Татьяна Чекасина
Канатоходцы. Том II
Эндэ
Холодно. Не топлено. Вдвоём с Жанной перекладывают дрова с верха поленницы к печам. Пламя гудит. Тонкие ломтики окорока. До Петра сохранить бы. Жанна тащит вёдра…
У неё линия: «Надо добиваться благоустроенной квартиры». Как-то находит она обмен (четыре комнаты, кухня, ванная, вода и горячая, и холодная). Дом вроде капитальный, но окраина, требуют приплату. Она готова отдать накопленную пенсию за умершего отца. «Из этого дома я уеду только на Ивановское кладбище!» – ответ Эндэ. И внуки против. Варина реакция: «Ты чё, тута центр!»
Дров в тамбуре много, но требуют добавления. Дровяник под горкой, обратно в гору с дровами! Наталья Дионисовна освобождена от такой работы: Фёка умерла, – Варя, а там и внуки, отбыв в лагерях… Помощницу не нанять, тем более на короткое время. Её опора – ребята. И дрова, и картофель, и мука… Мелкий инцидент с допотопным револьвером. Непонятно. Например, Генрих. Он имеет какое-то касательство?
Жанна вроде готова, но дрова…
В прокуратуре опять Варя. Она, бедная дурёха, кидает не в мусор револьвер, а в туалет во дворе! Глупее немецкого мальчика.
Каков результат обыска: что в книгах, вынута ли пуля? Понятые в комнате, а дверь не открывают, говорят тихо. Каков итог?
С Жанной вдвоём коврик крепят обратно. Дыра чуть не до Брюхановых. Мишель бедный мог убить себя! А Пётр с непонятными упрёками: «Навредить хочешь?» И о ремонте: «Надо делать!» Зимой (!) Мол, и в отпуск уйдёт, его работу будет выполнять этот… внук белого офицера…
Да, окружение внуков… Ильин – князь. Генрих – немецкий барон. Осипцев, дальняя родня Демидовых; его прадеда видела: дородный господин… Артур, и тот не круглый плебей. Лавка его предка: вёдра, кадки, бадьи… Иван Захарович – внук богатых крестьян.
Не убедила Петра не идти путём Ульянова-Ленина. У того на деле революция, у этого в теории направить именитых на борьбу с плебеями. Благородная цель. Она не таит от детей былого. Иногда вкрадывались интерпретации в её правдивую речь. Например, внуки говорят: «Мы графы». Папа – дальняя родня графу Строганову, который где-то в Италии. Они просто интеллигенты.
В восемнадцатом году папа говорит: интеллигенты приравнены к…насекомым. «К каким?» – ирония Натали. «Не говорят. В зоологии не компетентны, как и в делах рудного карьера». Папа умер в шахте. Конюх едет туда под покровом ночи (Пьер дал ему на водку). Хоронит у карьера. Бывают, как на могиле, и с Пьером, и с Сержем, пару раз с внуками.
И дед убит, говорит ребятам. Доктор, не навредивший никому, объявлен каким-то вредителем. Далее – их отец, её сын Сергей Петрович, необыкновенно одарённый, окончил техникум, но предан царю. Ни Пьер, ни папа не боготворят монарха. Она не ругает Николая, тем более «кровавым». Царь глубоко верует, покорный, как овца. Хотя да, кровавое началось именно с его гибели.
…Ходят к Ипатьевскому дому. У забора дети. И Натали видит в щель: царь колет дрова. Ударяет топориком (интеллигент, занятый грубым трудом). Сержик удивлён: «Царь дрова колет, у них Власа нет? У нас колет Влас… Ты вели, он и царю наколет». Это впечатление имеет влияние на его гибель в зените лет. Обвиняют в какой-то аварии, какая-то балка ухнула на работяг! Но не в этом он виноват, как и его коллега и жена Евдокия! Он шепчет на свидании в тюрьме: «Мой добрый спич о “дяде Коле”». Отправляют в какую-то Ухту. Переписка длится год. И вот Ольга Коровина с каторги. Ну, и о том, как умерла Ева. А как Серж – непонятно, яко бы от пневмонии.
С тех пор Эндэ иногда видит во сне царя с топориком. А ведь неделя – и убьют, а он дрова колет. Накануне какая-то тревога. Некоторые, правда, говорят: не могли убить. Но чтоб убедиться в обратном, не надо в подвале видеть следы от пуль. Многие не верят, ходят туда, ведь в доме работает некий музеум.
Папа, Пьер, Серж с Евой… Квартира ужалась до одной диванной.
– Бабаната, а кушать мы будем?
Жанна с работы. Готовит еду.
Звонок в дверь! Вот и они! Ребёнок метнулся, падает домик, который он делает из книг. Удивлённо-нервные интонации Жанны. Мишель! Э-э, нет…
– Я сама приеду!
Два молодца в тёмных пальто и тётка, одетая как милиционер. Ребёнок напуганно:
– Бабуля Натали, прогони их! Дядьки, убирайтесь! Тьфу, плохие!
Один из гостей:
– Нехорошо плеваться!
– А хорошо отца при ребёнке арестовывать? – реплика Эндэ.
Жанна и так одета на уровне Дома моды, но уходит в комнату. Оттуда элегантная.
– Едем. Но у меня нет никакой информации.
– Разберутся, – говорит, улыбаясь, один.
– Да уж разберитесь! – выкрикивает Эндэ.
– И не приходите! – плюёт на них ребёнок.
Уходит, уверенная, налегке с одной новой сумочкой.
Как довершить готовку котлет? Да, ладно, будут макароны по-флотски…
Обыска не было. Не так с Варей, вывела её, будто преступницу, тётка-конвоир.
«Голод в Царицыне. О положении голодающего населения. Обычный спутник голода – цинга. Кормов нет. Скот падает». «Блаженненькие (Психосоциальный набросок). Их развелось теперь, как никогда… Они далеки от веры, у них другая цель…» «Огромный выбор готового платья. Меха, меховые товары, горжеты, муфты, боа». «Галоши “Богатырь”. Полная гарантия за прочность». «Э. Кисельман. Ружья охотничьи». «Торгово-промышленное товарищество В. А. Девятова. Фуражки, обувь…» «На дачу. Вы куда дели утюги? Мы их, барыня, в фортепьяну…»
Настроение такое, что не до шуток. Да и макароны пригорели…
15 февраля, суббота
Кромкин
Февраль напоминает март. Оттого и поёт эта птица.
– Не воробей, – уверен «орнитолог».
Дерево напротив кухонного окна. Маленькая, грудка желтоватая. Синица! Кромкину лет пять, папа крепит на окно кормушку. И впервые это чудо вблизи: живая, милая птичка! Она поёт!
Автомобиль медленно передвигается плохо чищенной дорогой вдоль Ипатьевского дома. На крыльце снег убран с краю маленькой лопаткой. Вполне вероятно, прабабка с правнуком (ребёнок Петра). У второго Крылова детей нет (оттого что она «демонстратор одежды»?)
…Пётр плетёт о «Вальтере», а Кромкин в другом кабинете плетёт Варваре: «Ваш супруг нам помогает. А вы?» – «Ладно, коли так. В туалете во дворе». Отрицательное влияние бабки: «Добудут». И Варвара не усмехнулась: «…в пучину» – «А как ехать?» – «Довезут» – «Прямо туды, к дому? А мне надо сынка увидать!» Уговоры: не выйдет, вот когда выйдете, тогда и увидите.
Во дворе Варвару фотографируют рядом с туалетом. Чуть не закрыла лицо платком. На юге Милка просит её фотографировать и на фоне белых, и на фоне лиловых… Не будьте преступниками, ребята, ведь жёнам вашим придётся позировать не на фоне цветов.
Откачка. На дне выгребной ямы пакеты… Нанятые пьянчуги в полиэтиленовых плащах и броднях, выданных на акцию, удивляя любопытный народ, выгребают, поднимая в вёдрах, и у белого домика – рядами…
– Варя! – Наталья Дионисовна мимо рук милиции в центр круга.
– Гражданка бабушка, отойдите, – умоляет милиционер.
Но «гражданка бабушка» как глухая, и он её ведёт в дом.
Предмет плотно обёрнут газетами. На одной видна дата: двадцать пятое января. Рукой почтальона: «Кв. 10», квартира Крыловых, и «гусара», который целил в голову, но промахнулся.
– Что это?
– Носок мой.
Плотный. С дырой на пятке.
– Ну, а в нём?..
«Револьвер», как говорит тёща Филякина. Нетрудно определить и не вынимая из «чехла».
– Пистолет, – шепчет Варвара, которую отправляют обратно в тюрьму.
Артёмка Горцев крадёт в библиотеке книги, и не впервые. Любитель раритетов, которые никогда не оплатить отцу, майору милиции. Тупохвостов говорит: этот «орёл» неплох в разработке объектов определённого типа.
Агентурное сообщение (источник Горный Орёл): «…Я болею клептоманией. Таких надо лечить, а не на нары. Мишель (так он просит его называть) болен тем же. В школе у ребят мелкие вещи крал. Когда-то давно “Вальтер” (утоплен в пруду). А „ТТ“ подвернулся, и не мог не купить. Неприятно: владелец – убитый милиционер. Ладно, из него никто не убит. Будет штраф или дадут условно. О колонии говорит: “Отбыл великолепно”. Вначале, правда, “инцидент”: мог умереть – горло себе полоснул бритвой. Но далее в клубе. Журнал “К новой жизни” об этом опубликовал хвалебную статью. Он уверен: невинных людей не хватают и, тем более, не убивают. Он много передаёт по трубе. К сожалению, не владею этим методом».
Агентурное сообщение (источник Бухгалтер): «…Крылов Михаил выбил: “Идузахр. ТТХар”. Минут девятнадцать слушает и делает вывод: “Видимо, не идёт труба в другие камеры”. Он не болтлив. Процентов пятьдесят информации выдаёт намеренно».
«Хар» – Харакири. А «несчастье»[25] у ребят общее. Выезд через пятнадцать минут тридцать пять секунд. Влияние бухгалтера Ступакова. Мошеннические махинации. В этот раз пятьдесят тысяч двести рублей тридцать две копейки. Удивительно, на такую работу его берут вновь и вновь.
Вмиг доехали. Вон дом Мельде. Оконце глядит сиротливо, хозяин в камере. Крылов мероприятию рад «как разнообразию тюремного быта». Однообразная воля намного приятней разнообразия в тюрьме, но не планирует подследственный быть долго под следствием. Отыграют этот акт драмы – и вперёд на волю.
На углу дома капитан Мазурин, майор Шуйков, в центре – Михаил Крылов. Руки не в наручниках, в карманах плаща. Яркий шарф. Нарядней обоих оперов: на трупы и в такие углы, как правило, одеты не парадно. А молодой, модный – прямо гид на фоне не «исторического места». Конвой вне кадра. Да и Кромкин с понятыми (привет от Святония Кондратьевича).
Крылов заказывает фотографию на память. Другие фотки будут делать в цокольном этаже.
Лестница, не видно куда.
– Где рубильник?
– Вот он!
– Крылов, в какой кладовке?
Клеть номер четыре. Отделена от других дощатыми перегородками. А бетонная стена с тылу – одна для всех клетей.
– Тут наверху одна девица. Её отец – прокурор.
– Кто? – удивление другого прокурора, Кромкина.
– Зайцев.
Феникс Терентьевич, друг зама.
– Он в этом доме?
– Центр! Дом капитальный, а подвал! – хохмит Шуйков.
– И эта клеть его?
– Ну, да.
Оперативники в хохот. И Крылов:
– С его дочкой Лелькой работаем на телевидении…
«…об интимных делах не имею информации…» Эти «интимные дела» немного удивляют, будто «информации» вагон…
Любовник тараторит:
– Её младшая сестра с матерью и отцом в другой квартире, она наверху в однокомнатной. В клети бывает редко. К чему Лельке клеть?
– Ей не прятать оружие! – Опять хохот оперов.
Фотографу дедку Илье Михайловичу не нравится такое общение представителей закона с тем, кто его нарушает:
– Давай входи…
Крылов входит. Рука в направлении уголка, где найден ящичек. Под фонарём на рукаве буроватое пятно. На экспертизу!
– Обернись! – рявкает фотограф.
Поворот головы. Глаза зажмурены от яркого фонаря. Открывает, а в них – бездна. Мгновенная перемена. «А жить тебе совсем ничего», – в голове Кромкина.
Наверху Кромкин велит конвою, кивнув на свои руки, сцепить другому.
Обратный путь, милиция вновь: тайник прямо у Феникса! Крылов глядит тупо. Вот она оплошка хохотливых оперов («С этой ниткой оборванной беды нет»). Теперь есть.
В холле пугливый интеллигент в очках, молодой, но выглядит немолодо. И друг Пётру Крылову! Хотя тот притворяется верующим. Этот и с виду адепт. Шелестин Никанор Александрович, главный инженер НИИ. Немалый ранг. Да, и Пётр «зам директора» или хотел так именоваться… Но Никанор, наверное, и тут неподдельный… Когда-то обоих с экзаменов выдворили.
– …один другому помог…
– Вы – Петру?
– Нет, он. У него данные в математике. Нам говорил милиционер: он арестован. За что?
– За хранение оружия.
– Ах, да! И много?
– Пистолет.
– A-а! Брат! И обоих в колонию… детьми.
Ещё один молодой, но энергичный. Красное от мороза лицо. И фамилия Краснооков. Наводка Петра: «Работает в МГУ» (это правда). Мельде, например, не упомянут, как и брат-уголовник. «С криминальными элементами не контактирую».
– Вы друг братьев Крыловых?
– Нет, когда-то в одном доме… Нам с мамой квартиру дали. За отца, героя войны. У братьев Крыловых давно нет родителей. Да няня верующая.
– О пистолете…
– О каком? Винтовки из клуба ДОСААФ – давняя история.
– Видитесь?
– Редко, я в другом городе. Первого февраля встретил Мишеля в кафе Клуба имени Дзержинского. Второго февраля у Эндэ, у Натальи Дионисовны, «день ангела», как она говорит.
– И кто там, не помните?
– Их тётя и дядя. Два парня, один Мельде (играет на трубе), а другого не разглядел. Ну, этот… уголовник.
– Его разглядели?
– В ноябре видел впервые. Роста, как я, худой, лицо темноватое, голова фиником, волосы ёжиком.
Портрет «братца» Фили.
– Как его имя?
– Артур.
– Кроме Артура?
– Уголовник немолодой, коротковат, но крепкий. Речь южная. Полный рот золотых коронок. Пётр с намёком: друг в колонии. Этого видел впервые.
Прудников говорит: «Авторитет. Петька с ним в лагере скорешился». Костогрыз Иван Захарович. Кличка Вампир. И такого криминально типа Пётр Крылов нетерпеливый терпит на «дне ангела» интеллигентной бабки! Бесов немало в этот день…
– У Петра пунктик: любит бога искушать (моя тема о негативном влиянии религий). В Евангелии такой эпизод…
Эдуард Иванович не только недруг, наблюдает определённую категорию. И отдельно – Петра. Потолковать бы о вере, о верующих… О том, чем же ныне Пётр Крылов искусил бога… Но работы до чёрта.
Из объяснительной записки Красноокова Э. И.: «…У Петра Крылова неадекватное самолюбие… Он не общественник – и вдруг народный дружинник, ловит хулиганов. Возможно обретение новой концепции».
Подгребёнкин Андрон Никитович. В облике нечто одинаковое и с Крыловыми, и с Мельде. Информация от звукооператора, агента КГБ: «У Крылова Михаила на работе друг декоратор («князь Ильин», как он говорит), у которого голова обмотана…» Вид «раненого командира». Уши ему пригнули к черепу хирурги, но торчат уши каких-то тёмных дел. Нетерпеливый, как эти. Ему двадцать пять. Пальто «то ли зелёное, то ли синеватое» – определение оперов. Бинтов нет, видимо, уши готовы.
– Вы знаете об оружии Михаила Крылова?
– Нет.
– Вы бывали у него дома?
– Да! Культурные люди, – лицо нервненькое.
– Но оба брата – уголовники.
– Какие это уголовники! Личности – да! Благородные – да! Волевые – да!
– Оружием интересуетесь?
– Я? Нет. – Глядит вбок.
Имел ключ от реквизиторской, откуда украден парабеллум.
– Вы пока никуда не уезжайте.
Декоратор готов к битью, но «не выдаст явок и паролей». «С этим потом…» Кромкин не является нетерпеливым и уходящим (немного в мире юристов, но много в мире бандитов). Он терпелив. Такие никуда не уходят, работают. Но с «декоратором» (в мае отругает себя) был бы лучше менее терпеливым.
Из допроса Зернова: «Крылов дружинник. Самбист. И в НИИ секцию ведёт. И я там бываю. И в чём он провинился?» – «У них дома выстрел». – «У него ружьё. Аккуратный, активный. Недавно грипп, но как штык… на разводе в обморок…»
Кичинёв: «Пётр Крылов неплохой боец, здоровье плохое. Недавно обморок. Мы в Красном уголке, Петя с краю. Если б он не с краю… В это время говорит лейтенант приметы убийц на улице Нагорной, и он падает в проход. Мы с ним не дружили, только на дружине».
Член Народной дружины Куликов: «С Петей столкнулся в августе у автовокзала…»
Подчёркнуто Кромкиным.
Телефон. Колодников:
«Семён Григорьевич, фигурант Михаил Крылов, сороковая камера, пятое отделение, передаёт по трубе. У агента нет навыков. – Имеет в виду „Горного Орла“, Артёмку Горцева. – Другой отпущен, – бухгалтер на воле. – Тут один полуграмотный, три класса, но опытный. Удивительно, правда?»
– Как его фамилия?
– Дёгтев.
– Этого Дёгтя неплохо бы в ту камеру, где Крылов.
– Да-да, этот поймёт!
Глава оперов с бодрым видом:
– Ты чё волком глядишь?
– А как на тебя и на твоего Мазурика глядеть?
– Парень на обратном пути мрачный. Оттого что нитка оборвана?
– Мы не с идиотами имеем дело.
– Это могли быть и крысы.
– Но твои опера могли бы быть немного внимательней на операциях…
– Ну да…
– Отправь домой к Прудниковой с этим списком. Вещи, еда для брата. Обязательно.
Агент Берёза: «Гена болтает, какой он бывалый “индивид”, такие делают “серьёзные дела”. Я говорю: какие? “Не могу выдать. Это тайна трёх мужественных сердец”. Его брали на очную “с одной умной бабулькой”, но “с провалом памяти в интеллекте головы”».
– Ха! Генка!
Прудников рад. Дело об ограблении ларька. Они с тем «полуграмотным» Дёгтевым не только воруют тушёнку и сгущёнку, но отбирают у работницы ларька кольца и серьги, отметив её лицо фингалом.
– Кто это?
– Брательник бабы моей, фамилио Мельде! Чё, загремел?
– Мельде?..
– Это Андрей. Муж моей сестры, немалый уркаган.
– Вы знаете его товарищей?
– Петька и Мишка Крыловы.
– Мельде, Пётр и Михаил Крыловы твои товарищи?
– Нет!
– Чё «нет»? Твои первые друганы!
– Мельде, ну, как?
– Друзья.
Прудникова выводят.
Дама в белом. Пальто напоминает медицинский халат.
– Кем работаете?
– В терапевтическом отделении медсестрой.
– А ваш муж Туков Юрий Арнольдович?
– Прозектором в морге больницы номер один.
– Мельде, кто эта гражданка?
– Алла.
– Алла Андреевна, это кто?
– Генрих, сосед.
– В документах – Геннадий.
– Да?
– Когда вы увиделись впервые?
– В декабре. Мы снимаем дом номер три «а». И в первое утро Генрих, Геннадий, метёт тропинку во дворе.
– Есть у него товарищи?
– Братья Крыловы. Эльза Иоганновна попросила давление смерить Андрею. И тут двое молодых людей. Генрих, Геннадий, говорит: «Это Алла, она живёт рядом». – «Мишель Крылов, племянник ротмистра Крылова», – говорит один. Второй недоволен, мол, не болтай. На это Мишель: «Да ладно, брат» – и что-то на французском языке. Культурные люди.
– Брюханов, кто это?
– Друг братьев Крыловых. Они со мной в одном доме. Пётр, Михаил и Мельде как-то выходят в коридор. Братья мне говорят: это друг Генрих…
– Мельде, согласен?
– Да. Но они мне дают верную ремарку: «Хочешь в колонию, обратись к нему». Данный индивид выдал их, когда они взяли винтовки в клубе ДОСААФ.
– Не взяли, а украли, – исправляет меломан Юрка.
Военный. Глядит командиром на Мельде:
– A-а, этот…
– Фамилия, имя, отчество…
– Борунов Павел Петрович.
– Павел Петрович, кто этот гражданин?
– Докладываю: он и никто другой. Фамилия Мельде. Имя Геннадий, но представляется Генрихом. Неудивительно встретить его в таком учреждении.
– Мельде, кто этот военный?
– Отец Лоры.
– В биографии – колония! Я запретил дочке видеться с ним. Её ответ: «Я с ним не общаюсь».
– Она иногда бывает вне дома.
– У подруги. Работает в центре, а мы – в военном городке.
Бдительный отец.
– Хотите дополнить, Мельде?
– Лора – фактически моя жена, и мог быть ребёнок. Но летом она избавилась.
Подполковнику на выход.
Лора в новой шубке, белые локоны на воротнике. С нею влетает аура духов.
– Лора Павловна, кто это?
– Генрих, – плачет.
– Лора Павловна, вы давно знаете Геннадия-Генриха?
– В том году в мае…
– Многократное общение?
– Да.
– Кто его друзья?
– Альфред Данько, ударник. – Косметика плывёт, вытирает платком.
– А братья Крыловы?
– И они.
– Вы бывали у Крыловых дома?
– Да.
– А когда в последний раз?..
– На дне рождения Натальи Дионисовны, в начале февраля.
– С Мельде?
– Да.
– Кто ещё был там?
– Интеллигентные пенсионеры. Какой-то дядька с золотой челюстью. Молодые: он – в Москве, она – в музыкальном училище. Какой-то Ильин… Этот… как его… Филя, но имя Артур.
– Не плачь, Лорчик! – На лице её друга мука смертная.
Но «Лорчик» так и уходит, рыдая.
Мельде уводят в «телефонную будку», откуда никому, кроме бога, и не позвонить.
Маленький, хроменький паренёк.
– Мельде говорит, вы его друг. Это так?
– Да-да-да! – барабанит.
– Выстрел у Крыловых дома… и вроде Мельде…
– Да-да-да! Генрих мне как-то говорит: братья Крыловы от него требуют добыть оружие. А у меня друг Вася Немов. Мы с ним в ВОСХИТО на пересадке мышц в области голени. У меня удачная операция. А он на костылях. Он мог трубку превратить в ружьё. Мы с Генрихом идём к нему. Обещает «Нем-первый». Цена триста рублей. Крыловы «думают», а Немов продаёт другому. Его сестра видит у брата много денег. «“Нем-первый” куплен, буду делать “Нем-второй”». Но он пьяный, попадает под трамвай. У Генриха нет никакого пистолета!
– А чего они «думали»?
– «Большая цена».
В кабинет приводят Мельде. Увидев гостя, в слёзы:
– Фредди!
– Кто этот гражданин?
– Это Альфред Данько, мой друг, барабанщик…
– Данько, повторите то, что говорили мне.
Барабанщик барабанит…
– Мельде, вы пытались раздобыть пистолет для братьев Крыловых?
– Фредди, ты неверно играешь этот фрагмент, но подтверждаю.
Полиомиелитик Фредди ускакал.
У этой тётки и у Мельде одинаковые «рубильники».
– Фамилия, имя, отчество…
– Прудникова Эльза Иоганновна.
– Вам известны братья Крыловы Пётр и Михаил?
– Да.
– Они – товарищи Генриха?
– Да.
– Вы сможете их узнать?
– Да.
– Часто бывают?
– Да. Но Фредди друг. – И жалобно с немецким акцентом: – Генрих ошань болейт! Он играль на трубе только одну мелодию!
У Мельде мимика: вот-вот слёзы хлынут, но хлынула носом кровь. Откинув голову, рукой лицо прикрывает, и его сестра прикрывает лицо руками, будто эта же кровь и на её лице.
Эта кровь… И – догадка!
В коридоре:
– Эльза Иоганновна, вы домой? Мы с вами, подождите.
Набирает тюрьму, Тупохвостова:
– Юрий Иванович. Надо взять кровь у Мельде. И показать ему Петра Крылова, проведя внутрянкой. А Михаила – в коридоре при ярком свете.
Набирает милицию, Шуйкова:
– Отправь кого-нибудь на автовокзал с фотографиями фигурантов…
«Ладно».
– А ты ко мне. Едем.
– На откачку?
– Обыск у Мельде дома.
– Там Долгиков тюфяки на кроватях вспарывал!
У окна воробьи (синиц нет). Оперативка пернатых. Будто решают, как им быть: грядёт нападение ворон или ястребов, не дай бог. У всех чёрные клювики. У одного – желтоватый. Из агентурного: «Мельде говорит мне: “Я видал виды, не какой-то желторотый птенец”» Вот он прыгает с другими: «Чирик-чирик, я опытный!» – «Дурачок ты, батюшка», – правильный вывод. Оперативка пернатых к концу. Летают в тюремном дворе, который для них воля. Выбирайте волю, ребята. Любая воля – не тюрьма, не говоря о «вышке», если она впереди…
Эльза Иоганновна одинокая: ни Пруда, ни Генриха…
В домике Мельде комнатка Мельде. Диван «юность» фирмы «Авангард». Торшер новый. Ящик с бельём, папка с документами. Футляр с трубой (музыкальный инструмент). Тренога для нот, «пюпитр», добавляет Кромкин, и он музыкант. Но не трубач. В кухне перегородка, рядом – лавка, цинковое ведро с кипятильником. Ага, это у них такая «ванная». «Каждый запечник, каждый залавок и подлавок». На веранде под лавкой обувь. Вот у него дома кладовка. Там бывает трудно найти какой-нибудь предмет (реальней новый купить). Но недавно найдены «Прощай, молодость», на подошвах которых фрагменты почвы того оврага, где найден труп…
– Брата ботинки?
– Генриха. Генрих ошань болейт. Ер ист кранк[26], – добавляет для непонятливых.
В окуляре лупы немало фрагментов той почвы, того оврага или двора или подъезда, где не было трупа, но в который мог превратится человек от ударов ногами, обутыми в эту обувь. У ранта беловатые налипания. На носках – тёмные пятна. Упаковка ботинок, как хрустальных.
– А на полке?
– Лестница.
– Я про полку…
– На ней. – Эльза Иоганновна, как плохо говорящая немка. Длинный Запекайло двигает в потолке доску. Люк!
– Туда не поднимались?
– Нет, чёрт! – вопль Евграфовича. – Резал матрасы! На фига! мать!
– А ведь фигурант иногда уходит верхним окном…
Из оперативного донесения: «Объект вошёл в дом номер три и нет его, но на улице объявился. Следы от горки угля. Наверное, объект выпрыгнул на уголь из чердачного окна». Не так майор милиции виноват, как Долгиков («Обыски – мой конёк!») Хоть бы не видеть его долго.
А вот его коллега Чамаев… Усольцеву говорит тет-а-тет: «Сеня – гений, а гениев в Генпрокуратуре не хватает». Видимо, порция коньяка немалая, но приятно вспоминать такую оценку своего труда, обычно одна ругня. И в предыдущую командировку, как мама: «Сеня, ты гений». Тогда не конкретно, мол, их в Генеральной нехватка. Кромкин не какой-то романтик, готов делать карьеру.
Оконце легко открывается во двор. Внизу уголь (топят немалую печь маленького дома); с одного бока чернеет (берут ежедневно), с другого под снегом. Деревянный окованный сундук того объекта, который прыгает на уголь. Книга Ларошфуко «Максимы». Лохматый парик. В докладной: «…мужчина в ушанке на лохматой голове, лет на пятнадцать старше Мельде, который не выходил, видимо». «Видимо» нет, а в парике-невидимке, имея и походку другую, и волосы.
Опять птица! Царапает лапками раму окна. «Это ты, Аня?» – обращение к убитой в доме тридцать три на улице Нагорной Фане Пинхасик. Для родных – Аня.
Ночь, но дело – хоть не спи! И какое-то время Кромкин не спит… от счастья.
