям, ни даже боровикам, а если чему и уступят, то только рыжикам, да и то найдутся ценители, почитающие зеленки первее и рыжиков.

А уж когда листобоем-октябрем пошли зеленки, наготовить их можно на всю зиму, при одном единственном условии: не ленись, да не бойся, что замерзнут босые ноги – это с утра только подмораживает, а чуть пригреет неяркое солнышко, и земля помягче, и не так зябко ногам.

Надеждинский лес – нестроевой, непродажный, разнолесье – занимал треть угодий Холмских и кормил крестьян и барскую усадьбу. В нем были и густые, непролазные ельники, то и дело попадались дубы, царственно стоящие посредине полян, заросли орешника, сосновые боры с деревьями, пригодными на постройку крестьянских изб, березняки, зелено-солнечные летом и сахарно-белые зимой.

Спокон веку, со времен прабабушки Елизаветы Холмской, надеждинцы исправно трудились в лесу: заготовляли дрова, хворост, зимой охотились на зайцев, куропаток и лис, летом крошнями носили грибы, ягоды – землянику и чернику, малину (очень хороши были в Надеждинском лесу малинники, причем медведей в нем никогда не видели, а волки появлялись только зимой), а осенью собирали столько орехов, что даже пробовали возить их на продажу.

Из ягод в барской усадьбе варили варенье, крестьяне ягоды сушили, и надеждинские кисели на землянике славились на всю округу, хотя секрет их приготовления они не скрывали – нужно, не жалея, сыпать больше сушеных ягод, кажется, чего проще, когда этих сушеных ягод полно в запечке. А когда в запечке пусто и только бегают недовольные черные да рыжие тараканы, сладкого киселя не сваришь.

Крестьяне всей округи запасались по лесам и ягодами и грибами, но делали это с ленцой. Надеждинцы же и по своему почину, и по строгости барыни выбирали из леса все дочиста. И когда случались поздние осенние грибы зеленки – их ведь не искать-собирать, их хоть косой коси, – ходили и в соседний Малый Тафтеевский лес Сандаковых, почти примыкавший к Надеждинскому.

Исстари так завелось, что барин разрешал соседям собирать в своем лесу ягоды и грибы и хворост. Порубки же строго запрещались, да и надеждинцы вели себя аккуратно, за порубку в чужом лесу никого из них еще ни разу не поймали. Но в отличие от барина, сандаковские крестьяне не любили, когда соседи являлись в их лес, и иногда случались драки, особенно между молодыми девками.

Дело в том, что тафтеевские крестьяне, как и жители всей округи, считались местным коренным населением. А надеждинцев переселили в эти края лет двести тому назад. Кто, почему и откуда – теперь уже никто не помнил. Избы в Надеждине крыли совсем не так, как в окрестных деревнях, срезали верхние углы крыши козырьками, а у чердачного окошка прилаживали нечто напоминавшее балкончик, как будто для птиц, что вызывало насмешки туземных поселян.

Женщины в Надеждине отличались смелостью и крутым нравом. По слухам, они иногда поколачивали своих мужей, тогда как в окрестных деревнях дело обстояло ровно наоборот. Мужики в Надеждине велись тихие и смирные и во всем послушные женам, и бабы из местных жителей попрекали надеждинских баб тем, что те не по чину верховодят у себя в доме и позорят тем самым своих мужиков.

Одевались надеждинские крестьяне так же, как и местные. Но в костюме молодых девок имелось одно существенное отличие, и оно давно стало поводом к пересудам, насмешкам, а иной раз и стычкам.

И надеждинские и местные девки носили летом касталан из выбеленного льна – некое подобие короткого, чуть ниже колена, сарафана, из-под которого виден расшитый подол рубахи или юбки. Горловина касталана – прямоугольная, с прямым нагрудным разрезом – обрамлялась вышивкой или обшивалась красной лентой. Но у надеждинских девок касталан имел еще узкий красный, пришитый поясок, а спереди на пояске висел маленький, в две ладони величиной, тоже обшитый красной лентой, передничек.

Этот передничек и не давал покоя местным, туземным жителям. Им казалось, что он совершенно ни к чему и только портит касталан. Мало того, рассказывали, что княгиня Тверская, в бытность старой барыни – имелась в виду прабабушка Елизаветы Холмской – увидев надеждинских девок в касталанах с передничками, посоветовала переднички эти снять, а старая барыня ответила, что не княгиня Тверская их придумала, не ей и снимать.

Ходили слухи, что если у надеждинской девки поднять этот маленький передничек, то она, при всем своем крутом нраве, становится послушной, как овца, и дает лишить себя девства совершенно не сопротивляясь. Говорили, что одноглазый Трофим, кучер Сандакова, в молодости таким образом и лишился глаза, попробовав проверить, действительно ли это так.

Поднять передничек кучеру не удалось, а вот глаз ему надеждинская девка выбила. Надеждинские девки, все как на подбор были рослые, в хорошем теле и крепки на руку. У себя в деревне и в своих угодьях они никого не боялись и слушались только барыню, и даже на Холмского, барина пришлого, поглядывали свысока и жаловали только в угоду своей госпоже.

Не на своей территории надеждинские девки держались осмотрительно, ходили гуртом, но тоже ни перед кем не трусили, потому что, в случае надобности, могли достать любого обидчика: церковь на окрестные деревни имелась только одна и находилась в Надеждине, и построила ее их барыня – прабабушка Елизаветы Холмской – и всем местным жителям так или иначе приходилось являться в Надеждино.

Руководил постройкой церкви надеждинский плотник. Обычно саму церковь ставят четырехугольную, наверху – круглый небольшой барабан, на нем головку-луковку. Он же срубил шестиугольную основу, барабан не круглый, а четырехугольный, большой, а луковку – как обычно, сверху. Церковь получилась вместительной и пение в ней звучало особенно, звучно.

Согласно легенде, плотник, закончив работу, забросил свой топор в реку. Это конечно же выдумка. От надеждинской церкви до реки Протвы, на удивление обильной рыбой, особенно десятифунтовыми красавцами язями, почти полверсты.

Никто не стал бы задираться с надеждинскими девками в их Надеждинском лесу. Но когда они являлись за зеленками в Малый Тафтеевский лес, то, в случае чего, спуску им не давали, они тоже умели постоять за себя, дело и доходило до драки. Поэтому вместе с ними раньше ездила барыня, а теперь Катерина.

В присутствии барыни все вели себя смирно. Делить на самом деле Малый Тафтеевский лес нужды не было, выбрать в нем до настоящих заморозков или до снега зеленки не представлялось возможным.

8. Ну да что же делать, если он таков?

 
Там жил-был парень Андреяшка,
Полюбил Андреяшка Парашку.
 

Русская народная песня.

Когда с утра Катерина вместе со старостой уехали в коляске из Надеждино, Елизавета и Софья подсели к матери. По их смущенно-решительному виду Холмская поняла, что предстоит серьезный разговор и сразу же встревожилась.

Она втайне, про себя считала дни до венчания Елизаветы и каждый вечер молилась, чтобы ничего не случилось. Скрывая испуг, мать вопросительно взглянула на дочерей.

– Маменька, – начала Елизавета, – мы решились поговорить с вами… О Катерине…

У Холмской отлегло от сердца. Она боялась какой-нибудь неожиданности, связанной с венчанием Елизаветы.

– Так это она вас нарядила ходатайствовать? – строго спросила Холмская.

Она сразу же успокоилась. Сейчас начнутся охи и ахи о страданиях двух нежно влюбленных, мечтающих о райском блаженстве и не задумывающихся о том, как прожить от лета до весны. Летом им только и нужно, что букетик скромных луговых цветов, а весной для них главное – дождаться первых подснежников да соловьев.

А как же холодной зимой, когда снег покроет землю и цветов нигде не сыскать, и соловушки не поют, так как улетели от бескормицы и суровых вьюг в теплые края? И что кушать влюбленным? Ах, маменька, перестаньте! О каких глупостях вы говорите. Если любишь, достаточно и куска хлеба с ключевой водою.

Хорошо. Положим, в ключевой воде недостатка нет. А вот где взять кусок хлеба? Его ведь нужно посеять, убрать, зерно смолоть, а потом еще и испечь. Найдет ли Аркадий Аглаев за писанием своих стихов время присмотреть за мужиками, которым положено заниматься всем этим?

– Ну что вы, маменька, – с легким укором в голосе ответила Елизавета, – мы с Софьей потому и решились говорить без Катерины, что она ослеплена любовью и не видит доводов. Надобно ей помочь. Моя судьба вот устроилась…

– Лиза, придержи язык. Дурак болтает, а черт слушает. Я ночами уснуть не могу, молюсь, чтобы, не дай Бог, что не случилось до венчания. Сплюнь три раза.

– Тьфу, тьфу, тьфу, – Елизавета послушно, торопливо сплюнула через левое плечо, за которым обычно тихонько сидит или сам черт, или его подручный, маленький озорной чертенок, но сразу же продолжила, увещевательно и рассудительно, – маменька, нам нужно устроить Катерину. А лучшей партии, чем Аглаев, ей не сыскать. Ну подумайте сами, кто? А ожидать, что вдруг кто-то появится… Не так она настроена… Ведь на самом же деле они любят друг друга.

– Любят. Знаю. А жить им на что?

– Но есть же у него деревенька… Жили же с нее Аглаевы.

– Есть. Так за ней смотреть нужно, а не вирши сочинять. Аглаевы жили, по тем временам все вдвое дешевле, что ни возьми. Старый Аглаев тоже не хозяином родился. А прожил. Потому что без всяких этих мыслей в голове. Жил себе как извека заведено. Деревенька-то их – вон как захирела. А все от большого ума Аркадия. Не умеешь хозяйствовать, так уж и не берись. А уж коли так умен, что и старших учить вздумал, уж коли хочешь жениться – наперед подумай, как семейство обеспечить. Вы, доченьки, думаете легко матери отдавать вас в неизвестность? Я вот тебя, Лиза, отдаю князю, а у самой душа не на месте. За Ратмирским впроголодь жить не станешь. Да как к нему еще приноровиться, с его-то характером. Уж, что грех – молюсь, знаю, что грех, а благодарю Бога, что забрал-то к себе старуху Ратмирскую, ей, правда, и сроки давно вышли, больше девяноста годков, по нынешним временам-то немало…. А доживи старая княгиня, с такой свекровью как бы тебе ладить…

«Ну, при старой княгине князь Ратмирский вряд ли осмелился бы сделать мне предложение», – подумала Елизавета, а вслух сказала.

– Да, маменька, Аркадий хозяйствовать не умеет. Ну да что же делать, если он таков?

9. О взглядах на сельское хозяйство Аркадия Аглаева и Марка порция Катона Старшего

 
Сперва задумал наш Евгений
Порядок новый учредить.
В своей глуши мудрец пустынный,
Ярем он барщины старинной
Оброком легким заменил;
 

А. С. Пушкин.

Аркадий Аглаев вернулся в имение сразу после того, как умер отец, закончив два курса в университете и прослужив полгода чиновником по десятому классу. Мать его последовала за супругом спустя всего три месяца. И молодой барин, оставшись один, решил стать образцовым хозяином.

Для этого он перво-наперво взялся за перевод книги «О сельском хозяйстве» Марка Порция Катона Старшего, знаменитого своим навязчивым желанием разрушить Карфаген. Сочинение это, как известно, содержит бесценные сведения о полевых работах, выделке вина и оливок, а также об обустройстве имения.

Но крестьяне невнимательно слушали главы, переведенные их барином, и даже засыпали, когда он читал им сочинение, которое (вместе с трактатом Марка Терентия Варрона того же названия) на протяжении многих веков являлось настольной книгой добрых римлян, владельцев поместий.

Такое отношение палеевских мужиков к попыткам барина наладить у себя в имении образцовое хозяйство никак не могло способствовать успеху замыслов новоявленного помещика.

К тому же, изучая труды Катона Старшего «О сельском хозяйстве», Аглаев дошел до глав с описанием содержания добрыми римлянами рабов. Согласно тексту автора, их нужно заставлять работать даже по воскресеньям и праздникам, принуждая в эти дни чинить старые канавы, мостить дороги, подрезать терновник, перекапывать сад, выпалывать сорные травы на лугах, выдергивать колючки, толочь зерно, чистить пруды, словом, делать все, что только можно, чтобы раб не имел ни минуты отдыха.

Такое отношение Катона Старшего к работникам, возделывающим землю, вызвало протест поэтической, а следовательно, вольнолюбивой души Аглаева, даже несмотря на то, что труд Катона считался образцовым пособием по ведению сельского хозяйства на протяжении многих веков. Ведь Аглаев всем сердцем любил крестьян и часто воспевал в своих стихах славных землепашцев, неторопливо шагающих за сохой и радующихся красотам полей, лугов и тенистых рощ, у которых мирно пасутся тучные стада.

Как раз в это время молодому помещику пришлось столкнуться с тем, что, как оказалось, имение его отягощено долгами и недоимками, отец его не платил их многие годы.

Здраво рассудив, что образцовое хозяйство нельзя начинать не выплатив задолженности в казну, Аглаев приложил все усилия к тому, чтобы расплатиться по всем требованиям. Это ему удалось, хотя и с большими трудностями.

Однако отсутствие долгов и недоимок, а таковые числились и за всеми его соседями (недоимки потом императрица Екатерина II Алексеевна милостиво простила по случаю своего двадцатипятилетия успешного восшествия на престол), никак не помогло наладить образцовое хозяйство, а даже, наоборот, доконало имение, доставшееся Аглаеву от батюшки, не читывавшего не то что Катона Старшего, но, к стыду старого поручика, даже Цицерона и, грех сказать – Горация с Вергилием.

После не имевших успеха опытов, Аглаев пришел к мысли, кстати, известной со времен тех же римлян, согласно которой поэту не нужно посвящать свои усилия делу, ему не свойственному. Отыскав это изречение в одном из собраний афоризмов Цицерона – а мнения и мысли этого выдающегося оратора и достойнейшего гражданина, несомненно, стоят внимания, – Аглаев возложил все заботы по ведению хозяйства на старосту.

Это сильно поправило дела, успешно вернув их на прежний уровень, так как староста, семидесятилетний, но крепкий еще старик, сорок лет верно служил старому барину, потому как барин тем временем находился на царевой службе, а это дело святое, и полагал, что так же верно нужно служить и барину молодому.

Староста не воровал, другим не давал, лени не терпел, характера был коварного и злого, глаза неусыпного, и Палеевка его стараниями не разорилась вконец.