Уильям Шекспир
Сонеты

***

Мне с летом сравнивать тебя негоже.

Нет, лето сухо, ты весна, ты краше.

С бутоном наливным ты очень схожа,

Но краток календарь в цветенье нашем.

Порой глаза горят огнем небесным,

Но скроются за дымкой золотою.

Всему есть срок, что некогда чудесным

Было, не вдруг, но скрыто пеленою.

Но, не твоя судьба стареть со всеми,

Утрачивать красу, что ты имеешь.

Забвенью не владеть тобой, поверь мне,

В сонете ты живешь и с ним стареешь.

Покуда люди мой сонет читают,

Твоей красы года не улетают.

Сонет 19

Devouring Time, blunt thou the lion’s paws,

And make the earth devour her own sweet brood;

Pluck the keen teeth from the fierce tiger’s jaws,

And burn the long-lived phoenix in her blood;

Make glad and sorry seasons as thou fleet’st,

And do whate’er thou wilt, swift-footed Time,

To the wide world and all her fading sweets;

But I forbid thee one most heinous crime:

O, carve not with thy hours my love’s fair brow,

Nor draw no lines there with thine antique pen;

Him in thy course untainted do allow

For beauty’s pattern to succeeding men.

Yet, do thy worst, old Time: despite thy wrong,

My love shall in my verse ever live young.

***

Вершитель—время, когти льва спили,

Поглотит пусть земля свой лучший плод;

Из пасти тигра зубы удали,

В огне пусть феникс сгинет, пропадет;

Чередованье вёсен, зим твори,

Пусть горькую слезу сменяет смех;

Всех прелестей ты миру подари,

Но не посмей один лишь только грех.

Своим теченьем ты не проведи

Борозд, на друга моего челе;

Цепочка лет пускай не повредит

Образчика красы всем на земле.

И сколь ему б ты время не вредило

Лишь он в моих стихах краса и сила.

Сонет 20

A woman’s face with Nature’s own hand painted

Hast thou, the master-mistress of my passion;

A woman’s gentle heart, but not acquainted

With shifting change, as is false women’s fashion;

An eye more bright than theirs, less false in rolling,

Gilding the object whereupon it gazeth;

A man in hue, all hues in his controlling,

Which steals men’s eyes and women’s souls amazeth.

And for a woman wert thou first created,

Till Nature as she wrought thee fell a-doting,

And by addition me of thee defeated,

By adding one thing to my purpose nothing.

But since she pricked thee out for women’s pleasure,

Mine be thy love and thy love’s use their treasure.

***

То женский лик природой изваянный

прияла госпожа, нет – Господин,

как женщина красив и осиянный

дарами постоянства паладин.

Глаза сияют без игры лукавой,

все позолотой покрывая вдруг,

все стати он своей венчает славой,

мужей пленяя, дев, разя вокруг.

Ты женщиной задуман был природой,

но воспылала страстию она

и наградила органом, расходуй,

но мне награда эта не нужна.

Ты даришь девам плотскую любовь,

а мне слиянье душ тревожит кровь.

Сонет 21

So is it not with me as with that Muse,

Stirred by a painted beauty to his verse,

Who heaven itself for ornament doth use,

And every fair with his fair doth rehearse,

Making a couplement of proud compare

With sun and moon, with earth and sea’s rich gems,

With April’s first-born flowers, and all things rare

That heaven’s air in this huge rondure hems.

О let me, true in love, but truly write,

And then believe me, my love is as fair

As any mother’s child, though not so bright

As those gold candles fixed in heaven’s air:

Let them say more that like of hearsay well,

I will not praise that purpose not to sell.

***

Не вторю я поэтам, чьи стихи

Рождает россыпь красок и чудес,

Что дарит небо, строки чьи легки —

К возлюбленным являя интерес;

Творя сравнений истых торжество

С луной и солнцем, морем и землей,

С апрельским утром, ярко как оно,

Что небо разукрасило зарей.

С любовью опишу свою любовь,

Ее пример укор красе любой,

Что мать рожала, не найдется слов

Возвысить свет небесный пред тобой.

Я не отдам молве любовь мою,

Поскольку – я ее не продаю.

Сонет 22

My glass shall not persuade me I am old,

So long as youth and thou are of one date,

But when in thee time’s furrows I behold,

Then look I death my days should expiate:

For all that beauty that doth cover thee

Is but the seemly raiment of my heart,

Which in thy breast doth live, as thine in me.

How can I then be elder than thou art?

О therefore, love, be of thyself so wary

As I not for myself but for thee will,

Bearing thy heart, which I will keep so chary

As tender nurse her babe from faring ill:

Presume not on thy heart when mine is slain;

Thou gav’st me thine, not to give back again.

***

Лжет зеркало, я вовсе не старик,

Покуда юность шествует с тобою,

Но лишь года избороздят твой лик,

Надеюсь, что и я глаза закрою.

Пока ж в твоей купаюсь красоте

Я для себя и сам всегда моложе,

Живу в твоей груди, как ты во мне,

Так как же по годам не будем схожи?

Любовь моя, оберегай себя,

Как я храним судьбой для пользы друга,

Стук сердца, твоего, в душе храня,

Я нянькой встану на пути недуга.

Утраты горше нет для двух сердец,

Одно замрет, другое ждет конец.

Сонет 23

As an imperfect actor on the stage,

Who with his fear is put besides his part,

Or some fierce thing replete with too much rage,

Whose strength’s abundance weakens his own heart;

So I, for fear of trust, forget to say

The perfect ceremony of love’s rite,

And in mine own love’s strength seem to decay,

O’ercharged with burden of mine own love’s might:

О let my books be then the eloquence

And dumb presagers of my speaking breast,

Who plead for love, and look for recompense,

More than that tongue that more hath more expressed.

О learn to read what silent love hath writ:

To hear with eyes belongs to love’s fine wit.

***

Как площадной актер или певец

Забывший текст баллады или роли,

Иль обуянный яростью гордец,

В ком сил избыток глушит силу воли;

Так я, робея от сознанья долга,

Забыл любовных формул совершенство,

И кажется, любовь во мне умолкла,

Под грузом знанья своего главенства.

Пусть рукопись моя, презревши речь,

Для сердца явится немым глашатым.

Любви молящим, что бы дар привлечь

Ценней, чем языку далось когда-то.

Прочти посланье от любви немой,

Глазами слушай – тонкий ум настрой.

Сонет 24

Mine eye hath played the painter and hath stelled

Thy beauty’s form in table of my heart;

My body is the frame wherein ’tis held,

And perspective it is best painter’s art.

For through the painter must you see his skill

To find where your true image pictured lies,

Which in my bosom’s shop is hanging still,

That hath his windows glazed with, thine eyes.

Now see what good turns eyes for eyes have done:

Mine eyes have drawn thy shape, and thine for me

Are windows to my breast, wherethrough the sun

Delights to peep, to gaze therein on thee.

Yet eyes this cunning want to grace their art,

They draw but what they see, know not the heart.

***

Мой глаз – рука, в руке резец зажат,

Портрет на сердце, он груди затворник;

Живою рамой быть картине рад,

В ней перспективу заложил художник,

Художника любуясь мастерством,

Найди портрет в столь необычной раме,

Что заперта в хранилище таком,

Оно твоими смотрит в мир глазами.

Глаза глазам несут бесценный дар,

Мои изображают облик твой;

Твои же – окна, солнце дня нектар

Несет сквозь них, нарушив твой покой.

Моим глазам как видно не дано,

Твое увидеть сердце сквозь окно.

Сонет 25

Let those who are in favour with their stars

Of public honour and proud titles boast,

Whilst I, whom fortune of such triumph bars,

Unlooked for joy in that I honour most.

Great princes’ favourites their fair leaves spread

But as the marigold at the sun’s eye,

And in themselves their pride lies buried,

For at a frown they in their glory die.

The painful warrior famoused for fight,

After a thousand victories once foiled,

Is from the book of honour rased quite,

And all the rest forgot for which he toiled:

Then happy I that love and am beloved

Where I may not remove, nor be removed.

***

Пусть те, к кому созвездья благосклонны,

Кичатся славой, титулами, властью,

Моя ж дорога к торжествам условна,

Безвестен, мне любовь дарует счастье.

Правителей любимцы расцвели

Совсем как ноготки под взглядом солнца,

Едва лучи светила прочь ушли,

Их слава превращается в уродца.

В сражениях прославленный герой,

Однажды потерпевший неудачу,

Для книги славы он уже изгой,

Забыто все, былое мало значит.

Но я люблю, я счастлив, я любим,

С богатством не расстанусь я своим.

Сонет 26

Lord of my love, to whom in vassalage

Thy merit hath my duty strongly knit,

To thee I send this written embassage

To witness duty, not to show my wit;

Duty so great, which wit so poor as mine

May make seem bare, in wanting words to show it,

But that I hope some good conceit of thine

In thy soul’s thought (all naked) will bestow it,

Till whatsoever star that guides my moving

Points on me graciously with fair aspect,

And puts apparel on my tottered loving,

To show me worthy of thy sweet respect:

Then may I dare to boast how I do love thee,

Till then, not show my head where thou mayst prove me.

***

Ты сюзерен, а я в любви вассал,

Арканом спутан из твоих достоинств,

Всепреданно письмо тебе писал,

Мое где уваженье априори —

Умы не ровня, мой и наг, и сир,

Себя подать таланта не имеет,

Живет надеждой, что его, мессир,

Душой своей укроет и согреет

До часа, как заветная звезда

Меня одарит милостивым взглядом,

Любовь уборы обретет тогда,

И я, тебя достойный, буду рядом.

Тогда любовь, быть может, воспою,

Пока же чувства в тайне сохраню.

Сонет 27

Weary with toil, I baste me to my bed,

The dear repose for limbs with travel tired,

But then begins a journey m my head,

To work my mind, when body’s work’s expired;

For then my thoughts (from far where I abide)

Intend a zealous pilgrimage to thee,

And keep my drooping eyelids open wide,

Looking on darkness which the blind do see;

Save that my soul’s imaginary sight

Presents thy shadow to my sightless view,

Which, like a jewel (hung in ghastly night),

Makes black night beauteous, and her old face new.

Lo thus by day my limbs, by night my mind,

For thee, and for myself, no quiet find.

***

Измучив тело тяготой идти

Спешу в постель, желанный отдых чаю;

Но только лягу – я опять в пути,

Опять в уме дорогу намечаю…

К тебе, из места, где нашел ночлег,

Мое посольство споро отбывает;

Свой взор острю, его чтоб видеть бег

Сквозь темноту, слепцам, что не мешает.

Фантазия, иль зрение души,

Слепому взору призрак представляет,

Который лалом красит мрак ночи,

И лет следы с ее лица стирает.

Так плоть живая днем, а ночью дух,

Хранят огонь любви, чтоб не потух.

Сонет 28

How can I then return in happy plight

That am debarred the benefit of rest?

When day’s oppression is not eased by night,

But day by night and night by day oppressed;

And each (though enemies to either’s reign)

Do in consent shake hands to torture me,

The one by toil, the other to complain

How far I toil, still farther off from thee.

I tell the day to please him thou art bright,

And dost him grace when clouds do blot the heaven;

So flatter I the swart-complexioned night,

When sparkling stars twire not thou gild’st the even:

But day doth daily draw my sorrows longer,

And night doth nightly make griefs’ strength seem stronger.

***

Как мне усталость плоти превозмочь,

Когда заказан отдых для меня,

Когда от тягот не спасает ночь,

Лишь умножая груз былого дня;

В то время как враждуя, ночь и день,

Сплотились для терзания меня,

Один на путь мой насылает тень,

Другая боль разлуки бдения.

Тебя я дню описывал как свет,

Что наступленье туч превозмогает;

В ночи же ты манящее окно,

Которое все звезды затмевает.

Но гнета мне не умаляет день,

А ночь глухой тоски лишь множит тень.

Сонет 29

When in disgrace with Fortune and men’s eyes,

I all alone beweep my outcast state,

And trouble deaf heaven with my bootless cries,

And look upon myself and curse my fate,

Wishing me like to one more rich in hope,

Featured like him, like him with friends possessed,

Desiring this man’s art and that man’s scope,

With what I most enjoy contented least;

Yet in these thoughts myself almost despising,

Haply I think on thee, and then my state

(Like to the lark at break of day arising

From sullen earth) sings hymns at heaven’s gate;

For thy sweet love rememb’red such wealth brings

That then I scorn to change my state with kings.

***

Когда в подлунном мире не в чести,

то ранит одиночество больней.

К глухому небу я хочу нести

мольбу, проклятие судьбы своей.

В мечтах я тот – надеждой кто богат,

красивый кто, друзьями наделен,

искусен кто, во взглядах меценат,

но – не владею тем, чем наделен.

Себя таким суждением презрев,

рванется вдруг к тебе моя душа

как жаворонок. Ввысь неся напев,

к вратам небесным с песнею спеша.

Мне право думать про любовь твою,

дороже, чем корона королю.

Сонет 30

When to the sessions of sweet silent thought

I summon up remembrance of things past,

I sigh the lack of many a thing I sought,

And with old woes new wail my dear time’s waste:

Then can I drown an eye (unused to flow)

For precious friends hid in death’s dateless night,

And weep afresh love’s long since cancelled woe,

And moan th’expense of many a vanished sight;

Then can I grieve at grievances foregone,

And heavily from woe to woe tell o’er

The sad account of fore-bemoaned moan,

Which I new pay as if not paid before:

But if the while I think on thee (dear friend)

All losses are restored, and sorrows end.

***

Когда на суд заветных мыслей строй,

Я вызываю память приоткрыв.

Вся тщета прошлых лет владеет мной,

Досаду прошлых бед слезой умыв.

Слеза бежит из глаз всегда сухих

По тем, кто скрылся навсегда в ночи.

По горестям любовных встреч моих,

Мой плач огню угаснувшей свечи.

Я повторяю счет потерь своих,

Припомнив бед теченье за бедой.

Готов вторично оплатить я их,

Как будто не оплачены уж мной.

Но, только мысль наполнится тобой,

Готов смириться я с моей судьбой.

Сонет 31

Thy bosom is endeared with all hearts,

Which I by lacking have supposed dead,

And there reigns love and all love’s loving parts,

And all those friends which I thought buried.

How many a holy and obsequious tear

Hath dear religious love stol’n from mine eye

As interest of the dead, which now appear

But things removed that hidden in thee lie!

Thou art the grave where buried love doth live,

Hung with the trophies of my lovers gone,

Who all their parts of me to thee did give;

That due of many now is thine alone:

Their images I loved I view in thee,

And thou, all they, hast all the all of me.

***

В твоей груди хранилище сердец,

Которых ход часов уже иссяк.

Любовью ты всем призванным конец

Украсила – друзьям, сошедшим в мрак.

Я исходил горючею слезой,

К ним преданность мне выела глаза,

Как платой, за постигший их покой.

В тебе сошлись для каждого стезя.

Могила ты приявшая любовь

Украшенную доблестью друзей.

Меня тебе вручили словно новь,

Что для иных хранил – прими скорей.

В тебе их образы я нахожу,

Тебе и им я весь принадлежу.

Сонет 32

If thou survive my well-contented day,

When that churl Death my bones with dust shall cover,

And shalt by fortune once more re-survey

These poor rude lines of thy deceased lover,

Compare them with the bett’ring of the time,

And though they be outstripped by every pen,

Reserve them for my love, not for their rhyme,

Exceeded by the height of happier men.

О then vouchsafe me but this loving thought:

«Had my friend’s Muse grown with this growing age,

A dearer birth than this his love had brought

To march in ranks of better equipage:

But since he died, and poets better prove,

Theirs for their style I’ll read, his for his love.»

***

Когда благословенный минет день,

Что смертью обратит меня во прах,

Когда перечитать тебе не лень

От умершего друга строк в стихах,

На них ты глазом нынешним взгляни.

И пусть они теперь не образец,

Моей любви во имя их храни,

Хоть слогом превзошел меня юнец.

А в мыслях ты любовь свою открой:

– О Муза друга!.. с веком ты расти,

Его любовь ведомая тобой

В века способна лучшее нести.

Ушедшего с живущими сравни,

Он дарил сердце, гладкий слог они.

Сонет 33

Full many a glorious morning have I seen

Flatter the mountain tops with sovereign eye,

Kissing with golden face the meadows green,

Gilding pale streams with heavenly alcumy,

Anon permit the basest clouds to ride

With ugly rack on his celestial face,

And from the forlorn world his visage hide,

Stealing unseen to west with this disgrace:

Even so my sun one early morn did shine

With all triumphant splendor on my brow;

But out alack, he was but one hour mine,

The region cloud hath masked him from me now.

Yet him for this my love no whit disdaineth:

Suns of the world may stain, when heaven’s sun staineth.

***

Во множестве я наблюдал восход,

Что царственно шагает по горам.

Зеленым долам и потокам вод,

Он золото дарует по утрам.

Но так бывает, что красу небес,

Вдруг, застят злые тучи-облака.

И прячет лик восход, темно окрест,

Он к западным крадется берегам.

И я, однажды солнцем озарен,

Внимал очарованью краткий час.

Великолепен, быстротечен он,

Но туча скоро разделила нас.

Зачем пенять на пятна солнц земных,

Коль на небесном в изобилье их.

Сонет 34

Why didst thou promise such a beauteous day,

And make me travel forth without my cloak,

To let base clouds o’ertake me in my way,

Hiding thy brav’ry in their rotten smoke?

Tis not enough that through the cloud thou break,

To dry the rain on my storm-beaten face,

For no man well of such a salve can speak,

That heals the wound, and cures not the disgrace:

Nor can thy shame give physic to my grief;

Though thou repent, yet I have still the loss:

Th’offender’s sorrow lends but weak relief

To him that bears the strong offence’s cross.

Ah, but those tears are pearl which thy love sheeds,

And they are rich and ransom all ill deeds.

***

Зачем ты посулил мне ясный день,

Заставив без плаща покинуть дом,

Чтоб надо мной нависла тучи тень,

Сокрыв тебя туманом и дождем?

Недостает, пробившись из-за туч,

Лицо мне после бури осушить.

Ушибы врачевать бальзам могуч,

Бесчестье помогал бы пережить.

Не лечит горя моего твой стыд;

Скорби, но не вернет потерь твой жест:

Насмешки злой глубокий след не смыт

С несущего обиды тяжкий крест.

Любовь кропит слезами бытиё, —

То жемчуг искупленья зла её.

Сонет 35

No more be grieved at that which thou hast done:

Roses have thorns, and silver fountains mud,

Clouds and eclipses stain both moon and sun,

And loathsome canker lives in sweetest bud.

All men make faults, and even I in this,

Authorizing thy trespass with compare,

Myself corrupting salving thy amiss,

Excusing thy sins more than their sins are;

For to thy sensual fault I bring in sense —

Thy adverse party is thy advocate —

And ’gainst myself a lawful plea commence:

Such civil war is in my love and hate

That I an accessary needs must be

To that sweet thief which sourly robs from me.

***

Пусть не печалит то, что совершил:

В ручье есть муть, а на цветах шипы,

Свод неба солнце тучами закрыл,

А червь не дал бутону расцвести.

Грешит любой, кривлю душой и я,

Сравненьем звучным сглаживая грех.

Его уж нет, а что унижен я,

Для дел твоих прощенье и успех.

Поступку злому благость придаю,

Противное в тебе – защитник твой.

Я ж сам себе в полон, себя, сдаю,

И на себя же двинулся войной;

Пособником невольным предстаю,

А милый вор ограбил жизнь мою.

Сонет 36

Let me confess that we two must be twain,

Although our undivided loves are one:

So shall those blots that do with me remain,

Without thy help, by me be borne alone.

In our two loves there is but one respect,

Though in our lives a separable spite,

Which though it alter not love’s sole effect,

Yet doth it steal sweet hours from love’s delight.

I may not evermore acknowledge thee,

Lest my bewailed guilt should do thee shame,

Nor thou with public kindness honour me,

Unless thou take that honour from thy name —

But do not so; I love thee in such sort,

As thou being mine, mine is thy good report.

***

Мы двое, но не вместе мы с тобой

хоть две любви сливаются в одну;

пусть пребывает весь позор со мной,

без помощи несу свою вину.

Любовей две – привязанность одна,

грехи вот только разные у нас;

им не сломить любовь, она полна,

жаль, не один ее украден час.

С тобой при встрече может, отвернусь,

тебя чтоб не коснулся мой позор;

и пусть твой взгляд меня не ищет, пусть,

не урони себя, суд будет скор.

Наказ мой сохрани; люблю тебя,

я охраняю честь твою любя.

Сонет 37

As a decrepit father takes delight

To see his active child do deeds of youth,

So I, made lame by Fortune’s dearest spite,

Take all my comfort of thy worth and truth;

For whether beauty, birth, or wealth, or wit,

Or any of these all, or all, or more,

Intitled in thy parts, do crowned sit,

I make my love ingrafted to this store:

So then I am not lame, poor, nor despised,

Whilst that this shadow doth such substance give,

That I in thy abundance am sufficed,

And by a part of all thy glory live:

Look what is best, that best I wish in thee;

This wish I have, then ten times happy me.