Татьяна Анатольевна Хрисанфова
Тростинка

Старый князь лежал на смертном одре. Душа медленно покидала одряхлевшее тело. Князь ни о чем не жалел. Картины прошлого проплывали перед его потускневшими очами. Он прожил трудную, но славную жизнь. Много воевал. Храбро отбивал набеги половцев, приумножая и защищая свои владения. Воевал с соседями, расширяя и присоединяя к своим владениям новые земли. Ходил в походы, сажал на свои земли полоненных смердов. Он заложил четыре посада, в которых теперь будут княжить его сыновья. Вокруг городов насыпаны огромные валы, стоят высокие частоколы, глубокие рвы защищают города. По четырем сторонам света стоят башни дозорные из вековых бревен.

Построил князь и хоромы, из которых в скором времени отправится в последнее путешествие. Вырастил четверых сыновей. Научил их: в бою не трусить, быть всегда впереди дружины. Ростом и статью трое сыновей пошли в него. Ликом же все трое удались в любимую жену. Четвертый не был похож на братьев. Этот средний сын был рожден от наложницы. Но князь воспитал его в своем доме. Учил всему, чему учились братья. Росли сыновья добрыми воинами, дружными между собой, почитающими родителей. Наложница, от которой родился сын, давно умерла, и княгиня не делала различий между братьями. Любила до последнего своего вздоха всех четверых. Княгини не стало три года назад, и теперь князь надеялся на встречу с ней, там, далеко… Четверо сыновей с хмурыми лицами сидели у его изголовья. Все они понимали, что ничем не помогут старому отцу. Не в обычае воинов лить слезы. Потому все сидели молча. Князь давно поделил свои владения, определив каждому сыну по городу. Старшие сыновья правили в соседних княжествах. После смерти отца самый младший и самый любимый сын Властимир останется князем в отцовской вотчине. Старшие братья не возражали против отцовской воли. Князь приподнял голову:

– Дайте мне свои руки!

Братья протянули правые руки к дряхлой трясущейся руке отца. Тот накрыл их второй рукой и тихо произнес:

– Живите, как жили при мне! Вместе вы – сила!

Высохшая его рука безвольно упала на покрывало. В глазах братьев блеснули слезы. Старший из них ладонью прикрыл отцу веки. По древнему обычаю, князя отвезли на санях запряженных волами в храм и захоронили рядом с любимой женой, под бледно-розовой мраморной плитой.

Глава 1

По лесной опушке, изредка нехотя натягивая удила, ехал князь в сопровождении верных дружинников. Сидел он на белом коне. Конь гнул лебединую шею, потрясая чесанной белоснежной гривой. Тонкие ноги его неспокойно топтали траву. Темный лес с густыми деревьями, шумящими высокими раскидистыми кронами пугал коня. Он прядал ушами и изредка фыркал, выражая свое неудовольствие.

Седок, покачивающийся в седле, высок, молод, в талии тонок. Двадцать шестая весна унесла свои воды, с той поры, как гордый отец вынес его, новорожденного, на высокое крыльцо терема и представил своей ликующей дружине. Под одобрение дружинников нарек он сына Властимиром.

Лицом пригож молодец, волосы светлые, вьются до широких плеч. Взгляд прямой, уверенный. Цвет очей его меняется; зависит их цвет от думок, что роем вьются в княжей голове. То туман осенний стелется в очах, то сияют они небесным огнем голубым, то дымом от костра обернутся ясные княжьи очи. Одет он в рубаху белую, из полотна заморского, перехваченную по талии пояском, кованным из червонного золота. Подол рубахи вышит узорами красными, да синими, угольчатыми. Не здешние те узоры. Не шьют таких узоров росичи. А шьют они узоры округлые, очам приятные, все больше цветы полевые, что на лугах звонким летом цветут. На плечи князя плащ накинут да фистулой заколот, под стать пояску. Один мастер выковал такие богатые, да тонкие украшения. По краям красного плаща узор вышит ниткой золотой, да тоже не простой. Видно, плащ шили в заморских странах. Не понять росичам таких строгих узоров.

Конь, под стать хозяину, покрыт красной попоной, по краям тож узор золотом. Узда на голове коня изукрашена бляхами золота червонного. Грудь белоснежная цепочкой из расплющенных золотых колец украшена. Любит, стал быть, князь своего коня, лелеет. Конь поводит по сторонам лиловыми выпуклыми глазами и норовит перейти на рысь.

Наездник узду держит твердою рукою: не ослушается ретивый конь. Ласково уговаривает его хозяин:

– Орлик! Чего ты боишься? Чай не впервой в лесу!

Устало клонится на плечо голова молодца. От чего устал князь? Какие думы нелегкие одолели его? На опушку эту он приезжал пировать да думы думать вдали от суеты. Сегодня князю надо думки воедино собрать да решение непростое принять.

Надо выбрать из трех невест жену.

Все три предполагаемые девушки пригожи да милы.

Но молодое ретивое сердце ни к одной из них не потянулось. На взгляды нежные не отозвалось, не забилось чаще.

Вот и тяготили князя думы.

Женщин в его жизни было много. Да и как не быть? Молод да собою хорош. Молодые вдовушки не отказывали ему в любовных утехах.

Но парню быстро надоедали они.

Напрасно потом выглядывали вдовушки в надежде залучить его еще на ночку. Он дорожку торил к другому палисаду.

Теперь, приняв после смерти отца княжество, следовало остепениться, чинно жить в тереме, завести жену, чтобы сыновей рожала, чтобы было и после него кому княжить в родном посаде, охранять его от набегов ворогов да от людей лихих.

Остановились около раскидистого осокоря, что обосновался могучими корнями недалече от темного озера, загадочно задумчиво перебиравшего свои глубокие воды. Осокорь этот, в три человеческих обхвата, был любим князем. Уж сколько лет, сколько зим он поверял старому дереву свои думы. Холопы, невдалеке, на сочно-зеленой полянке растягивали шатер.

Властимир с близкими дружинниками сегодня ночью пировать будет.

А пока он уселся на расстеленной дядькой под деревом попоне.

Орлика слуги стреножили и пустили на поляну. Конь щипал травку и ревниво косил глазом на хозяина. Слуги споро разводили костер из собранных в чаще сучьев. Свежевали убитую в лесу косулю, покрывали траву скатертями, расставляли яства да вино в кувшинах из серебра. В глиняных кувшинах подавали столетний мед.

Властимир окликнул своего верного друга – воеводу Андрея. Вместе они росли, вместе ходили в походы, доверяли друг другу самые сокровенные тайны. Андрей степенно опустился на попону. Он был наслышан о заботах князя.

– Ну, так подскажи по дружбе, – улыбнулся Властимир.

– Негоже в таких случаях совет держать, княже, – серьезно ответил друг – воевода.

– А я совета не прошу. Ты вот рассуди, какая из них больше подходит в княгини?

– Эх, друже, экий ты нерешительный в делах сердешных. В сечи не думаешь – рубишь направо и налево. Может и тут так: на кого глаз ляжет, на той и женишься? Тебя неволить некому. Выбирай.

– А я думаю, что Млада уж больно весела. Улыбается много, да и лицо у нее круглое…, – стал рассуждать князь.

Андрей спрятал улыбку в пушистых усах.

Властимир продолжал свои мысли, не обращая внимания на друга:

– Дросида – ростом высока, в кости широка…, – озаботился он, – а с годами состарится!…

Князь ненадолго замолчал, словно представляя себе Дросиду в преклонных летах.

Он вздрогнул и тряхнул головой:

– Нет! Вот – Милица! Красива и добра, а уж как кротка. Да и ростом она не слишком вышла. По плечо мне будет. Вот такая должна быть княгиня, – решил Властимир наконец.

– Воля твоя, друже. Милица тебя любит. Может сложиться счастье! – Андрей не стал перечить другу.

Властимир повеселел. Выбор сделан. Теперь можно пировать.

Дружинники весело придвинулись к накрытому столу. Верный дядька сначала сам испробовал медовуху из предназначенного Властимиру кубка и лишь потом протянул его князю. Все пили за здоровье князя, закусывали разложенными яствами. Двое холопов принесли на вертеле зажаренную косулю.

Дядька отрезал лучший кусок и подал князю.

Остальные сами резали от туши: кому, что понравится. Дружинники, сопровождавшие князя, были все близкими друзьями, проверенными в боях да в попойках, поэтому не церемонились и пили-ели от души. Медовуха развязала языки, стало веселее на душе. Властимир нашел взглядом гусляра и попросил сыграть на гуслях. Молодой темноволосый дружинник настроил гусли и запел, перебирая струны. Веселая песня понеслась по поляне. Голос певца, чистый и звонкий, заставил замолчать птиц лесных. Казалось, весь лес прислушивается к песне, звеневшей чище лесного ручейка. Голос то поднимался, улетая выше сводов старых деревьев, то опускался ниже озерных вод, то плыл над ними, перешептываясь с озерным прибоем. И даже когда певец замолчал, на поляне еще стояла тишина, словно все ждали продолжения. На лицах дружинников застыли добродушные улыбки.

Князь похвалил певца и сам налил медовуху в его кубок. Протянув кубок гусляру, князь так и застыл с протянутой рукой.

Серебристый смех остановил его. Смех был явно женский и доносился сверху. Взоры дружинников поднялись к вершине осокоря. Но в густой листве они никого не разглядели.

– Русалка, поди, шалит, – высказал предположение один из дружинников. – На этом озере их много.

– Эй, покажись! – звонко крикнул вскочивший на ноги певец. – Иди пировать с нами!

– А не обидите? – послышался сверху веселый и нежный девичий голос.

– Не обидим! А если не покажешься, стрясем тебя оттуда, – строго пообещал гусляр.

Вверху опять послышался веселый смех:

– Меня так просто не достать вам.

– Вот сейчас залезу к тебе, – пообещал Андрей, – быстро спущу.

– Не троньте ее, – вступился за русалку Властимир. – Сама спустится. Без воды долго не вытерпит. Давайте лучше еще медовухи отведаем – хмельна очень.

– А меня медовухой угостите? – весело спросили сверху.

– Не знал я, что русалки медовуху пьют, – усмехнулся князь.

Вверху зашелестела листва, и, тут же, из-за толстой ветки показалось девичье лицо. Девушка бесшумно заскользила по веткам и через мгновение предстала пред очи дружинников. Была она среднего роста, длинные волосы цвета спелой ржи обрамляли ее лицо, и такая тонкая, что, казалось, можно одной рукой обхватить ее талию. Щеки розовыми пятнами горели на лице, несколько вздернутый нос не портил ее, скорее, наоборот: прибавлял «дичинки» облику. А глаза русалочьи: глубокие и зеленые.

В первое мгновение всем показалось, что это действительно русалка выплыла из озера. Дружинники завороженно смотрели на красавицу.

Она, весело сверкнув белыми зубами, произнесла:

– Онемели, что ли?

Пришедший в себя Андрей протянул к ней руку и прикоснулся к ее ладони:

– Теплая! А говорят, что русалки ледяные!

Кругом, недоверчиво, засмеялись дружинники. Но приблизиться к девушке никто не захотел, мало ли: вдруг защекочет? Русалки они такие: защекочут, да в воду уволокут. И помочь некому будет, заворожит всех, заморочит.

Сомнения рассеял смерд из ближайшей деревни:

– Не русалка она. В лесу живет с бабкой своей. По деревьям вон лазает, да прячется, не угонишься за ней. А так – девка, как девка. Не любят только ее в деревне. Бабка ее – ведьма. Да и сама она – нелюдимка. Лесовинка, одним словом. Говорят, что они с бабкой с лешими да с кикиморами знаются. Недалече в лесу домишко их…

– Чего не утопите, раз ведьма? – спросил пожилой седобородый дружинник.

– Так она – безвредная ведьма. Деревенских лечит от хворей всяких. Роды у баб примает. Тем и кормится. Девчонка – не родная ей. Подкидыш. Весен шестнадцать-восемнадцать прошло с тех пор, как она нашла ее у себя на пороге ночью. Так и живут вместе. Женщина деревенская выкормила ее своим молоком; у нее, вишь, сын был маленький на то время. А так – пусть себе живут. Места немного занимают.

Властимир разглядывал сидящую на траве девушку.

Она была очень юная, было в ее облике что-то необычное. Русалочье…? Движения ее рук, поворот головы были плавными, как будто девушка привыкла плавать по водной глади и теперь ей тяжело без привычной стихии.

В душе князь подивился.

Он впервые видел такую необычную, полудикую красавицу, хотя и навидался красавиц не только русских, но и заморских…

…А тонка как. Кажется, повеет ветерок и унесет ее далеко-далеко, и никогда князь не увидит ее больше. Он очнулся от мыслей, в душе подивившись, что думает о девушке.

Андрей уже отрезал кусок мяса и протянул девушке.

– А ме-до-вухи? – разочарованно-протяжно произнесла она.

– Мала еще медовухой баловаться! – урезонил ее убиравший объедки холоп.

– Ты иди, иди себе, мужик, – проводил его князь.

Холоп, укоризненно оглядываясь и недовольно бурча, отошел сторону. Зачем понапрасну спорить с князем?

Властимир поднес недопитый кубок девушке:

– Вот, отпей.

Девушка, не жеманясь, отхлебнула из серебряного кубка и улыбнулась:

– Сла-а-дко как!

Она одним махом жадно допила остатки.

– Это, ты, зря, – заметил князь.

Он протянул девушке пирог с рыбой. Та откусила и закрыла глаза от удовольствия, раньше она не лакомилась такой пищей.

Подошедший снова холоп заговорил с девушкой осуждающе:

– Не след тебе тут находиться, отпила из княжеского кубка, дак и убирайся восвояси.

Девушка резко вскочила и тут же пошатнулась.

Дружинники заулыбались: непривычна девчонке крепкая медовуха.

Князь взмахнул рукой, подзывая к себе дядьку. Тот без слов понимал своего подопечного. Подхватив девушку, как пушинку, понес ее в шатер.

Холоп осуждающе глянул на князя, но перечить больше не стал.

Дружинники снова наливали медовуху, звенели кубки, лилась речь. Снова пел для князя да для дружины гусляр по имени Млад, разгоняя темноту то веселыми, то грустными песнями. Наконец, дружинники подустали от пиршества, некоторые клевали носом в остатки еды, некоторые храпели, растянувшись на траве. Холопы укрывали спящих попонами.

Поздней ночью Властимир, оставив пиршество, пошел, наконец, к шатру.

Луна освещала тихую ночь. Лес спал. Спали зверушки и птички, спали белки и медведи, лоси да олени; лишь вдали ухала сова, гоняясь за мышами.

Привычный к медовухе князь вовсе не был пьян. Шел по поляне твердыми шагами.

Едва различимый шорох заставил его оглянуться.

В зарослях кустарника, во тьме, князь увидел два светящихся огонька. Он подумал, что это глаза, но они не могут быть глазами животного. Князю даже на миг показалось, что он видел уже сегодня такие же или похожие… Взгляд был явно направлен на него.

Да, за ним следят!

Князь поднял с травы сухую палку и бросил в кусты. Зеленое свечение погасло, и тут же над Властимиром пролетела огромная черная тень. Князь успел пригнуться, потому тень не коснулась его. Бесшумно темное пятно исчезло в лесу.

Властимир усмехнулся, но будить товарищей не стал. «Может и правда привиделось? Уж больно крепкая медовуха!»

Откинув полог шатра, он вспомнил о девушке. Князю подумалось, что она давно убежала восвояси. Но, переступив порог, он обнаружил ее сидящей в середине шатра. Властимир вспомнил ее красоту, и хмель ударил ему в голову, заставив забурлить медовуху в крови. Князь, сдерживая себя, чтобы сразу не схватить ночную гостью в объятья, опустился рядом с ней на колени. Увидел блеснувшие зеленым огнем глаза. Значит, она ждала его.

– Почему не ушла? – прошептал Властимир.

– Ждала, когда ты придешь! – голос девушки дрожал от волнения.

Властимир опустил руки на тонкие плечи. Она всем телом подалась навстречу. Не помня себя, князь уже целовал ее в припухшие губы, руки шарили по ее телу, не встречая на своем пути никаких преград. Руки девушки обвили его могучую шею, она прижималась к Властимиру всем телом. Князь чувствовал, как трепещет ее тело от его прикосновений. Руки быстро стаскивали с нее одежду, ощущая горячее девичье тело. Князь коснулся ее маленькой груди и сильно сжал. Девушка застонала. А князь уже стаскивал с нее рубашку, целуя горячие плечи, грудь, опускаясь все ниже. Он расстегнул свой пояс, и тонкая рука девушки заскользила под его рубаху, в нетерпении стаскивая ее.

Наконец были сброшены мешающие одежды.

Властимир неистово целовал ее гибкое тело, а она, извивалась под ласками князя, пересохшими губами целовала его грудь, гладила спину, перебирала его густые волосы. Князь в нетерпении раздвинул ей ноги. Она застонала под его напором, но не отодвинулась, лишь крепче прижалась к горячему мужскому телу. Князь застонал от наслаждения.

Потом они лежали рядом, Властимир крепко прижимал ее к себе, боясь отпустить. Казалось: стоит только выпустить ее из объятий, как она исчезнет, раствориться в глубине озера и уже никогда не появится.

«Ведь она – русалка», – думал князь, хмельной от ее близости, – «а русалкам не место в тереме; да скоро и свадьба у него, женится он, все же, на Милице…»

Мысли князя перепутались, и он уснул, не выпуская из объятий горячее девичье тело.

Наступившее утро разбудило лес, наполнило его звуками, заря окрасила небо, траву и деревья розовым светом. На осокорь опустился соловей, расправил крылья и рассыпался звонкой трелью, заглушая все звуки кругом, видно из зависти хотел затмить ночные песни гусляра. Опушка замерла, слушая соловьиные переливы. Соловей, словно чувствуя, что окружающие прислушиваются к его пению, пуще старался, высвистывая сложные коленца.

Первый неуверенный луч заглянул на поляну, рассыпался на яркие слепящие крошки в ветвях осокоря, скользнул дальше, осветил траву под деревом, отразился от капли росы и пошел плясать по поляне, рассеивая розовую мглу, пробуждая птиц и козявок.

Поляна сразу оживилась, будто ее обитатели только и ждали, когда их обогреет солнышко. Зашуршали в траве змеи, уползая от запаха человека; отряхивались птицы, собираясь на охоту за букашками; где-то рыкнул медведь: наверное, солнечный лучик потревожил его крепкий сон.

В шатре просыпался молодой князь. Он открыл глаза и оглянулся.

После вчерашнего бражничанья с приближенными дружинниками, в голове его стучало, словно кузнецы били по наковальне.

Князь, не поднимая головы, кликнул своего дядьку. Тот опрометью, не смотря на преклонные годы, метнулся к лежащему, подал на серебряном подносе кубок с соком квашеной капусты.

Властимир пригубил питье и повалился на подушку.

– Домой пора, чадо, – заметил старый слуга.

– А русалка вчерашняя где? – приподнял голову князь.

– Русалка, русалка, – бурчал слуга, собирая одеяло из лисьих шкур, – помстилось тебе, княже, русалок давно в наших лесах нету. А про лесовинку вчерашнюю спроси у смерда: он всех в деревне знает, поди скажет, где она обитает. Только на кой она тебе? Пора ожениться да о детках помыслить.

Слуга собрал раскиданные вещи, помог Властимиру одеться, подал зеленые сафьяновые сапоги.

Наконец, князь вышел из шатра. Дружинники приветствовали его. Властимир сурово оглядел своих сотрапезников. Было видно, что и для них хмель не прошел бесследно. Хмурые, они седлали коней. Молча уезжали с поляны.

Проясняющееся от легкого ветерка сознание князя заполнялось думами о предстоящей свадьбе. Теперь, когда была определена невеста, нужно было готовить свадебный пир да созывать гостей на пиршество. Предстояло много забот.

Ночная встреча с незнакомой девушкой ничего не изменила в его сознании. Не первая и не последняя; сколько таких еще будет в его жизни? И будет ли такая, которая осветит всю его жизнь, заставив забыть о том, что существуют другие женщины? Станет единственной, которую он будет любить, и которая будет любить его беззаветно и преданно, пронеся любовь через всю отмеренную жизнь?

Ни о чем таком не думал князь.

«Он молод, полон сил и все у него впереди».

Так или приблизительно так думал Властимир, выезжая из леса.

Дурман покидал его голову, свежий лесной дух прояснял разум, наполнял силой могучее тело.

И вот уже князь плечи молодецкие расправил, воздух свежий лесной вдохнул, да твердою рукою дернул узду, понуждая Орлика пуститься рысью. Конь непокорно гнет шею, но ослушаться хозяина не смеет, и ускоряет бег.

Ранним утром в избушку, стоящую в лесной чаще, тихо, стараясь не потревожить спящую старуху, словно тень скользнула молодая девушка.

Лежащая на лавке женщина приподняла голову:

– Не сплю я! И знаю все, что ночью было!

Девушка кинулась перед ней на колени:

– Мамо, я люблю его! Не жалею я ни о чем!

Старая женщина оттолкнула ее голову сухой, морщинистой рукой. На ее усталом, иссохшем и изборожденном глубокими морщинами лице читалась глубокая печаль.

– Не вернуть уж ничего, – спокойно произнесла она. – Только не нужна ты ему, в хоромы он другую приведет. Богатую да знатную. А тебе любить его издалека.

Она горестно махнула рукой и, поднявшись с лавки, захлопотала у очага.

Глава 2

Речка Смолка из трясины, где кикиморы живут, начало свое берет. Неспешно: по болоту, ручейком говорливым, по топям прячется да к славному городу Мальцу воды свои темные несет. Отчего вода в речке темная, не ведает никто. Одни говорят, что бездонно глубока река, дна не достать; другие бают, что не река по лесу течет, а слезы девушки, в давние времена полонённой вождем местного племени.

Была она не похожей на местных девушек. Тонкая в талии, лицом темнее, чем местные жители; языка ее не понимал никто. Не прижилась она в здешних местах. Не смогла смириться с неволей и, однажды, сбежала. По берегам речки шла да забрела на болото.

Ее долго искали; не нашли.

С тех пор живет она на болоте, возвратиться не может, оттого и плачет. Звали ее Смолка, по имени ее речку звать стали. Речка по над городом Мальцом протекает. За холмами городскими поворачивает река, дальше петляет по лесам, по долинам, воды речушек мелких по пути собирает, да, как все другие реки, к морю их несет. Много она видит на своем длинном пути, да только не сказывает ни кому о том. Хоронит тайны людские на своем глубоком дне…

На свадебный княжий пир в город Малец съезжались приглашенные гости из разных городов. Холопы едва успевали размещать приехавших в покоях, как прибывали новые повозки. Падая от усталости, не успевая преклонить головы, холопы хлопотали с новоприбывшими гостями.

Князья, бояре, воеводы прибывали с охраною, добавляя забот с размещением дружинников, да чужих холопов.

Приехали и трое братьев со своими женами и чадами.

Жена старшего брата, Радомира, дородная женщина, несмотря на кинувшихся навстречу хозяйских холопов, сама направилась в давно облюбованные покои. Обмахиваясь тонким, шитым голубым шелком платком, она на ходу отдавала распоряжения своим холопам. Те кидались выполнять ее приказы. Пана не любила возражений или непонимания. Даже Радомир редко спорил с ней.

Следующим приехал средний брат, князь Борил, с двумя отроками: старшим Кириллом да младшим Радулом, и женою Евдокиею, веселой, разбитной женщиной. Князь Властимир встретил брата на пороге терема. Они обнялись, братски похлопывая друг друга по спине. Евдокия, жеманно утерев губы шитым платком, чинно подошла к Властимиру и, улыбаясь, расцеловала его в уста. Ее под руку подхватила вышедшая старая нянька Прося и увела в хоромы.

Ближе к вечеру приехал третий брат, Василь, с тремя дочерьми и женою, женщиной кроткой и набожной. Раина первой подошла к Властимиру и, прикрываясь покрывалом, позволила князю Властимиру поцеловать себя в щеку. Она перекрестила князя и отошла в сторону, предоставив возможность братьям поздороваться. Племянницы, стесняясь, стояли в стороне, ожидая, когда на них обратит внимание дядя. Наконец, гости были благополучно размещены в просторных покоях старого терема.

На следующее утро начались обряды предшествующие венчанию.

Невесте и жениху «чесали головы».

Потом на голову Милицы надели кику и повойник с фатой – уборы замужних женщин. Над лбом повойник был украшен шитьем и жемчугом. На лентах висели височные кольца, собранные из крупных жемчужных бусинок. Поверх длинной сорочки надето было несколько коротких платьев, с широкими рукавами из восточных вышитых шелков. Запястья и предплечья невесты украшали массивные створчатые браслеты из золота.

Перед поездкой к венцу невесту и жениха осыпали хмелем, чтобы жизнь была веселая. Чтобы жизнь богатая была, внесли невестино приданое – шубы разные: бобровые, куньи, собольи, а чтобы будущие роды легкими были, внесли тюфяки, соломой набитые.

Обвенчались молодые в храме Богородицы, построенном еще в бытность старого князя. В тереме, на поварне суетились слуги, готовясь к пиру. Столы накрывали на улице, прямо перед широким крыльцом терема, натягивая над ними полога. Издали могло показаться, что в гости на княжеский двор пожаловали кочевые половцы.

Смущенных молодых усадили во главе стола.

На щеках Милицы, словно маков цвет, играл румянец. Никогда прежде ей не приходилось видеть сразу столько людей, да еще и выслушивать речи, совсем не подходящие для ушей молодой девушки.

Холопы сновали от стола к столу, принося все новые и новые яства, наливая в кубки хмельные мёды.

На столе у молодых кубков не ставили, подразумевая, что в первую ночь молодые и так будут хмельные друг от друга.

Первым застольную речь держал старший брат Радомир. Он желал молодым пройти по длинной жизненной дороге, поддерживая друг друга «и в радости и в злой доле», буде случится таковая. Гости, зашумели, одобряя и поддерживая его. По очереди братья желали молодоженам многих чад, желали приумножения добра, прибавления злата, серебра в ларях. Дружно звенели поднятые кубки. Дружно пили гости, славя молодых.

Холопы несли на огромных блюдах жареных лебедей, высокие караваи хлеба, начиненные зайчатиной и бараниной пироги, жареную рыбу, блюда с вареным мясом, наливные яблоки, фиолетовые сливы, желтые груши. Чего только не было на столах.

У гостей уже маслено светились глаза от изобилия еды, когда принесли зажаренного на вертеле оленя и несколько косуль. И опять пили и ели гости. Наконец, подустав от выпитого и съеденного, гости пожелали плясать.

Гусли так и прыгали в руках Млада, словно сами хотели пуститься в пляс от задорной мелодии, исходящей из них. Им вторили несколько рожков, раззадоривая народ, залихватски перебивая друг друга громкими переливами, неистовствовали свирели.

Наплясавшись и изрядно устав, пожелали слушать песни гусляра.

Млад, тряхнув черными кудрями, ударил по струнам длинными перстами и запел чистым звонким голосом. Далеко за пределы ограды терема улетела песня.

Услышав ее, гости затихли. Заворожил певец всех своим голосом. А песню запел такую грустную, что многие жены вытирали глаза от набежавшей слезы. И не только жен проняла та песня. Загрустили и многие мужи, пролившие немало крови на поле брани.

Отчего так невесел гусляр…? Отчего тоска в очах его…? Отчего взгляд его так и тянется к молодой невесте…?

Не допел гусляр свою тоску.

Борил, не выдержав, прервал его:

– Не ту песню ты поешь, гусляр! Давай-ка повеселей, чтобы гости смеялись, чтобы молодые не грустили!

И снова тряхнул певец темной головой, отогнал тоску и рассыпались гусли веселыми звуками, позвали гостей на пляску. От их призывного перезвона трудно было усидеть на месте. Снова плясали гости. Потом гусляр пел песни, прославлявшие молодого князя, его ратные подвиги и его красавицу жену. До глубокой ночи не смолкал свадебный пир. Холопы угощали медовухой и закусками всех прохожих и проезжих зевак. Наконец, настало время отправить молодых в опочивальню. В среднюю палату первой ввели невесту. Перед нею слуги несли на широком блюде каравай с деньгами – к богатой и сытой жизни будущей семьи. Властимир отправился в опочивальню со слугою, помогавшему ему раздеться. Вслед новоиспеченному мужу посыпались пожелания и намеки на предстоящую ночь. Властимир, лежа в постели, дожидался прихода молодой жены. В опочивальню Милица вошла, робко опустив голову. Распущенные волосы закрывали ее побледневшее лицо и опущенные плечи. Милица явно боялась предстоящего. Она подошла к кровати и робко опустилась на край. Властимир положил руку на ее плечо и потянул к себе. Милица напряглась от его прикосновения. Хотя мать и нянька, предупреждали ее, чтобы она не противилась ласкам мужа, она не смогла преодолеть своей боязни. Властимиру было непонятно ее напряжение. Он стал целовать ее в губы, но они оказались холодны, словно вода в ручье. От его поглаживаний девушка вздрагивала, хотя и не пыталась отодвинуться. Вскоре, разочарованный, Властимир отодвинулся от молодой жены и захрапел. По щекам Милицы текли слезы. Не так она представляла себе замужество. Неужели надо будет каждый день терпеть то, что было сегодняшней ночью? Неужели у всех так? Она подозревала, что не у всех. Ведь раньше она бывала на чужих свадьбах! Утром молодые смотрели друг на друга такими сияющими глазами! Вряд ли Властимир завтра будет смотреть на нее так же. А как она посмотрит в его глаза? Она ведь любит его. Любит давно. В первый раз, она увидела его у крыльца отцовского терема, гарцевавшим в свете солнечных лучей на Орлике. Он всего один раз улыбнулся ей, да и то, как дочери знатного боярина. С тех пор она не могла думать ни о ком другом. И теперь все девичьи грезы осуществились. Она стала его женой. Тут Милице в голову пришла мысль, заставившая похолодеть: «а любит ли он ее?» Следом, змеёй, приползла ещё одна: «может он другую любит? Ведь мужчинам многое дозволено!» Уснула Милица с неспокойной душой.

Свадьбу пировали целую неделю, перепоив весь город медовухой и заморскими винами, освободив княжеские кладовые от многих запасов. Постепенно гости разъезжались. В княжеских хоромах воцарялась привычная тишина. Жизнь приобретала установившийся раньше порядок. Холопы убирали покои, мели в палатах, водворяли в лари серебряную да золотую посуду.

Милица привыкала к роли хозяйки в княжеских хоромах. Во всем она старалась угодить мужу. По утрам, поднимаясь рано и открывая кладовые, проверяла: хорошо ли убраны хоромы, приглядывала на поварне. Распоряжения холопам отдавала кротко, без крика. И все слуги в доме, как-то сразу, привыкли к молодой хозяйке и даже полюбили ее. Старая нянька князя, Прося, души, не чаяла в молодой княгине. Тем более что Милица, оторванная от родного дома, искала у нее утешения и понимания. Прошло уже две недели с момента ее переезда к мужу, а она так и не поняла, как надо вести себя с ним. Вечером Милица робко спрашивала мужа о том, какие яства приготовить завтра? Но Властимир явно не одобрял ее забот о себе. Он равнодушно говорил, что жена сама должна решать это. Милица бежала к старой няньке выведывать, что по утрам любит, есть муж? Нянька гладила ее по голове и приговаривала:

– И-и-и, милушка, не привередлив наш ясный сокол, да и на поварне знают его вкусы, не переживай ты.

Потом нянька долго рассказывала о проказах князя в детстве, о его вкусах. Милица слушала и понимала, что ей еще много надо узнать о своем муже, чтобы понять его. Часто она задумывалась над тем, как бы угодить Властимиру в постели, чтобы он не был так равнодушен. Милица пыталась неумело ласкать мужа, но он, словно не понимая ее намерений, устало отворачивался к стене. Однажды Милица решилась и спросила у няньки, любила ли та когда-нибудь? От такого внимания молодой княгини выцветшие глаза Проси озарились ярким светом. Было видно, что своим вопросом княгиня затронула в ее душе потайную струнку. Милица, затаив дыхание, ждала откровения. Но нянька, пошамкав пожухлыми губами, ответила: