Уинстон Черчилль
Помощь России. Великая Отечественная война в воспоминаниях
Может быть, не лишне будет сообщить Вам, что положение советских войск на фронте продолжает оставаться напряженным. Результаты неожиданного разрыва Гитлером пакта о ненападении и внезапного нападения на Советский Союз, создавшие для немецких войск выгодное положение, все еще сказываются на положении советских войск. Можно представить, что положение немецких войск было бы во много раз выгоднее, если бы советским войскам пришлось принять удар немецких войск не в районе Кишинева, Львова, Бреста, Белостока, Каунаса и Выборга, а в районе Одессы, Каменец-Подольска, Минска и окрестностей Ленинграда.
Мне кажется, далее, что военное положение Советского Союза, равно как и Великобритании, было бы значительно улучшено, если бы был создан фронт против Гитлера на Западе (Северная Франция) и на Севере (Арктика).
Фронт на севере Франции не только мог бы оттянуть силы Гитлера с Востока, но и сделал бы невозможным вторжение Гитлера в Англию. Создание такого фронта было бы популярным как в армии Великобритании, так и среди всего населения Южной Англии. Я представляю трудность создания такого фронта, но мне кажется, что, несмотря на трудности, его следовало бы создать не только ради нашего общего дела, но и ради интересов самой Англии. Легче всего создать такой фронт именно теперь, когда силы Гитлера отвлечены на Восток и когда Гитлер еще не успел закрепить за собой занятые на Востоке позиции.
Еще легче создать фронт на Севере. Здесь потребуются только действия английских морских и воздушных сил без высадки войскового десанта, без высадки артиллерии. В этой операции примут участие советские сухопутные, морские и авиационные силы. Мы бы приветствовали, если бы Великобритания могла перебросить сюда около одной легкой дивизии или больше норвежских добровольцев, которых можно было бы перебросить в Северную Норвегию для повстанческих действий против немцев».
Таким образом, русские с самого начала нашей переписки стали настойчиво требовать открытия второго фронта, и они снова и снова возвращались к этой теме на протяжении всех наших последующих отношений с неизменным пренебрежением к реальным фактам (исключение составлял только Крайний Север). В этой первой полученной мной телеграмме от Сталина содержался единственный признак угрызений совести, какой я когда-либо заметил с советской стороны. В этой телеграмме он по собственному почину стал защищать переход Советского Союза на другую сторону и свое предвоенное соглашение с Гитлером. Он далее остановился, как я уже это делал в первом томе, на стратегической необходимости для русских отодвинуть линию немецкого фронта как можно дальше на запад в Польше, с тем чтобы выиграть время для полного развертывания русских глубинных резервов. Я всегда надлежащим образом оценивал этот аргумент и вполне мог соответственно ответить на это.
Премьер-министр – Сталину
20 июля 1941 г.
«1. Я был очень рад получить ваше послание и узнать из многих источников, как доблестно сражаются русские армии за свою родную землю, неоднократно предпринимая мощные контратаки. Я полностью сознаю, какие военные преимущества вы получили, вынудив противника развернуться и вести военные действия на отодвинутом к западу фронте, тем самым несколько ослабив силу его первого натиска.
2. Все разумное и эффективное, что мы можем сделать, чтобы помочь вам, будет сделано. Однако я прошу вас учесть, что мы ограничены в своих действиях нашими ресурсами и географическим положением. С первого дня германского нападения на Россию мы изучали возможности наступления на оккупированную Францию и Нидерланды. Начальники штабов не видят никакой возможности предпринять что-либо в таком масштабе, чтобы это хоть в какой-то степени принесло вам пользу. Немцы имеют в одной только Франции сорок дивизий. Все французское побережье укреплялось более года со свойственным немцам усердием, и там полным-полно артиллерийских орудий, проволочных заграждений, дотов и прибрежных мин. Единственный участок, где мы могли бы иметь хотя бы временное превосходство в воздухе и обеспечить себе прикрытие истребительной авиацией, – это район от Дюнкерка до Булони. Однако этот участок представляет собой сплошной пояс укреплений с десятками тяжелых орудий, обстреливающих морские подступы, причем многие из них могут вести огонь непосредственно через Па-де-Кале. Продолжительность ночной темноты – менее пяти часов, да и в это время весь район освещается прожекторами. Если мы попытаемся высадить крупные силы, мы понесем огромные потери, а небольшие рейды могут закончиться лишь неудачей и принесут нам обоим гораздо больше вреда, чем пользы. Противник покончит с нами, не прибегая для этого к переброске хотя бы одной воинской части с вашего фронта, и даже еще до того, как он смог бы ее перебросить.
3. Вы должны помнить, что мы сражались одни более года и что, хотя наши ресурсы возрастают и будут теперь быстро возрастать, мы испытываем крайнее напряжение на суше и в воздухе как в Англии, так и на Среднем Востоке, и, наконец, что битва за Атлантику, от которой зависит наше существование, а также движение наших караванов в условиях блокады, проводимой подводными лодками и самолетами „Фокке-Вульф“, требуют крайнего напряжения наших военно-морских сил, как бы велики они ни были.
4. Поэтому мы можем оказать быструю помощь только на Севере. Во-первых, в течение трех последних недель морской штаб подготавливал операцию, которая будет проведена морской авиацией против немецких судов к северу от Норвегии и Финляндии. Этим мы надеемся лишить противника возможности перебросить морем войска для нападения на ваш арктический фланг. Мы просили ваши штабы не посылать в определенный участок русские корабли в период между 28 июня и 2 августа, когда мы рассчитываем нанести удар.
Во-вторых, мы немедленно отправляем несколько крейсеров и эсминцев на Шпицберген, откуда они смогут совершать рейды против немецких судов во взаимодействии с вашими военно-морскими силами.
В-третьих, мы отправляем флотилию подводных лодок для нарушения немецких коммуникаций у арктического побережья, хотя из-за отсутствия темноты такого рода операции являются особенно опасными.
В-четвертых, мы посылаем в Архангельск минный заградитель с различными материалами.
Это максимум того, что мы можем сделать в настоящее время. Я хотел бы, чтобы мы могли сделать больше. Прошу вас держать это в строжайшей тайне, пока мы не известим вас, что огласка не принесет вреда.
5. Никакой легкой норвежской дивизии не существует, и ни английские, ни русские войска невозможно было бы высадить на оккупированной немцами территории в такое время, когда день продолжается круглые сутки, не обеспечив им сначала достаточного прикрытия истребителями с воздуха. В прошлом году мы имели печальный опыт проведения подобной операции в Намсусе, а в этом году – на Крите.
6. Мы изучаем также в качестве одного из возможных мероприятий вопрос о размещении в Мурманске нескольких эскадрилий английских истребителей. Для этого потребовалось бы прежде всего доставить зенитные орудия, а затем самолеты, часть из которых могла бы подняться с авианосцев, а другие прибыли бы в упакованном виде. После того как эти эскадрильи обосновались бы в Мурманске, туда могла бы прибыть наша шпицбергенская эскадра, с тем чтобы действовать совместно с вашими военно-морскими силами. У нас есть основания полагать, что немцы перебросили сильную группу пикирующих бомбардировщиков, которую они держат в запасе на случай нашего прибытия. Поэтому необходимо действовать постепенно. На все это, однако, понадобятся недели.
7. Без колебаний вносите любые другие предложения, которые могут прийти вам в голову, и мы также будем всячески стараться найти другие способы нанести удар по общему врагу».
С первого же момента я делал все, что мог, для оказания помощи вооружением и различными материалами, соглашаясь на отправку в Россию из Соединенных Штатов значительной части того, что предназначалось нам, а также идя на прямые жертвы за счет Англии. В начале сентября на корабле «Аргус» было отправлено в Мурманск примерно две эскадрильи «Харрикейиов» для оказания помощи в обороне военно-морской базы и для взаимодействия с русскими силами в этом районе. Они доблестно сражались на протяжении трех месяцев. К 11 сентября эти эскадрильи уже начали боевые действия. Я понимал, что в эти первые дни нашего союза мы могли сделать очень мало, и старался заполнить пустоту вежливыми фразами.
Премьер-министр – Сталину
25 июля 1941 г.
«1. Рад известить вас, что военный кабинет решил, несмотря на то, что это серьезно уменьшит наши ресурсы истребительной авиации, отправить в Россию как можно скорее 200 истребителей „Томахок“. 140 этих истребителей будет отправлено из Англии в Архангельск, а 60 будет взято из партии самолетов, которые Соединенные Штаты Америки должны были послать нам. Вопрос о запасных частях и американском персонале для сборки этих машин еще необходимо согласовать с американским правительством.
2. Вскоре у нас будет от 2 до 3 млн пар ботинок, которые мы сможем послать. Мы также постараемся в текущем году обеспечить отправку большого количества каучука, олова, шерсти и шерстяных тканей, джута, свинца и шеллака. Все остальные ваши заявки на сырье подвергаются тщательному рассмотрению. В тех случаях, когда эти материалы невозможно послать из Англии или они имеются здесь в ограниченном количестве, мы ведем переговоры с Соединенными Штатами Америки.
Подробности, разумеется, будут вам сообщены обычным официальным путем.
3. Мы с восхищением и волнением наблюдаем за тем, как великолепно сражается Россия, и вся получаемая нами информация свидетельствует о том, что противник несет тяжелые потери и что он встревожен. Наши воздушные налеты на Германию будут продолжаться с возрастающей силой».
Каучук был дефицитным и драгоценным, а русские требовали его в самых больших количествах. Мне даже пришлось позаимствовать из наших скромных запасов.
Премьер-министр – Сталину
28 июля 1941 г.
«1. О каучуке. Мы доставим товары отсюда или из США самым лучшим и самым кратчайшим путем. Пожалуйста, укажите точно, какого рода каучук вам требуется и каким путем его доставить. Предварительные распоряжения уже отданы…
3. Замечательное сопротивление русской армии, защищающей свою родную землю, объединяет всех нас. Германии предстоит выдержать ужасную зиму непрерывных бомбежек. Никто еще не переживал того, что придется теперь пережить ей. Морские операции, о которых говорилось в моей последней телеграмме, уже осуществляются. Приношу вам глубокую благодарность за то, что вы в самом разгаре своей великой борьбы сумели понять, как трудно нам сделать большее. Мы сделаем все, что в наших силах»…
Я всячески старался путем частого обмена личными телеграммами создать такие же дружественные отношения, какие сложились у меня с президентом Рузвельтом. За время этой длительной переписки с Москвой меня не раз осаживали и только изредка удостаивали добрым словом. Во многих случаях на мои телеграммы вовсе не отвечали или же ответ задерживался на много дней.
Советское правительство полагало, что русские оказывают нам огромную услугу, сражаясь в своей собственной стране за свою собственную жизнь. И чем дольше они сражались, тем в большем долгу они нас считали. Это была небеспристрастная точка зрения. Два или три раза за время этой длительной переписки мне приходилось протестовать в резких выражениях, в особенности против скверного обращения с нашими моряками, которые подвергались стольким опасностям, доставляя снабжение в Мурманск и в Архангельск.
Однако почти неизменно в ответ на запугивание и упреки я «пожимал плечами терпеливо; терпение – девиз»[9]всех, кому приходится иметь дело с Кремлем. Кроме того, я всегда делал скидку на те тяжелые условия, в которых находились Сталин и его неустрашимый русский народ.
Германские армии далеко продвинулись в глубь России, но в конце июля возникли существенные разногласия между Гитлером и главнокомандующим Браухичем.
Браухич полагал, что группа армий Тимошенко, заслонявшая Москву, составляла главные силы русских и что ей нужно нанести поражение в первую очередь. Этого требовала ортодоксальная доктрина. Вслед за тем, утверждал Браухич, необходимо взять Москву, главный военный, политический и промышленный центр всей России. Гитлер был с этим решительно не согласен. Он хотел захватить возможно большую территорию и уничтожить русские армии на самом широком фронте. На севере он требовал захвата Ленинграда, а на юге – индустриального Донецкого бассейна, Крыма и подступов к русским нефтяным месторождениям на Кавказе; Москва же могла подождать.
После ожесточенного спора Гитлер взял верх над руководителями своей армии. Северная группа армий, усиленная за счет центра, получила приказ активизировать операции против Ленинграда. Центральная немецкая группа должна была перейти к обороне. Ей было приказано отправить в южном направлении танковую группу, чтобы ударить во фланг русским, которые отступали через Днепр, преследуемые Рундштедтом. Эта операция немцам прекрасно удалась. В начале сентября в треугольнике Конотоп – Кременчуг – Киев вокруг русских войск стало замыкаться кольцо окружения, и свыше полумиллиона человек было убито или захвачено в плен в результате ожесточенных боев, продолжавшихся в течение всего этого месяца. На севере не удалось достигнуть такого успеха. Ленинград был окружен, но не взят. Решение Гитлера оказалось неправильным. Теперь все его помыслы, вся сила воли были снова сосредоточены на центральном направлении.
Войскам, осаждавшим Ленинград, было приказано выделить подвижные силы и часть поддерживающей авиации для усиления возобновившегося наступления на Москву. Танковая группа, которая была отправлена на юг, к Рундштедту, теперь вернулась обратно для участия в наступлении. В конце сентября все снова было подготовлено для отмененного ранее удара в центре, между тем как южные армии продолжали наступать в восточном направлении, к нижнему течению Дона, откуда для них должна была открыться дорога на Кавказ.
Немецкие артиллеристы заряжают 240-мм гаубицу на позиции под Ленинградом
Позиция России в отношении Польши определяла на первой стадии наши взаимоотношения с Советами.
Нападение немцев на Россию не явилось неожиданностью для польских кругов за границей. Начиная с марта 1941 года польское правительство в Лондоне получало сведения от польского подполья о сосредоточении германских войск на западных границах России. В случае войны неизбежно должны были произойти коренные перемены в отношениях между Советской Россией и польским правительством в эмиграции. Прежде всего встал бы вопрос о том, в какой мере могли бы быть пересмотрены относящиеся к Польше статьи нацистско-советского пакта, заключенного в августе 1939 года, так чтобы при этом не было нарушено единство англо-русского военного союза. Когда миру стало известно о нападении немцев на Россию, восстановление польско-русских отношений, порванных в 1939 году, приобрело большое значение. 5 июля в Лондоне при посредничестве Англии начались переговоры между двумя правительствами.
Польшу представлял премьер-министр ее правительства в изгнании генерал Сикорский, Россию – советский посол Майский. У поляков было две цели – добиться признания Советским правительством, что раздел Польши, учиненный Германией и Россией в 1939 году, является теперь недействительным, а также освобождения Россией всех польских военнопленных и гражданских лиц, вывезенных в Советский Союз после оккупации Россией восточных районов Польши.
Эти переговоры продолжались весь июль и происходили в атмосфере холодности. Русские упорно отказывались взять на себя какое-либо определенное обязательство, которое отвечало бы пожеланиям поляков. Россия считала, что вопрос о ее западных границах не подлежит обсуждению. Можно ли было положиться на то, что она честно поступит в этом вопросе, когда закончатся военные действия в Европе, что произойдет, быть может, в отдаленном будущем? Английское правительство с самого начала было поставлено перед дилеммой. Наше вступление в войну с Германией явилось прямым результатом наших гарантий Польше. Мы были обязаны поддерживать интересы нашего первого союзника. На этой стадии борьбы мы не могли признать законной оккупацию русскими польской территории в 1939 году. В это лето 1941 года, менее чем через две недели после того, как Россия оказалась на нашей стороне в борьбе против Германии, мы не могли заставить нашего нового союзника, очутившегося в большой опасности, отказаться хотя бы на бумаге от пограничных областей, которые он на протяжении ряда поколений считал жизненно важными для своей безопасности. Положение было безвыходным. Вопрос о будущей судьбе польских территорий необходимо было отложить до лучших времен. На нас лежала неприятная обязанность рекомендовать генералу Сикорскому положиться на добросовестность Советского Союза при будущем урегулировании русско-польских отношений и не настаивать в данный момент на каких-либо письменных гарантиях относительно будущего. Я со своей стороны искренне надеялся, что, став в борьбе против Гитлера товарищами по оружию, союзные державы в конце концов окажутся в состоянии разрешить территориальные вопросы путем дружеского обсуждения за столом конференции. А в разгар битвы, в этот важный момент войны, все должно быть посвящено задаче увеличения общих военных усилий. В этой борьбе воскресшая польская армия, сформированная из многих тысяч поляков, находящихся сейчас в плену в России, должна была сыграть благородную роль. По этому вопросу русские, хотя и с осторожностью, выражали готовность пойти на соглашение.
30 июля, после многих ожесточенных споров, между польским и русским правительствами было достигнуто соглашение. Дипломатические отношения были восстановлены, и на русской территории должна была быть создана польская армия, подчиненная верховному командованию Советского правительства. О границах не было упомянуто, если не считать общего заявления о том, что советско-германские договоры от 1939 года относительно территориальных изменений в Польше «утратили свою силу». В официальной ноте польскому правительству от 30 июля министр иностранных дел изложил нашу точку зрения:
«В связи с подписанием сегодня советско-польского соглашения я хочу воспользоваться случаем, чтобы поставить вас в известность, что в соответствии с условиями соглашения о взаимопомощи между Соединенным Королевством и Польшей от 25 августа 1939 года Правительство Его Величества в Соединенном Королевстве не брало на себя никаких обязательств в отношении Союза Советских Социалистических Республик, которые затрагивали бы отношения между СССР и Польшей. Я хочу также заверить вас, что Правительство Его Величества не признает никаких территориальных изменений, произведенных в Польше после августа 1939 года».
Иден процитировал эту ноту в тот же день в палате общин и добавил:
«В параграфе 1 советско-польского соглашения говорится, что Советское правительство признает утратившими силу советско-германские договоры 1939 года о территориальных изменениях в Польше. Позиция Правительства Его Величества в этом вопросе была уже в общих чертах изложена премьер-министром в палате общин 5 сентября 1940 года, когда он заявил, что Правительство Его Величества не намерено признавать какие-либо территориальные изменения, происшедшие без добровольного согласия заинтересованных сторон. Это относится и к тем территориальным изменениям, которые были произведены в Польше после августа 1939 года, о чем я соответственно уведомил польское правительство в своей официальной ноте».
Отвечая на вопрос, Иден в заключение сказал: «Обмен нотами, которые я только что огласил для сведения палаты, не влечет за собой каких-либо гарантий границ со стороны Правительства Его Величества».
Этим дело и кончилось. В течение осени поляки были заняты тяжелой задачей – собрать тех соплеменников, которым удалось выжить в концентрационных лагерях Советского Союза.
Мы приветствовали вступление России в войну, но немедленной пользы оно нам не принесло. Немецкие армии были столь сильны, что казалось, они могут в течение многих месяцев по-прежнему угрожать вторжением в Англию, ведя одновременно наступление в глубь России. Почти все авторитетные военные специалисты полагали, что русские армии вскоре потерпят поражение и будут в основном уничтожены. То обстоятельство, что Советское правительство допустило, чтобы его авиация была застигнута врасплох на своих аэродромах, и что подготовка русских к войне была далеко не совершенной, с самого начала поставило их в невыгодное положение. Русские армии понесли ужасающие потери. Несмотря на героическое сопротивление, умелое и деспотичное военное руководство, полное пренебрежение к человеческой жизни и жестокую партизанскую войну в тылу наступающих немецких войск, на всем протяжении 1200-мильиого русского фронта, к югу от Ленинграда, советские войска отступили на 400–500 миль. Сила Советского правительства, стойкость русского народа, неистощимые людские резервы, огромные размеры страны, суровая русская зима были теми факторами, которые в конечном счете сокрушили гитлеровские армии. Но ни один из этих факторов еще не сказался в 1941 году. Президента Рузвельта сочли очень смелым человеком, когда он в сентябре 1941 года заявил, что русские удержат фронт и что Москва не будет взята. Замечательное мужество и патриотизм русского народа подтвердили правильность этого мнения.
Даже в августе 1942 года, после моей поездки в Москву и проведенных там совещаний, генерал Брук, сопровождавший меня, придерживался мнения, что немецкие войска перейдут через Кавказский хребет и захватят бассейн Каспийского моря. В соответствии с этим мы постарались как можно лучше подготовиться к оборонительным действиям в Сирии и Персии. Я всегда оценивал способность русских к сопротивлению более оптимистично, чем мои военные советники. Я полностью полагался на заверения премьера Сталина, данные мне в Москве, что он удержит фронт на Кавказе и что сколько-нибудь крупным силам немцев не удастся достичь Каспийского моря. Но информация о ресурсах и намерениях Советов, которой нас удостаивали, была столь скудна, что все мнения как за, так и против были не больше чем догадкой.
Действительно, вступление русских в войну отвлекло немецкую авиацию от налетов на Великобританию и уменьшило угрозу вторжения. Оно значительно облегчило наше положение на Средиземном море. Однако, с другой стороны, мы были вынуждены пойти на тяжелые жертвы и лишения. Мы только-только начали как следует вооружаться. Наши военные заводы наконец-то стали в больших количествах производить всевозможные виды вооружения. Наши армии в Египте и в Ливии вели тяжелые бои и требовали вооружения самых последних образцов, прежде всего танков и самолетов. Английские армии, находившиеся в метрополии, с нетерпением ожидали давно обещанного современного непрерывно усложнявшегося вооружения, и оно наконец-то стало поступать к ним в большом количестве. И вот в этот самый момент мы были вынуждены поступиться очень значительным количеством нашего вооружения и жизненно важных материалов всевозможного рода, включая каучук и нефть. На нас пало бремя организации конвоев судов для перевозки английских и в еще большей степени американских поставок и доставки этих конвоев в Мурманск и в Архангельск, несмотря на все опасности и тяготы плавания в этих арктических водах.
Все американские поставки фактически выделялись из того, что уже было успешно доставлено или должно было быть доставлено нам самим через Атлантический океан. Для того чтобы выделить такое огромное количество материалов и обойтись без возрастающего потока американской помощи, не поставив тем самым под угрозу наши операции в Западной пустыне, нам пришлось свернуть все диктовавшиеся благоразумием приготовления к обороне Малаккского полуострова и наших восточных имперских владений от непрерывно возраставшей угрозы со стороны Японии.
Отнюдь не желая хотя бы в малейшей степени оспаривать вывод, который подтвердит история, а именно что сопротивление русских сломало хребет германских армий и роковым образом подорвало жизненную энергию германской нации, справедливо указать на то, что более года после вступления России в войну она нам казалась обузой, а не подспорьем. Тем не менее мы были рады иметь во время войны эту могущественную нацию на нашей стороне, и все мы считали, что, даже если советским армиям придется отойти к Уральским горам, Россия все еще будет представлять огромную, а если она будет стойко продолжать войну, то в конечном счете и решающую силу. <…>
