Татьяна Буглак
Три Л. Том 2. Люди

– Есть и другие причины, – тихо и спокойно, но так, что все сразу обратили на него внимание, заговорил Лёшка. – Вы все знаете, что такое детство, вы взрослели медленно, успевая осознавать происходящее, и то ваш мозг был перегружен. А теперь представьте, что все знания, которые вы получили за пятнадцать лет, должны освоить за год, – от того, чтобы научиться видеть, до цельной картины мира, десятка научных дисциплин, пусть даже в рамках школьной программы, социальных отношений, бесконечного спектра эмоций. Вы согласны на такое? Я не об этике, я о простой способности человека приспосабливаться к новым условиям. По статистике почти десять процентов големов с неповреждённым мозгом сходили с ума или во время предродового обучения, или в первые три месяца после рождения. Психика не выдерживала нагрузки. Я всё это помню, мне до сих пор снятся кошмары. Это физическая боль от невозможности воспринимать такое количество информации.

– Можно мне? – негромко попросил Анри. – Про запись информации. Я видел, как это делается, я ведь старший, а всё делали при нас. Люди контролировали работу мозга, включив в динамиках бесконечные лекции, а мозг в это время током били, вырабатывая навык. Так учат големов! Или вы думаете, что это как бумага – записал и прочитал? Несколько месяцев такого вот записывания в мозг базовых знаний. А они не срабатывали! Понимаете – не сра-ба-ты-ва-ли! Мозг принимает не всё, он – не машина. В каждого из нас записывали несколько профессий, а срабатывали в лучшем случае одна-две. И у каждого – свои. Я разбираюсь в физике, а Гера… Гера был биологом. А ведь мы – генетические копии и прошли одинаковую обработку. Двоих из нас тогда вообще отбраковали, потому что они не смогли освоить требуемые профессии. Может, они были бы писателями или художниками. Ещё двое сошли с ума от перенапряжения. Четыре из пятнадцати попали в отбраковку! Вот цена такого обучения!

Детский голос Анри звенел такой взрослой, неизбывной болью, что все присутствующие несколько минут молчали, не в силах ответить темноволосому мальчику в слишком большом для него офисном кресле.

– Ладно, это мы поняли, – сипловато прокашлявшись, заговорил представитель ЮАР. – Но ведь можно и не давить с профессиями? Можно создавать например пятнадцатилетних.

– Скажите, у вас есть дети? – очень тихо и напряжённо спросил Лёшка. – И если да, то сколько им лет?

– Да, есть, – пожал плечами негр. – Сыну как раз три года исполнилось.

– А как вы отнесётесь к тому, – голос Лёшки стал таким, что все подсознательно ожидали взрыва: тихий, но с невероятной болью и гневом, – как вы отнесётесь к тому, что ваш сын вот сейчас, в этот момент, захочет женщину? Физически захочет, почти до обморока?

– Что?! – Эксперт посерел, даже его курчавые волосы, казалось, встали дыбом. – Что вы имеете в виду?

– То, что я это знаю по себе! Я был младенцем в теле взрослого здорового мужчины! И я оказался, по сути, в борделе тогда, когда мои психические сверстники мультики смотрели! Потому что моё тело требовало одного, а мозг – другого. Вы хотите таких людей?!

– Ну-у, вообще-то эта сторона жизни при искусственном воспроизводстве людей теряет актуальность, – пожав плечами, протянул представитель Индонезии. – У человека много возможностей и потребностей в развитии, и если исключить примитивную, в сущности, тягу к размножению, у него высвободится очень много времени на более достойные цивилизованного существа занятия.

– А вы уже отказались? – со странным для всех, кроме друзей, любопытством спросил Шери. – Это ведь делается очень просто, да? Вы уже отрезали себе всё?

На секунду в зале повисла тишина – люди осмысливали «невинный» вопрос ребёнка. А потом раздалось в полном смысле слова ржание – не смех, не хохот, а именно ржание. Мишка, скорчившись, чуть ни бился головой о стол, успев, правда, подложить ладонь. Но ещё более дико было смотреть на падре Марко – откинувшегося в кресле так, что оно едва не опрокидывалось, покрасневшего, задыхающегося, с катившимися по дряблым щекам крупными слезами. Всё же священник быстро взял себя в руки и, вытирая лицо большим платком, выдохнул:

– Устами младенца глаголет истина! Я принял обет, не зная женщины, семнадцатилетним, и сделал бы это снова. Но я знаю, от чего отказался! Это моя жертва Господу, а не отказ от естества или бегство от проблем. Так что помолчите… или на самом деле идите к хирургу.

– А я вам гвоздик подарю, золотой, – глядя в потолок, непонятным тоном протянул немного успокоившийся Мишка.

– Хватит! Объявляется перерыв на два часа! – У Ван встал. – Нашим молодым экспертам и мадам Елене нельзя пропускать лечебные процедуры. Остальным советую внимательно перечитать материалы по големам. После обеда продолжим работу. Официальную одежду при желании можете сменить на повседневную.

В коридоре расстроенный Мишка подошёл к мальчишкам:

– Простите. Понимаю, отвратительно вышло, но я смеялся не над вами!

– Ничего. – Шери дружески, и в то же время стараясь не упасть, взял его за руку. – Мы поняли. А причём тут гвоздик?

Мишка смущённо оглянулся на слегка сердитую мать, потом на порозовевшую Лену и посмеивающуюся Катю, и, кхекнув, объяснил:

– Раньше тоже ценили бесполых рабов, ну и отреза́ли им всё. А чтоб не зарастало и можно было по нужде ходить, гвоздик вставляли…

– Ну ты и!.. – расхохотался Родионыч, который молчал всё время утреннего заседания, а теперь сбрасывал накопившееся напряжение. – Послал его, так уж послал! И ведь идеально прилично!

– А вот насчёт неприличного, – повернулась к мальчишкам тётя Аня. – Откуда такие слова? Не стыдно?

– Нет! – Шери очень взросло взглянул на неё, потом обернулся:

– Лена, ты же всё это видела и слышала. Иначе назвать то, что там было, нельзя, да и та медсестра так всё это и называла. От неё мы и услышали и это слово, и… как она тебя оскорбляла.

Лена слегка побледнела, стараясь идти по коридору ровно и не держась за стены. Лёшку пронзило болью: он-то всё время думал, что это он насмотрелся у Кэт всякого. А что было с Леной? Унизить словом можно точно так же, как и делом, да и та гулящая девица наверняка не стеснялась ни Лены, ни детей.

Пока он обдумывал услышанное, все подошли к своим комнатам, и Лена обернулась к мальчишкам:

– Через пять минут чтобы были готовы! У нас всего час на занятия.

– Три минуты хватит! – стараясь не опираться на стену и на ходу расстёгивая дурацкие тугие пуговицы старомодного пиджачка, бросил Анри. – Ты не опаздывай!

>*<

На обед все собрались в большой парадной столовой – красивой, удобной, но официально-холодной. Эта официальность, как и тяжёлое утреннее заседание, и понимание ответственности за предстоящие выводы, давили на людей, так что все были сдержанны и молчаливы. Но недолго.

Сидевший за одним столом с Лёшкиной компанией Стэн весь обед что-то писал в своём планшете и всё больше сердился, потом раздражённо бросил планшет на стол, едва не перевернув стоящую рядом с его тарелкой солонку.

– Скотина электронная!

– Опять? – участливо и в то же время немного насмешливо спросила сидевшая за соседним столом Катя.

– Как будто вы не знаете, что это постоянно!

Стэн, стараясь успокоиться, наконец вспомнил об уже подостывшем обеде.

– А что случилось? – с любопытством спросил Анри. Да и всем остальным стало интересно, что вывело из себя писателя.

– Эта скотина – иначе я её назвать не могу! – считает себя умнее всех! – Стэн взял планшет, огляделся, куда бы его убрать со стола, не нашёл и, свернув в трубку, брезгливо засунул в карман пиджака.

– Как это? – не понял Анри.

– Ну дай же поесть человеку, – придержала его любопытство тётя Аня.

– Спасибо, – кивнул ей Стэн и стал догонять остальных обедающих. Минут через пять он, не только догнав, но и опередив соседей, взял фарфоровую чашечку с ароматным чаем и со вздохом откинулся на спинку удобного стула.

– Успокоился. Но эту скотину я в утиль сдам!

– Останетесь совсем без планшета, – улыбнулась ему Катя.

– Зато с целыми нервами! Нет, не в утиль. Я его в следующий раз о стенку грохну! Мишель, есть тут подходящая каменная стенка?

– Есть, – рассмеялся Мишель. – И даже с острым углом. Чтобы уж наверняка.

– Да в чём дело? – непонимающе спросил уже Лёшка.

– Так вы полюбуйтесь, что он пишет!

Стэн протянул планшет Анри, и тот, всё больше запинаясь и недоумевая, прочитал вслух: «Социальную влияние Словения големов на рождество. Из станка делаю для финансовой элиты только как Габриеля солярия, и они, не заботясь о родителей любви, густая получать только водой, будут воспринимать остальных людей только как Темур».

Дочитав, Анри удивлённо посмотрел на Стэна:

– О чём это?

– Это то, что мы с вами вчера обсуждали? – одновременно с Анри спросила Катя.

– Да! Была бы техника тупой и записывала бы всё так, как хочу я, получилось бы о том, что големов станут создавать как наследников всякой элиты, и они, не зная нормальной семейной любви, будут воспринимать мир исключительно как ресурс, превратятся в угрозу обществу.

Стэн забрал планшет и вздохнул:

– Писал вот это, а получилось… Сам расшифровать не могу.

– А почему получилось такое? – всё больше любопытствовал Анри.

– Техника пошла слишком умная. Так что эта скотина пишет то, как считает нужным, а не то, что хочу я. Видели бы вы, что он выдаёт на обычные слова!

– Он сломался, да? – осторожно спросил уже Митя.

– Какое там! Он каждый день обновляет словарь. На Луне у меня другой планшет, рабочий, но сюда, на Землю, его брать нельзя, поэтому приходится пользоваться обычным. Там-то я его вычищаю от мусора, и он без обновлений пашет себе спокойно. А как на Землю приеду – так и начинается! Куча рекламы и постоянные обновления, которые заблокировать нельзя. И эта скотина ещё хвастается: «Получено обновление, теперь у вас все самые популярные слова, чаще всего использовавшиеся утром в сети». Хорошо, здесь связь заблокирована, но пока ехал с космопорта, он накачал столько дряни!

Стэн вздохнул, успокаиваясь.

– Вы не думайте, я по мелочам не раздражаюсь. Но с этой скотиной воюю уже второй год.

– А почему не поменяете? – удивился Лёшка.

– На что? Старые модели найти уже нельзя, а в новых обновления не отключаются – забота о потребителях. Такая блокировка только на детской технике осталась, но не покупать же мне детский планшет?! Он для работы непригоден. А такие, как в конторе, мне недоступны – я внештатный сотрудник.

Лёшка собирался сказать, что он никогда не сталкивался с настолько упрямой техникой, но промолчал. Верно: когда он в «Баялиге» жил, планшетами не пользовался, а на стационарном экране такая фишка даже казалась ему прикольной. Как и его пассиям – те постоянно хвастались, какие крутые наборы рожиц им прислали утром, как смешно гадать, что они означают, и как удобно, что на любое сообщение техника отвечает сама, даже думать не надо. В конторе же Лёшке сразу выдали фирменный планшет с конторской эмблемой – буквой «П» в разорванном круге, тем самым символом прасовцев.

– Простите, я бы так не сорвался, но эта скотина набирается такой гадости, что из памяти еле вычистишь. Ну что в сети самое популярное? Всякие сленговые словечки, мат и… – Он на секунду запнулся, потом решил, что при мальчишках такие подробности можно сказать, и продолжил: – И термины из интим-магазинов. Писал по дороге деловое письмо, так эта скотина выдала такое, что я в свои пятьдесят впервые увидел. Я вообще не понял, что к чему, полез значения слов искать, а это… названия секс-игрушек из разряда садо-мазо!

Первой, как ни странно, рассмеялась тётя Аня, правда, чуть покраснев при этом. Потом, представив, какие могли быть слова, расхохотался Лёшка, а уж потом смехом заразило всех – и за их столом, и за соседними.

– А гво́здика… золотого… там не было? – задыхаясь от хохота, спросил Родионыч, заставив Мишку сначала покраснеть, а потом побледнеть от воспоминания о недавней своей шуточке.

– Так представьте, что бы было, отправь я такое письмо? – смеялся и одновременно жаловался Стэн. – А если пишешь на бегу… Так каждый раз извиняться приходится. Да и не мне одному. Я тоже получаю очень ор-ригинальные письма.

– Вот вам и пример бунта искусственного интеллекта, – обернулся к нему смеющийся Мишель. – И того, что нельзя перекладывать работу на других, надо своей головой думать.

– Так я же и думаю своей головой! – возмутился Стэн.

– Я не о вас, – извиняясь, улыбнулся Мишель. – Я говорю в общем о проблеме.

– Простите, что вынужден прервать вас, – подошёл к компании У Ван. – Но пора работать.

– Вы правы!

Все начали вставать, и тут Мишель, перекрывая шум двигаемых стульев, объявил на всю столовую:

– Прошу вас, одну минутку. Мне пришла в голову одна мысль. У нас впереди очень тяжёлые дни. Предлагаю считать столовую свободным от серьёзных разговоров местом. Это позволит нам всем восстанавливать душевное равновесие. Если вы согласны?

Согласились все.

>*<

Когда эксперты собрались на послеобеденное заседание, представитель Индонезии, очень расстроенный и даже потрясённый, подошёл к мальчишкам, теперь уже ехавшим в своих креслах – устали после физкультуры.

– Прошу простить меня. Я не знал всех подробностей и… не осознавал, насколько мои слова бесчеловечны.

Шери молча кивнул, принимая извинения, и проехал к своему месту, где его уже ждал Родионыч, чтобы помочь пересесть в более высокое офисное кресло.

– Продолжаем обсуждение. – У Ван включил экран. – Вы, господин Накамура, хотели что-то сказать перед тем, как был объявлен перерыв, но не успели. Прошу вас.

– Благодарю. – Высокий сухощавый японец, встав, учтиво поклонился, сел и заговорил, вызвав невольные смешки своим японским произношением, словно зеркально передразнивавшим речь У Вана.

– Кроме перечисленных проблем, возможных при создании големов, следует упомянуть ещё одну, характерную для уважаемого господина Лефорта и, насколько мне известно, для других умственно полноценных големов, созданных биологическими взрослыми. Все они сталкиваются с ярко выраженными кризисами взросления, через которые проходит каждый человек. У нас между этими кризисами проходят годы, а сами они занимают продолжительное время. У големов они идут один за другим практически без перерыва, окружающие не успевают на них реагировать, поэтому психика голема формируется не совсем так, как у других людей. Прошу уважаемого господина Лефорта простить, если эти слова задели его.

– Вы правы. – Лёшка спокойно кивнул. – Я об этом сообщал психологам, да и записи отца о моём детстве очень подробны и доступны для учёных.

Японец слегка наклонил голову, благодаря Лёшку, и продолжил:

– Это первое, что я хотел отметить. Второй вопрос касается создания големов-детей. Я слышал в перерыве высказывания коллег и заранее прошу у всех прощения за то, что вынужден противоречить их мнению.

– Давайте короче! – не выдержал азиатской учтивости представитель США.

– Да, простите. Создание детей-големов тем более не имеет смысла. Сейчас медицина позволяет при бесплодии женщины вырастить эмбрион в искусственной матке. Такие процедуры намного дешевле технологий центра и давно не являются редкостью.

– И занимают намного больше времени! К тому же ребёнок рождается беспомощным нечто, а синтезировать можно уже одно-двухлетних. Психологических проблем немного, а возни с младенцем и того меньше, – перебил его уже англичанин. – При первоначальных больших затратах на создание голема в разы уменьшаются последующие траты на медицину: он идеально здоров и, если создавать подростков и взрослых, имеет не семьдесят, а сто лет активной взрослой жизни.

– Вы позволите? – вмешалась женщина-генетик из Аргентины и заговорила с раскатистым испанским акцентом:

– Мы с коллегами изучаем этот вопрос. Результаты ещё не опубликованы, но абсолютно достоверны. Продолжительность жизни голема не превысит восьмидесяти лет, без разницы, созданы ли они детьми или взрослыми. Даже младенцы-големы, выращенные из клеточного материала новорожденных, имеют это ограничение. Это особенность метода клонирования и печати, она не корректируется ничем. Мне очень жаль…

– Отсутствие детства, сломанная психика, короткая жизнь… Кого они создавали?! – вырвалось у француза.

– Рабочий инструмент с экономически обоснованной долей брака, хорошими техническими показателями и удобным гарантийным сроком, – впервые за всё время заговорил Родионыч. – И вы все это знаете! Говорящий, а то и молчащий – как им удобнее – инструмент!

– Переходим к следующему пункту, – нарушил повисшее молчание У Ван. – Эти вопросы мы уже частично затронули, но необходимо обсудить их более подробно. В обществе, как среди обывателей, так и среди некоторых учёных растёт убеждённость, что технологии центра позволят дать людям физическое бессмертие путём переноса сознания в компьютер или, что людям больше нравится, в новое тело. Возможно ли это, и принесёт ли подобная методика пользу человечеству?

– Опять трансгуманисты от природы сбежать стараются? – неприятно скривился Стэн.

– Нет, это убеждение характерно для многих, и некоторые представители элиты уже обращаются к специалистам, изучающим технологиями центра, с просьбой сделать им новые тела. В дело идут шантаж и угрозы, двух человек пытались похитить. Необходим однозначный, опирающийся исключительно на науку ответ.

– Создать копию личности нельзя! – жёстко отрезала крупная и уже немолодая женщина-психиатр из Никарагуа и тут же объяснила спокойным глубоким голосом с более мягким, чем у аргентинки, акцентом: – Это просто невозможно! Мы до сих пор не знаем, что такое личность!

– Но ведь вы, как психиатр, постоянно оперируете эти понятием! – поразился Штейнер. – Как можно работать с тем, что неизвестно? Любой человек знает, что такое личность и сознание!

– А я вот этого не знаю. – Психиатр откинулась в кресле, скрестив на груди руки. – Просветите меня.

– Сознание во многом сходно с обычным компьютером: есть память, есть мозг-«процессор», есть «устройства ввода-вывода», то есть органы чувств…

– Вы говорите о «железе», а где находится сознание? – переспросила психиатр. – Память? «Процессор»? А, может, мышцы или на самом деле сердце? Или, может быть, печень, как считали древние, или вообще желудок?

– Вы издеваетесь? Причём тут желудок?!

– Притом, что есть взаимосвязь между бактериями в кишечнике и работой мозга. Вопрос, чем мы думаем, не так прост. Поэтому повторю: что такое сознание? Как оно меняется с течением времени? Как связано с памятью? И как мозг связан с личностью? К примеру, в случае её раздвоения, как говорят обыватели?

– Прекратите дискуссию! – повысил голос У Ван. – Мы не на конкурсе научного остроумия! Дайте чёткое объяснение, почему нельзя скопировать личность – в компьютер или в другой мозг, без разницы.

– Потому что мы можем, и то не всегда, определить, что у существа есть сознание, но у нас нет достоверных критериев, той грани, до которой сознания ещё нет, а после – уже есть. И вообще нет определения сознания в приложении к иному существу. Есть довольно грубые механизмы, позволяющие выявить наличие этого сознания, и всё! Мы знаем огромное число примеров пластичности мозга. Анри уже говорил: даже запись общих сведений о навыках срабатывает далеко не всегда. Вы все слышали, как записывают базовые знания в мозг голема. По сути это не запись, а ускоренная выработка условного рефлекса: долгое повторение, доведённое до автоматизма действие. У големов это сведено к повторению сигналов между нейронами – выброшен промежуточный этап движения или проговаривания. Разумеется, некоторые характерные черты «донора» могут сохраниться и у «реципиента», но только если подкрепляются потом собственным опытом, а чаще всего – физиологией. Простите, Алексей, я вынуждена вспомнить ваши слова о физическом влечении. Оно было сильнее именно из-за влияния рефлекторной памяти «доноров». Подозреваю, опыты часто проводились в присутствии молодых лаборанток, и «доноры» неосознанно реагировали на них. А запись личности невозможна!

Психиатр оглядела коллег и несколько иным тоном продолжила:

– Есть и ещё одна причина, влияющая уже не на отдельного человека, а на всё общество. Падре Марко, вынуждена выбрать вас как пример. Сколько вам лет?

– Семьдесят восемь.

– Скажите, как вы объективно оцениваете свои психические способности? И насколько ярко по отношению к сорокалетнему возрасту воспринимаете мир?

– Даже если исключить вполне понятную физическую заторможенность, я стал более консервативен, намного менее любопытен, получаю меньше удовольствия от жизни. Не в физическом смысле – с возрастом, наоборот, начинаешь больше ценить маленькие радости. Но я уже очень многое пережил, события повторяются, да и новое теперь часто не радует, а несколько пугает – оно заставляет менять привычки, а этого не хочется.

– Благодарю вас. Вот вторая серьёзная причина, из-за которой физическое бессмертие, даже будь оно возможно, опасно для человечества. Это усталость от жизни и в то же время нежелание каких-либо изменений. Это не функциональные возрастные изменения мозга, а психологическая особенность, присущая каждому человеку. Обычно она проявляется в пожилом возрасте: у некоторых счастливчиков после ста лет, но чаще всего в период между шестьюдесятью и восемьюдесятью годами. У других, и таких очень много среди тех, кто не любит нагружать свой разум, живёт «как проще», такая психологическая усталость может возникнуть и в сорок, а то и в двадцать лет. Они не любят новое, но постоянно ищут более сильные варианты привычных эмоций.

– Проклятие Агасфера,⁴ – негромко сказал падре Марко. – Если будет бессмертие тела, имею в виду.

– Да. Чем больше в обществе таких людей, тем медленнее оно развивается, потом перестаёт воспринимать новое и через некоторое время погибает. Раньше на смену приходили более молодые и активные народы, но при современной глобальности культуры это будет конец человечества. По крайней мере, интеллектуальный и социальный.

– Благодарю за такое подробное объяснение, – вежливо качнул головой У Ван. – Простите, коллеги, я вижу, многие хотят высказаться? Прошу вас, по очереди.

Высказаться хотели не все, но те, кто говорил, были очень эмоциональны и пытались доказать неправоту никарагуанки. Особенно возмущался американец, который, как все поняли, был умеренным сторонником трансгуманистов. Но все доводы опирались на эмоции, а психиатр в подтверждение своих слов вывела на экраны результаты исследований, так что дискуссия вскоре прекратилась.

– Позволите продолжить? – У Ван высветил новый пункт обсуждения. – Кроме личного бессмертия люди, в основном представители элиты, надеются на создание клонов-наследников, которые переймут от отцов основные навыки и традиции руководства финансовыми империями и политическими партиями. Эти люди считают, что, воспитав свою точную копию, смогут передать ей свои способности, улучшенные новыми знаниями, а перед смертью и всё своё материальное и политическое состояние.

– Невозможно, – громко ответил Лёшка. – Человек, может, и переймёт какие-то навыки, но мир-то будет воспринимать по-своему.

– Плюс ко всему для таких папочек будет ещё один неприятный сюрприз, – насмешливо заметил англичанин, уже просчитав все возможности такого копирования. – Если наследничек переймёт от родителя его деловую хватку, то папочке придётся очень хорошо подумать о своей безопасности. Ребёночек-то наверняка не захочет ждать, когда предок отойдёт в мир иной естественным путём, а потом делиться наследством с набежавшими родственничками.

Все рассмеялись, и установившаяся было напряжённость и недовольство друг другом исчезли.

– Благодарю за столь ценное замечание. – У Ван, всё ещё улыбаясь, поменял изображение на экране. – Следующая группа вопросов касается влияния создания големов на экономическое положение женщин, демографию и выживаемость человечества как вида.

Все, уже имея представление о проблемах создания големов, довольно быстро пришли к единому мнению, лучше всего обобщённому господином Ротманом, антропологом из Израиля, говорившем по-русски даже более чисто, чем Лёшка, которого в детстве по распоряжению хозяев центра и дикции учили.

– Люди забывают о важных вещах. Конечно, вынашивание и рождение ребёнка несколько ограничивают возможности женщины, но далеко не кардинально. Женщина отнюдь не лежит пластом – она так же общается и работает. А воспитание ребёнка – это тем более серьёзная работа, к сожалению, совершенно не ценимая современным обществом. Потому что женщина одна выполняет обязанности многих специалистов – от врача до педагога. Она одновременно экономит обществу огромные суммы, которые иначе тратились бы на десятки специалистов, и защищает общество от угрозы социального вырождения, передавая детям социальные и этические нормы, навыки общения. Экономически естественное рождение в сотни, если не тысячи раз выгоднее. К тому же оно не ограничивает выживаемость нашего вида, а, наоборот, увеличивает его на порядки по сравнению с технологичным способом. При искусственном создании людей человечество окажется зависимым от технологий. Биологическая жизнь миллиарды лет развивается сама! Мы полностью автономны, и всего несколько человек, случись что, возродят человечество естественным образом, как было уже не раз. А с подобными технологиями при серьёзной аварии мы попросту вымрем!

У Ван поблагодарил коллегу и взглянул на часы:

– Полагаю, на сегодня обсуждение можно считать законченным. Предлагаю завтра начать работу в час дня. Прошу вас обдумать следующую группу вопросов, это ускорит обмен мнениями.

– Нет, как это называется! – негромко возмущался так и не согласившийся с мнением большинства американец. – Словно здесь не обсуждение преступлений центра, а суд над трансгуманистами! Все эти проблемы можно решить с помощью развития науки, а не превозносить эволюцию! Человечество тысячелетиями мечтает о бессмертии, а здесь его боятся больше, чем смерти!

– А почему вы боитесь смерти? – спросил Шери, глядя на американца снизу вверх из своего небольшого кресла. – Если бы её не было, не появлялось бы новое. Вы же постоянно требуете новых вещей; каждый месяц новая мода, новые мобили, новая музыка. Если люди будут одни и те же, не будет ничего этого.

– Вы, Шери, ещё очень молоды и не успели узнать, что такое смерть. – Американец с едва уловимой снисходительностью улыбнулся мальчику.

Шери подъехал к открытому окну, за которым виднелась освещённая предвечерним солнцем лужайка, заросшая одуванчиками – и белыми созревшими, и не успевшими закрыться золотыми. На дорожке, досадливо глядя на весёлых «беспризорников», стоял садовник, оценивая масштабы предстоящей корчёвки и понимая бесполезность этого дела – всё равно ведь вылезут, не здесь, так в другом месте.

Шери кивнул на цветы:

– Красивые, правда? Нас было пятнадцать человек. Мы все умерли, кто раньше, кто позже. Мы трое тоже умерли, только не до конца. Мы видели смерть, знаем её, она всегда рядом с нами. Но мы её не боимся. На самом деле люди боятся боли и унижений – это действительно страшно. Но если они работают в полную силу, если не делают плохого другим, они не боятся смерти. Её боятся те, кто живёт для себя, кто не оставил ничего хорошего для людей, кто привык только брать, а не отдавать. Мы работали, мы сделали много открытий, и я очень хочу, чтобы эти открытия принесли людям пользу. Иначе мои братья умрут по-настоящему, от них не останется ничего. Страшна не смерть, а ненужность, бессмысленность жизни.

Он осторожно повёл в воздухе ладошкой и показал американцу лёгкий «парашютик»:

– Мы – одуванчики. Мы растём всюду, как нас ни корчуй. Мы умираем, но мы живём, как вот это семечко. После нас останутся дела. А вон там, – он кивнул в сторону красивой клумбы с тюльпанами, – там дорогие цветы. Их выращивают в оранжереях, разводят клонированием, выводят новые сорта. Такие цветы, как я слышал, могут не вянуть месяцами. Но если их ежедневно не поливать, не удобрять, не защищать от всего, не обрабатывать замедляющими увядание химикатами, они умрут за день. Они красивы, но они – живые мертвецы, не дающие миру ничего, даже семян. Одуванчик живой, а они – нет! Так что же такое смерть? Вы простите, меня брат зовёт.

Он поехал к ожидающему его в дверях столовой Мишке, и вскоре до остолбенелого американца донеслись обрывки весёлого обсуждения увиденного в книге дергунчика⁵ – Шери хотел сделать такого же. Американец проводил взглядом выпущенное мальчишкой семечко, легко уплывавшее в сторону клумбы и обещавшее садовникам дополнительную работу месяца этак через два. Мужчина вздохнул, пытаясь понять, с кем он сейчас говорил. Знал он только одно: теперь яркий и вроде бы надоедливый цветок всегда будет напоминать ему о том, что бессмертие совсем не то же самое, что отсутствие смерти.