Уильям Шекспир
Король Генрих IV

Действие второе

Сцена I

Рочестер. Двор гостиницы.

Входит извощик с фонарем в руках.

1-ый извощик. Ого! Я дам себя повесить, если теперь не четыре часа. Медведица уже стоит над новой трубой, а наша лошадь еще не навьючена. Эй, конюх!

Конюх (за сценой). Иду, иду.

1-ый извощик. Пожалуйста, Том, поправь седло у лошади и подложи под луку пакли, a то она, бедная, ужасно как натерла себе загривок.

(Входит второй извощик).

2-ой извощик. Горох и бобы здесь совсем подмоченные, чтоб их черт побрал, и того и гляди у бедной скотины черви заведутся: все в этом доме пошло вверх дном со смерти конюха Робина.

1-ый извощик. Бедняга! Он загрустил с тех пор, как вздорожал овес. Это свело его в могилу.

2-ой извощик. Ни в одном доме на всем лондонском тракте нет такого количества блох: я от них весь в пятнах, что твой линь.

1-ый извощик. Что твой линь! Клянусь обедней, ни одного короля в христианском мире нельзя было бы старательнее искусать, чем меня сегодня после первых петухов.

2-ой извощик. Ну да, нам не поставили горшка, и пришлось облегчаться в камин, а от мочи блохи плодятся, как гольцы.

1-ый извощик. Эй, конюх, иди сюда, висельник, иди сюда!

2-ой извощик. Мне нужно доставить окорок ветчины и два тюка инбиря в самый Чэринг Кросс^{23}.

1-ый извощик. Проклятие! Мои индюшки совсем околели с голода в корзине. Эй, конюх! Напади на тебя чума! Что, у тебя глаз нет во лбу? Оглох ты, что-ли? Будь я подлец, если разбить тебе башку не такое же хорошее дело, как выпить. Иди сюда, висельник! Где твоя совесть?

(Входит Гэдсгиль).

Гэдсгиль. Здравствуйте, братцы. Который час?

1-ый извощик. Кажется, два часа.

Гэдсгиль. Одолжи мне пожалуйста свой фонарь, мне нужно в конюшню – на мерина взглянуть.

1-ый извощик. Эй, полегче. Я знаю штуки похитрее, которые двух таких стоят.

Гэдсгиль (другому извощику). Так одолжи мне хоть ты.

2-ой извощик. Черта с два. Одолжить тебе фонарь… как бы не так! я раньше погляжу, как тебя повесят.

Гэдсгиль. Скажи, к какому часу думаешь поспеть в Лондон?

2-ой извощик. Достаточно рано, чтобы лечь спать еще при свече, ручаюсь тебе. Идем, сосед Мукс, пора будить господ. Они хотят ехать в компании – ведь у них много поклажи. (Извощики уходят).

Гэдсгиль. Эй, кто там? Человек!

Слуга (за сценой). Я тут как тут – как сказал вор.

Гэдсгиль. Или как сказал трактирный слуга – это одно и тоже. Разницы между ним и тобой не больше, чем между подстрекателем и исполнителем: ты показываешь нам, как надо грабить.

(Входит слуга).

Слуга. С добрым утром, мистер Гэдсгиль. Все, что я вам вчера вечером сказал, подтверждается: один из путешественников богатый кентский землевладелец; он везет с собой триста марок золотом. Я сам слышал, как он вчера за ужином говорил об этом одному из попутчиков. А тот нечто вроде сборщика податей – у него тоже много поклажи – но что он везет, неизвестно. Они уже встали и потребовали себе яиц и масла – сейчас двинутся в путь.

Гэдсгиль. Не миновать им встречи с прислужниками Старого Ника^{24} – даю тебе голову на отсечение.

Слуга. Не надо мне твоей головы, побереги ее для палача, ведь я знаю, ты верный слуга Старого Ника – насколько может быть верным плут и мошенник.

Гэдсгиль. Что ты мне мелешь про палача? Если меня повесят, то потребуется пара крепких виселиц. Ведь со мной в компании должны будут вздернуть и старика сэра Джона, а он, как тебе известно, не заморыш. Да что говорить! Заодно с нами такие троянцы, о каких тебе и не снилось; они ради развлечения оказывают честь нашему ремеслу своим участием, и поэтому, если бы нас накрыли, они все уладят, заботясь о собственной шкуре. Мои союзники не какие-нибудь проходимцы, не бродяги, которые выходят с дубинами грабить на шесть пенсов, не сумасбродные красноносые пьянчуги, а люди знатные и степенные, бургомистры и богачи; люди, которые умеют постоять за себя, больше дерутся, чем говорят, больше говорят, чем пьют, больше пьют, чем молятся. Нет, вру – они постоянно молятся своей святой заступнице – чужой мошне; или вернее не молятся ей, а заставляют ее самое взмолиться^{25}, обирая ее; они помыкают ею, они на ней выезжают и топчут ее, как старые сапоги.

Слуга. Как? чужая мошна их сапоги? а выдержат ли эти сапоги грязь, в которой они топчутся?

Гэдсгиль. Выдержат. Правосудие их смазывает. Мы грабим с полной безопасностью – как за каменной стеной. При нас такое зелье – папоротниковый цвет^{26}, и мы ходим невидимками.

Слуга. Ну, а я полагаю, что если вас не видно, то этим вы больше обязаны ночной темноте, чем папоротникову цвету.

Гэдсгиль. Дай мне руку. Ты получишь свою долю в добыче, клянусь тебе, как честный человек.

Слуга. Нет, поклянись лучше, как мошенник и вор.

Гэдсгиль. Да ну тебя. Homo – общее название для всех людей. Вели конюху вывести моего мерина из конюшни. Прощай, грязный плут.

Сцена II

Дорога близ Гэдсгиля.

Входят принц Генрих и Пойнс; Бардольф и Пето вдали.

Пойнс. Скорее, спрячемся! Я увел лошадь Фальстафа, и его коробит от злости, как новый бархат.

Принц Генрих. Спрячемся.

(Входит Фальстаф).

Фальстаф. Пойнс, Пойнс, чтоб тебя на виселицу вздернули! Пойнс!

Принц Генрих. Молчи, ожиревшие почки. Что это ты за шум поднял?

Фальстаф. Где Пойнс, Галь?

Принц Генрих. Он поднялся туда на пригорок – пойду приведу его.

(Делает вид, что ищет Пойнса).

Фальстаф. Чистое проклятие отправляться грабить в компании такого вора. Негодяй увел мою лошадь и черт его знает, где привязал ее. Сделай я еще пешком четыре меряных фута – и я испустил бы дух. Право, я еще могу умереть порядочным человеком, если меня не повесят за убийство этого бездельника. Я ежечасно отрекаюсь от сообщничества с ним вот уже двадцать два года, и точно заколдованный не отстаю от него. Пусть меня повесят, если этот негодяй не приворожил меня к себе каким-нибудь зельем. Иначе быть не может – мне дали приворотного зелья. Пойнс! Галь! Чума на вас обоих. Бардольф! Пето! Пусть я умру с голода, если я хоть раз еще пойду на грабеж. Будь я презреннейшим холопом, когда либо жевавшим пищу, если не лучше стать опять честным человеком и уйти от этих негодяев. Восемь ярдов по неровной почве для меня то же самое, что для других пройти семьдесят верст и эти бессердечные подлецы это хорошо знают. Проклятие, когда воры нечестно поступают друг с другом. (Слышен свист). Фью-ю! Чума вас всех срази! Приведите мне мою лошадь, бездельники. Лошадь мне, висельники!

Принц Генрих. Замолчи, жирное брюхо. Ложись на землю. Приложи ухо к земле и прислушайся, не едут ли путники.

Фальстаф. А есть у тебя рычаги, чтобы потом поднять меня? Черт побери! Я еще раз не потащу так далеко свое тело за все деньги в казне твоего отца. Затем это вы, негодяи, так меня подвели?

Принц Генрих. Врешь, никто тебя не подводил – нет у тебя ни подводы, ни лошади^{27}.

Фальстаф. Прошу тебя, добрый принц Галь, помоги мне найти мою лошадь, милый сын нашего короля.

Принц Генрих. Убирайся, бездельник! Что я тебе конюх дался?

Фальстаф. Так иди повесься на своей собственной подвязке, которая тебе дана, как наследнику престола. Если меня накроют, вы за это поплатитесь. Если про вас не сочинят песни на самые гнусные мотивы, пусть я отравлюсь стаканом хереса. Когда шутка так далеко заходит, да еще пешком, я ее терпеть не могу.

(Входит Гэдсгиль).

Гэдсгиль. Стой.

Фальстаф. Я и так стою, хотя против желания.

Пойнс. А, это наш разведчик. Узнаю его по голосу.

(Входит Бардольф).

Бардольф. Что слышно?

Гэдсгиль. Становитесь на места, надевайте маски. С горы везут королевские деньги в королевскую казну.

Фальстаф. Врешь, плут, их везут в королевский кабак.

Гэдсгиль. Их хватит на то, чтобы всех нас вывести в люди.

Фальстаф. Вернее привести к виселице.

Принц Генрих. Вы четверо нападете на них на узкой тропинке; Нед Пойнс и я будем стоять внизу. Если они улизнут от вас, то попадутся прямо нам в руки.

Пето. Сколько их?

Гэдсгиль. Восемь или десять человек.

Фальстаф. Черт возьми, а не ограбят ли они нас?

Принц Генрих. Что, струсил, сэр Джон Толстое Пузо?

Фальстаф. Я, конечно, не такой сухарь, как твой дед, Джон Гант^{28}, но я не трус, Галь.

Принц Генрих. Это видно будет на деле.

Пойнс. Эй, Джэк, твоя лошадь стоит за забором, когда она тебе понадобится, ты ее там найдешь. Прощай, и держись крепко.

Фальстаф. Теперь уж я не могу приколотить его, хотя бы мне грозила виселица.

Принц Генрих (тихо Пойнсу). Где же наши плащи, Нед?

Пойнс. Здесь поблизости. Спрячемся.

(Уходят принц Генрих и Пойнс).

Фальстаф. А теперь, кому счастье улыбнется, тот добычу и возьмет. Все по местам.

(Входят путешественники).

1-ый путешественник. Идем, сосед. Мальчик спустится с нашими лошадьми с горы, а мы пройдемся пешком, чтобы размять ноги.

Воры. Стой!

Путешественники. Господи Иисусе!

Фальстаф. Бейте, валите их; перережьте бездельникам горло. А, ублюдки гусениц, упитанные ветчиной, мерзавцы! Они ненавидят нас, молодеж. Валите их на землю, общипайте их.

Путешественники. Мы погибли, разорены в конец – мы и наши семьи.

Фальстаф. Повесить бы вас, толстопузых негодяев. Разорены? Нет, жирные скряги, жаль, что не все ваше добро с вами. Шевелитесь, окорока, шевелитесь! И нам, молодым людям, жить надо, негодяи. Может быть, вы к тому же присяжные судьи, – так мы же вас рассудим.

(Уходят Фальстаф и другие, уводя с собой путешественников).

(Входят принц Генрих и Пойнс).

Принц Генрих. Грабители связали честных людей. А если бы мы с тобой могли теперь обобрать воров и весело отправиться в Лондон, было бы о чем толковать целую неделю, над чем хохотать целый месяц и что запомнить, как хорошую шутку, навсегда.

Пойнс. Спрячемся, я слышу их шаги.

(Возвращаются воры).

Фальстаф. Идем, голубчики. Давайте делить добычу, а потом на лошадей, пока не занялся день. Если принц и Пойнс не два величайших труса – то нет справедливости на свете. Пойнс этот не храбрее дикой утки.

Принц Генрих. Деньги давайте!

(Бросается на них).

Пойнс. Негодяи!

(В то время как они занялись дележом, принц и Пойнс кидаются на них. Все они бегут, и Фальстаф, после двух-трех ударов, тоже убегает, бросая добычу).

Принц Генрих.

 
Легко досталось. Живо на коней.
Воришки разбежались, перетрусив
Так сильно, что не смеют повстречаться,
Подозревая стражника друг в друге.
Вперед, мой добрый Нед. Теперь Фальстаф
Бежит, потея до смерти, и землю
Сухую утучняет вдоль дороги.
Не будь он так смешон, он был бы жалок.
 

Пойнс.

 
Как громко негодяй ревел!
 

Сцена III

Варкворт. Комната в замке.

Входит Готспур, читая письмо.

– «Что касается меня, милорд, то из любви, которую питаю к вашему дому, я был бы счастлив, если бы мог примкнуть к вам». Он был бы счастлив – так почему же его нет здесь? Из любви, которую он питает к нашему дому – он однако доказывает своим письмом, что его собственный сарай ему дороже нашего дома. Посмотрим, что он пишет дальше. «Ваше предприятие очень опасное»; конечно, опасное: опасно также простудиться, спать, пить; но я могу вас уверить, милорд дурак, что среди этой крапивы, которую называют опасностью, мы сорвем цветок, называемый безопасностью. «Предприятие, которое вы затеяли, опасно; друзья, которых вы называете, ненадежны; время неподходящее, и весь ваш заговор слишком легковесен для борьбы с таким сильным неприятелем». Так вы думаете? А я вам на это скажу, что вы пустоголовый трус и что вы лжете. Что за дурак! Клянусь Господом, наш заговор не хуже всякого другого. Наши друзья верны и надежны; хороший заговор, хорошие друзья и очень надежные; великолепный заговор, очень хорошие друзья. Что за холодный, как лед, негодяй! Архиепископ Иоркский одобряет и заговор, и весь ход дела. Черт побери! Если бы он мне теперь попался, я бы пришиб его веером его жены. Разве в этом предприятии не участвуют мой отец, мой дядя и я? Лорд Эдмунд Мортимер, архиепископ Иоркский и Оуэн Глендовер? Да еще и Дуглас? Разве не получил я от всех письма, с условием встретиться со всеми войсками девятого числа следующего месяца, и разве некоторые из них уже не выступили в поход? Что за язычник! Нечестивец! Окажется еще, что в своей искренней трусости и ограниченности он отправится к королю и откроет ему все наши замыслы. О, я готов надавать себе пощечин за то, что предложил такому молокососу участие в столь почетном предприятии. Черт с ним! Пусть расскажет королю. Мы готовы. Я отправлюсь сегодня в ночь.

Входит лэди Перси.

Здравствуй, Кэт!^{29} я должен покинуть вас через два часа.

Лэди Перси.

 
Зачем, супруг мой добрый, ты всегда
Уединенья ищешь? За какую
Вину отлучена я две недели
От ложа Гарри моего? Скажи,
Мой милый, отчего ты отвратился
От пищи, смеха, золотого сна?
Зачем глаза ты в землю опускаешь
И вздрагиваешь часто, оставаясь
Один? Что молодую кровь согнало
Со щек твоих? Зачем мое блаженство
И право на тебя ты уступил
Угрюмым думам и проклятой грусти?
Твой чуткий сон я часто сторожила
И слышала, как ты шептал о битвах
Железных, правил скачущим конем,
Кого-то ободрял: «смелее в битву»,
О вылазках твердил и отступленьях,
О рвах, о частоколах, о палатках,
O брустверах, окопах пограничных,
О базилисках, пушках, кулевринах,
Солдатах мертвых, выкупленных пленных
И всех других подробностях войны.
Твой дух во сне так поглощен был битвой,
Так возбужден, что у тебя на лбу
Пот бисером стоял, как пузырьки
На только что встревоженном потоке.
И странное являлось на лице
Волненье, как у тех, кто вдруг дыханье
В поспешности великой затаил
Что эти все приметы знаменуют?
Супруг мой трудным делом озабочен.
Я знать хочу, иль он меня не любит.
 

Готспур.

 
Эй, кто там? (Входит слуга).
                       Что, ушел с пакетом Вильям?
 

Слуга.

 
Так точно, с час тому назад.
 

Готспур.

 
            А Бутлер
Привел-ли от шерифа лошадей?
 

Слуга.

 
Одну, милорд, он только что привел.
 

Готспур.

 
Какую? Чалой масти? Корноушку?
 

Слуга.

 
Ее, милорд.
 

Готспур.

 
                       Конь чалый – вот мой трон^[2].
Немедленно сажусь. О, Esperance!^[3]
Скажи, чтоб Бутлер в сад его привел.
 

(Слуга уходит).

Лэди Перси.

 
О, выслушай, супруг мой!
 

Готспур.

 
                   Что, супруга?
 

Лэди Перси.

 
Как от меня уедешь ты?
 

Готспур.

 
                   Верхом,
Дружок, верхом.
 

Лэди Перси.

 
                          Ты – глупая мартышка.
Хорек таким причудам не подвержен,
Как ты. Без шуток, Гарри. Знать хочу я
Твои дела, я так хочу. Боюсь,
Что брат мой Мортимер, восстановляя
Свои права, твоей просил поддержки
В том предприятьи. Если-ж ты пойдешь…
 

Готспур.

 
Так далеко пешком? Устану, друг мой.
 

Лэди Перси.

 
Ну, полно, полно, попугай мой. Прямо
Ответь на мой вопрос. Без шуток, Гарри,
Сломаю твой мизинец, если правды
Не скажешь мне.
 

Готспур.

 
                Прочь, баловница, прочь.
Любовь? Я не люблю. Мне до тебя
Нет дела, Кэт. Играть не время в куклы
Иль губные устраивать турниры.
Носов разбитых нужно нам побольше,
Дырявых черепов^{30}. Вот нынче наша
Ходячая монета. Эй, коня!
Что ты сказала, Кэт? Что нужно?
 

Лэди Перси.

 
Так ты меня не любишь? Вправду, нет?
Ну, хорошо. Но если ты не любишь,
И я любить не стану. Так не любишь?
Скажи хоть: это шутка или правда?
 

Готспур.

 
Идем, коль хочешь видеть, как поеду.
Чуть на коня вскочу, я поклянусь,
Что я тебя люблю и беспредельно.
Но слушай, Кэт. Отныне не должна
Ты спрашивать, куда я отправляюсь
Или зачем. Спешу, куда мне нужно.
А в заключенье, дорогая Кэт:
Я вечером сегодня вас покину.
Я знаю, ты умна, но не умнее
Супруги Гарри Перси, – постоянна,
Но все же женщина, а что до тайн,
Нет лэди боле скрытной. Оттого-то
Охотно верю, что не передашь
Всего того, чего еще не знаешь.
Так велико, о дорогая Кэт,
Мое к тебе доверье.
 

Лэди Перси.

 
         Неужели
Так велико?
 

Готспур.

 
      Не больше, ни на дюйм.
Но слушай, Кэт. Куда теперь я еду,
Поедешь ты. Сегодня я, ты – завтра.
Довольна ты?
 

Лэди Перси.

 
      Довольна поневоле.
 

(Уходят).

Сцена IV

Истчип. Комната в таверне «Кабанья голова».

Входят принц Генрих и Пойнс.

Принц Генрих. Нед, прошу тебя, выйди из этой грязной комнаты, и посмейся вместе со мной.

Пойнс. Где ты был, Галь?

Принц Генрих. С тремя или четырьмя болванами, среди трех или четырех дюжин бочек. Я спустился на самую низшую ступень плебейства. Да, голубчик, я побратался со всеми трактирными мальчишками, и могу их всех назвать тебе по именам – Том, Дик и Фрэнсис. Они клянутся спасением своей души, что хотя я еще только принц Уэльский, но уже король по учтивости, и открыто говорят мне, что я не спесивец, как Фальстаф, а настоящий коринфянин^{31} – весельчак добрый малый (клянусь Богом, так они меня называют) – и что когда я буду английским королем, то все истчипские молодцы будут готовы служить мне. Напиваться значит по ихнему «нарумяниться», а если хочешь во время питья перевести дух, они кричат: «живей, живей, осуши до дна!» Словом, в какие-нибудь четверть часа я сделал такие успехи, что всю жизнь могу пить с любым медником, говоря с ним на его языке. Уверяю тебя, Нед, ты потерял случай отличиться, не побывав со мной в этом деле. Но, сладкий друг мой Нед, – а чтобы еще больше подсластить твое имя, даю тебе этот кусок сахару на пени, его только что сунул мне в руку один из трактирных мальчишек, который во всю свою жизнь не говорил других слов по английски, как: «восемь шиллингов, шесть пенсов» и «милости просим!», всегда добавляя тонким голосом: «сейчас, сейчас, сэр! Бутылку сладкого вина в комнату с полумесяцем»^{32} или что-нибудь в этом роде. Так послушай, Нед, чтобы скоротать время до прихода Фальстафа, пойди ты в соседнюю комнату, а я буду спрашивать мальчишку, зачем он мне дал сахар; ты же поминутно кричи «Фрэнсис!», так чтобы он не мог отвечать мне ничего другого, кроме словечка «сейчас». Ступай, и я тебе покажу, как это устроить.

Пойнс. Фрэнсис!

Принц Генрих. Вот так, отлично!

Пойнс. Фрэнсис! (Уходит).

Входит Фрэнсис.

Фрэнсис. Сейчас, сейчас, сэр!.. Ступай вниз в комнату Гранатового яблока, Ральф.

Принц Генрих. Ступай сюда, Фрэнсис.

Фрэнсис. Милорд.

Принц Генрих. Долго-ли еще тебе служить здесь, Фрэнсис?

Фрэнсис. Да, еще пять лет осталось, столько же как…

Пойнс (за сценой). Фрэнсис!

Фрэнсис. Сейчас, сейчас, сэр!

Принц Генрих. Пять лет! Долгонько же тебе еще придется греметь посудой, черт возьми! Но скажи, Фрэнсис, хватило бы у тебя храбрости разыграть труса относительно твоего контракта с хозяином и показать ему пятки, удрав отсюда?

Фрэнсис. О, Господи, сэр! Я готов поклясться на всех библиях в Англии, что у меня хватит смелости…

Пойнс (за сценой). Фрэнсис!

Фрэнсис. Сейчас, сейчас, сэр!

Принц Генрих. Сколько тебе лет, Фрэнсис?

Фрэнсис. Дайте подумать – в Михайлов день мне исполнится…

Пойнс (за сценой). Фрэнсис!

Фрэнсис. Сейчас, сэр! Пожалуйста, милорд, подождите, я сейчас вернусь.

Принц Генрих. Нет, скажи мне еще, Фрэнсис – сахару, который ты мне дал, было на один пенс, неправда ли?^{33}

Фрэнсис. Ах, сэр, я хотел бы получить за него два пенса.

Принц Генрих. Я тебе дам за него тысячу фунтов: попроси их у меня, когда захочешь, и ты получишь их.

Пойнс (за сценой). Фрэнсис!

Фрэнсис. Сейчас, сейчас!

Принц Генрих. Сейчас, Фрэнсис? Нет… Но если хочешь завтра, Фрэнсис, или в четверг, или же, Фрэнсис, когда хочешь. Но, Фрэнсис…

Фрэнсис. Милорд?

Принц Генрих. Согласишься ли ты ограбить этого человека в кожаной куртке^{34} с хрустальными пуговицами, со стриженой головой, с агатовым перстнем на пальце, в темных шерстяных чулках с подвязками, с вкрадчивым голосом и испанской сумкой…

Фрэнсис. О ком это вы говорите, сэр?

Принц Генрих. Ну, да я вижу, что тебе пристало только пить сладкое вино. Смотри, Фрэнсис, чтобы твоя белая куртка не запачкалась. В Берберии, сэр, этого бы не случилось.

Фрэнсис. Чего не случилось бы, сэр?

Пойнс (за сценой). Фрэнсис!

Принц Генрих. Да иди же, бездельник. Не слышишь ты что-ли, что тебя зовут? (Они начинают оба звать его. Фрэнсис стоит растерянный и не знает, куда идти).

(Входит старший трактирный слуга).

Слуга. Что это такое? Ты тут стоишь и не слышишь, что-ли, что тебя зовут? Поди туда к гостям. (Фрэнсис уходит). Милорд, старый сэр Джон с полдюжиной других господ стоят у ворот. Прикажете их впустить?

Принц Генрих. Пусть они немного подождут, а потом впусти.

(Уходит слуга).

Пойнс!

(Входит Пойнс).

Пойнс. Сейчас, сейчас, сэр!

Принц Генрих. Послушай, Фальстаф и остальные воры у дверей. Ну что ж, выйдет потеха?

Пойнс. Еще бы, Галь, нам будет весело, как сверчкам. Ловко однако ты одурачил мальчишку. Что же будет дальше?

Принц Генрих. Я теперь готов на все шалости, которые когда-либо проделывались со времен старика Адама до этой юной полуночи. (Входит Фрэнсис с вином). Который час, Фрэнсис?

Фрэнсис. Сейчас, сейчас, сэр! (Уходит).

Принц Генрих. И этот мальчишка, который знает меньше слов чем попугай, рожден от женщины! Все его занятие исчерпывается беганием по лестницам вверх и вниз, а все его красноречие итогом трактирного счета. – Да, а я все-таки еще не в таком настроении, как Перси Готспур; он убивает каких-нибудь шесть или семь дюжин шотландцев перед завтраком, умывает руки и говорит жене: – «Надоела мне эта спокойная жизнь, мне нужна работа». – «О, милый Гарри», спрашивает она, «сколько человек ты убил сегодня?» – «Напоите моего чалаго», говорит он и отвечает через час: «Штук четырнадцать, пустяки, пустяки!» Пожалуйста, позови Фальстафа. Я буду играть Перси, а эта жирная туша – лэди Мортимер, супругу его. «Rivo!» как восклицают пьяницы^{35}. Позови же этот окорок, позови кусок сала!

Входят Фальстаф, Гэдсгиль, Бардольф и Пето.

Пойнс. Здравствуй, Джэк. Где ты был?

Фальстаф. Чума на всех трусов, говорю я, чума и проклятие, говорю я, и прибавляю «аминь». – Эй, малый, дай мне стакан хереса. – Чем вести дольше такую жизнь, я лучше готов вязать чулки, штопать их и чинить пятки. Чума на всех трусов! Дай же мне стакан хереса, бездельник. – Неужели на земле нет более добродетели? (Пьет).

Принц Генрих. Видал-ли ты когда-нибудь, как бог солнца (этот сострадательный Титан) целует тарелку с маслом, которое тает от его ласки? Если не видал – то взгляни вот на эту тушу.

Фальстаф. Ах ты, мерзавец! В херес подмешана известь. Да чего и ждать кроме плутовства от мошенников. Но трус еще хуже, чем стакан хереса с примесью извести. Ступай своей дорогой, старый Джек! Умри, когда хочешь. Пусть меня назовут выпотрошенной селедкой, если неправда, что мужество, истинное мужество исчезло с лица земли. Во всей Англии не осталось более трех не повешенных порядочных людей, и один из них разжирел и начинает стариться – да помилует нас Бог! Нет, говорю я, свет стал никуда не годен. Хотел бы я быть ткачем^{36} – распевать псалмы и все такое. Чума на всех трусов, повторю я.

Принц Генрих. Что ты так ворчишь, мешок, набитый шерстью?

Фальстаф. И это сын короля! Пусть у меня на лице не останется ни одного волоска, если я не выгоню тебя из твоего королевства деревянной шпагой, и не погоню перед тобой всех твоих подданных, как стадо диких гусей. И ты – принц Уэльский!

Принц Генрих. Это еще что такое, поганый брюхан?

Фальстаф. Разве ты не трус? Отвечай… Да и Пойнс также.

Пойнс. Ах ты, жирное пузо, я тебя заколю, если еще раз назовешь меня трусом.

Фальстаф. Разве я назвал тебя трусом? Будь ты раньше проклят, чем я назову тебя трусом. Но я бы дал тысячу фунтов, чтобы уметь бежать так быстро, как ты. У вас прямые плечи, так вы и не боитесь показать свои спины – но разве это значит быть опорой друзьям? К черту такую опору! Настоящие друзья не показывают тыла, а прямо в глаза смотрят. Дайте мне стакан хереса. Будь я подлец, если у меня хоть капля была во рту.

Принц Генрих. Ах, негодяй – у тебя еще губы не обсохли от последнего стакана.

Фальстаф. Не все ли равно. (Пьет). Проклятие всем трусам! говорю я.

Принц Генрих. В чем дело?

Фальстаф. В чем дело? В том, что вот мы четверо сегодня утром добыли тысячу фунтов.

Принц Генрих. Где ж деньги, Джэк?

Фальстаф. Где? Их у нас отняли. На нас несчастных четырех напало сто.

Принц Генрих. Как, неужели сто?

Фальстаф. Будь я подлец, если я не сражался с целой дюжиной их два часа под ряд. Я спасся каким то чудом. Мой камзол продырявлен в восьми местах, штаны в четырех, щит мой весь изрублен, меч иззубрен как пила: ессе signum. С тех пор как я стал взрослым мужчиной, я лучше не дрался – но все напрасно. Чума на всех трусов! Пусть вот они расскажут: если они что-нибудь прибавят к правде, или убавят из неё – значит они подлецы, исчадия тьмы.

Принц Генрих. Расскажите, господа, как было дело.

Гэдсгиль. Мы, четверо, напали человек на двенадцать.

Фальстаф. Шестнадцать по крайней мере, милорд.

Гэдсгиль. И связали их.

Пето. Нет, нет, мы их не связали.

Фальстаф. Ах ты, бездельник, конечно связали каждого в отдельности: будь я еврей, жид-еврей, если это не так.

Гэдсгиль. Когда мы стали делить добычу, на нас напали еще шесть или семь человек…

Фальстаф. Они развязали первых; а тут подоспели и другие.

Принц Генрих. Как, и вы со всеми бились?

Фальстаф. Со всеми? Я не знаю, что ты называешь всеми; но если я не дрался с пятьюдесятью из них, ты можешь меня назвать пучком редьки. Если на бедного, старого Джэка не напало пятьдесят два или пятьдесят три человека – то я после этого не двуногая тварь.

Принц Генрих. Господи помилуй! Надеюсь, ты никого не убил из них.

Фальстаф. Ну, брат, об этом поздно молиться. Двух я зарубил, с двумя наверное все счеты покончены – с двумя негодяями в клеенчатых плащах. Говорю тебе, Галь – если я солгал, плюнь мне в лицо, назови меня клячей. Ты ведь знаешь мой обычный фехтовальный прием; вот так я стал, так держал шпагу. Четверо негодяев в клеенчатых плащах кинулись на меня…

Принц Генрих. Как четверо? ведь ты только что сказал, что двое?

Фальстаф. Четверо, Галь, я тебе сказал четверо.

Пойнс. Да, да, он сказал четверо.

Фальстаф. Эти четверо выстроились рядом и сразу направили на меня свои шпаги. Я, не долго раздумывая, подставил щит и все семь клинков воткнулись в него.

Принц Генрих. Семь? Ведь их было только-что четверо?

Фальстаф. В клеенчатых плащах?

Пойнс. Да, четверо в клеенчатых плащах.

Фальстаф. Семеро, клянусь рукоятью этой шпаги; будь я бездельник, если это не так.

Принц Генрих. Пожалуйста, не мешай ему, число их скоро еще возростет.

Фальстаф. Ты слушаешь, Галь?

Принц Генрих. Слушаю и отмечаю, Джэк.

Фальстаф. То то же – стоит послушать. Так вот, эти девять человек в клеенчатых плащах, как я тебе сказал…

Принц Генрих. Ну вот, уже двумя больше стало.

Фальстаф. Так как острия их шпаг отломились…

Пойнс. То штаны с них свалились?^{37}

Фальстаф. То они стали отступать; но я бросился за ними, и в одно мгновение ока уложил семерых из одиннадцати.

Принц Генрих. Какой ужас! Одиннадцать человек в клеенчатых плащах выросло из двух.

Фальстаф. Но тут черт вмешался в дело – на меня наскочили сзади трое проклятых негодяев в зеленых куртках из кендальского сукна, и стали колотить меня, а было так темно, Галь, что не видать было собственной руки.

Принц Генрих. Эти выдумки похожи на своего родителя – огромные, точно горы, явные, осязательные. Ах, ты грязный обжора, безмозглый чурбан, грязный ком сала, потаскушкино отрод…

Фальстаф. Что с тобой? Ты с ума сошел? Что правда, то правда, ведь!

Принц Генрих. Как ты мог знать, что эти люди были в зеленых куртках из кендальского сукна, если было так темно, что ты не мог видеть своей руки? Объясни нам это. Ну, что ты скажешь?

Пойнс. Объясни, Джек, объясни!

Фальстаф. Как, по принуждению? Нет, если бы меня на дыбу вздернули, или чем угодно пытали, я бы ничего не сказал по принуждению. Давать вам объяснения по принуждению! Если-б у меня было столько же объяснений, сколько бывает ежевики летом, то я бы никому ничего не объяснил по принуждению.

Принц Генрих. Не хочу я больше иметь этого греха на душе: этот налитой кровью трус, этот лежебока, этот ломатель лошадиных хребтов, эта огромная гора мяса…

Фальстаф. Отстань, заморыш, шкурка от угря, сушенный коровий язык, хвост бычачий, треска – о, если бы я мог, не переводя дух, назвать все, на что ты похож – портняжный аршин, пустые ножны, колчан, дрянная шпага!

Принц Генрих. Отдышись немного, а там опять начни; а когда ты устанешь от своих скверных сравнений, выслушай только вот это…

Пойнс. Слушай, Джэк, внимательно.

Принц Генрих. Мы двое видели, как вы напали вчетвером на четверых, связали их и забрали их имущество. Ты только заметь, как простая правда сразу вас обличит. Затем мы вдвоем напали на вас четырех и в одну минуту прогнали вас от добычи, которая теперь у нас; мы можем показать ее – она здесь же в доме. А ты, Фальстаф, быстрехонько и проворно понес свое брюхо, и так ревел, моля о пощаде, так бежал и ревел, как настоящий теленок. Какая подлость иззубрить свою шпагу, и уверять, что это произошло в бою! Что же ты можешь придумать, какую хитрость, какую уловку, чтобы прикрыть свой явный и очевидный позор?

Пойнс. Говори, Джэк, посмотрим, как ты выпутаешься!

Фальстаф. Клянусь небом, я узнал вас – узнал, как родной отец. Послушайте же, господа. Разве я смел убить наследного принца? Неужели бы я стал сражаться с настоящим принцем? Ведь ты знаешь, я храбр, как Геркулес – но все дело в инстинкте: лев не тронет истинного принца. Инстинкт великое дело, я вел себя трусом – следуя инстинкту. Я отныне буду еще лучшего мнения и о себе и о тебе – о себе, как о храбром льве, о тебе, как о храбром принце. Но, братцы, я чертовски рад, что деньги у вас. Хозяйка, двери на запор: сегодня будем кутить, а молиться завтра. Храбрые ребята, молодцы, золотые сердца – вы заслуживаете всяческих похвал за доброе товарищество. Ну что-ж, будем веселиться? Не сыграть ли нам комедию экспромтом?

Принц Генрих. Согласен – и содержанием её будет твое бегство.

Фальстаф. Нет, уж об этом ни слова, Галь, если ты меня любишь.

(Входит хозяйка).

Хозяйка. Господи Иисусе! милорд принц…

Принц Генрих. Что тебе, милэди хозяйка? Что скажешь мне?

Хозяйка. Ах, милорд, там у дверей какой-то придворный, который хочет вас видеть – он говорит, что пришел от вашего отца.

Принц Генрих. Дай ему крону, если он от короля^{38}, и отошли его обратно к моей матушке.

Фальстаф. Каков он из себя?

Хозяйка. Старый человек.

Фальстаф. Зачем почтенная старость в этот полуночный час не в постели? Не пойти-ли мне переговорить с ним?

Принц Генрих. Пожалуйста, Джэк.

Фальстаф. Я сумею его спровадить. (Уходит).

Принц Генрих. Да, господа, вы славно сражались – и ты, Пето, и ты, Бардольф. Вы тоже львы и убежали только по инстинкту, чтобы не тронуть истинного принца. Стыдитесь!

Бардольф. Клянусь Богом, я тогда побежал, когда увидел, что другие бегут.

Принц Генрих. А теперь, скажите по правде – как случилось, что шпага Фальстафа так иззубрена?

Пето. Он иззрубил ее своим кинжалом, и сказал, что если бы даже ему пришлось божиться до тех пор, пока он не выгонит правду из Англии – он заставит вас поверить, что это случилось в сражении; и нас он уговорил следовать его примеру.