Туве Янссон
Умеющая слушать

Разгружать песок…

Шаланда с песком причалила у подножия горы, и мешки с цементом перенесли на берег. Теперь команда разгружала песок. Они нашли сильного парня, способного толкать тачку. Раз за разом он переправлял ее к берегу, сначала медленно, а потом, грохоча и делая широкие шаги, заставлял дощатый настил качаться, затем подтаскивал тачку к подножию горы, приподнимал колесо на настил, довольно быстро взбегал вверх по склону и отпускал груз на свободу. Пока песок высыпался вниз, он поворачивался лицом к морю и почесывал голову с таким видом, будто все это его ни в малейшей степени не касалось и делалось лишь развлечения ради. Его спина и руки блестели на солнце. Брюки были туго натянуты, а маленькая засаленная шапчонка – едва ли больше листка, который угораздило, кружась в воздухе, упасть вниз ему на волосы. В конце концов он протягивал руку, вытряхивал песок из ящика тачки дочиста, одним резким движением поворачивал ее назад и, снова громыхая колесом, спускался вниз со склона горы к шаланде. Пока тачка катилась по настилу, слышались лишь легкие шаги его ног. Потом он сплевывал через перила с таким видом, словно он всему миру хозяин и начхать ему на это дело. Он дозволял другим поднимать с помощью лебедки бочку с песком наверх и опустошать ее. Он был великолепен!

Она стояла, буквально прилипнув к мешкам с цементом, и смотрела. Ничего значительного с тех пор, как она научилась нырять, не происходило, а теперь все нахлынуло разом: и разгрузка песка, и это внезапное умение нырять. Она не могла быть в двух местах одновременно, это было невозможно. Вот так! Сначала ничего, ну просто ничегошеньки не случается, а потом приходится выбирать, и это нелегко.

Она встала в четыре часа утра, чтобы не терять времени и чтобы владеть всей виллой. Стены и пол поделены по-новому полосами солнечного света, который уже целый день не возвращался; спящий дом со всеми его по-летнему желтыми, покрытыми олифой стенами пронизывал насквозь свет раннего утра, и было абсолютно тихо. Она отворила окно на веранде, и гардина широко вздулась; воздух на воле был холодный. В кладовой нашлось лишь два мясных биточка. Она сунула их в рот прямо из миски, быстро слизала застывший соус и взяла одну ковригу хлеба из металлической хлебницы.

В саду благоухало утро – прохладный и преисполненный ожидания аромат. С каждым шагом она, торопясь и жуя на ходу, удалялась от виллы, спускаясь вниз, к берегу, и дальше по камням; прыжок… и два шага – абсолютно точно! Она все время ела на ходу.

Теперь он разбежался для прыжка и, снова удерживая тачку на дощатом настиле, на четвертом шагу переступил на другую ногу и перешел к длинным упруго-гибким прыжкам, а позже к резким, прерывистым, жестким звукам, когда тачка пересекала горный склон. Новый поток песка, хлынув, присоединился к этим звукам, и парень повернулся лицом к морю.

Она стояла за мешками с цементом и жутко завидовала ему. Нужно было что-то предпринять – теперь или никогда! Она перепрыгнула через край шаланды и закричала в грузовой трюм:

– Могу я помочь?

Голос ее прозвучал отчаянно смело, и ей стало стыдно.

Внизу во мраке стояли двое стариков, они не ответили. Один-единственный раз глянули они вверх и продолжали сгребать лопатами песок. Бочка была почти полной. Девочка села на палубе и покорно ждала. Он вернулся назад со своей тачкой, и песок вновь подняли наверх. Два раза возвращался парень обратно, и она не осмеливалась глянуть на него. В третий раз ей дозволили спуститься в грузовой трюм.

Дневной свет исчез, словно скрылся за дверью, огромное помещение было овеяно глубокой и прохладной тенью. Бочка вновь спустилась вниз. Девочка схватила песок лопатой и что есть сил быстро подняла его вверх. Лопаты со звоном скрестились, а руки ее словно загорелись.

– Это надо делать спокойно и равномерно, – сказал один из стариков. – А как делает это она! Подумать только!..

Она послушно ждала, пока они наполняли бочку и поднимали ее наверх. Выгружать песок – словно бы прыгать по камням: надо внимательно и точно рассчитывать каждое движение и делать лишь крайне необходимое, а еще – никогда не промахиваться. Поступать точь-в-точь как парень с тачкой. Тачка снова спустилась вниз. Девочка наполняла песком лопату и взмахивала ею в ту самую нужную минуту, что принадлежала ей одной. Она поднимала лопату и равномерно опустошала ее вместе с другими грузчиками. Все три лопаты сверкнули в сумрачном грузовом трюме, и разгрузка была завершена. Ноги глубоко скользнули вниз в рыжий влажный песок. Когда бочка наполнилась, все трое одновременно прекратили нагружать песок; они оперлись, отдыхая, на лопаты, и глядели, как там, наверху, бочка взметается ввысь вместе с лебедкой. А он ходил взад-вперед, покачиваясь на досках настила, бочка же снова и снова спускалась вниз то с одной, то с другой стороны киля – по очереди.

Первый взрыв раздался в глубине залива. Мне бы следовало быть и там тоже! Мне хотелось быть всюду! Как я смогу дальше жить, если все время придется выбирать меж двумя делами!

– Пора завтракать! – сказал старик и сунул лопату в песок.

Когда девочка поднялась на палубу – ослепительно сияло солнце. Подойдя к перилам, она сплюнула в море, сплюнула очень спокойно. Тут раздался новый взрыв, столб воды поднялся над лесной опушкой – невероятно высоко – и, прежде чем опуститься, долгое время оставался в воздухе. Столб был совсем белый. И как раз в этот миг над берегом потянулась стая лебедей. Она никогда прежде не видела лебедей в полете… и они кликали, они пели! Новый столб воды поднялся к небу, соединился с летящими птицами крест-накрест, и долго длившийся миг гигантский белый крест виднелся на фоне голубого неба.

Она помчалась по дощатому настилу, легко и чуть шатаясь; вскинув голову, она отбежала в сторону, мимо мешков с цементом, и вниз, в лес. Лес был тих и преисполнен до краев летним теплом, весь июнь пылало низко на горизонте, словно великолепно раскаленный дождь, солнце, а над трясиной носился гонимый ветром туман. Она вбежала в прохладу тумана и снова выбежала в тепло, и опять нырнула в прохладу и пробежала сквозь заросли восковника^[2]. Она растянулась во всю длину на мшистой топи, и восковник прогнулся под ней вплоть до самой болотной воды.

Сколь долгое время должно было минуть, прежде чем она стала взрослой и счастливой.

Перевод Л. Брауде

День рождения

В двадцать минут четвертого младшая из фрёкен^[3] Хэгер зажгла свечи на праздничном торте в честь дня рождения; уже наступили сумерки. Ее сестра достала из холодильника мороженое и начала раскладывать его в вазочки на серебряном блюде.

– А ты не можешь заняться этим немного позднее? – спросила Вера Хэгер. – Они появятся с минуты на минуту, и мы, пожалуй, сможем принять всех гостей вместе. Я не привыкла…

Анья продолжала раскладывать мороженое.

– Прими их в гостиной, – сказала она. – Подай им сок. Я приду, как только закончу…

Вера вышла в прихожую. Она услыхала шум поднимающегося вверх лифта, он остановился, и она открыла дверь. То был дворник, он кивнул ей, продолжая подниматься по лестнице на чердак.

– Извини, – сказала фрёкен Хэгер, – я думала, это к нам. Мы как раз ждем гостей…

Она снова закрыла дверь и продолжала стоять возле нее. Ей не понравилось, как дворник поздоровался с ней, но объяснять ему что-то бесполезно, и ей не следовало ничего говорить. Лифт вернулся. Она подождала, пока зазвонил звонок, и открыла дверь. То были трое детей: два мальчика и очень маленькая девочка в сопровождении гувернантки.

– Добро пожаловать! – сказала ей фрёкен Хэгер. – Дело в том, что нашей племяннице, дочери нашего брата, исполняется год, а ее родители в отъезде, и поэтому мы, моя сестра и я, подумали, что нам надо устроить небольшой праздник…

Дети сняли сапожки, плащики и шапочки и положили их на пол, а гувернантка ушла.

– Как вас зовут? – спросила фрёкен Хэгер. Мальчики, глядя мимо, не ответили, но девочка прошептала:

– Пиа!

В дверь снова позвонили. Пришли еще четверо детей, один из них – с мамой. Все больше и больше детей входили в квартиру, снимали с себя верхнюю одежку, а виновница торжества все не появлялась. В прихожей было ужасно жарко.

– Проходите!.. – пригласила гостей фрёкен Хэгер. – Будьте так любезны пройти в гостиную, чтобы всем хватило места в прихожей, не стойте в дверях, оставьте место для других.

Дети пошли в гостиную. Она захлопала в ладоши и воскликнула:

– Начинайте играть! В какую игру вы хотите?..

Они смотрели на нее, не отвечая. Вера Хэгер отправилась в кухню и сказала сестре:

– Тебе надо пойти туда, иди сейчас же. Ничего не получается.

Сестра подняла блюдо с разукрашенным мороженым и спросила:

– Что ты имеешь в виду? Что не получается?

– Праздник! Они просто молча стоят – думаю, я им не нравлюсь. И Даниэла не пришла!

– Возьми блюдо, – сказала Анья. – Пойди в гостиную и угости их мороженым. Я позвоню и спрошу…

Она подошла к телефону и набрала номер… Занято! Она попыталась снова. Сестра с блюдом в руках стояла за ее спиной и ждала.

– Поставь мороженое или отнеси его в гостиную! – посоветовала Анья.

– Забери его сама! – воскликнула Вера. – Будь так добра, забери его. Дай мне позвонить, я с удовольствием это сделаю; буду звонить до тех пор, пока не ответят.

Сестра взяла у нее из рук мороженое и пошла в гостиную. Теперь в прихожей было совершенно спокойно. Вера снова и снова набирала номер, телефон был занят.

Анья Хэгер разбросала серпантин над головками занятых мороженым детей. Бросать она умела. Спокойно и не торопясь она соткала многоцветные сети вокруг всей большой комнаты. Свечи быстро сгорали в тепле, собирая талые стеариновые озерца меж розами из марципанов. Она погасила свечи. Затем разделила воздушные шары и сказала детям, где умывальная комната, после чего вышла в прихожую.

– Не отвечает, – сказала Вера. – Может ли быть, что мы перепутали день? Как ты думаешь, что-то случилось?

– Думаю, они забыли положить трубку, – ответила сестра.

– Дети играют? Им весело?

– Они едят, – ответила Анья. – Ты можешь зайти к ним и побыть с ними часок, а я собираюсь немного почитать.

И она прошла в спальню.

Вера Хэгер стояла в дверях гостиной и смотрела на детей. Они не были уже больше скованны, они толкались, нависали над столом, а одна девочка построила домик из апельсинов. Другая ела мороженое, сидя под столом. Вера медленно подошла ближе.

– Вам весело? – спросила она.

Дети перестали есть и уставились на нее. Они долго разглядывали друг друга сквозь занавес из многоцветного серпантина.

– Когда я была маленькая, – произнесла фрёкен Хэгер, – никто и слыхом не слыхал про мороженое. Мороженое, думается мне, появилось гораздо позднее… Не беспокойтесь о Даниэле, она, верно, скоро придет, может, с минуты на минуту…

Дети почти не шевелились. Домик из апельсинов распался, и фрукты упали на пол. Один из них подкатился к самым ногам Веры Хэгер, она повернулась и ушла в спальню. Ее сестра читала, лежа на своей кровати.

– Не понимаю, – сказала Вера. – Не понимаю. Почему с нашими праздниками вечно что-то не получается. Даже с детьми…

– Возьми и почитай что-нибудь, – посоветовала Анья.

Лампа на ночном столике была зеленой – мягкий свет над изголовьем. Внезапно они осознали, что часы тикают.

– Пожалуй, можно потолковать об этом, – предложила Вера.

Анья не ответила. Ее очки отражали свет, так что не было видно ее глаз.

Она разрезала страницы по одной, и всякий раз, когда она клала ножик обратно на стеклянную поверхность ночного столика, слышался звон. В квартире же было очень тихо.

Вера Хэгер встала и открыла дверь.

– Они погасили свет, – прошептала она.

И тут в гостиной раздался львиный рык.

– Они играют, – сказала Анья Хэгер, – они играют в диких зверей. Так что не присматривай за ними. Им весело.

Внезапно она почувствовала, как бесконечно устала от своей сестры.

– Дети играют, – резко продолжила она. – Они не такие, как мы.

Лицо Веры исказила гримаса, и она, бросившись на кровать, заплакала. Ее небольшая головка вся была в жидких локонах, которые она предположительно никогда не могла разглядеть в зеркало. «У нее нет затылка, – подумала Анья. – Абсолютно». Вера надела очки и сказала, уставившись в книгу:

– Прости меня. Я ведь только говорю, что им весело. Праздник удался, они едят и рычат друг на друга. Светская жизнь – это джунгли, где все улыбаются и скалят зубы…

Произнося эти слова, она выдвигала ящик ночного столика, а сестра ее автоматически потянулась к носовому платку, высморкалась и сказала:

– Спасибо! Что ты имеешь в виду, говоря «скалишь зубы», о чем ты?

Анья Хэгер села на кровати и, глядя в стенку, произнесла:

– Светская жизнь ужасна, если не любишь тех, кого приглашаешь к себе домой. Улыбаешься, скалишь зубы, потому что боишься. Дети правильно поступают. Они устраивают темные джунгли и рычат.

– Не понимаю, – ответила Вера.

– Есть ли кто-нибудь, – спросила Анья, – есть ли хоть один-единственный человек, которого мы захотели бы видеть?

– Пытаешься поссориться со мной? – спросила Вера.

Анья ответила:

– Возможно. Но как раз не теперь. Я спрашиваю, чтобы знать. Ведь можно поговорить друг с другом.

– Мы никогда не говорим, – произнесла Вера. – Мы только живем.

Они прислушались к звукам в гостиной, и Анья сказала:

– Это была гиена. Как ты думаешь, это гиена?

Вера кивнула.

– Видно, что я плакала? – спросила она.

– Это видно всегда, – ответила сестра.

Она вышла из спальни и направилась в гостиную. Дети сняли обувку и заползли в темноте под стол, стулья, кресла и диван. Она слышала, как они рычали друг на друга. Двое затеяли драку, они катались, ворча, в неясной полосе света из прихожей.

Зазвенел дверной колокольчик, фрёкен Хэгер включила свет и открыла дверь. Дети вышли из гостиной и стали разыскивать свои плащики, сапожки и шапочки. Все время работал лифт, и в конце концов прихожая опустела, там висели лишь два длинных черных плаща. Пол гостиной был завален затоптанным серпантином и остатками торта. Анья собрала тарелки и вынесла их в кухню. Вера сидела у кухонного стола и ждала. Она сказала:

– Тебе незачем говорить, что праздник удался. Я устала оттого, что ты вечно говоришь одно и то же.

– Вот как, ты устала? – спросила ее сестра. – И я вечно говорю одно и то же?

Она осторожно поставила тарелки в раковину и прислонилась к столику для мытья посуды – спиной к кухне. А потом спросила:

– Ты очень устала?

– Устала очень, – прошептала Вера. – Что ты хочешь, чтоб я сделала? Что-то неладно?

Анья Хэгер прошла мимо сестры, легко притронувшись к ее плечу.

– Ничего, – ответила она. – Пусть все остается как есть, уже слишком поздно. Слишком поздно для уборки. Мы пойдем и ляжем спать, а посуду вымоем завтра утром.

Перевод Л. Брауде

Спящий

Она втиснула телефон в шкаф и заговорила как можно тише:

– Ты с ума сошел, звонить среди ночи! Здесь люди!

– Послушай, что я скажу, – произнес он. Голос его прозвучал будто чужой из-за того, что он пытался оставаться спокойным и не мог. – Я не стану называть тебе никаких имен! Не спрашивай… Но кое-кто позвонил, что мне надо пойти и взять ключ у кого-то… ты понимаешь… Это один человек, о котором они беспокоятся, а пойти не могут, потому что сами далеко.

– Как ты полагаешь, – спросила она, – чей это ключ?

– Я же говорил, что ты не должна ни о чем спрашивать. Я хочу взять тебя с собой. Это ужасно важные дела.

– Снова ты что-то выдумал, – сказала Лейла. Но мальчик воскликнул:

– Нет! Нет! Это важно! Пойдем со мной, раз я прошу.

– Ну, если хочешь взять меня с собой, ладно, – ответила девочка.

Они поднялись по незнакомой лестнице и открыли дверь чужим ключом. Прихожая была забита полуоткрытыми коробками, большое зеркало в золоченой раме стояло прислоненное к стене. Комната была большая и безо всякой мебели, с неоновыми лампами на потолке. Человек лежал на полу, голова на вышитой подушке, и тяжело дышал. То был громадный парень с багровым лицом и копной каштановых волос. Он был старый. Самое малое, лет тридцати пяти.

– Кто это? – прошептала она. – Он убит?

– Я ведь говорил, что не знаю, – ответил мальчик. – Они позвонили. Я рассказывал тебе… По телефону.

– Он умирает? – спросила она. – Ты мог перебудить весь дом. И что нам в таком случае делать сейчас?

– Позвонить врачу. Куда звонить? Ты не знаешь, куда звонить ночью?

– Нет!

Она так замерзла, что вся дрожала.

Он вышел в прихожую, повернулся в дверях и сказал:

– Тебе совершенно нечего беспокоиться. Я все улажу. – Вскоре он воскликнул: – Ноль-ноль-восемь! Я отыскал в справочнике. Написано прямо на переплете.

Девочка не ответила. Она неотрывно смотрела на огромного спящего человека, его рот был открыт, и выглядел он ужасно. Она отошла как можно дальше от него. Никаких стульев не было, но ясно, сидеть было бы неуместно.

Ральф говорил в прихожей по телефону, он взял все на себя, он нашел врача. Она позволила себе впасть в состояние абсолютной усталости, в мягкое и приятное чувство зависимости. Когда он вернулся, она подошла к нему и взяла его руки в свои.

– Что это с тобой? – раздраженно спросил мальчик. – Дело сделано. Они приедут. Я открою им дверь через десять минут.

– Тогда я пойду с тобой, одна я тут не останусь.

– Не будь смешной. Вдвоем – это будет попросту выглядеть глупо. Назойливо!

– Ты всегда беспокоишься о том, как это будет выглядеть, – сказала она. – Ну и что же, если речь идет о жизни и смерти!

Он поднял брови и, стиснув зубы, открыл было рот… Гримаса омерзения и презрения. Лицо Лейлы побагровело.

– Ты сам сказал, что это важно. Зачем ты взял меня с собой сюда? Что у меня общего с этим толстым стариканом? Что мне с ним делать?

Подняв руки, он потряс ими у нее перед глазами.

– Ты что, не понимаешь?! – воскликнул он. – Чтобы хоть один-единственный раз сделать что-то серьезное вместе с тобой!

– Не ори! – сказала она. – Ты разбудишь его!

Он начал хохотать и, прислонившись к стене, все хохотал и хохотал. Девочка холодно разглядывала его, а потом спросила:

– Ты смотрел на часы, когда звонил?

Он перестал хохотать и вышел, входная дверь внезапно хлопнула. Теперь слышалось лишь тяжелое дыхание совсем рядом, иногда оно становилось ближе, а иногда, казалось, совсем далеко.

«Подумать только: что, если он умрет, когда я одна? Почему они становятся такими ужасными, когда старятся, почему не могут устраивать свои собственные дела?» Она смотрела на него все время, пока выходила, пятясь, из комнаты. Тихонько открыла дверь и стала ждать. Вот они! Лифт остановился. Врач вошел, не здороваясь. Он был невысокого роста и казался рассерженным. Словно его потревожили совершенно напрасно. В прихожей запахло мастикой. Внимательно разглядывая узор на линолеуме, она пока тихо стояла в ожидании, когда все кончится. «Если на то пошло, я не хочу при этом присутствовать. Скверно, и непонятно, и ужасно, если так всегда и бывает, я не желаю… Все это меня не касается, это случается с другими по ночам…»

Они разговаривали в комнате. Внезапно раздался еще один голос, невнятный и зловещий, голос человека на полу. Голос, звучавший откуда-то издалека, из какого-то деревянного равнодушия. Потом вдруг он вскрикнул яростно и сердито. Девочка Лейла задрожала. «Пойду домой, – думала она. – Вот только открою дверь и уйду».

Она ждала. Они вернулись, и врач прошел мимо нее не поднимая глаз, по-прежнему с гневным видом.

– Он вызовет санитарную машину? – спросила Лейла.

Мальчик, усевшись на пол, сказал:

– Нам придется остаться здесь. Ему никак нельзя в больницу, но его будет утром тошнить.

– Ты хочешь сказать, мы останемся здесь?! – воскликнула девочка. – Я этого не сделаю.

Он сдвинул колени и обхватил их руками.

– Убирайся куда хочешь! – злобно выговорил он. – Я сделаю то, что мне велели сделать. А на все остальное мне наплевать.

Они сидели, молча прислушиваясь к дыханию человека в комнате.

– А что, если его сейчас стошнит? – сказала девочка. – Надо найти таз. Или ведро.

Мальчик, передернув плечами, положил голову на колени.

– Пойдешь со мной в кухню и посмотришь? – покорно спросила она.

– Нет! – ответил Ральф.

Она прошла в кухню и зажгла свет. Все шкафы и полки были пусты. Перед столиком для мытья посуды стояла коробка с надписью «Хозяйство», наклеенной поперек. Она вернулась обратно и проговорила:

– Там стоит запакованная коробка, но я боюсь открыть ее посреди ночи.

– Вот как! – воскликнул Ральф. – Какого черта ты думаешь, что я посмею взять инструмент среди ночи!

Она посмотрела на него снисходительно и терпеливо и сказала:

– Если они написали на коробке «Хозяйство», то наверняка написали «Инструмент» на другой. Может, она не заклеена.

Они нашли молоток. Поставили умывальный таз рядом со спящим. Выдали ему полотенце и одеяла.

– Как ты думаешь, может, надо погасить свет? – спросила Лейла. – Как будет лучше – светло или темно, когда он проснется?

– Не знаю! Я с ним не знаком. Этот неоновый свет – просто чудовищный, быть может, будет лучше, если темно.

– Это не так уж и обязательно, – сказала Лейла. – Если будет темно, он может подумать, что умер, или испугается, и вообще лучше все видеть.

– Послушай-ка! – произнес Ральф. – Время – четыре часа. Давай немного поспим.

Он расстелил одеяло на полу.

– Я буду спать в углу, здесь, – сказала Лейла.

– А почему ты не можешь лечь рядом со мной?

– Это неудобно.

– Это пришло тебе в голову только сейчас?

– Он! – горячо прошептала она. – Он там, в комнате. Только представь себе: что, если он умрет!

Мальчик завернулся в одеяло и сел лицом к стене. Он сказал:

– Ты такая же, как твоя мама. – А немного спустя: – Лейла! Иди сюда, будет лучше!

Она сразу же подошла, и он накрыл их обоих одеялом. Свет в прихожей погасили, но из комнаты их окутывал голубой неоновый свет, лившийся словно из больничной палаты.

– Послушай, – сказала Лейла. – Почему ты вдруг подумал, что мы никогда ничего серьезного вместе не делаем?

– Ничего особенного. Что я сказал?! Мы не делаем ничего серьезного, только встречаемся друг с другом. Ничего нужного.

– А кому это нужно?

– Не знаю, – ответил Ральф. – Я думал, это прекрасно, что я захотел взять тебя с собой. А теперь не знаю. Давай попытаемся заснуть.

– Я не могу спать. – Она обвила его рукой и прошептала: – Быть может, ты полагаешь, что для тебя это утешение, когда я с тобой.

– Ха-ха! – произнес Ральф. – Да уж, утешение, сплошное утешение.

Она отняла руку, села и промолвила:

– Во всяком случае, это я догадалась об этом – ну, чтобы поставить ему таз.

Человек в комнате закричал во сне долгим криком, словно падал в пропасть и вот-вот должен был погибнуть. Они вскочили и вцепились друг в друга.

– Он умирает! – воскликнула Лейла. – Сделай же что-нибудь!

Мальчик оттолкнул ее от себя и зашагал оцепенело в комнату, там посмотрел на человека – тот отвернулся и подкатился к стене; одна его рука раз за разом ударяла по полу, и тут он снова закричал протяжно и жалобно. Лейла вошла за Ральфом в комнату и, стоя в дверях, внимательно прислушивалась.

– Иди ложись, – сказал ей Ральф. – Ему всего-навсего снится сон.

Ее лицо было печально, она прошла вглубь комнаты и добавила:

– Он боится. Он страшно несчастлив. – Она села на корточки рядом со спящим и попыталась заглянуть ему в лицо. – Все будет хорошо, – сказала она ему. – Это не опасно.

Спящий человек перекатился, и его рука коснулась ее руки; внезапно он твердо схватил ее и крепко держал.

– Лейла! – разразился криком мальчик.

– Тихо! Не беспокойся! – прошептала она. – Он снова засыпает.

Человек на полу держал ее за руку, он больше не кричал и отвернулся.

– Видишь, – сказала она. – Я держу его за руку!

Мало-помалу его хватка ослабла, пальцы разжались.

Она встала и посмотрела на Ральфа, сделала неприметное движение, то было приказание. Она приподняла голову спящего и положила ее на подушку, придвинула ближе таз и накрыла спящего одеялом.

– И немного воды, – попросила Лейла.

Ральф отправился за стаканом воды и поставил его на пол. Была почти половина пятого. Они лежали рядом на полу прихожей и прислушивались к тишине в чужом доме.

– Он боится, – объяснила Лейла. – Он ужасно боится.

Мальчик обнял ее.

– Разбуди меня пораньше, – сказал он. – Нам надо найти кофе.

Перевод Л. Брауде