Татьяна Чекасина
Канатоходцы. Том II

Филя

В кабинете у Кромкина мент в погонах:

– Филякин, едем…

У крыльца бобик^[17]. Майор рядом с водилой, Филе – в коробок.

Легавка. На дверях: «Заместитель начальника горотдела милиции майор С. Е. Шуйков». Филе ждать в приёмной. Нет, не для битья. Молодой ментик с чаем в подстаканнике:

– Это вам…

«Вам»! Хвать татуированной рукой. Да ведь он на воле!

– Благодарю. – И не добавляет: «гражданин начальник».

– Там один, пусть входит, – громкая связь.

Майор в кабинете. Обращение полным именем. Это немного пугает. Редкое и громкое. И у майора. Евграфович! Немалый начальник открывает сейф. Пододвигает бумагу, в ней не фамилия – «Агент “Ар.”». Пятая часть оклада в «крематории»! И оправдательный документ. В цехе поймут: водитель автокары ни дня не прогулял.

Удовольствие идущего из тюрьмы. Ни с одним корешом не фиг корешиться. Алкоголя ни капли. Но и в эти минуты: эхма, винный не работает… Вот и картинная галерея, в которой не бывает. Увидит пацана! Да и Тоньку… Даже Ольгу Леонидовну. В торбе нет её пирогов. В легавке деньги дают! Он на тайной работе. Отец пацана – в органах, не в оцепке. «Агент “Ар.”».

До ареста (на «скорой») хоронят они дуру на верховой^[18], откуда могли его спихнуть с крыши… А прятки у Марго? В туалет не выйди – вдруг караулят! «Я – Пётр Крылов», – в голове «точки-тире». Без этого Капитана его гаврики вряд ли будут активны. Харакири выдумает налёт на инкассатора, ещё какую-нибудь хрень. На такое ответ: «Ага, я в деле» – и в картинную галерею, где телефон-автомат: «В2-22-22 (номер – двойки, родная цифра школьных годов). Степан Евграфович, надо бы перетереть». Не в ментовке. Я, говорит, подъеду на автомобиле… Во как!

Во дворе нет Муму.

– Кто?

– Дед Пихто!

– Ой!.. – Тонька открывает.

В комнате Алёшка, Ольга Леонидовна… Но кроме них румянолицый парень, улыбающийся робкой улыбкой.

У Ольги Леонидовны морда пятнами.

– Где Муму?

– Удяди Васи! – Ребёнок кинулся.

– Мы уходим, – говорит тёщина товарка.

«Вовчик» – её сын, «боец пожарной команды», – проходя мимо, виновато подмигивает, даёт руку, но Филя не принимает этой руки.

– Папа, идём к дяде Васе за Мумою!

От Митрича втроём.

Водку переливает в гранёный стакан. Еды много. Тонька говорит, как искала его, как на работе обзванивала больницы.

– Я у Кромкина, это мамина инициатива: тётя Анфиса – «борец с огнём»…

Он и на улице Нагорной боролся.

Опять мечта об отдельном доме. И обида: не будет денег с кодлы. Но и небольшая сумма радует бабу. Главное, сын! Его-то в пять лет батяня то в форточку, то в чердачное окно. Они храбрые, удалые, как в цирке акробаты, канатоходцы!

Мельде

Будит троллейбус. Тот же. Но слышит не оттуда. Медленно катит мимо тюрьмы. Отъехал. А с ним и мелодия о том, будто он в домике на диване «Юность» фирмы «Авангард». «По тебе бы товарняк отправлять», – ремарка Андрея. Во двор с лопаткой. Отгребёт от окна, ледяную дорожку обколет ломиком.

Камера у входа. В низком окне и вольные ноги и ноги тех, кого конвоируют. Мелкий паренёк Лёшка, но иногда говорит в правильной конфигурации: «И прокуроры отдыхают». Думал, будут долго пытать. Ведь что гады творят! Табурет ломкий! Падая, мог вывихнуть руку! А как кнопки нажимать на трубе? Как играть? Эх, надо бы трубу! «Будешь играть, если не сыграешь в ящик!» – Дундуков в обиде, ведь Генрих прямо в рыло ему догадку: ты агент! Они дрыхнут. А в правильном немецком черепе удивление: пальба в далёкой от него квартире – и он в допре? Второй троллейбус… Волшебная думка: он в домике, Эльза в кухонном уголке… Не выходить бы из сна в тюрьму.

– Ты во сне говоришь.

– Что?

– Ты и наяву трепло, – ремарка Дундука.

Дверь: железом по железу…

– Стоеросов! Вернее, Дундуков…

Они с молодым парнем – в хохот!

– Хорошо тому, кто смеётся не в тюрьме, – говорит Дундук перед тем, как скрыться в коридоре.

– Я говорю, он выдаёт! – хвалит Березин.

– И фамилия Стоеросов идёт этому немолодому орангутангу. Лёшка опять в хохот.

Одобрительно реагирует новый друг на физзарядку:

– Таким правильным парням, как ты, тюрьма не пытка!

В кране холодная вода. Кипятильника не хватает. Да и полотенец. В передаче. Но, наверное, отменённой. Дие Орднунг. Будет порядок – будет жизнь. Непорядок накануне ареста привёл к аресту. Игра одной мелодии, а дверь туалета неплотно. Кто обколет лёд? А свист дуэтом? А подглядыватель у окна? Генрих в тапках выбегает на улицу, и тот берёт барьер штакетника, драпает туда, где трещит мотор автомобиля. Вот когда надо было делать ноги, удрав далеко от этой камеры!

«Я уверенный, я крепкий духом и телом», – наука мистера Карнеги. Уроки этого мудреца отпечатаны на грязноватой бумаге тайно в подвале НИИ, где работает Пётр. Он тут? Оба?

Неплохо: камера маленькая, друган по нарам.

– У меня фройнды музыканты, один великий. – Но имени Василия Курасина не говорит, да и об Америке. – Дома Андрей, уркаган.

– Ты вроде считаешь себя не уголовным. А ведь статьи наши в Уголовном кодексе.

Они в тюрьме, не в тайге! Там бы признался: он политик! Но о политике в будущем. Их дружба в начале, иногда нет-нет и мелькнёт неприятное.

– Меня хватают пятеро горилл на льду с полными вёдрами воды!

– А воду ты куда?

– Домой.

– A-а… И у нас в посёлке в некоторых домах нет водопровода.

– А какой посёлок?

– А… это… Первоуральск…

– Мы как-то концертировали там с джаз-бандом (это и была «банда Мельде»!).

– Да ты что! А мне говорит на улице какой-то парень: в клубе джаз! Так ты там был? Дай пять!

Хлопают друг другу ладони, радуясь. Но Первоуральск не посёлок, а город, и там не только клубы, но и Дворец культуры.

Андрей в лобной части, будто и он в этой камере. Выйдя из колонии, какое-то время проявляет культуру, ведь из-за него могли удушить Генриха: к стулу накрепко, на горло – полотенце. Удавку сжимают. От братьев верная ремарка: пытка фашистов, когда не планируют убивать. Арест Андрея: икра неровно на буттере и броде.

– …укатают на два года за очередной ларёк.

– Так ты за ларёк?

– Какой ещё ларёк!

– Говоришь, «укатают за очередной ларёк».

Ну и ну! Громко думает!

– Вот-вот, а гнёт бандита. – Дундуков опять.

– Я про Андрея. Он ларьки берёт с пятнадцати лет. В малолетке, в лагерях, малоумственный гамадрил.

Березин – в хохот!

«Ведь и Андрей в крытой!»^[19]

– Брательник… он, как и я, бывалый. – Они трое на диком берегу, где каннибалы-дикари. Неплохо в их коллективе иметь родных. – Я – за целый универмаг.

– Ого! Расскажи!

– Троица смельчаков. «Банда Мельде»…

– «Банда Мельде»! Прямо как в кино!

– Я, главный бандит этой банды, говорю: братва, готовим налёт… Едем мы в деревню с татарским названием, но без татар… Тупик-двуходка^[20]. Там балда^[21]. Мы его по балде… И вдруг громкоговоритель: «Выходите с поднятыми руками!»

– Ну, и налёт! – кривит рыло Дундуков. – Тренькнули о деле! И какой ты глава банды, тогда и вообще зелёный! Такому на стрёме… Я-то с братвой в лагере…

– Никто никому не тренькал! – ответ удалого Генриха. – Охранник – дружелюбный гамадрил. С ним у Андрея уговор, мол, дадим ему в калган. А тут менты…

– И «Банда Мельде» – всё? – недоволен короткой байкой Лёша. – Или новое дело, из-за которого ты тут опять как главарь банды?

– Об этом я не могу говорить по субординации процесса…

– Вот и не говори! – Опять глупый Дундук.

Лёшу, жаль, выводят.

Думка о далёких годах…Он молоденький. Ремеслуха окончена, работа на конвейере нравится. Клуб, труба. Надо бы в музыкальное на духовое отделение. Там недобор. Эльза, тётенька, как мать. И вдруг на тебе, у неё кавалер. Горе под видом счастья вошло в их дом: Андрей с лагерной фуфайкой. Любит накидывать, когда дремлет днём, будто пледа нет, об этом ему напоминает Эльза. И мальчик Мельде свыкся с телогрейкой и нет-нет надевает за водой, вот и двенадцатого февраля идёт с вёдрами, а с двух сторон двое гадов в крепких ботинках, удар в щиколотку…

На этом допросе нет битья, на другом будет. Не выбьете тайну храбреца! Перед вами тот, кто на пути к сверхчеловеку! И этот путь он одолеет. Он, как великий Вольф, одурманит, кого надо, работой умной головы и выйдет на волю крепким орешком революционера, наследника деда, барона. «Генрих фон Мельде», – громко, но не вслух. Так рекомендует мистер Карнеги, американец, добрый к таким ребятам, как он.

В уме крик: «Матёрый ты уголовник…» Уголовник – это Андрей… «Один такой в фамилии, и у других плохая судьба», – говорит Эльза. «Ты – бандит, и у тебя банда!» «Банда Мельде», – даже плохо, что такой банды нет.

Мишель

Будто киноленту крутит обратно: «Двадцать шестого января в квартире выстрел. И мы ведём наблюдение». – «С двадцать шестого?!» Упав с каната, летит в тартарары. Умелый канатоходец падает… Не так и жарко в кабинете, а на лбу пот, да и за воротник с головы…

А кудрявый блондин (такой вид у этого клерка) нацеливает карие очи в какие-то бумаги: «Вы, Крылов, идёте к дому… Открываете дверь подвала… – Монотонно, характерно для маленького дела (не уголовного). – В клети найден табельный милиционера, он погиб»… И далее монотонно: «На предмете тайника ваш палец правой руки. У тайника – левой руки. Такое хранение – это около двух лет. Хотя и условно могут дать».

Непонятный обрывок: «За ранение и хуже» это – «За хранение оружия»!

«Вами убит Миронов?» – «Нет!» – «Но его “ТТ” в вашем тайнике» – «Дайте собраться!» Да, он разобран. Но, прикрыв лицо руками, идёт на восстановление. Отняв руки, глядя в угол кабинета, где никого: «Я купил…» – «Где и когда?» Опять край трапеции. Но – хвать канаты, и на качелях.

Мирный диалог (не допрос). «Такое хранение – около двух лет!» – поднимает вверх палец! Ну, вылитый пионервожатый грозит пионерам, которые бьют о камни (с «выстрелами») перегоревшие лампочки. Тупой пионервожатый! Руку не дать на прощание – велят вытянуть обе и цепляют неновые браслеты (кое-где с металла облезла краска). Семён Григорьевич Кромкин. Вроде фамилия его прадеда имела букву «д» на конце. Кромкинд? Да и наивен, как ребёнок. Монолог помог! И никто ни в каких убиениях не обвиняет!

Евгения Эммануиловна «у лягушек» говорит грандмаман: «… племянник ведёт дело, о котором гудит город!» Она и об её Аське: «Вторая Софья Ковалевская!» Никаких фундаментальных открытий… Глупенькие, право, эти тётеньки. И грандмаман. Пётр у неё директор. Тогда как завхоз. Племянник одет не в мундир. У него мелкие дела, о которых не «гудит город». Ха-ха-ха! Два года колонии – ерунда. А условный дадут – с телевидения не уйдёт, вот и все дела. Всё дело.

Но захват ошеломительный! В оконце «воронка» проплывают мирные окна дома, где так хотят его видеть к ужину. Территория тюрьмы, гладиаторская арена…

Кромкин говорит: «Было наблюдение…» Да? Разве? Ая в это не верю! Готов опровергать всё и вся! Впереди дуэль интеллектов! К вашим услугам, Лаэрт! Полоний и другие давно мертвы. У него великолепная память! Припомнит, какие тени и какие люди… Девятое февраля. Артура нет на лыжной прогулке. Для него она могла быть последней. Ха-ха-ха! А вдруг и была, ведь никто так и не видел Артура! Идут втроём перекладывать пакет с чердака одного дома в подвал другого. Пётр и Мельде впереди, он замыкает. Идеально, но откуда у дома плохо одетый паренёк? Кого он там караулит? Увидев, отвернулся. Теперь, как день, хвост.

А в гостях у Ильина? Кто там перед окнами, выходящими на рельсы, где обычно никого и ничего, кроме поездов? И с остановки виден, крутит головой, а Мишель юрк в трамвай. А на телестудии? «Тебя друг спрашивал»… Немало он приобрёл таких друзей…

 
Шла тайная, неправая игра…
И я в неё был взят на роль такую,
Что на моей судьбе играли, не тоскуя.
Теперь я сам сижу в тоске.
Жаль, пули нет в моём виске…
 

Поэт он замечательный, но никем, кроме филеров, не замечен.

От окна до двери в облике великого актёра… Радировать! «Телефон» тут. Батарея тёплая, труба отходит в потолок. «Даши» и «доты». «Иду за хр. ТТ. Хар». Цели две. Первая: тут ли Пётр? Вторая: грузчик^[22] готов (Харакири). Ухо к трубе. Но непонятная тишь. Ба! Архангельский говорил: тюрьма удвоена^[23], некуда девать граждан, превращаемых в неграждан (и архиангелов хватают). Отрезан от Петра, Мельде? И Артур не в больнице и не в проруби? Кроме этой, где вода в водопроводе, но утопят, как на горпруду.

– Видимо, отдельный отсек, – кивает Боровкову.

– Сам ты «отдельный отсек».

Врёт? Непонятный Боровков с огоньками в гляделках уткнулся в журнал «Огонёк».

Новенький Илья. Немолодой. Лицо овальное, как ноль. Глаза, как два нолика. Нос – перевёрнутая единица. Рот – знак вычитания. Он у стола, который прибетонирован к полу. Вокруг табуретки. И они – намертво. Не огреть охрану мебелью. Илья мирно глядит в новенькую бухгалтерскую книгу. Обвиняют его в краже… Бегло до копеек огласил немалую цифирь. Юмора ноль.

В двери вертят ключ, но будто в груди. Вперёд к тайнику! А там и на волюшку вольную! Ура!

– Ступаков! С вещами на выход!

Нолики с мольбой на контролёра.

– Тебе изменили меру, – являет тот эрудицию. – Тебя под подписку.

Илья бухкнигу – в огромный портфель и прощается. Оперативно с ним… И ясность до копейки.

Мишель учит Артёма Горцева отправке радиограмм.

Дверь-великан наяривает суставами.

– С вещами на выход!

«Воин» затягивает рюкзак.

– Доброго пути!

– И тебе того.

Мытьё над раковиной. Халат, дар Ривы, увы, у неё…

Артём, одолживший новенькое полотенце:

– Какой у тебя рубец! От чего это?

– Я боксёр.

– Гопник, – поправляет Боровков.

Вот кем его никогда не называют! Ха-ха-ха! В спортивную школу отводит грандмаман, а на другой день уводит Мишка-шалунишка перчатки у партнёра на ринге. Отдавать с пропуском.

В камеру водворён мелкий кадр. Нудное откровение:

– …когда братья брали в бакалеи шоколад, я так много употребил, какое-то время не мог его видеть…

«Не мог видеть», хотя в очках. Охранник им убит из-за конфет, которых навалом! Ха-ха-ха!

Боровков:

– Ну, ты хохотун…

Кого-то выводят… Кого-то сажают… Дверь – телега в пути на эшафот…

Но когда будет этот променад к тайнику? Он не против. Но, главное, не против покинуть навсегда эту обитель зла!

Пётр

Ключ царапает:

– Крылов, на выход.

Так-так-так! На пытку! Будут бить. А он – молитву… До отключки. И не ощутит боли. В нём много духовной энергии. И тело не подведёт. С удивлением видит: не туда… Коридор какой-то не тюремный. И – к «телефонной» будке. Как покойник, а гроб вертикальный. Ни шагу в некоем ритме «метрономос», к которому привык в тюряге в эти неполных два дня.

Холл, линолеум: лиловые и бордовые квадраты. Таким именно будут покрывать пол в НИИ «Мер и весов». И он как руководитель отмерит и взвесит этот дефицитный материал. Паркет в кухне и тамбуре глупо натирать, как в комнатах. Линолеум легко тряпкой. Они, Крыловы, культурные.

И кабинет культурный! И в нём объёмный хмырь в пиджаке. Да, это он, но в мундире руководил захватом! Но будто и до этих дней он был где-то в этом пиджаке! У них в НИИ? Но что ему делать в НИИ? И пред этим мурлом он, великолепный индивид, непонятный таким типам нетерпением. Вроде и не надо бормотать молитвы.

– Могу я кое-что разъяснить? – Напор по инерции.

Прокурор тихо:

– Будьте добры.

И он тихо (больше идёт религиозному):

– Чтоб вам правильнее работать… Дело в том (и это дело не уголовное)……я верую… – Рука – к вороту: готов вытянуть предмет культа. – Я в секте, недавно неправоверно ликвидированной. И моя жена…

Гипнотик внемлет.

– Необходима аудиенция со мной моих родных по духу. Пишите: Архангельские (мои дядя и тётя)… Но не для пыток. Они подтвердят: я предан вере… – Глядит между бровей, как того требует методика внедрения внушения в голову объекта.

Но тут поверх этой головы в окне троллейбус мимо стадиона… А там и улица Нагорная… Мгновенная оторопь, но волю в кулак… Прокурор доверчивый! Наверняка, мигом приволокут тех, кто подтвердят праведные деяния.

– Да-да… Я не представился. Советник юстиции Кромкин Семён Григорьевич.

Кромкин? Тот, кто ведёт мелкие дела мелких индивидов. Ну, бывает, в одной конторе два работника с почти одинаковыми фамилиями. И тот, который Кромкинд, ведёт дело о Нагорной. Этот о каком-то оружии, не более того. Он корректен. Как орёт Евгения Эммануиловна! Давно было: играют во дворе, и Пётр ей мячом в окно. Холод на улице. Грандмаман нанимает стекольщика.

«На какой халде женился Яша Строкман!» Ася не напоминает отца: нос семерым рос, кудри тёмные. Как-то неприятно: этот тип – его копия! На фотографии Яков, дед и грандмаман. И у Кромкина нос не длинный, кудри белые! Итак, Кромкин одновременно Кромкинд! Далеко не ребёнок. Но в его глазах с лохматыми ресницами нечто детское. Он не говорит ни о каких убиениях! Так ведёт он или не ведёт такие дела, о каких болтает его тётка? Да, он её племянник, вернее, родной племянник Якова, фамилию подредактировал, это иногда делают евреи. Халда ещё и врунья? Нет, она не врунья. Она хвастлива. Какие хвалы её дочке! В науке ноль, а с виду, как её мамка неприглядная. Если бы в папу, была бы не хуже этого Кромкина-Кромкинда!

Так нагадить! Именно в тот день, когда у Петра подъём. Прыжок с трамплина. Он не какой-то тупой прыгун – индивид, готовый пройти по вершинам, как по головам. А дома дурацкий, но, увы, громкий хлопок!

Невероятно быть довольным в тюрьме, но Пётр доволен. Не для него готовили ту пытку табуреткой. И Кромкин: «Я никого не пытаю». Правду говорит: в подвале не замечен.

Первая птица, которую Пётр убил, синица. Клюёт она на кем-то сляпанной кормушке, и – лапки кверху… Целился в голубя. «Голубей мира» они только так из рогаток… И в камере на голой тюремной решётке она… Но улетает в даль вольного неба, крыльев нет у Крылова.

– Никакого крика. Но глупо! Выстрел! На ружьё у меня документ, я охотник… Охотник – не убийца! Звук!

– За звук ещё никого не арестовывали. – Вадим кривеет от улыбки, хотя кривее быть, вроде, некуда.

– Чищу… На охоту идти… А оно – бабах… Соседу! Он тут, контролёром.

– Он и стукнул, – хмыкает Вадим.

– Да-да, Вадим.

Пулемётовы внимают бывалым людям, попивая компот, хрустя белыми сухарями.

Но Варя! Берданку от автомата не отличит, пистолета от револьвера. Другое дело бабушка, которая наверняка дома. Отбить вновь о муках верующего? Для ГА» (для «Голоса Америки»). Поглядывают любопытно карлики, которые никогда не вырастут (не в том сне). Они – обыватели. Он – революционер. Для него нормально пройти и тюрьмы, и лагеря… Недаром тренировки тела. Вера в бога! Отходит от трубы, как от телефона, – будет ли ответный «звонок»? В «телеграмме» нет тайного. Наоборот. Какое-то время ждёт ответа. Брата тут нет! Это хорошо. Наверное, узнав о них с Варей, у какой-нибудь бабёнки.

Крестное знамение! Ей-богу, и однокамерники перекрестятся под влиянием его добрых намерений, не таких, как у воров и убийц. Он и прокурора обведёт. Видный индивид, крепкий субъект. Опять лучик с неба канатом для подъёма. По канату, как по себе! На одного бога тут невыгодно уповать. Не время думать, божий или нет сверхчеловек. В тюрьме будет и тем и другим.

Немного удивляет: минуло около трёх недель! И на днях открывают дело. Это правильно? Так не тиранят народ в нормальных странах, где капитализм!

Идёт время. Но никто не идёт за томящемся в неволе. А пора бы отработать главный момент! Будто он, руководитель в НИИ, не доволен дворником Кромкиным. От тюрьмы до дома на машине не более пятнадцати минут. И в квартире не более пяти, хотя в квартиру и не надо входить. В тамбуре дрова. «Хранимое им оружие» у дров. «Берданка», образно говоря.

Ведут…

В кабинете мадам боком, лица не видно, изящной комплекции. Тётя Алекс? Вот и она! Но у той ветхое пальто. На этой новая шубка. Какой-то птичий кивок головы. Да, эта птица-не-синица Татьяна Горностаева.

…Как-то давно идёт она коридором в белых туфельках. «Добрый день, Татьяна Ивановна» – «Добрый день, Петя». Она добрая: Митька Погостов не на «погосте» Крайнего Севера. Не взяла она фамилию мужа, тем более такую негативную. Девичья в память о любимом отце. Ведёт за руку Погостов а-младшего, и он назван Дмитрием. Но не Митька, а Димка. Мода на другое краткое имя. Ни одного тумака ему не влепить. Умело ныркает в квартиру, у двери которой его мама подслушивает, дабы упредить какой-нибудь удар. И вот парню пятнадцать, но ни одного привода в милицию!

Обкомовская выдра нагло:

– У Крыловых гвалт, грохот, что-то падает…

Надо бы её нейтрализовать во мраке двора на ледяной тропе.

Там падают головой. «По голове на надо!»

– Ружьё, Татьяна Ивановна…

– Этого не определю, но громко!

– А вы когда-нибудь бывали в тире? – берёт процедуру в свои руки!

– Пётр Сергеевич! – влезает Кромкин.

А та уверенно:

– С Дмитрием Погостовым.

Хвалебная тирада: её отец – золотой… Ну да, их бабушка – его протеже в Доме контор. Она по гроб благодарна, хотя в гробу он первый от инфаркта.

Кромкин благодарит её.

– До свидания, товарищи!

Она свинья, но «товарищи» и на его счёт, так как в кабинете других нет.

Вот и увиделись с тюремным работником в тюрьме (на его работе)!

– Да, был, – немного нехотя Брюхан.

– А из чего?

– Короткий ствол вроде…

Надзиратель, надзирающий за ними, невнятно бубнит, а Пётр ему команду:

– Дядя Саша, та «берданка»…

– Тебе, Петя, желаю домой…

– Спасибо, дядя Саша. – «Петя» передаёт привет Анастасии Алексеевне, Брюханихе (ещё бы её хрюшкам).

И этот обработан. Как марионетка в умелых руках. Брюхан отваливает. Кромкин в недоумении. Какой-то клерк к нему с бумагами, а Петру:

– Прервёмся.

Опять в будке телефонной, но без телефона. Табурет тут на винтах. Но не отвинтить.

…Осенний денёк. Едут на шахты: клятва над могилой деда и над могилой царя. Оба в одной гадкой яме. Ружьё куплено накануне. Для оценки показано Брюхану. Опытный: бьёт уток влёт, а белок – в глаз, но «редко подворачивается пальнуть», – ехидная ухмылка. Чтоб думал: идут куда-то боевой гурьбой – на охоту. Идеальнее тюремного работника не найти свидетеля. «Дядя Саша» рад: дополнительные сведения на Крыловых. Он, как Горностаева, думает о Юрке: не дай бог, угодит туда, куда он сам ходит на работу.

Будку отворяют. Кромкин там же.

– Вот, ознакомьтесь.

Какой отвратный документ! И коли тюремщик свидетель защиты, то мент идеальный свидетель обвинения.

– Но мог напутать, – говорит, проваливаясь. Тот вариант, когда проваливаются от стыда…

Бумага Жанны. Её законный целился в дурную голову, но промазал. И кукла выбалтывает: «Сволочь, погубить нас хочешь». Ему, будь он этим Кромкиным, хватило бы для обвинения братьев Крыловых и в других деяниях. Благодаря Богу тот не так умён. Но эта яркая картинка: «…на полу пистолет… дым, пахнет порохом». Вот миг, когда этот инородный элемент, эта пятая колонна…

– Вы верите нервной даме, у которой одно на уме: не верен благоверный!

Хотя нервы у неё, как у фигуристки, на которую обучалась когда-то. В том марте впервые рыдает. Беременная, а ходок в общаге на Нагорной…

– Введите задержанную.

«Ну, выдаст ей!» Уверен: войдёт модель, а это Варя. Он, уходящий, а та на подоконнике, рядом, – ребёнок. Горький миг, будто не увидит его никогда. Она и теперь на подоконнике, коли не в тюряге. Варины богомольные глаза.

– Варвара Афанасьевна, оружие выкинули вы?

Наконец-то дошло: понятно, отчего они тут с Варей, а модель никто никуда! Именно Варя идёт в коридор, где, например, Горностаева… Но бедная Варя не виновата. Его Варвара, данная ему Богом. Они оба крестятся!

– Варя, только для молитв и отверзай уста. – Мол, не тре-пись! Дотюкало до неё или нет?

Брюханихе она, вот кому! Любит с ней перекинуться словцом. Как-то предлагает: «А чё, и нам бы хрюшек?» – «Кака-то пальба!» – говорит Брюханиха. И Варя в ответ: «Я на помойку иду…» Диалог уходит к Чурбакову, который и засёк «пальбу». Вывод: оружие Петра Крылова, ведь он велит выбросить. Эту пару в кутузку!

Варю выводят. Да и Кромкин куда-то… Не туда ли, где Варя? Полный контроль над ней утерян!

…Пётр отдаёт бумагу с видом руководителя:

– Ну, теперь не храним? – Мол, давай вытуривай, деятель.

– Да, в доме нет. Кроме ружья. Поищем «Вальтер»…

…Ветра в поле.

– А как идут дела с моими главными фигурантами (напоминаю, преданная богу пара преклонных лет)?

– А, учтём…

Опять формальный ответ! Ему в эфир великих радио «Голос Америки» и «Свобода»! На свободу «узника совести» Петра Крылова! Пытают, применяя ветхую мебель! Выдворяйте из допра, да в Америку прямиком! Он такую ложь во спасение загнёт на целый мир – решётки лагеря под именем Советский Союз рухнут!

И вдруг этот тип меняет интонацию:

– Нам необходима помощь… Как дружинника… Надо опознать преступника.

Как-то в милиции не могут подобрать пятерых не маленьких (но не огромных, какой, например, Кичинёв – Сарынь на кичку). Лейтенант Зернов обращается к Петру… И тогда и ныне ответ дворянина:

– Почту за честь.

В конце концов, ищут оружие, убито пятеро (так говорит Кромкин)… Откроют бак для отходов и убедятся: в нём нет. А на нет и суд нет. Да и следствия. А держать тут имеют право. И, как только минует опознание…

– Опять вы тут, а не дома, – комментарий Юрки Пулемётова.

– Пистолет, – брякает Пётр, – с того дела завалялся.

– Вот это дело, если «пистолет завалялся»!

Неболтливый брат Олег молчит.

Вадька кривой (глубоководная рыба) повёрнут слепой половиной лица, но явно внимательней пареньков. Пусть эти трое агентов передадут в цвет^[24].

– Мы с братом, как вы слышали, детьми уводим две винтовки из клуба ДОСААФ, но брат прихватывает «Вальтер». Я рекомендую утопить. На суде верят: в пруду. А этим январём выплывает… Вот и велю жене: швырни в бак во дворе. Она об этом – соседке. Теперь тут и я, и она…

– А невестка не могла? – Поворот зрячим профилем.

– В обмороке: благо неверный немного – и в лоб…

– Да, Пётр Сергеевич, подгадил вам брат. – Кривая улыбка. – Надо бы его на нары. А он на воле?

– В том-то и дело. Где-то гуляет.

– А ты чего о берданке заливаешь? – вдруг нагло, на «ты».

– Не могу я брата топить!

Кривая голова втянута в плечи. Попало ему в драке или в автокатастрофе.

Их недавняя «очная» с Варей (очи в очи) для проверки, кто правдив, а кто нет. «Мой муж говорит правду». Варя и не знает марок. Не грандмаман. Та определит. Оттого и доверяет не ей, а Варе как идеальному исполнителю. Молодец! «Вы видели вещь, обёрнутую газетой?» – «Нет. Так и кидаю…в пучину». Глупо проверять тех, кто и в тюряге памятуют бога… Чёрт! Куда-куда? Отходы ежедневно отправляют в некую «пучину» свалки, где такая свалка! Не найти маленький предмет, хотя название не подходит. Другое дело: топь, болото, пучина моря. В пруде добудут, но могут не добыть. Этому советскому прокурору не одолеть индивида крепкого ума. А в деле «исполнителя»? Грандмаман разглядела бы. Варя дворами – на набережную, к лунке? Двенадцать, тьма… Нет, она не далее двора! Видимо, верна догадка.

«Поищем Вальтер», – говорит Кромкин. И не ветра в поле. Деревня, возвышенная им до супруги, «пучиной» даёт идею о яме в уборной для тех, кто в трёх деревянных домиках неподалёку. Ему теперь тут болтаться, как дерьмо в ней. А-а-а-и-и-и! По голове не надо! – опять проклятый крик в голове. Не орал эти дни в тюрьме. Демонтаж деревянненького домика! Причина в пучине! Оттого и некогда везти верующих к нему, главному международному сектанту. Ха-хи-и-ха! Петрушка! Впереди выводы от глубокого (метра два в глубину) копания копов… Нервный хохот! Наверное, карлики думают: не в допре они, а прямо в палате для буйных.

Еда: комок макарон, непонятная котлетка. Говорят, в тюрьме великолепная кухня. Для работников тюрьмы, метрономос!