Светлана Сергеевна Лыжина
Драконий пир

Слуга слушал внимательно и не перебивал.

– Посмотри, – сказал Влад, широким жестом показывая вокруг. – Вот ведь как получилось. Приехал я домой, и что же нашёл? Вот что. Один мой дом разорён, а другой сожжён дотла. Отец, когда сосватал мне Нанову дочь, говорил, что этот дом станет для меня кровом в том случае, если во дворце опять поселится некий проходимец. Отец говорил, что в этом доме меня всегда радушно примут. И вот я приехал, и нет мне радушного приёма ни там, ни здесь.

Влад говорил уже не столько для Войко, сколько для себя. Девятнадцатилетний юнец будто размышлял вслух:

– Пока мы не добрались до Тырговиште, я всё гадал, стал ли Нан предателем или не стал. Выходит, что нет. Ведь его убили подло – дом подожгли. Если б он что-нибудь дурное совершил и за это поплатился, то умер бы по-другому. Когда правые люди неправому мстят, они не так мстят – домов не поджигают. Они выбирают открытое место и нападают с оружием при свете дня, чтобы все видели, что это Божий суд. А Нана убили подло. Значит, он за правду пострадал.

Влад замолчал, но продолжал размышлять, как же могло случиться, что во время пожара Нан с семьёй куда-то делись, а вернее, собрались все в одной комнате, дверь в которую оказалась наглухо заперта. Почему сам Нан, жена, сын, дочь или кто-то из троих челядинцев не открыли на стук? Не смогли, потому что к тому времени были крепко связаны или мертвы?

«Поджигатель не мог действовать один», – размышлял Влад. Слишком много всего следовало сделать – затащить всех хозяев и ближних слуг в одну комнату, запереть дверь, поджечь дом и сделать всё, чтобы затруднить тушение. А ещё этим поджигателям следовало убить сторожевых собак, чтоб не мешали и не шумели, и это, наверное, оказалось самым сложным – убить собак без шума.

«А может, не было никого постороннего? Может, те четверо челядинцев, которые чудом спаслись, сами всё учинили, а затем дом подожгли, выбрались и начали рассказывать, будто ничего не знают. Их бы отправить к пыточных дел мастеру да расспросить хорошенько!» – думал Влад.

Конечно, казалось удивительным, что четверо человек, долго и верно служивших своему господину, вдруг решились его убить. «А неудивительно, что слуги моего отца, верно служившие ему, вдруг взяли и сделали то же самое?» – с ожесточением твердил себе девятнадцатилетний юнец. «Пусть бояре избрали другой способ убийства, но действовали похоже, – повторял он. – Ведь они не только на самого господина подняли руку, но и на семью. Брата моего не пощадили. А если бояре смогли, то отчего же простые люди не могут?»

Сложно теперь было докопаться до правды. Прошло уже почти два года. Почти два года с тех пор, как погиб отец Влада. Почти два года с тех пор, как старший брат оказался погребён заживо. Почти два года с тех пор, как сгорел Нан с семьёй. Почти два года с тех пор, как во дворец султана доставили весть, что на румынском троне теперь сидит Владислав, венгерский ставленник, смело перешагнувший через множество смертей. Два года Влад жил мыслью о том, что вернётся в Тырговиште, всё выяснит и отомстит. И эти два года пролетели, как один день.

* * *

Когда Влад вместе с Войко вернулся во дворец, то увидел, что остальные его слуги, подаренные султаном, уже доставили сюда обе телеги с походным добром и готовятся обживаться.

– Господин, – с поклоном произнёс один из слуг, – не прикажешь ли запереть ворота? А то заходят сюда чужие люди, не поймешь, откуда взявшиеся.

– И кто же заходил? – рассеянно спросил Влад.

– А вот. – Слуга указал на некоего парнишку, стоявшего возле крыльца. Рядом с парнишкой на ступеньках лежал огромный узел – что-то завёрнутое в серую холстину.

Заметив Влада, парнишка встрепенулся, сгрёб узел в охапку – значит, не очень тяжела была ноша, хоть и велика, – а затем бодрым шагом направился к новому хозяину дворца. Приблизившись на расстояние семи шагов, паренёк бережно опустил ношу на землю и поклонился.

– Доброго дня, господин, – произнёс он и тут же попросил: – Возьми меня на службу. Я много чего могу делать – комнаты убирать, печи топить. Стряпать не умею, но знаю, как правильно подавать блюда на государев стол. Да и весь распорядок дворцовый знаю: в котором часу государю вставать положено и в котором – спать ложиться. И знаю, что все слуги в такое время должны делать – что отнести, что принести государю, чтоб он сам не утруждал себя распоряжениями. Человек вроде меня тебе пригодится.

– Пригодится? – Влад покачал головой. – У меня достаточно слуг. И они знают мои нужды лучше тебя.

Паренёк смутился на мгновение, но сразу нашёлся:

– Вот и Владислав мне то же сказал, когда я к нему просился в услужение. Достаточно у него, говорит, слуг. И я, раз такое дело, отступился.

На лице Влада не отразилось никакого отклика на эти слова, но соискатель дворцовой должности смело повторил:

– Я отступился и теперь к нему на службу не пойду, даже если сам звать станет.

– А мне ты это зачем говоришь? Угодить хочешь? – спросил Влад.

– Может, и угожу, – хитро сощурился паренёк. – Ты глянь, господин, что у меня в узле.

– И что же?

– Я сначала думал, не продать ли, – последовал уклончивый ответ, – но совестно мне стало такие вещи продавать.

– Отчего же совестно?

– Да оттого, что принадлежали они твоему родителю, господин. А я у него служил и за сохранность тех самых вещей отвечал.

– Служил? Я тебя не помню, – строго произнёс Влад. – А слуг своего отца я помню хорошо.

– Так я к нему на службу пришёл уже после того, как ты, господин, отправился к султанскому двору, – признался паренёк. – Послужить я успел недолго. Всего полгода прошло, а затем появился Владислав.

– И ты ему тоже думал послужить? – зло спросил Влад. – А ведь наверняка знал, что смерть моего отца и смерть моего старшего брата совершились не без его участия.

– Да откуда ж я мог знать? – Соискатель дворцовой должности сделал особое ударение на последнем слове. – После смерти государей всегда слухи ходят. Меня старый Митру учил не всякому слуху верить. Я и не верил.

При упоминании имени Митру в голове у Влада возник образ седоусого старика, который прислуживал в личных отцовских покоях. Старик следил за чистотой и подкладывал дрова в печки, если дворцовый истопник не успевал этого делать. Бывало, что Митру прислуживал и за трапезой, но не на пиршествах, а тогда, когда отец обедал и ужинал у себя. «Может, не врёт? – подумал Влад. – Может, этого паренька и впрямь назначили старику в помощники?»

– Я и не верил, – меж тем продолжал паренёк, – но когда самого Владислава воочию увидел, а затем оказалось, что старый Митру при нём тоже служить не будет, потому что неугоден, вот тогда я и призадумался.

– И что же надумал?

– А то, что не нравится мне Владислав, раз слуги прежнего государя ему не угодны. Что бы он там ни сделал, а мне он не нравится. И решил я, что не должен он владеть вещами твоего отца. Тогда я, пока ещё из дворца не выгнали, собрал, что мог, ну и вынес потихоньку. Уж мне было известно, как пройти так, чтоб меня не…

– Так, значит, там, в узле, – вещи моего отца? – перебил его Влад.

– Да, – кивнул паренёк. – Вот я и решил отнести это тебе. А если тебе не надо, тогда…

Договорить он не успел, потому что новый хозяин дворца спрыгнул с коня:

– А ну-ка покажи, что принёс.

Войко тоже спешился и, вынужденно бросив коней стоять без присмотра, побежал вперёд господина, оттеснил паренька в сторону и поставил узел на угол одной из телег. Негоже ведь господину к самой земле нагибаться.

Влад не помнил, как развязал туго стянутые концы холстины, но вот они разошлись, и глазам предстали однотонные и узорчатые ткани государевых кафтанов, лежавших один на другом. Наверное, отец и впрямь носил их, но вспомнить где и когда не получалось. Когда Влад вспоминал родителя, то ясно видел перед собой только лицо, а остальное – как в тумане. Сквозь этот туман трудно различался даже цвет одежд, хотя… Сын, перебирая разноцветные кафтаны, вдруг увидел ярко-красный рукав и вспомнил, что этот цвет всегда был отцу приятен. Несомненно!

Влад, взявшись за рукав, вытянул красное одеяние из стопки. Затем, ни слова не говоря, снял пояс с мечом и передал Войко, после чего скинул с себя турецкий кафтан, непременно упавший бы на землю, если б не подоспел один из слуг.

Вместо турецкого одеяния Влад надел отцовскую вещь. Прислушался к себе и только тогда подумал, что одежда могла оказаться пропитанной ядом. Девятнадцатилетнему юнцу приходилось слышать истории о подобных отравлениях. Вряд ли таким способом мог быть отравлен отец, но даже если родителя отравили не через одежду, а через пищу или питьё, то в этот раз, чтобы разделаться с сыном, могли поступить иначе…

К счастью, обошлось. Одежда не жгла кожу, как обычно бывает, если она вымочена в отраве, и даже почесаться не хотелось. Значит, верными оказались отцовские слова, слышанные когда-то: «Человеку, который прав, бояться нечего».

– Рукава чуть длинноваты, а так впору, – заметил Войко, подворачивая господину рукава, имевшие такую же красную подкладку.

Влад снова препоясался мечом и спросил паренька:

– Как тебя зовут?

– Нае, – ответил тот.

– Хорошо. Беру тебя на службу, – объявил Влад и сделал знак Войко преклонить ухо.

Серб склонился.

– Приглядывай за этим новым слугой, – тихо сказал Влад, хоть и не сомневался, что Нае достаточно сообразителен, а потому догадается о смысле приказа.

Нае, будто в подтверждение, произнёс с поклоном:

– Благодарю тебя, господин. Ты не беспокойся. Я стану служить честно. Старый Митру учил меня, что за всяким слугой, даже если за ним никто не следит, всё равно пригляд есть, ведь Бог за нами за всеми следит и все наши дела записываются в небесные книги. Я эту науку помню, поэтому буду верен и старателен.

Вдруг у Влада появилась одна мысль. «Записываются, – про себя повторил он. – Записываются. А ведь не только в небесной канцелярии записываются все наши дела, но и на земле в канцеляриях запись ведётся».

Девятнадцатилетний хозяин дворца, теперь уже в отцовском кафтане, взошёл на крыльцо и быстрым шагом направился в канцелярию. Калчо был там и прибирал вещи, разбросанные Челиком и другими турецкими воинами.

Увидев своего юного господина, писарь остолбенел.

– Что? Опять не по нраву тебе моя одежда? – с лёгкой улыбкой спросил Влад.

– Будто родитель твой с того света вернулся, – пролепетал старый болгарин. – Только усы бы тебе, и ты был бы совсем как…

– Покажи мне грамоты Владислава, которые составлялись на советах, – перебил его Влад. – Все, что есть, покажи.

Если государь издаёт приказы, одаривает верных слуг новыми имениями или пишет письмо в сопредельные страны, то в княжеской канцелярии непременно должна остаться копия приказа, дарственной или письма, потому что ни один государь не в силах помнить свои дела во всех подробностях.

В то же время для канцелярии считалось редким случаем, чтобы копию делали нарочно. Иногда, конечно, снисходило на некоего писаря вдохновение, и он составлял документ сразу набело, без единой помарки, чтобы показать своё искусство. А так копиями служили черновые записи – те, что с зачёркнутыми строчками, приписками на полях, кляксами. Смысл ведь в этих записях оставался тот же, а красота была не важна. Она создавалась только напоказ – для тех документов, что расходились из дворца во все стороны.

Такие документы, выпущенные в мир, уподоблялись птицам, выпушенным из клетки, – ищи и не найдёшь, а вот исчирканные и замаранные бумаги и пергаменты оставались в канцелярии, причём за два года, пока Владислав пребывал у власти, разных его грамот, составленных на совете, появилось достаточно, и черновиков накопилось много.

– А для чего тебе, господин, эти грамоты? – спросил Калчо, открывая сундуки и стопками выкладывая требуемое на столы.

– Хочу узнать, кто из отцовских слуг оказался предателем, а кто остался верен до последнего часа, – ответил Влад. – И раз уж нет у меня живых свидетелей, я призову в свидетели пергамент. Письмена всегда правду говорят, ведь нет у них ни страха, ни корысти.

Девятнадцатилетний юнец уселся за стол, пододвинул к себе стопку черновиков и принялся читать. Скользя взглядом по очередному листу, он обращал внимание только на самые последние строчки, где указывались имена бояр, присутствовавших вместе с Владиславом на совете в тот день, когда составлялся текст.

Влад хотел найти в этих строках знакомые имена – имена отцовых бояр. Вернее, хотел бы не найти ни одного знакомого имени, но знал, что непременно найдёт.

В отличие от писем в сопредельные страны, частенько сочинявшихся на латыни, грамоты составлялись на славянском языке, и этим языком новый хозяин дворца владел отлично. Никакой помощи в разборе символов, нацарапанных чёрными чернилами на пожелтевших пергаментах, Владу не требовалось.

Ему был знаком и сам порядок составления грамот. Список бояр начинался словами «се же свидетели» – дескать, вот кто наблюдал за составлением документа. Сами же бояре, упомянутые в списке, назывались словом «жупаны», и, чтобы называться так, то есть попасть в княжеский совет, они порой шли на многое.

– Се же свидетели: жупан Мане Удрище, брат его Стоян, – прочитал Влад и задумался. Он помнил Мане Удрище и Стояна – невысокого роста неприметные бояре с короткими чёрными бородами.

Когда на троне сидел отец Влада, эти люди упоминались в грамотах последними, а теперь оказались упомянуты первыми. Значит, теперь они в совете стали наиглавнейшими, не считая самого князя. «Что же они такого сделали для Владислава, что он настолько возвысил их? Неужели это они – главные заговорщики? Вот двуличные души! Псы паршивые!» – думал девятнадцатилетний Влад.

Именно при его отце боярин Мане Удрище и боярин Стоян впервые стали заседать в совете, то есть именно Владов отец дал им в руки власть, но, как видно, им захотелось получить больше, и тогда они… Влад не стал дальше распалять в себе гнев и продолжил чтение.

Следующим в списке стоял жупан Тудор, и как только глаза наткнулись на это имя, перед мысленным взором возник крупный человек с тёмно-русой бородой, с годами становившийся всё крупнее, а борода его – всё шире. В своё время Тудор первый поступил на службу к отцу Влада. Это случилось, когда отец, изгнанник, вынужденный жить в Трансильвании, в Шегешваре, ещё только претендовал на престол. Самому Владу тогда едва исполнилось шесть, но он помнил, как впервые увидел в родительском доме, в столовой, странного незнакомца с заросшим щетиной подбородком. Да, тогда этот Тудор ещё не был бородат, и маленькому Владу запомнился именно подбородок, а ещё – большие запылённые сапоги из толстой кожи.

– Называй меня дядей, – сказал Тудор сыну своего господина.

Казалось, что этот жупан никогда не станет предателем, ведь именно Владов отец возвысил его, подарил ему обширные имения. До этого Тудор был почти нищ, а благодаря милостям стал богат, да и в совете занял одно из первых мест. «И вот теперь он тоже в милости у Владислава! Гнусный человек!» – мысленно воскликнул Влад.

Следующим в списке оказался жупан Станчул, но это совсем не могло никого удивить. Мане Удрище с братом Стояном и Тудор попали в княжеский совет лишь при отце Влада, поэтому их отступничество казалось чёрной неблагодарностью, но вот со Станчулом дело обстояло иначе. Он заседал в совете с незапамятных времён и успел состариться, заседаючи. Он пережил четырёх правителей и теперь служил Владиславу – пятому! «Пятого он и на шестого сменит, если случай представится», – ехидно подумал девятнадцатилетний юнец.

Ничуть не удивило и появление жупана Юрчула в списке предателей. Он, будучи родным братом Станчула, переходил от государя к государю точно так же! Очевидно, у этих братьев предательство уже вошло в привычку, заставляя предавать снова и снова! «Выродки! Оба выродки!» – сказал себе Влад.

«А вот жупан Димитр», – отметил он в очередной грамоте. При Владовом отце этот человек служил начальником конницы. При Владиславе свою должность сохранил. И, конечно, для этого постарался! Такое не могло произойти просто так!

Обращало на себя внимание и имя Михаила, который хоть и не являлся боярином, но занимал при дворе важную должность – начальника канцелярии. «Уж не тот ли это Михаил, который при моём отце имел должность простого писаря?» – подумал Влад, но всё же засомневался, поэтому решил спросить у Калчо, а старый болгарин, как оказалось, уже выложил на столы все документы и теперь стоял неподалёку, с любопытством наблюдая за своим юным господином.

– Много ли поведали господину письмена? – спросил Калчо, как только Влад встретился с ним взглядом.

– Достаточно, – ответил новый хозяин дворца. – Я вижу, что предателей было семеро.

– Семеро? – Калчо покачал головой. – Письмена назвали тебе только семерых, господин?

– Из тех, что служили моему отцу, а теперь служат Владиславу, я насчитал семерых, – сказал Влад, довольный своим расследованием и полагавший, что улов предателей получился крупным. – Вот ведь как любопытно получается. Государь сменился, а жупаны остались те же и по-прежнему заседают в совете. Некоторые даже возвысились. Например, Мане Удрище с братом. А ещё я вычитал, что начальником канцелярии сделался некий Михаил…

– Да, это тот самый, что служил у твоего отца писарем подобно мне, – подхватил Калчо.

– Ну вот. Значит, предателей семеро, потому что Михаил – как раз седьмой.

Писарь снова покачал головой:

– Увы, тебе известно не всё.

– А что ещё я должен узнать? – спросил Влад.

– Увы, бумага не всё может рассказать.

– В самом деле?

– Вот если бы ты, господин, расспросил меня самого, то узнал бы больше.

– Так, значит, ты – живой свидетель! – воскликнул Влад и стукнул себя по лбу. – Я и сам мог бы догадаться. А что ж ты меня не поправил, когда я сказал, что живых свидетелей у меня нет?

– Не посмел поправлять, господин.

– Так расскажи мне то, чего я не знаю!

Влад встал из-за стола и подошёл к писарю. Новый хозяин дворца старался говорить и смотреть милостиво, чтобы собеседник не боялся. Ведь если бы старый болгарин испугался, то принялся бы кланяться вместо того, чтобы рассказывать.

– Не все жупаны, что предали твоего отца, вошли в совет Владислава, – медленно и тихо произнёс Калчо, – но предатели не остались без награды. Те, кто не получил место в совете, получат землю.

– Получат? – переспросил Влад. – А почему до сих пор не получили? Почему Владислав ещё не выполнил обещание?

– Если бы он сделал это сразу, то стало бы ясно, за что получены новые имения, – пояснил Калчо. – Но не все жупаны захотели, чтобы об их предательстве знал целый свет. Некоторые предпочти сохранить своё предательство в тайне, но и от награды отказываться не пожелали, поэтому они с Владиславом договорились, что он подарит им землю в течение ближайших лет.

– И кто же эти хитрецы? – сощурился Влад. Он уже убедился, что в архивах всего не вызнаешь, но считал своё упущение не очень значительным: «Сейчас добавится два-три имени».

Калчо вздохнул и будто нехотя начал перечислять:

– Землю получат жупан Радул, жупан Влексан, который Флорев сын, а ещё жупан Татул, жупан Шербан и жупан Баде.

Влад помнил их, но сейчас перед глазами прошли какие-то серые тени. Главным были не они сами, а их число. Пять это больше, чем два или три.

– Ещё пятеро? Вот сколько развелось людей с гнилым нутром. – Юнец перестал щуриться и вместо этого нахмурился. – Значит всего предателей двенадцать?

– Нет, их больше, – сказал писарь.

– Погоди. Как это больше? – Влад подошёл к собеседнику совсем близко и глянул ему в лицо. – Помимо тех, что ты назвал, есть Мане Удрище и его брат Стоян. А ещё есть Тудор. Также есть Станчул и брат его Юрчул. Есть Димитр и, наконец, бывший писарь Михаил, который теперь начальник канцелярии.

– Ты позабыл ещё одного Мане, – послышался тихий ответ. – Этот Мане при твоём отце был главным распорядителем двора, а при Владиславе сделался начальником дворцовой конюшни.

– Значит, предателей тринадцать?

– Нет, ещё больше, – продолжал Калчо.

– Ещё?!

– Да. Ты, господин, не знаешь ещё одного жупана, который зовётся Нягое. Он стал служить твоему отцу уже после того, как ты отправился жить ко двору султана. Однако Нягое тоже предал твоего отца и, как многие, предпочёл ему Владислава.

– Многие… – повторил Влад и после этого слова вдруг сник. – Итого четырнадцать.

– Да.

– Но четырнадцать – это слишком много.

Это только в сказках четырнадцать врагов – пустяк. В сказке враги гибнут так же легко, как и появляются. Когда по слову рассказчика главный герой взмахивает мечом, то головы негодяев и предателей тут же скатываются с плеч – скатываются легко, будто и не прикреплены к шеям. Рассказчик даже не успевает устать, повествуя, как всё случилось.

А вот попробуй расправиться с четырнадцатью, если это не тени, порождённые живым воображением, а люди из плоти и крови, большинство из которых ты знал на протяжении многих лет. Попробуй представить, как убиваешь их. Попробуй, если никогда никого не убивал и совсем не уверен, что у тебя хватит сил снести взмахом меча даже одну голову.

Ну а прежде попробуй представить, как все четырнадцать совершили злодейство, и это будет не похоже на сказку. В сказке все злодеи-заговорщики действуют, имея в головах одну общую мысль и весьма простую. А в жизни у каждого человека свои мысли и свой путь, сложный и извилистый. Попробуй представить все эти запутанные пути и понять, как они могли привести разных людей к одному общему решению – к решению предать и убить.

Четырнадцать разных людей, а цель одна, причём задумали они то, на что даже в одиночку решаются немногие… Если вдуматься, такое совпадение покажется невероятнее самой удивительной сказки!

– Это слишком, – пробормотал юнец. – Значит, отца предали почти все его жупаны.

– Так уж вышло.

– Но как так может быть?! – Теперь Владу захотелось кричать. – Откуда вдруг столько? Двенадцать и то много, а их четырнадцать! Теперь я понимаю, почему ты не хотел быть свидетелем. Пусть лучше бы мне сказали всё письмена, верно? Но они не сказали. Поэтому ты решил исполнить свой долг? Значит, ты сам как пергамент – нет у тебя ни страха, ни корысти?

– Тебе видней, господин.

– Я хочу видеть, но я как будто слеп, – признался Влад. – Я смотрю на тебя, но не знаю, верить тебе или нет. Ты говоришь, что предателей четырнадцать. А как так могло выйти?!

– Так уж вышло, – повторил Калчо и поспешно добавил: – Но тебя должно утешить, что нашлись и такие жупаны, которые не предавали твоего родителя и умерли за него. Это жупан Нан, жупан Станчул Хонои, жупан Семён, жупан Радул Борчев и ещё Нан по прозвищу Паскал.

Боярин Нан сразу встал перед глазами, как живой, и посматривал с укоризной: «Ну вот. А ты меня не жаловал».

Станчул Хонои тоже вспомнился Владу сразу. Рыжий боярин с веснушчатым лицом. Возвысился при отце Влада и до конца остался благодарным своему князю за милости – не поменял его на другого. Не то что Тудор!

Раду Борчев, то есть Борчев сын, помнился Владу как человек с гордо вскинутой головой и большими чёрными полуседыми усами. Этот боярин был весьма богат, а его отец в своё время тоже заседал в княжеских советах. Радул Борчев часто говорил, что всегда служил и продолжит служить лишь одной княжеской семье. Он служил дяде Влада, звавшемуся Александром Алдя, а затем – отцу Влада, но вот Владиславу, происходившему из другой ветви румынского княжеского рода, служить не стал.

Нан Паскал тоже был человеком примечательным. Русоволосый боярин, над которым все добродушно посмеивались. Он ведь получил своё прозвище потому, что родился на Пасху, то есть в день, когда воскрес Христос. Вот все и говорили, что этому боярину можно давать самые опасные поручения – кто родился на Пасху, тот точно проживёт долгую жизнь, и удача станет сопутствовать ему во всём, а значит, ему ничего не страшно… Жаль, не оправдалось это поверье. Нан Паскал был ещё совсем не стар, когда умер.

Чтобы вспомнить боярина Семёна, Владу пришлось чуть-чуть призадуматься, но лишь чуть-чуть. Из серого тумана, окутавшего прошлое, возник в меру дородный серобородый человек, который своей судьбой был подобен Станчулу. Всю жизнь тоже служил только одному князю – отцу Влада, причём всю жизнь занимал при нём одну и ту же должность – заведовал княжескими застольями. Невольно мелькнула мысль: «Наверное, те, кто отравил отца, первым делом хотели взять Семёна в сообщники, но он отказался. Однако если отказался, тогда почему сразу же не доложил обо всём своему господину?» Этот вопрос пока оставался без ответа, но как бы там ни было – Семён не предавал.

– Пятеро, – угрюмо произнёс Влад. – И их всех убили?

– Да. Нан сгорел, а остальных убили. Как убивали Станчула Хонои, Радул Борчева и Нана Пскала, я почти сам видел. Это прямо здесь, во дворце, случилось, в тронном зале, – сказал Калчо. – Твой отец и брат к тому времени уже умерли, а Владислав ещё не приехал в Тырговиште. Междувластие наступило, и вот собрались бояре на совет, чтобы решить, что дальше делать. Все собрались – и те, кто предал твоих родичей, и те, кто их поддерживал. И случилась ссора. Я там не присутствовал. Только слышал, как кто-то крикнул: «Ой, убили!» И все дворцовые слуги побежали туда, откуда был крик. Я пришёл тоже, но уже всё кончилось. Станчул Хонои, Радул Борчев и Нан Паскал лежали в крови на полу. А Димитр стоял над ними, и стража – рядом. Что случилось, точно не знаю. Стража была при мечах, но мечи, когда я пришёл, находились в ножнах, поэтому я ничего не знаю. К тому же Мане Удрище, который стоял там среди других бояр, вдруг начал кричать, что трое убитых сами виноваты. Дескать, они сами первые стали кидаться на всех и хотели убить. Однако оружия при убитых я не видел.

– Почему же никто не обратил на это внимание? – удивился Влад.

– Все слушали, что кричал Мане, – ответил писарь. – К тому же в зале получился страшный беспорядок. Мебель была разбросана, ковры смяты. Возможно, люди подумали, что оружие затерялось в этом беспорядке.

– А Владислав, когда приехал, конечно, разбираться не стал? – со злой улыбкой спросил Влад.

– Вдовы убитых ходили к Владиславу с прошением, чтобы нашёл виновных и покарал, – сказал Калчо, – а Владислав ответил, что уже всё выяснил и что все бояре, которые присутствовали при убийстве, поклялись, что убитые сами во всём виноваты, раз нападали первые. Владислав сказал, что не будет наказывать тех, кто всего лишь защищал свою жизнь.

– А Семёна как убили? – Влад опять сделался угрюмым.

– Его убили раньше. Неподалёку от дворца. Там я совсем ничего не видел. Только слышал, что это случилось.

– Пятеро убитых, – повторил Влад. – Пятеро честных людей, которые отправились на тот свет, против четырнадцати здравствующих предателей. Пятеро отважных людей, а против них – четырнадцать подлецов и трусов. И те, кого оказалось больше, одержали верх. Простым большинством. Вот так дрянное обычно и побеждает. Побеждает потому, что злого в мире куда больше, чем доброго. В мерзости тонет всё доброе и чистое… Ты полагаешь, что это и впрямь утешительно, Калчо?

Писарь потупился.

– А вдруг ты всё-таки врёшь? – с подозрением глянул на него Влад. – Мой отец был добрым государем. С чего бы стольким людям предавать его? С чего?! Ради обещанных земель? Но ведь у бояр и так много земли. Они, может, и рады были бы получить ещё, но не такой же ценой!

– То, что не делается из жадности, делается из трусости, – сказал писарь. – Бояре испугались того войска, которое привёл с собой Янош, когда сажал Владислава на трон. Сказать по правде, бояре и так поддержали бы Владислава, без всякого подкупа, но Владислав-то этого не знал и наобещал им многое, а они не стали отказываться.

Девятнадцатилетний юнец вдруг почувствовал, как правая рука сама собой сжимается в кулак. Но в чём был виноват писарь? Он говорил скромно. Не дерзил. Не швырял слова горькой правды прямо в лицо своему господину. Если б вздумал делать так, то непременно получил бы зуботычину.

Влад оглянулся, не зная, куда деть эту руку с кулаком, которая так и хотела ударить. Не найдя другого предмета, ткнул в стопку пергаментов. Они прогнулись под ударом без всякого сопротивления, поэтому Владу легче не стало. Чувства всё равно просились наружу – теперь уже слезами, но Калчо не должен был этого видеть, и никто не должен, поэтому девятнадцатилетний хозяин дворца повернулся к двери и пошёл прочь.

* * *

«Почему предателей так много? Почему?» – спрашивал себя Влад, быстрым шагом идя по широкой дороге, ведшей через фруктовые сады к озеру, в котором разводили форель для княжеского стола. Девятнадцатилетний юнец торопился, будто собирался обогнать собственные мысли, хоть и понимал: они не могут выветриться из головы и остаться позади, даже если ещё немного прибавить шагу.

Возле озера дорога поворачивала и теперь вела вдоль берега, но Влад вдоль берега не пошёл, остановился у большой раскидистой ивы. Эти деревья, на первый взгляд бесполезные, росли вокруг всего озера, чтобы создавать тень для форели. Считалось, что так рыбе в жаркие летние дни будет прохладнее.

«Почему?» – в который раз спросил себя Влад и вдруг со всей силы впечатал кулак в толстый ствол дерева. После удара показалось, что кора у ивы такая же мягкая, как стопка пергаментов, ведь боли почти не чувствовалось. Вернее, эта боль казалась ничтожной по сравнению с тем, что Влад чувствовал внутри себя. Ему теперь предстояло ненавидеть скольких людей! И он хотел ненавидеть, но эта ненависть не вмещалась в сердце, ей было тесно. Чувствовалась странная тянущая боль. Казалось, сердце сейчас разорвётся, а ведь раньше Влад думал, что подобные чувства – выдумка.

Два последних года Влад жил с чувством ненависти и жаждал мести, но готовился совсем к другому. Он думал, что убьёт Владислава… и Яноша убьёт, если сумеет до него добраться. А ещё Влад думал, что устроит казнь на главной площади Тырговиште, где будут посажены на кол несколько предателей. Несколько. Это, значит, человек пять-шесть. Может, семь-восемь. А теперь речь шла о четырнадцати, но Влад уже начал понимать, что и этим дело не кончится, ведь у четырнадцати бояр-предателей были слуги, которые помогали своим господам, то есть слуг тоже следовало казнить. Выходило, что число казнимых выросло до трёх десятков или даже до четырёх. А ещё у бояр имелись родственники – братья, сыновья, племянники, – которые тоже наверняка знали о готовящемся предательстве и позволили ему совершиться. Значит, всех молчаливых соучастников тоже следовало казнить, потому что им не понравится государь, который приговорит предателей к казни. Казнь послужит поводом для мести со стороны этих самых братьев, сыновей и племянников, то есть поводом для новых предательств.