Татьяна Золотарёва
Мальчик-старчик
Считается, что умные дети начинают говорить со слова «мама». Слово, безусловно, золотое, правильное слово. И в душе я планировал начать именно с него, но что-то пошло не так. Бабушка от этого «бух» чуть не бухнула под стол, мама заметалась, а папа, цыкнув на неё, продолжил терпеливо снимать мои попытки взять штурмом кровать. Попытки с треском провалились, и я долго сопел от обиды, пока родители не услышали от меня того, что давно ждали – слово «мама».
…Я часто прикидываюсь спящим, когда на самом деле не сплю. Благодаря этой тактике я узнал, что в будущем стану изобретателем. Я вижу, как мама отдыхает на диване. Папа сидит на полу, обнимая её за ноги и положив голову на её колени. Мама нежно гладит папу по волосам. Они смотрят на меня, друг на друга, улыбаются и молчат. Я сдерживаюсь из последних сил, чтобы не засмеяться. На столе под синим абажуром горит лампа. Я не сплю и всё вижу.
…Мне не нравится болеть. Я совсем не хочу, чтобы меня, как дедушку, кормили на завтрак, обед и ужин пилюлями, пусть даже разноцветными. Но мама звонит тёте Томе и жалуется, что она с ног сбилась, разыскивая в городе приличного доктора. Мама бесшумно плачет, и я понимаю, что причина её слез – я собственной персоной. Я, у которого опять поднялась температура. Я, который не ест и не набирает вес. Я, которому непонятно, какие лекарства давать. Я, с которого сдувают пылинки. Я, к которому прилип злобный микроб загадочного происхождения.
…Я стараюсь сделать маму счастливой. Хожу по стеночке из угла в угол и победоносно заваливаюсь на бок в конце пути. Болтаю без умолку и не обижаюсь, когда меня не понимают: взрослые, что с них взять. Я радостно уплетаю все те жуткости, которые бабушка зовет кашкой и микстуркой и от которых я иногда пухну. Мама под лупой изучает каждую мою какашку и радуется, когда что-то там находит. Мне не жалко, пусть радуется. Но в последнее время эта радость происходит с мамой редко. Она заглядывает в мой горшок, качает головой и вздыхает. Я пытаюсь сказать ей, что с кашки и микстурки у меня получается только так, но не могу правильно подобрать слова. Мама закрывается в ванной и плачет под шум воды. Она думает, я не слышу. А я слышу и тоже начинаю реветь. В конце концов, это моя прерогатива: чуть что – в слезы. У меня возраст такой, мне можно.
…Когда мы с мамой выходим гулять, я сверху вниз посматриваю на обитателей песочницы. Они, бесспорно, тратят время на совершенную ерунду: лепят города из песка и сразу разрушают. Мне подобными глупостями заниматься некогда. У меня много дел: надо обязательно разузнать, куда дедушку унесли вчера на носилках, почему бабушка трёт глаза фартуком и беззвучно молится, зачем соседка баба Маня обнимает бабушку и что значит «отмучился».
…На моём животе алеют зудящие пятна. Меня обмазали липкими вонючками, и мама с бабушкой стали вспоминать, что я ел за последние сутки. Сошлись на том, что причина в квашеной капусте, которую бабушка посолила ещё в прошлом году. Остатки капусты были беспощадно смыты в унитаз. Но делу это не помогло. Пятна не желали покидать мой живот, а наоборот, увеличивались в размерах. Мама сказала, что мы поедем к волшебнику, который избавит меня от этой напасти.
Волшебник жил далеко – через два автобуса и трамвай. Очередь к волшебнику собралась длинная. Мы с мамой стояли, потом сидели, потом снова стояли, пока помощница волшебника не пригласила нас войти. Волшебник пах маринованными огурцами и выглядел совсем не так, как его родственник из Изумрудного города. Он изучил мои пятна, постучал по коленям и заглянул в уши. «Пустяки», – резюмировал он и протянул маме бумажку. И всё. Никаких тебе взмахов волшебной палочки, ни даже самого обычного заклинания. С тех пор в волшебников я не верю. Это сказки для дурачков. Да и бумажка его мне не помогла.
