Тери Терри
Обречённая

© Самуйлов С.Н., перевод на русский язык, 2018

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2018

Часть 1: Хаос

Порядок – это суррогат, насаждаемый властью. Природа всегда стремится к хаосу. Кому стоит доверять?

А2

Общественный манифест

Человек тяготеет одновременно к созиданию и разрушению. Дождись, когда враги натворят бед, и приди им на выручку: их обвинят, а ты останешься в выигрыше. Зачем тратить лишние силы?

Астрид Коннор, член парламента от оппозиции, личный дневник

1. Сэм

Мы в ловушке. Тонкая загородка из стекла и металла – вот все, что отделяет нас от ненависти и лютой злобы. Страх скручивает внутренности, сбивает дыхание.

Папа отрывисто велит водителю увозить нас, но бесполезно – машина окружена.

Лица искажены гневом, рты кривятся, они выкрикивают проклятия. Кто-то бросает кирпич в мое окно, и я невольно вскрикиваю, но стекло выдерживает – оно пуленепробиваемое, так просто его не разбить. Но что, если пытаться снова и снова?

Машина начинает раскачиваться. Люди наваливаются со всех сторон, и нас шатает.

Вой сирен приближается, и толпа вокруг отступает и разбегается. Появляются специальные отряды полиции для противодействия уличным беспорядкам, скрытые стенами щитов и вооруженные дубинками, которые тут же пускают в ход. Повсюду люди и кровь.

Какая-то девушка падает возле нашей машины, но никому до нее нет дела – ее же затопчут и раздавят! Я привстаю, но ничего не вижу.

– Саманта, пригнись! – велит папа.

Шины скрипят. Каким-то чудом водитель, разворачивает машину, слегка заехав на тротуар, и проталкивается сквозь вопящую толпу.

На дороге мы ускоряемся, насколько это вообще возможно на запруженных лондонских улицах – не мы одни едем в эту сторону, все бегут от происходящего.

Папа сердито выговаривает в трубку за то, что охрана пропустила засаду. Закончив, он обращается ко мне:

– Саманта, мне срочно нужно на работу. Придется тебе поехать со мной.

Мы ни разу не попадаем на «красный», как будто светофоры специально переключают для нас. Вестминстер обнесен высоким забором, но когда подъезжает наша машина, открываются ворота, и нас впускают во двор. В кольце охраны (кажется, это обычное дело при повышенном уровне опасности) мы торопливо выбираемся из салона и взлетаем по ступеням.

Папа спешно уходит, и я остаюсь в одиночестве. Просто стою и моргаю. В голове пусто, а из всех чувств осталось лишь странное ощущение, словно время изменило свое русло и потекло в обход меня, оставив меня в стороне от происходящего. Мне казалось, что я до сих пор сижу в машине, осажденной бушующей толпой.

Плеча касается холодная рука. Это Астрид Коннор, член парламента от оппозиции и «теневой» министр чего-то там. Мы с ее дочерью ходим в одну школу.

– Саманта, дорогая, ты в порядке? Должно быть, ужасно испугалась. – Она растягивает губы в подобие ободряющей улыбки, но выходит неважно.

Я сглатываю. Не знаю, что ответить, и наконец выдавливаю:

– Можно мне домой? – звучит до отвращения тоненько и жалобно.

– Нужно выяснить. Для начала проверим кордон и найдем, кто сможет отвезти. – Она оглядывается и знаком подзывает одну из секретарш, девушка с готовностью подбегает. – Выпей пока чаю, а я постараюсь тебе помочь.

Меня отвели в кафе и усадили за стол. Принесли чай, и, чтобы не расплескать его, я крепко обхватываю чашку ладонями – руки тряслись.

На стене висит телевизор. По новостям крутят сюжет с места сегодняшних событий, которые называют «происшествием». На Би-би-си вообще любят это слово. Когда я вижу на экране все случившееся: напирающую толпу, машину, тонущую в людском море, – я будто переживаю утро заново. Странное чувство – наблюдать за всем со стороны.

Далее сообщается, что протестующие напали на машину заместителя премьер-министра Грегори, с которым в это время находилась его дочь. На экране появилась наша фотография. Старый снимок с прошлогодних выборов – мне четырнадцать, и я в дурацком платье. Оно голубое, под цвет глаз, как сказала мама, но в таком наряде, да еще когда льняные волосы завиты в кудряшки, выгляжу я куда младше. У папы серьезное лицо – политическая маска. Раньше казалось, что это выражение легко снимается, теперь же оно как будто приросло – так привыкаешь к посеребренным вискам, хотя от каждого «происшествия» седины прибавляется.

Как только нас упомянули, я принялась медленно считать про себя. Один… два… три… четыре… и тут началось. Телефон завибрировал – полился поток сообщений.

Сэм, ты как?

Нормально.

Что случилось?

Все, что в новостях! Только громче.

Ты где?

Скучаю в ВМ и пью чай.

Видео есть?

Вообще-то не до того было.

Ты как, подруга? Сегодня уроки отменили, хоть бы и завтра не было.

Да. Да!!!

Что ты видела? Испугалась?

Я задумалась. Мы как раз ехали, чтобы подбросить меня в школу, как вдруг… да уж… Развернулся настоящий ад. Сознание заполнила мешанина образов: гневные лица, крики, брошенный в окно кирпич, а потом – полиция и кровь. Ужас в глазах девушки, которая исчезла под ногами толпы у нашей машины.

И я соврала:

Ничего не видела.

А сообщения все шли: школьные друзья, учитель искусства, родственники, даже Сэнди, маленькая дочь лидера оппозиции, – только ленивый не написал. В основном по-разному задавали один и тот же вопрос: «Ты как? В порядке?» И я отвечала: «Да», и, кажется, так оно и было. По крайней мере, я… не пострадала – стекло ведь не разбилось. А если бы разбилось? Но этого не случилось. И все-таки в порядке я не была.

На сообщения я отвечала выборочно и в переписку вступала редко, но ждала при этом только одного звонка, единственного сообщения. И напрасно. Наконец я не выдержала и написала сама: «Привет, мам. Все хорошо. Рада, что тебе не интересно».

Никакого ответа.

2. Ава

Я с облегчением плюхаюсь на скамейку в своем излюбленном местечке – Кенсингтонских садах. Новая ограда вокруг дворца портит вид парка, но отсюда ее незаметно, и к тому же здесь не растут осенние увядающие цветы и не проходят центральные дорожки, а значит, и людей не встретишь.

Солнце в конце сентября ласковое, зеленеет трава на лужайках – по их цвету ясно, сколько труда в это вложено. Дует мягкий ветерок, в отдалении воют сирены. Я притворяюсь, что их вовсе нет, но ведь только благодаря им я не торчу сейчас в школе.

В Лондоне всегда есть место прекрасному. Сначала оно полупрозрачно, но постепенно обретает цвет. Меня не раз поражало это, но теперь я стыдливо отмахиваюсь от таких мыслей. Прощай, мир, здравствуйте, книги. Время утонуть в словах – книги еще одно излюбленное место уединения для меня.

Не вышло – буквы пляшут перед глазами, но отвлекает меня вовсе не боль, новая или застарелая, а нечто совершенно иное. В конце концов я сдаюсь и закрываю книгу. Ложусь на скамейку, согнув ноги в коленях, и наслаждаюсь ощущением теплого дерева на руках и спине сквозь тонкую ткань платья. Я зажмуриваюсь на солнце, но все же дрожу.

Почему именно она?

Я не могу отказаться. Даже повышенной стипендии не хватает на все школьные траты. Папа и так работает в несколько смен. Значит, мне придется учить эту девочку, иного выхода нет.

Но почему именно она?

3. Сэм

Спустя три чашки вестминстерского чаю, два шоколадных батончика и бесконечное количество новостных сводок пришла та же секретарша и сказал, что скоро меня отвезут домой. Все это время я рисовала одолженной ручкой на салфетке (все мои вещи остались в машине) – переносила на нее события сегодняшнего утра. Но им не хватало четкости, правдивости. Чудовищное, бессердечное и жестокое происшествие и все же настоящее. Обнаженное и без прикрас.

Секретарша заглядывает мне через плечо.

– Ого, – восхищается она. – Здорово рисуешь.

Пришел водитель, чтобы забрать меня домой, и я скомкала салфетки и бросила через комнату в корзину – попала с первой попытки.

Поздним вечером я сидела в кровати с карандашом и бумагой для эскизов и пыталась изобразить увиденное – из памяти, а не из телевизора. Наблюдались некоторые расхождения, будто в отличие от меня репортер смотрел на все через специальный фильтр, какими в новостях обычно «замыливают» картинку, когда хотят скрыть лица. И вот тут я пожалела, что все-таки не сделала хотя бы пару фотографий.

Если еще раз окажусь в гуще протестов, постараюсь об этом вспомнить.

В дверь постучали.

– Да?

Заглянул папа.

– Увидел под дверью свет. Уже поздно, Саманта. Мне кажется, пора ложиться.

Я пожала плечами. Папа вошел и тут же увидел разложенные на покрывале рисунки. Он подтащил к кровати стул от письменного стола, устроился на нем и взял меня за руку. Давно он не заглядывал в мою комнату, чтобы пожелать спокойной ночи, а ведь никогда не забывал ДО выборов и, уж конечно, теперь не случайно увидел под дверью свет. В таком огромном доме пройти мимо моей двери можно только специально.

– Прости, что бросил тебя утром, – извинился папа. – Как ты себя чувствуешь?

И впервые я честно ответила:

– Не очень хорошо.

– Я тоже. Но никому не рассказывай.

– Одно дело видеть такое по телику, и совсем другое – участвовать… – голос дрогнул.

– Знаю. Не сравнишь.

– Что произошло? Я, конечно, слышала, что говорят в новостях: протесты вызваны безработицей и проблемами с жильем, но разве это вызовет такую злобу?

– Как я понимаю, все задумывалось мирно, но определенные группировки намеренно меняют ход таких протестов в своих целях.

– Кто на этот раз?

– Ведется…

– Расследование. Слышала в новостях. А я хочу знать правду.

– Я не в праве обсуждать…

– Это не интервью, и я должна знать. Целью были мы? – вот и задан наконец пугающий вопрос.

– Не думаю, – смягчился папа. – Скорее всего, их просто заинтересовала правительственная машина. Мы оказались не в то время не в том месте. А теперь ложись спать, я еще поработаю.

– Тебе тоже не мешает немного поспать.

Папа улыбается.

– Скоро лягу. Сначала нужно решить пару скучных вопросов. И не волнуйся – наблюдение за дорогами усилено, так что подобное не повторится.

Стоит чему-то случиться или почти случиться, как принимаются меры – одно усиливают, другое предотвращают. А если должно случиться нечто невообразимое, с чем не сталкивались?

Прежде, когда папа говорил «не волнуйся», я быстро успокаивалась. Я верила, что ему все подвластно, и теперь странно осознавать, что это не так, и не просто осознавать, а знать это наверняка. Мир вокруг переворачивается и меняется, и нет больше ни полной безопасности, ни безусловной уверенности. Лондон превратился в зыбучие пески.

– Где мама?

– Осталась у сестры. И правильно – сегодня не стоит разъезжать по городу. Итак. Что ты сделаешь, когда я закрою дверь?

– Лягу спать.

– Умница. – Папа собрал рисунки, сложил их на столе и прошел к двери. – Что-то еще хотел… – Он рассеянно посмотрел на меня, но тут же кивнул. – Ах да. Собирался сказать утром в машине, но со всеми этими событиями… Меня беспокоит твоя успеваемость в школе – слишком много уроков ты пропускаешь.

Я возвела глаза к потолку. Да неужели? Столько всего происходит, а мы говорим о школе.

– Не закатывай глаза, ты отлично знаешь, как важен аттестат. Я посоветовался с твоим классным руководителем через своих помощников. Одна шестиклассница дает частные уроки. Встретишься с ней сегодня после занятий… вернее, уже завтра.

– Что? Завтра? Но у меня другие планы. Кто это?

Папа пожал плечами. Если и знал имя, то уже забыл. Он включил ночник, выключил верхний свет и наконец закрыл дверь.

По крайней мере, это поможет мне отвлечься. Не могу поверить, что он решил все, даже не спросив меня.

Интересно, кто это все-таки?

4. Ава

Она ласково поет.

Sov, du lilla videung,

än så är det vinter…^[1]

Льется знакомая и нежная мелодия, в объятиях рук и покрывала тепло. Я уютно устраиваюсь в шерстяном коконе и вдыхаю запах мамы – смесь цветочного аромата и специй. Ее длинные волосы мягко щекочут щеку.

…sov, du lilla vide,

än så är det vinter…

Слова мне почти не знакомы, их запрещено учить, и все же я понимаю, о чем поется в плакучей песне. Папе наверняка не понравится – если бы слышал, велел бы замолчать. И она уступит: не стоит знать чужой язык, когда запрещают все неанглийское; но только папа отлучится, как шведский обязательно пробивает себе дорогу.

…Solskensöga ser dig,

solskensfamn dig vaggar.^[2]

И вдруг песня обрывается, звучит другая.

В голове мечутся отрывистые ноты. А в душу прокрадываются страх и печаль. Слова знакомы, но я не желаю их слышать и крепко зажимаю уши ладонями.

Но все равно слышу.

Она ушла, и я кричу, чтобы вернуть ее.

Я резко просыпаюсь. Сердце тяжело бьется о ребра, и я тянусь в темноте, чтобы включить светильник у кровати, но вспоминаю: лампочка перегорела, а есть покупки и поважнее. Вой сирен нарастает. Должно быть, во сне я услышала этот звук, поэтому видение сменилось кошмаром. А мне хотелось вернуться к началу, к маминым объятиям.

Я разозлилась на себя.

Она ушла. Сколько?.. Шесть лет назад?

Забудь уже.

И тут к вою сирен примешался другой звук – звонок будильника. Пора собираться в школу.

На выходе я задержалась у шахматной доски. Ход сделан, и мне придется поломать голову над ответом – только так я и поняла, что этой ночью, пока я недолго спала, папа все-таки приходил домой.

Решение оказалось очевидным: передвинуть слона на две клетки, чтобы вывести из-под удара и нанести собственный. Видимо, папа устал. Я переместила фигуру и переставила флажок – теперь ясно, что ход сделан.

Телефон завибрировал – сообщение от папы.

Ты уже вышла?

Я улыбнулась, перешагнула через порог и, удерживая книги одной рукой, заперла дверь. Только после этого ответила:

Конечно.

Будь осторожна. Не сокращай дорогу.

Я сунула телефон в карман. Притворюсь, что не видела или увидела слишком поздно, на полпути. Телефон снова пиликнул, и, не удержавшись, я бросила взгляд на экран.

Я знаю, что сообщение ты получила. Не забывай: у твоего папы суперспособности.

Я вздохнула.

Помню! Ладно, не буду.

Но вскоре я пожалела, что не пошла короткой дорогой. Приходится шагать быстрее, чтобы не опоздать и поскорее миновать творящееся вокруг. Бездомные теперь обосновались и на этой улице, и не просто один-два человека, сбившихся с пути, а целые семьи. Папа бы сказал: притворись, что не видишь, и не смотри в глаза – это опасно; но как можно не замечать детей, которые жмутся друг к другу в картонных коробках?

Сегодня холодно и сыро, и ничего не напоминает о вчерашнем солнечном дне. Совсем скоро зима запустит в город ледяные пальцы, и пешеходы побегут быстрее, пряча взгляды, как, по мнению папы, и мне следует поступать.

Но теперь все иначе. Вовсе не чувство вины (мне повезло больше, но я не помогаю другим) вынуждает тех, кто спешит в школу или на работу, отворачиваться. А страх. Возможно, я – следующий. И даже вероятно.

Если не считать бездомных людьми, то и собственный страх не нужно признавать.

5. Сэм

На следующий день уроки не отменили, а жаль – повод хороший.

По дороге я нервничаю и никак не могу успокоиться. Наверное, с папой было бы лучше, но он уехал рано, и я добираюсь одна. Он сказал, что целью нападения были не мы, но почему же машина едет другим путем? Жаль, его нет и не у кого спросить.

Но ничего не случилось, и, когда школьные ворота открылись, я почувствовала облегчение. Мы въехали внутрь и проехали еще одни ворота.

Открывая пассажирскую дверь, водитель приподнимает шляпу. Вчера был он же, вез нас сквозь толпу людей, пожалуй, слишком быстро – не все успели убраться из-под колес. В душе меня передергивает, но внешне я остаюсь невозмутима. В утренних новостях сообщалось, что пострадало двое полицейских, но ни слова о протестующих, а ведь ясно, что не всем удалось выйти сухими из воды.

Время до звонка я обычно коротаю в художественном корпусе. Мимо проходит группка шестиклассниц – им разрешается не носить форму, зато все остальные обязаны ходить в уродливых темных пиджаках и юбках. Интересно, есть ли среди них мой репетитор? А ведь можно просто благополучно выкинуть дополнительные занятия из головы.

– Эй, Сэм! – Это Энджи. Поравнявшись, она берет меня за руку. – Ты как?

– Ничего. Но не прочь еще денек отдохнуть.

Энджи сочувственно морщится.

– Ты наверняка могла остаться дома сегодня, раз такое случилось.

– Не выйдет. Правда. – Я закатила глаза.

У батареи отопления нас ждали Рут и Шарлиз. В этих старых зданиях всегда холодно: даже когда снаружи светит солнце, стены не пропускают его тепло.

– В следующий раз, если попадешь в переделку, всеми силами обостряй ситуацию, – советует Шарлиз. – Отдохнем от школы подольше, – и подмигивает.

В ее словах нет злого умысла, но я еще не отошла от поездки. Да и спала сегодня беспокойно.

– То есть мало того, что нашу машину раскачивали и закидывали камнями? Лучше, чтобы побили все стекла?

В ответ – неловкое изумление. Жалею ли я о словах? Не то чтобы. Я жалею вообще о случившемся. О том, что такое произошло.

Молчание нарушает Рут.

– Зачем это кому-то нужно? – недоумевает она.

Вот тот самый вопрос, который не давал мне уснуть: и правда, зачем?

– Папа говорит, это дело рук евров, – замечает Шарлиз. – Надо было всех их гнать, пока границы не закрылись. И сейчас не поздно, только у правительства духу не хватит поступить правильно. – Она взглянула на меня, явно ожидая, что я соглашусь – можно подумать, я в этом как-то замешана.

Но придумать ответ я не успела – подошли остальные девочки из нашей компании. Меня быстро осмотрели, нашли, что руки и ноги на месте, и переключились на более важные темы: например, вечеринку в честь дня рождения Шарлиз. Ей исполняется шестнадцать, и обсуждение угощений, наряда именинницы и гостей, а еще парней, приглашенных из разных школ, растягивается до звонка.

Первый урок – английский. Обычно у меня нет сложностей с этим предметом, но сегодня я не могу сосредоточиться – ну честно, Ромео и Джульетта никак не связаны с тем, что творится сейчас в моей жизни, а в это время приходится торчать в школе для девочек. К тому же они вели себя по-дурацки. Умирать ради парня, которого едва знаешь, – верх глупости.

Учительница заметила, что я таращусь в окно, но замечания не сделала. Кажется, мне решили сегодня делать поблажки.

Прозвенел звонок. Но меня попросили задержаться. Похоже, я все-таки ошиблась.

– Да, мисс?

Учительница дождалась, когда класс опустеет и дверь закроется.

– Как ты себя чувствуешь, Саманта?

Ей и правда интересно или это обычный учительский способ подвести к другой теме?

– Неплохо, – уклончиво ответила я.

– Хочешь о чем-нибудь поговорить? – Я покачала головой. – Лучший способ пережить волнение – выговориться. Тебе следует сосредоточиться на учебе. Особенно в этом году. Бла-бла-бла экзамены бла-бла-бла…

Я кивала и делала вид, что мне очень интересно слушать про экзамены, иначе бы до пенсии отсюда не ушла.

Следующим шел урок искусства. Я нашла свою работу с прошлой недели и установила ее на мольберте. Мы пишем натюрморты. Даже миска фруктов увлекла меня настолько, что на прошлой неделе я с головой погрузилась в светотень и перспективу – пыталась все передать верно.

– Миссис Дженсон, – подает голос Шарлиз.

– Да? – обреченно отозвалась учительница.

– Когда мы начнем рисовать что-нибудь интересное?

– И что же, например?

– Людей.

– Ясно.

– В смысле натурщиков. Мужчин, – раздались смешки, девочки заухмылялись.

Миссис Дженсон сделала вид, что ненадолго задумалась, затем взяла из запасов персик, не попавший в натюрморт, и сказала:

– А на что тебе воображение, Шарлиз?

– Миссис Дженсон! – притворно ужаснулась Шарлиз под нервные смешки соседок.

– Не спеши, Шарлиз. Вот освоите светотень, перспективу и цвет, тогда и поговорим про рисунок с натуры.

– Можно считать, что согласилась, – заметила Шарлиз, обернувшись к нам с Рут.

– Мечтай, – фыркнула Рут.

Под конец урока миссис Дженсон, как обычно, прошла по рядам и задержалась у моей работы.

– Молодец, Сэм, – похвалила она.

Я смотрю на свою работу и понимаю, что правда неплохо передала композицию на столе. Но я лишь скопировала увиденное, а не оживила его. Яблоко не хочется укусить.

Или бросить в кого-то.

Ни еда, ни оружие – так зачем же оно?

6. Ава

Я уже думала, что она не появится, и собралась уходить – поторопилась, конечно, но я вроде как нервничала, а я этого терпеть не могу.

Но тут увидела ее сквозь стеклянные двери. В сопровождении замдиректора – хочет убедиться, что она не сбежит? Дверь открылась, и ее втолкнули в комнату.

– Доброе утро, Ава. Вы знакомы?

Саманта качает головой, но я-то ее знаю. Кто же не знает?

– Саманта, это Ава Николлс. Одна из лучших учениц среди шестых классов.

В голосе – нескрываемое изумление. Не хватает добавить: поразительное достижение для стипендиата, особенно из такой семьи. Мне как-то уже довелось от нее услышать подобное – на вводном занятии для новеньких, она сказала, не смущаясь моего присутствия: если уж она такого добилась, представь, на что способна ты. Но сегодня она смолчала.

– А это Саманта Грегори, – будто бесценное произведение искусства представляет.

– Лучше просто Сэм, – замечает Саманта Грегори, переминаясь на месте.

Я киваю и коротко улыбаюсь.

– Привет, Сэм.

– Что ж, я вас оставляю. Используй это время с умом, Саманта, – велит замдиректора и уходит, а Сэм закатывает ей вслед глаза.

Как только дверь закрывается, Сэм обходит комнату для дополнительных занятий. Она разглядывает книги на полках, письменные принадлежности на столе, все щупает и напрочь меня не замечает. Двигается она как кошка – маленькая, но удивительно гибкая и точная в движениях.

– Может, присядешь и начнем?

Она вздыхает, садится напротив и, уперев локти в стол, складывает подбородок на ладони.

– Чего ты ждешь от этих уроков? – поинтересовалась я.

– Побыстрее уйти.

Я вскидываю бровь, и она смущается. Распрямляет плечи и складывает на груди руки.

– Прости, ты тут ни при чем. Просто идея не моя, и у меня были планы. Уверена, ты тоже с радостью занялась бы чем-нибудь другим.

– Наверное, но мне нужны деньги.

Она явно заинтересовалась, будто не понимала, как можно нуждаться в деньгах.

– Сколько тебе платят?

– Минимальная стандартная оплата для семнадцатилетних – двадцать фунтов в час.

– Давай так: я плачу тебе двадцать пять фунтов в час, а ты притворяешься, что учишь меня, и отчитываешься, как блестяще проходят наши занятия. Видишь выгоду? Итого сорок пять фунтов в час без лишних усилий, а у меня появится свободное время.

Я делаю вид, что раздумываю над предложением, но на самом деле пытаюсь скрыть изумление. Сколько же у нее денег, что она может вот так запросто их раздавать? Крошечная часть меня готова была соблазниться таким предложением – скорее, чтобы просто отделаться, чем заработать денег, хоть они и пришлись бы весьма кстати.

Я покачала головой.

– Ты предлагаешь лгать. Я не согласна. Не могу пойти на такое. К тому же меня наверняка исключат, если поймают.

– Проклятье. Так и знала, что откажешься.

– Слушай, они просто хотят подтянуть тебя к экзаменам. Неужели тебя это не волнует?

Сэм пожала плечами. Склонила голову, и волосы закрыли лицо. Разве по-настоящему бывает такой оттенок? Вряд ли, но отросших корней не видно. Она откинула волосы назад и взглянула на меня.

– Не то чтобы совсем не заботит. Просто кажется не особо важным.

– А что же важно? – мне и правда стало любопытно, что интересно такому человеку.

Она смотрела на меня и, очевидно, сомневалась, отвечать или нет. Наконец она отвела взгляд и покачала головой.

– Если не получается отвертеться, лучше побыстрее отделаться. Приступим?

– Конечно. – Я открыла записи, которые дали учителя. – У меня задания по всем предметам. Кроме рисования.

– А я-то надеялась, что мы будем писать натюрморт.

– Тут я тебе не помощник. Можешь выбрать, с чего начать. Хочешь?

Она пролистала записи и выбрала самое короткое задание.

– Математика.

И вскоре становится очевидно, что особой сложности предмет для нее не представляет – было бы стремление. Отличницей ей вряд ли стать, но учиться может и получше.

Вот только стремления нет. И без того у нее все есть. Ей не грозит остаться без работы и ночевать в картонной коробке.