Тери Терри
Обречённая

11. Сэм

Мы проезжаем одни за другими двое ворот. Так не получилось бы, наверное, если бы электричество не дали. Мы бы оказались заложниками мер безопасности – ха! Хотя наверняка есть какие-нибудь способы экстренно открыть ворота.

Почему произошла диверсия? Вокруг школы – большие дома, дорогие магазины и рестораны, и всюду защита и охрана: рамки металлоискателей, сигнализация, камеры.

И все электронное, как правило. Кое-где наверняка имеются генераторы, а где их нет, должны быть меры на случай экстренного отключения электричества: зачем нужны ворота, которые замуруют тебя, если энергия отключится? А что, если случится пожар?

Мне не по себе. Вот почему полиция перекрыла дороги и велела всем оставаться на местах, пока район не очистят.

Дороги полупустые, и тугой узел напряжения постепенно ослабевает, чем ближе мы подъезжаем к дому.

Вдруг позади раздаются резкие звуки, будто кашляет неисправный двигатель. Без остановки. Это что, перестрелка?

Я включила связь с кабиной водителя.

– Что происходит?

– Полицейская операция. Нас не коснется.

Я волнуюсь за Аву. Звуки раздаются неподалеку от школы, а я даже не знаю, где Ава живет, куда направляется и как собирается добраться до дома, так что и проверить не могу. Меня мутит от страха за нее. И почему она отказалась ехать?

Первые дополнительные занятия оказались не такими, как я себе представляла. Ава, конечно, заставила меня каким-то чудом работать, но было кое-что и помимо занятий. Например, наши разговоры. А еще я рисовала ее.

Никогда прежде я не была так откровенна, как сегодня с Авой. Почему? Видимо, не выспалась и не следила за языком.

Сказала, что не верю в любовь с первого взгляда. Друзья бы поспорили со мной – они только об этом и трещат. Мы с Шарлиз дружим с пяти лет и раньше делились друг с другом всем. Не считая семьи, она была самым близким для меня человеком. Но все изменилось, когда она открыла для себя мальчиков. Она влюбляется каждую неделю и только об этом теперь и говорит. Неудивительно, что ничем подобным я с ней не делюсь.

А еще я не верю, что где-то есть единственный, предназначенный нам человек. Во всяком случае, мне такой раньше не встречался.

Ава не похожа на моих друзей. Я правда пыталась ее нарисовать настоящей, но не вышло передать глаза. Хорошо бы она вновь мне позировала. Я хочу этого.

«Пожалуйста, пусть все будет хорошо, Ава».

Я едва знаю ее. Если хоть одна девочка в моей школе попадет в беду или поранится, я буду беспокоиться, но не настолько. Не понимаю.

12. Ава

Холодает, и я на ходу сильнее запахиваюсь в пальто.

Дорога, по которой я обычно хожу к остановке, сейчас перекрыта. Я отхожу все дальше, и мне попадается все больше перекрытых дорог – полиция, и вид у нее взволнованный. Кажется, я заблудилась.

Папа бы наверняка выбрал лучший маршрут, таксисты всегда знают такой, а я сомневаюсь и уже подумываю позвонить ему, но тогда он разволнуется, а приехать и забрать меня он не может: все дороги перекрыты. Я дошла до магазина на углу, куда порой захаживаю, чтобы спросить дорогу, но магазин оказался закрыт. А раньше всегда был открыт. Я огляделась, и тут до меня дошло, как безлюдно в районе – и тихо, будто улицы, здания и опустевшие тротуары задержали дыхание. Где все?

Мимо на скорости пронеслись еще полицейские машины, и тишина раскололась: вопли, треск, оглушительный грохот, эхом отдающийся в ушах, а потом крики. Это что, перестрелка?

По крайней мере, путь теперь свободен, пора убраться подальше от всех звуков. Я круто развернулась, едва не срываясь на бег, но удерживая себя: теперь лондонская полиция не любит бегунов. Я шла до тех пор, пока звуки не отдалились и не выдохлась, оказалась далеко от того места, где должна быть, и совершенно заблудилась. По крайней мере, здесь есть люди – хотя меньше, чем ожидаешь увидеть ясным вечером, – но я свободно вздохнула.

Телефон завибрировал. Звонил папа.

– Привет, – ответила я.

– Ты где?

– Не знаю. Я шла на автобус, но пришлось свернуть.

– Я так и подумал, что это случится. Узнай, где ты, а я приеду и заберу тебя.

Следовало отказаться. Мне семнадцать, я далеко от места событий, я смогу найти метро или автобус и добраться домой.

Вместо этого я дошла до угла и стала читать таблички с названиями улиц, чтобы папа мог забрать меня.

13. Сэм

Я долго ворочалась, пытаясь уснуть, и наконец сдалась. Папа наверняка сможет узнать, все ли с Авой в порядке. Полиции станет известно, если с ней что-то случилось, и они не откажут папе в просьбе. Он уже давно не работает в Скотленд-Ярде, но прежних связей хватит, чтобы быстро все разузнать. Я прошла к окну, выходящему во двор перед домом, и стала ждать.

Приехал папа только после полуночи. Я ждала его на верхней ступеньке лестницы.

– Привет.

– Сэм? Почему ты не спишь?

– Хотела у тебя кое-что спросить.

Но тут в руке завибрировал телефон. Я взглянула на экран.

«Это Ава. Мне дали твой номер, когда предложили стать репетитором. Не волнуйся, я уже дома. Спокойной ночи».

– В чем дело?

Я покачала головой.

– Беспокоилась за одного человека, но не важно, уже узнала, что все в порядке.

Неужели она столько времени добиралась домой? Или просто только сейчас надумала написать? Да уж.

Отец приобнял меня за плечи.

– Раз уж ты не спишь, можем выпить в честь праздника. Я – виски. А ты – горячий шоколад. Что скажешь?

– Что празднуем?

– Сегодня все прошло очень хорошо. Идем.

Мы прошли на маленькую кухню за его кабинетом. Удивительно, он позвал «праздновать», а не велел «спать», хотя завтра в школу. Может, знает, что занятий не будет?

– Это как-то связано с моей школой или тем, что происходило в округе?

– Да. Авария на электросетях – всего лишь прикрытие. Планировались атаки по всему району, и мы их остановили.

– Возле моей школы? – меня охватил ужас. Я хожу туда с одиннадцати лет. Мне часто бывало скучно и тесно в заточении среди заборов, ворот и охраны, но все же я всегда чувствовала себя там в безопасности.

– Я следил за ситуацией. Все было под контролем, иначе бы я прилетел на вертолете, чтобы тебя забрать. Поверь мне.

Он налил себе виски. Засвистел чайник, и папа налил воду в чашку и размешал растворимый горячий шоколад. Давненько я не приходила сюда за чашкой шоколада. Наверное, уже просрочен.

– Держи, – говорит папа.

– И далеко от школы все случилось?

– Близко.

– И что там планируют завтра?

– Весь район обыскивают и проверяют, завтра школа закрыта.

Я звякнула чашкой о бокал.

– Ура! Точно?

Он кивает.

– Не привыкай.

– Кто за этим стоит? Что они собирались сделать?

– Все равно пресса скоро узнает, так что можно говорить. Но до завтра никому не рассказывай.

– Вообще-то после полуночи я обычно устраиваю пресс-конференцию для журналистов, но сегодня, так и быть, отменю.

– Смотри мне. Слышала о А2? Анархия Для Всех Абсолютна?

– А2? Вчера, проезжая на машине, видела такие надписи, но раньше они мне не попадались.

– Одна из радикальных группировок, которые стремятся к беспорядку и разрушению. Они устроили диверсию на электросетях, чтобы обойти уязвимую систему безопасности и напасть на дома и офисы. Цели выбирались как будто случайно. Но мы узнали об их планах, выследили их и окружили. Оглушительный успех при совместных усилиях полиции и сил правопорядка.

Он звякнул бокалом о мою чашку.

Но меня начинает знобить, и я безуспешно пытаюсь согреться горячим шоколадом. Нападения планировали возле школы?

– Зачем они это делают?

Но едва вопрос прозвучал, я вспомнила мимоходом подслушанные разговоры, полустертые граффити и женщину, которая вымаливала у нас помощь, чтобы накормить ребенка. Анархисты не признают власти, которая не считается с человеческой жизнью. В этом все дело, да? Они хотят разрушить устоявшийся порядок, сломать его.

– Здравомыслящий человек не в силах понять причину таких поступков, – объясняет папа. – Но не волнуйся, мы их остановили. Теперь выявляем остальные связи – больше они не доставят неприятностей.

Он сказал: одна из группировок. Не станет одной, так появятся другие.

– Не делай такое серьезное лицо и отправляйся уже спать. Хоть школа и закрыта, думаю, без дела ты не останешься. Что с репетитором?

– Все хорошо. В смысле она нормальная.

– Попроси ее заглянуть завтра.

Я торопливо, почти бегом поднимаюсь по лестнице, будто пытаюсь сбежать от мыслей. Они во множестве теснятся в голове, но я гоню их прочь. Жаль, что завтра даже отвлечься нечем – занятия отменили. Не хочется проводить весь день в одиночестве, но и привычные занятия не привлекают – если загляну к Шарлиз, придется выслушивать бесконечную болтовню о приготовлениях к празднику или высказывать подробное мнение о всех возможных сочетаниях нарядов с обувью. Она не принимает простого «не нравится», ей обязательно нужно знать точно почему, и хотя такое уже бывало не раз, сейчас мне это кажется не важным.

Папа попросил пригласить Аву, и меня приводит в ужас мысль, что день без школы испортится дополнительными занятиями, но лишь отчасти. У папы и его секретарей наверняка есть номер, чтобы позвонить Аве. Но сейчас у них и без того полно забот. Если не напомнить, он так и забудет об этом.

Я закрываюсь в спальне и достаю из стола незаконченный рисунок – почти готово, но все же чего-то не хватает. Что-то не так.

У меня есть сообщение от Авы. Есть ее номер.

Не слишком ли поздно для ответа? Чтобы не передумать, я набрала: «Здорово, что ты в порядке. Я волновалась! Узнала, что школа завтра закрыта. Придешь ко мне?»

Я не ожидала ответа, все-таки час ночи, но он пришел, когда я чистила зубы.

«С удовольствием».

Я забралась в кровать и укрылась. Ночник горит, но слабый свет едва разгоняет тени – сегодня они подобрались слишком близко. Страх возвращается. Я встаю и зажигаю настольную лампу.

Теснее заворачиваюсь в одеяла. С каждого бока по подушке, чтобы получилось гнездо. Спиной – на плюшевого льва, пусть охраняет.

Но и этого мало. Я отчаянно борюсь со сном. Но стоит закрыть глаза, и свет исчезает.

Темно.

Ничего не видно. Я стараюсь пошире распахнуть глаза, но все равно не могу ничего разглядеть. Вдруг ко мне подкралось какое-нибудь чудовище, а я об этом даже не знаю? Я плачу, мне страшно, такого ужаса я никогда не испытывала.

Никто не приходит.

Я буду вести себя хорошо, обещаю. Отведите меня домой. Пожалуйста.

Глаза напряженно вглядываются в темноту и начинают различать пятна, которые то появляются, то исчезают – и я безуспешно пытаюсь их поймать. Сердце бьется часто и громко.

Я хочу домой…

14. Ава

– Да тут целый Колизей поместится, – замечает папа.

И почти не преувеличивает. Хоть вид и загораживают высокий забор и ворота, все же ясно, что дом большой и просторный – три этажа, а может, и четыре. И обширная прилегающая территория. Весь район прячется за заборами – контроль и порядок. Наверняка здесь есть аварийные генераторы, мгновенный вызов полиции и прочее.

Совсем не такими улицами ехали мы сюда.

Живот скручивает до тошноты. Здесь мне не место. Этого я и ожидала. Зачем же согласилась прийти? Я прекрасно могу учить Сэм в школе, хоть это и тяжело, только не дома, потому что так я чувствую… не знаю… будто контролирую ситуацию. Здесь такого не будет.

Но уже слишком поздно. Папа подъезжает к воротам металлоискателя и нажимает кнопку.

– Да? – механический голос.

– Такси с Авой Николлс.

Недолгое молчание, затем ворота медленно открываются. У маленькой будки караульного помещения стоят два охранника, оба вооружены. Так охраняют все большие дома или только дома политиков?

Нас пропускают к следующим воротам. Охранник стучит в мое окно и требует удостоверение личности. Он изучает документ, оглядывает меня и, наконец, кивает. Затем говорит что-то в микрофон наушников.

Мы ждем, но следующие ворота не открывают. Вместо этого распахивается маленькая дверца рядом с ними, и выходит женщина.

– Кажется, в святая святых мне хода нет, – замечает папа с ноткой раздражения в голосе. – Иди.

Я делаю глубокий вдох, открываю дверь и выбираюсь навстречу женщине.

– Здравствуй. Ава? Меня зовут Пенни. – Она улыбается – Я тебя провожу.

В руках у нее плата за такси, и я вижу, что папа собирается отказаться, но сумма внушительная.

Я возвращаюсь в машину за пальто и книгами и шепчу:

– Может, стоит принять? Другому таксисту ведь тоже заплатили бы.

Деньги папа взял, но с явной неохотой. Такие места и такие моменты, когда становится очевидна наша бедность, ожесточают его, напоминают, чего мы лишились, когда закрыли его кафедру в университете. Классическое образование не оправдывало своей стоимости и оказалось не у дел, а ученая степень папы за ночь стала бесполезна.

– Позвони, как закончишь, – попросил он и помахал с невозмутимым лицом.

Я развернулась и последовала за Пенни сквозь следующие ворота.

Кажется, ее ничем из себя не выведешь – видимо, из тех людей, которые замечают таксистов, лишь когда хотят оспорить выбранный ими маршрут. Мои джинсы и кофту с длинным рукавом она оглядела неодобрительно, очевидно, я тоже пришлась ей не по вкусу. Мы не вошли через главный вход, а прошли по дорожке к черному.

– Секунду, – говорит Пенни и через внутренний телефон сообщает: – Саманта, пришла Ава.

– Проведи ее наверх, пожалуйста, – произносит голос Сэм.

– Сюда, – говорит Пенни.

Мы проходим через дверь, минуем коридор и поднимаемся по лестнице. На верхней площадке я оглядываюсь и вижу изысканную извилистую лестницу, которая, очевидно, ведет к главному входу. Мы поднимаемся по другой лестнице, идем по коридору мимо бесчисленного количества дверей. Внутри дом выглядит даже больше, чем кажется снаружи. Высокие потолки, картины на стенах, явно дорогие и подлинные. Такое чувство, будто я попала в музей. Не очень-то подходит для жизни – нет ощущения, что ты оказался дома.

Мы заворачиваем за угол и видим Сэм, которая идет нам навстречу.

– Привет, – говорит она. – Спасибо, Пенни. Дальше я сама. Можешь послать чай в мою мастерскую?

– Разумеется.

Сэм тоже в джинсах, но хоть они и поношенные, сидят как влитые – обтягивают не слишком плотно и вид имеют явно дизайнерский. Простая красная рубашка сползла с плеча, будто Сэм только что торопливо ее накинула. Немногие шестиклассницы, и я среди них, с сожалением отказались от школьной формы – стипендиатам ее обычно выдают, и это помогает не выделяться. А Сэм? Даже форма сидит на ней с непринужденной легкостью, и это в школе, где большинство для этого прилагает огромные усилия. Сегодня на ней тоже нет ни макияжа, ни украшений. Она не старается выглядеть изумительно, а просто… выглядит, и это еще более неловко.

– Что? – спрашивает она и одергивает рубашку.

Я что, пялюсь?

– Прости. – Я оглядываюсь. – Дом меня немного ошеломил.

– Большой. Но почти необитаемый, – говорит Сэм. – Могу устроить экскурсию, если хочешь.

Ей явно не хочется, поэтому, вопреки любопытству, я качаю головой.

– Покажу тебе свой укромный уголок, – говорит она, и мы идем. Придержав дверь, она замечает мою ношу. – Многовато книг.

– Учителя сказали, что ты отстаешь по многим предметам.

– Весело. – Мы минуем коридор и останавливаемся у другой двери. – Моя комната.

Это оказалась огромная спальня: кровать, письменный стол, книжные полки, шкафы, даже диван. А в конце – еще две двери. Одна, наверное, ведет в ванную. Мы подходим ко второй. Должно быть, за ней и есть мастерская. На двери знак «Не входить» с пугающе правдоподобным черепом.

А дальше – радостный беспорядок. Сквозь окно во всю стену комнату заливает свет даже в такой пасмурный день, как сегодня. Другие стены расписаны сценами, кажется, из «Властелина колец» и «Гарри Поттера», а все остальные поверхности покрыты блокнотными листками. Повсюду столы, заваленные рисовальными принадлежностями, красками и кистями. В центре комнаты стоит почти пустой стол, Сэм сдвигает вещи и разрешает мне разложить учебники.

– Это ты сделала? А стены?

Она переминается с ноги на ногу: неужели смутилась?

– Ага. Было время, когда мне не хватало бумаги и холста. Давно хочу закрасить, но все руки не доходят.

– Но ведь красиво!

Я оставляю книги на столе и брожу от рисунка к рисунку.

В дверь постучали, и Сэм отлучилась. Вернулась она с подносом.

– Сюда никому нельзя. Эта комната не для учебы, здесь хороший свет для рисования. Вот почему ты тут. Твой портрет вчера я так и не закончила, а сделка есть сделка. Не знаю, зачем ты все это притащила. – Она поморщилась, недовольно глянув на учебники, и поставила рядом с ними поднос с чаем.

Она ведь шутит. Правда же? На крючок меня не подцепишь.

– Свой рисунок я закончила и не виновата, что ты такая медлительная.

– Ты его принесла?

– Да. Но не покажу, пока не увижу твой.

– Справедливо. Но его надо закончить. Хочешь чаю?

На подносе лежат печенье, пирожные и булочки.

– Это все нам?

– Повар думает, что мне не мешает поправиться. А мама – что похудеть, но ее сегодня нет. – Она закатила глаза.

– По-моему, все и так хорошо.

Сэм пожала плечами.

– Я ем что хочу, пока они не видят. Поэтому не стесняйся – на кухне умрут от счастья, когда увидят пустой поднос.

Я взяла булочку с кремом и вареньем – вкуснотища.

– Что с тобой было вчера? – спрашивает Сэм, покусывая печенье. – Зря отказалась ехать с нами.

– Наверное, – соглашаюсь я. – Папа тоже не обрадовался. Ничего страшного. Он приехал и забрал меня.

– Мы отъехали, и почти сразу раздались выстрелы. Где-то возле тебя?

– Неподалеку, думаю. Я пошла в другую сторону, так что почти ничего не видела – только как пара полицейских машин пронеслась мимо. Сегодня в новостях лишь об этом и говорят: удалось предотвратить запланированные атаки.

Сэм кивнула.

– Папа рассказал мне вчера. Он вернулся домой радостный, сказал, что скоро всех нарушителей выследят и арестуют. Уже, если верить утренним новостям.

Она произнесла это и потупилась, будто раздумывая над чем-то.

– Если верить новостям? Есть другие сведения?

– Всегда есть. – Она пожала плечами. – Но мне ничего не известно. Папа рассказывает только то, что через пять минут попадет в заголовки. Кстати, о папах. Тебя подвез твой?

Я кивнула.

– Надо было сказать! Я бы его пригласила. Хотя у Пенни глаза бы на лоб полезли, узнай она, что твой отец… – Она оборвала себя и явно смутилась.

– Что? Что мой папа – таксист?

– Извини. Я не хотела.

– Все нормально. Не важно, – ответила я, но соврала. Дело в том, чем он занимается, или в том, что Сэм понимает, как это воспримут люди? Наверное, все сразу. Не знаю даже, что меня больше беспокоит. И я перевожу тему: – Кто такая Пенни?

– Вроде помощницы экономки. Она нормальная, но приставучая.

– Итак, подсчитаем: два охранника у ворот, повар, помощница экономки – значит, есть и сама экономка, – ты, твои родители.

– Ага. А еще команда садовников. Горничные. Водители. И приходящие охранники – количество зависит от того, что происходит. Отсюда почти невозможно выскользнуть незаметно.

– Почти?

Она усмехается, но больше тему не развивает.

– Ты наелась?

Я киваю. Она относит поднос и возвращается.

– Ладно. – Она оглядывается и подтаскивает стул поближе к окну. – Садись.

Я подчиняюсь, и она устанавливает рядом небольшой мольберт.

– Я не против, но только если потом мы сделаем задания, – говорю.

– Конечно. Обязательно. Но после моя очередь выбирать, чем мы займемся.

– Твои родители считают, что платят мне за то, что я тебя учу, а не за то, что отвлекаю.

– Чушь. Маме вообще это не интересно, к тому же она ушла в салон. А папа целый день проведет в Вестминстере. Больше сюда никто не ходит, значит, никто и не узнает. А теперь помолчи.

Она напряженно кривится.

– Чуть поверни голову налево. Нет, слишком далеко.

Я поворачиваюсь вправо, но она качает головой и подходит.

Теплая ладонь легко касается щеки. Она выбирает нужное положение головы и отступает. Невесомо касается подбородка, обращая мое лицо еще больше к свету.

И вновь отклоняется.

– Вот. А теперь постарайся не шевелиться.

Она садится на табурет у мольберта, берет в руки карандаш и внимательно изучает меня, но при этом будто смотрит сквозь. Что видит она в моих чертах: линии, тени – знаки на бумаге?

Я не шевелюсь и даже дышать, кажется, забываю. Голова кружится, и я каменею, будто под воздействием чар. И леденею внутри так, что уже, наверное, не оттаять.

15. Сэм

Ава – хорошая модель. Она послушно сидит без движения, обратив лицо к свету под лучшим углом.

И все же я не могу передать глаза так, как хочу. Совсем не могу прочесть их выражение.

Наконец я вздыхаю и открепляю блокнот от мольберта. Раздается шлепок, и Ава вздрагивает, глубоко вдыхает. Разминает плечи и бросает взгляд на часы. Глаза округляются.

– Ты только взгляни на время! Срочно за работу!

Я смотрю ей за спину, где висят настенные часы, и тоже удивляюсь: пролетело два часа. Если погружаюсь в рисунок, перестаю замечать время.

– Прости, что заставила тебя так долго сидеть без движения, – извиняюсь я. – Надо было попросить перерыв.

Она пожимает плечами.

– Я и не заметила. Наверное, уснула с открытыми глазами. Плохо спала вчера.

– И я. Что-нибудь снилось?

– Вчера или сейчас?

– Сейчас.

Беглая улыбка.

– Не помню, – отвечает Ава, но я не верю. – Можно посмотреть?

– Пожалуй. Мне не нравится, как вышло.

Она подходит, смотрит на рисунок и открывает рот от изумления.

– Ничего себе! Да это же я!

Я перевожу взгляд с нарисованной Авы на живую и понимаю ее восторг. Я сохранила точность деталей, но вовсе не такой я хотела ее передать.

– Почему тебе не нравится?

– Сложно объяснить. Похоже на тебя, отражает внешне. Но внутренне не передает.

– Не понимаю. Мне кажется, вышло изумительно. – Она возвращается к книгам, вытаскивает листок бумаги и, помахав им, говорит: – Теперь я покажу тебе, что такое «не получилось».

Я беру рисунок.

Это мои глаза, но изображены по отдельности. Один смотрит направо, а другой, полускрытый ресницами, – вниз. Пропорции и впрямь «гуляют», и, в отличие от моих рисунков, реальность отображена лишь отдаленно, но выглядит интересно.

– Почему именно глаза?

Она пожимает плечами.

– Не знаю. Ты сказала выбрать часть лица, и мне понравились глаза.

– Скорее абстракция, чем рисунок, но если ты этого и добивалась, то неплохо. Если же хочешь получить более реалистичное изображение, думай о нем с точки зрения математики: дели на части. Тебе ведь нравится математика.

– Каким образом?

– На примере моего глаза: в какой части радужки находится зрачок? Нужно изучать детали и соблюдать пропорции.

– Или просто сказать, что это абстракция.

Я смеюсь.

– Именно. Хочешь поменяться?

– Правда? Я могу забрать свой портрет?

– Конечно. Забирай, я нарисую другой.

– Отдам папе. Спасибо.

– Держи. Давай подпишем свои рисунки. По-моему, так делают все художники.

Мы пишем инициалы под своими рисунками.

И она вновь принимается разглядывать свой портрет.

– Ты очень талантливая.

Я пожимаю плечами.

– Просто мне нравится рисовать. Всегда нравилось. Но это всего лишь вымысел. Ничего общего с… – я помолчала, – реальностью. – Я обвожу рукой комнату. – Конечно, все это – намеренная выдумка, но теперь мне хочется рисовать жизнь, только не выходит отображать ее так, как хочется.

– Если тебе скучно на обычных занятиях, почему не пытаешься уделять больше времени рисованию? Ты можешь добиться выдающихся успехов.

Я неуютно обхватила себя руками.

– А что, если я не хочу этого?

– Почему?

– Не все такие целеустремленные, как ты. Почему ты так стараешься в школе?

– Я хочу поступить в хороший университет, получить хорошую работу. Мне ничего не поднесут на блюдечке. – Она прикусила губу. – Прости, я не то имела в виду.

– Все нормально, – говорю я, но это не так: правда больно колет. – Но не все могут жить так увлеченно.

– Но ведь вся эта комната – доказательство твоего таланта. Совершенно ясно, что тебе нравится рисовать. Я видела тебя за работой: ты увлекаешься настолько, что забываешь о времени. Хочешь того или нет, но ты художник. Почему бы не стать великим?

Она говорит, и в глазах ее загорается нечто новое, именно этого не хватало моему рисунку, вот что я отчаянно пыталась ухватить, но, вероятнее всего, как и в прошлый раз, не успею я достать блокнот, оно исчезнет.

Я просто покачала головой.

– Слушай, я не могу связно объяснить, но не представляю для себя никакого «потом». Особенно в последнее время.

– И тебе хватает «сейчас»?

– Иногда, – отвечаю я, но говорю неправду и чувствую раздражение. Из-за нее я думаю о том, что все время пытаюсь гнать прочь.

Но не успела я ничего сказать – у Авы зазвонил телефон. Она достала его, но тут же зазвонил и мой.