Светлана Курилович
Резиновое сердце
Она врала, это было ясно, как день, только я своим недалёким умишком тогда никак не мог понять, зачем ей это нужно?! Да и сейчас не понимаю…
– Это неправда, – сердито сказал я. – У тебя никого нет! Я знаю!
– Да как ты смеешь! – у неё от негодования даже уши покраснели. – Как смеешь лезть в мою личную жизнь?!
– Да нет у тебя никакой личной жизни! – брякнул я. – Уроки, тетрадки – и всё! Это и жизнью-то назвать нельзя!
У неё слёзы на глаза навернулись, она растерянно открыла рот, но сказать ничего не смогла. А меня куда-то понесло, ведь она обидела меня, назвала несмышлёнышем, ткнула носом в мою глупость!
– И кто на такую, как ты, позарится? Одна работа на уме! Была бы хоть красоткой, а ты даже одеваешься как старуха!
И много ещё приятных вещей я мог бы ей наговорить, а потом не знать, как просить прощения, но тут Арина ударила меня по щеке. Не больно, она ведь жалела меня, но чтобы привести в чувство. Я заткнулся на полуслове. Она встала и пошла в подъезд, в дверях обернулась:
– Баженов, ты так и не сдал сочинение по Великой Отечественной войне. Завтра последний срок! Не сдашь – поставлю два в журнал!
– Прости меня, я не хотел… – выдавил я с трудом.
Она пожала плечами.
– Арина, я не хотел тебя обидеть, это вышло случайно, я не сдержался!
Она отвернулась и вошла в подъезд.
– Я не уйду отсюда, пока не простишь! – крикнул я.
Подъездная дверь захлопнулась. Я остался один. Решение было принято мгновенно: ночевать здесь, утром она пойдёт в школу, увидит меня и не сможет не простить!
– Насколько импульсивен я был! – вздохнул Григорий Викторович. – Принимал решения, ни на миг не задумываясь о последствиях!
– Сейчас вы поступаете иначе?
– Конечно! – он хохотнул. – Только выверенные поступки, как говорится, семь раз отмерь – один раз отрежь! А тогда… Почувствовал – и сделал!
Естественно, ровно через два часа мне начали звонить из дома. Я сначала сказал родителям, что не смогу прийти ночевать, – это очень важно для меня, чтобы они не беспокоились и со мной ничего не случится, а потом мне просто надоело их уговаривать и выслушивать угрозы, что мне будет за это, и я отключил телефон.
Если вы думаете, что в конце апреля ночи тёплые, то вы ошибаетесь. Я и сам так думал. Впрочем, я и не собирался задерживаться на улице дольше двух часов, потому и оделся очень легко. Но уже через час после того как Арина ушла, хлопнув дверью, я почувствовал, что начинаю мёрзнуть. Обманчивое апрельское солнышко спряталось, а ночь вовсе не собиралась продолжать его традиции. Я это ощутил сразу: озябли уши, руки, потом холодок побежал по спине, а изо рта пошёл пар.
Я сидел на спинке лавочки, засунув руки в карманы ветровки и подняв воротник. Но долго оставаться неподвижным я, конечно, не мог, поэтому встал и сделал небольшую зарядку, чтобы согреться. Это помогло, но я понимал, что ненадолго. Меня ждала бессонная холодная ночь. Ну, и ладно! Я был молод и полон надежд на будущее. Тяжёлые мысли недолго угнетали меня. Вся моя жизнь до сих пор приносила мне одни только радости. А огорчения были настолько пустячными, что их и за огорчения-то принимать было нельзя! Я так и считал, что всё как-нибудь устроится, печальный исход даже не предполагался.
Когда я в очередной раз отжимался от лавки, услышал за спиной чьи-то шаги. Я встал, обернулся и оказался лицом к лицу с четырьмя ребятами, приблизительно одного со мной возраста.
– Спортсмен? – поинтересовался один из них. – А что как поздно тренируешься? Режим давно велит баиньки!
Я ничего не ответил, лишь отошёл в сторону.
– Смотри-ка! Он разговаривать не желает! – удивился второй. – Тебя мама не научила, что это невежливо?
На свою беду я снова промолчал, и это, видимо, их разозлило.
– У тебя закурить есть, придурок? – грубо спросил первый.
– Он же спортсмен! – хихикнул другой. – Они не курят! У них режим-с!
– Тебя спрашивают, козёл! Сигареты есть?
У меня руки зачесались врезать ему, не знаю, как я сдерживался.
– Тогда вали отсюда! Нечего тебе здесь делать!
Я отступил на шаг, решив отойти недалеко и подождать, пока они уйдут, но первый передумал.
– Стоять! – он свистнул, и двое парней, до того не вымолвившие ни слова, взяли меня в коробочку – двигаться было некуда.
– Деньги есть?– спросил первый. – А мобила? Сто пудов, есть! Давай сюда!
Он протянул руку.
– Отвали! – тихо сказал я.
– Ого! У Муму прорезался голосок! – хихикнул второй из них. – Поздно! Ты слышал, что тебе сказали? Гони деньги и телефон!
– А ключи от машины тебе не надо?
– Вау! Что, и тачка есть? Давай!
Вот тут я ему и врезал. Ребята по бокам не ожидали от меня такой прыти, поэтому не успели среагировать. Нос его хрустнул, он пошатнулся, прижал руки к лицу и взвизгнул:
– Ты что, козлина, оборзел?! Бей его, парни!
– Конечно, он употребил словцо покрепче,– усмехнулся Григорий Викторович, – но я пожалею ваши уши.
Они налетели на меня, как стая шакалов, но я и не подумал стушеваться. Последнее время мне то и дело приходилось драться, поэтому, несмотря на то что силы были неравны, я сумел оказать достойное сопротивление. Правда, хватило меня ненадолго, они свалили меня на асфальт и начали пинать, но тут внезапно пришла помощь в лице здоровенного парня лет тридцати и… Арины.
– А ну, пошли вон, обормоты! Опять за своё!
Он схватил за шиворот двоих из них и хорошенько тряхнул.
– Брысь! Колька! Я завтра же к отцу зайду!
– Дядь Сань, не надо! – заныл главарь, мгновенно превратившись в испуганного пацана.
– Я те дам, не надо! – он ещё раз встряхнул его и отпустил.
Ребята умчались.
– Ну что, герой, досталось тебе? – он протянул мне руку и помог встать.
– Спасибо, – гнусаво ответил я: кровь обильно текла из носу и мешала говорить.
– Саша, спасибо тебе! – сказала Арина.
– Больше помощь не нужна? – улыбнулся он.
– Нет, теперь я справлюсь!
– Ну, ладно! Если что – ты знаешь, где меня найти! – он ещё раз улыбнулся и ушёл.
Мы остались вдвоём. Я прижимал к носу рукав, чтоб остановить кровь: платков у меня сроду не водилось.
– И как это понимать? – спросила Арина.
Я не смел взглянуть на неё: чувствовал по голосу, что она в гневе.
– Что ты здесь устроил?!
– Я ничего не устраивал, – прохрипел я. – Это они ко мне пристали…
– Ну конечно! К тебе всё время кто-то пристаёт! – воскликнула она. – На кого ты похож! Как ты пойдёшь домой?!
– Я не пойду домой, – упрямо сказал я.
Она какое-то время молчала, разглядывая меня, потом взяла за рукав:
– Пошли, умоешься, – и повела за собой.
В тесной прихожей я снял куртку, грязную и в крови, скинул рубашку, которая почему-то порвалась, и Арина показала мне дверь в ванную.
– Вот, – сказала она. – Вымойся как следует, вытрись и выходи на кухню.
В её маленькой ванной комнате висело большое зеркало, и я внимательно осмотрел себя: на лице ничего страшного: старые ссадины ещё не успели поджить, поэтому особой разницы я не заметил; на правом боку был изрядный кровоподтёк, наверное, от ударов ногой по рёбрам, побаливала спина – и всё, больше я ничего не чувствовал.
Основательно смыл кровь и грязь, вытерся полотенцем, при этом испачкал его и повесил так, чтобы пятна крови были не видны, и прошёл на кухню.
Арина уже была там, с пучком ваты и батареей пузырьков. Когда она увидела меня, брови её нахмурились, но никакого ужаса или испуга в глазах я не заметил.
– Садись.
Я сел на выдвинутый в центр кухни стул.
– У меня нет никаких целительных бальзамов, только йод, зелёнка, перекись водорода и спирт, – строго сказала она за моей спиной. – Что предпочтёшь?
– Мне всё равно.
– Тогда йод.
Я не оборачивался, только слушал, как она что-то делает за моей спиной, и вздрогнул от неожиданности, почувствовав жжение на пояснице.
– Не дёргайся! – последовал приказ, и я замер, как истукан.
Арина мазала меня йодом безжалостно. Она прижимала ватку к ссадинам с такой силой, как будто хотела, чтобы мне стало ещё больнее. Один раз, когда она смазывала разбитые костяшки, я даже скрипнул зубами, а она шлёпнула меня по плечу:
– Сиди смирно.
Я и сидел. Она была так близко от меня, что я всей кожей ощущал тепло, которое от неё исходило. Я чувствовал её запах, а когда она прикоснулась ко мне ладонью, заставляя нагнуться, меня как будто током ожгло и все волоски стали дыбом.
Уж не знаю, заметила она моё состояние или нет, но виду не подавала вовсе. Дошла очередь до лица. Арина велела мне поднять голову, что я и сделал, повернувшись к ней, как подсолнух к солнцу. С минуту она рассматривала меня, но потом всё-таки сжалилась: отложила йод и взяла перекись водорода. Обильно смочила ватку и стала осторожно протирать рассечённую бровь. Перекись запузырилась. Арина подула на ранку, и я ощутил, как мои волосы зашевелились от её дыхания. Прядь её волос щекотала моё голое плечо.
– Бровь надо зашивать, – сказала она. – Иначе они у тебя будут разные.
Так же осторожно она обработала кровоподтёк на скуле и губы. Для этого ей пришлось наклониться ко мне, и я первый раз смотрел на неё с такого близкого расстояния. Я увидел мелкие веснушки на носу, и небольшой шрам над левой бровью, и несколько розовых прыщиков на висках, и тоненькие морщинки в уголках глаз, и оттого, что я всё это рассмотрел, она стала для меня такой близкой, такой родной, что у меня сердце защемило от нестерпимой нежности.
Я порывисто обнял её за талию и прижался к ней лицом. Она не вырывалась. Я посмотрел на неё снизу вверх: она улыбалась, потом отвела волосы с моего лба.
– Большой маленький мальчик, – ласково сказала и поцеловала меня в лоб.
Больше я её не отпускал…
– О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна! Как лента алая губы твои, и уста твои любезны; как половинки гранатового яблока – ланиты твои под кудрями твоими! – неожиданно и с какой-то тоской прервал своё повествование Григорий Викторович.
– Что это?
– О, вы не знаете?! – удивился он. – Это же песнь песней Соломона! Самое поэтическое и прекрасное произведение о любви! Это Библия…
Он немного помолчал, потом спросил:
– Скажите, вы замечали, что в нашем обществе сложилось странное мнение об утрате невинности молодыми людьми? Считается, что девушки навсегда запоминают свой первый раз, а для юношей это настолько безразлично, настолько преходяще, что они порой и не помнят, когда, где и с кем это произошло… Парням навязывают стереотип жеребца, они якобы должны хотеть всегда, везде и всех… Это неправда, по крайней мере, касательно меня и многих моих знакомых. Облик первой девушки впечатывается в сердце, и ты носишь его с собой до самой своей смерти…
Я до сих пор помню всё, что случилось тогда. Помню, как поднял её на руки и отнёс на единственную в квартире кровать, помню, как она скинула домашний халатик, сняла бельё и предстала передо мной в ослепительной наготе… Помню все изгибы её тела, её родинки, её порозовевшие от смущения щёки и шею, помню мизинец на левой ноге немного неправильной формы (она сказала, что повредила его в детстве и он стал кривой), помню синяк на бедре, волосы, рассыпанные по плечам…Я помню всё! Это мои самые драгоценные воспоминания!
Тогда я ощущал абсолютный, нестерпимый восторг, это ощущения я тоже помню и хотел бы когда-нибудь пережить вновь… Вся ты прекрасна, возлюбленная моя, и пятна нет на тебе…
– Вы такой романтик! Но скажите, она… отдалась вам по собственной воле?
– Да. И это было так естественно, что я, имевший до того весьма смутные представления о сексе, в основном почерпнутые из рассказов друзей или из порнушки, не испытывал никакой неловкости или смущения. Она сделала всё, чтобы я почувствовал себя полноценным мужчиной…
– Как вы думаете, почему она решилась на этот шаг?
– Ох, – он вздохнул. – Я долго размышлял об этом. Мне кажется, Арина полагала, что моё влечение к ней основывается на сексе и что, если я удовлетворю своё желание, мой интерес постепенно сойдёт на нет. Ну, и нравился я ей, конечно!
– Что же случилось дальше?
– Дальше… Дальше возлюбленная моя взяла меня за руку и отвела, совершенно одуревшего от счастья, к моим родителям.
– ?
– Сейчас я отведу тебя домой, – сказала она.
– Но Арина! Почему мне нельзя остаться?!
– Твои родители от беспокойства с ума сходят: третий час ночи!
– Я бы так хотел переночевать здесь…
Она не ответила, а встала и начала одеваться. Странно: вот только что она была моей женщиной, мягкой и покорной, и вот она опять строгий учитель. Я хотел обнять её, пока она окончательно не оделась, но оробел и тоже потянулся за одеждой. Надел трусы, натянул джинсы, и тут Арина со спины обняла меня и прижалась лицом. Её нос уткнулся в меня чуть пониже лопаток: маленькая она была, любовь моя… Тёплое дыхание щекотало мне спину, я замер, впитывая всей кожей её объятия.
– Мне было так хорошо, малыш, – прошептала она. – Мне никогда не было так хорошо…
Эти слова наполнили меня гордостью и вознесли на небеса, но следующая её фраза обрушила меня прямо на грешную землю.
– Сочинение можешь завтра не сдавать!
Я обернулся к ней – она смеялась.
– Я шучу! А ты давай побыстрее! У меня завтра первый урок! – она прижала руки к лицу. – Ужас! Ужас! На что я буду похожа!
Я предпринял ещё несколько попыток остаться у Арины, но она была непреклонна, и мы пошли по тёмным улицам в абсолютном одиночестве. Она держала меня под руку, я прикрывал своей ладонью её пальчики и был счастлив. Целовать я её не осмеливался: несмотря на случившееся между нами, она продолжала оставаться для меня на пьедестале.
Мы подошли к моему дому, и я посмотрел вверх: окна родной квартиры были освещены, иллюминация была полной.
– Видишь, – сказала Арина. – Они места себе не находят! А ты хотел остаться… Пойдём, говорить буду я, а ты молчи и поддакивай, понял?
Дверь нам открыли мгновенно, как будто кто-то дежурил в прихожей. Папа с телефоном в руке, расстроенный и злой, мама, пахнущая корвалолом или валокордином (до сих пор не знаю, чем они отличаются), предстали перед нами.
– Вот он, Лидуся, живой и почти здоровый! – с облегчением вздохнул отец. – Я говорил тебе, что с ним ничего не случится!
– Сынок, где ты был? – с дрожью в голосе спросила мама. – Мы уже всех знакомых обзвонили, папа Сергея Петровича подключил, я уже хотела в морг звонить…
– Вы извините его, пожалуйста! – сказала Арина. – Он ни при чём, это моя вина!
– А вы кто? – забеспокоилась мама.
– Ох, простите, пожалуйста! Меня зовут Арина Марковна, я учительница Гриши по русскому языку и литературе.
И дальше Арина рассказала удивительнейшую историю о храбром и благородном рыцаре Григории Баженове, который отбил её у озверевших хулиганов, пожертвовав целостностью кожно-волосяных покровов, и как она потом отвела его домой, чтобы с помощью целебных снадобий залечить полученные рыцарем раны, а потом он задремал, и она трепетно стерегла его беспокойный сон. А когда рыцарь проснулся, она отвезла его домой, так как он очень переживал из-за оставленных в неизвестности отца и матери. Мобильник рыцаря был безвозвратно разряжен.
Я развесил уши, думаю, мои предки тоже.
– Так что его надо похвалить, а не ругать! – заключила Арина. – И не пускайте его пару дней в школу: пускай всё подживёт!
– Но завтра у нас литература! Я должен сочинение по войне! – я впервые подал голос.
– Ничего, Гриша, я подожду ещё немного. До свидания! – она повернулась уйти.
– Арина Марковна! – крикнул отец. – Давайте я вас провожу, ведь поздняя ночь!
– Уже раннее утро! – отозвалась она. – Я доеду на такси, не беспокойтесь!
– Ну, вот так… На выпускной бал она не пришла…
– Подождите! Вы как-то резко перешли к финалу вашей истории! Что же было после этого? Как отреагировали ваши родители?
– Родители… Думаю, мама о многом догадалась… Ведь матерям иногда достаточно взглянуть на своего ребёнка, чтобы понять, что с ним творится. Папа наверняка тоже многое понял, но они ничего не сказали мне, ни единого слова в упрёк… – он замолчал и задумался.
– А как же Арина? Как развивались ваши отношения?
– А никак. Близки мы больше не были. Хотя иногда я чувствовал, что стоит мне прийти к ней домой – и она меня впустит и позволит многое… Но что-то меня удерживало…
– Благородство, наверное?
Он засмеялся.
– Это сильно сказано! Хотя, может, и оно! Весь май я учился как проклятый, а потом случилось самое ужасное в моей жизни: она не пришла на выпускной…
– Как?!
– А вот так. Просто не пришла – и всё… Я так ждал этого дня, строил планов громадьё, а она просто не пришла…Я почуял неладное, уже когда не увидел её на вручении аттестатов, но до последнего надеялся, что на бал она придёт. Представляете, – Григорий Викторович даже приподнялся, – ради неё, ради того чтобы выглядеть взрослее, я согласился на костюм и модельную стрижку.
– Какие жертвы!
– Я хотел поразить её, произвести такое впечатление, чтобы Арина была… шокирована! Я представлял, как приглашу её на танец, и она не сможет отказаться. Словом, когда мои ожидания не оправдались, меня как будто выпотрошили и вывернули наизнанку: мне на всё стало наплевать…Попортил крови я тогда всем: и родителям, и учителям, и одноклассникам.
Он перевёл зелёные глаза на окно и задумался.
– Григорий Викторович! Что было дальше?
– Извините, – встрепенулся он. – Я задумался… Сидел я в кафе мрачнее ночи, не ел, не пил, не танцевал. Никто ничего не понимал, меня тормошили, приставали с расспросами, а я только и ждал, когда всё закончится. Это была настоящая пытка: уйти я не мог, а оставаться было просто невыносимо. Но всё имеет свойство заканчиваться, и в пять утра мы разошлись по домам. Я отпросился у родителей под благовидным предлогом: несколько человек из нашего класса собрались встречать рассвет, и я пошёл с ними до угла дома, а потом во весь дух помчался к Арине.
– И?
– Её не было. Я стучал в дверь, звонил на мобильник, но всё было тщетно. В отчаянии я уселся на коврик около её двери и стал чего-то ждать. Не заметил, как задремал, а проснулся, когда меня потрепали по плечу. Это был тот здоровенный парень, который спас меня от хулиганов.
– Эй, пацан, ты чего тут спишь?
Я открыл глаза и увидел огромную тушу, склонившуюся надо мной.
– Сколько времени?
– Полдевятого. Вставать пора и в школу идти.
– Какая школа! – я медленно поднялся. – Я уже не школьник, да и вообще… лето.
– Выпускник, что ли? – догадался он.
– Ну да.
– А что-то мне лицо твоё знакомо?
– Не знаю, – я повернулся, чтобы уйти, но он схватил меня за плечо, а пальцы у него были железные.
– Я тебя узнал! Ты тот пацан, которого банда Коляна мутузила, верно?
– Верно… – с неохотой согласился я.
– Ты тогда ещё к Арине приходил?
– Приходил, – тупо повторил я.
– А чего ты сейчас-то здесь делаешь?
– Я должен ей… кое-что передать.
– Что передать? Ей?! – удивился он. – Постой, так ты ничего не знаешь?
От этих его слов мне почему-то стало холодно, и я задрожал.
– Чего я не знаю?
– Так она уехала.
– Как… уехала?
– Так вот. Собрала вещички и укатила, – вздохнул он. – Куда – не сказала.
– Надолго? – губы меня не слушались.
– Думаю, насовсем, – он пожал мощными плечами. – Ну, или почти насовсем. Бросила меня и уехала.
– А почему?
– Она говорила, на работе какие-то неприятности, и лучше бы ей уехать.
Было похоже, что Сане не с кем поговорить, а во мне он усмотрел родственную душу – ученик Арины, как-никак, – и охотно делился своими соображениями.
– А какие… неприятности? – выдавил я из себя.
– Да я не выспрашивал… Слушай, пацан, – спохватился он. – Тебя как звать-то?
– Гриша.
– Меня Санёк. Ну, вот что, Гриха, я после ночной иду, мне с тобой тут болтать тяжко. Хочешь, пошли ко мне, там поговорим.
Я молчал, не зная, что сказать.
– Пошли. Я тебя чаем напою, пожрать чё-нить найдём.
Квартира у Сани оказалась большая – три комнаты; словоохотливый хозяин в пять минут поведал мне всю свою подноготную, одновременно готовя гигантскую яичницу с колбасой и помидорами, заваривая чай и ставя на стол графин с двумя толстыми рюмками.
– Ну, – сказал он, налив прозрачной жидкости. – Давай выпьем за Арину, чтоб у неё всё путём…
Он недоговорил и опрокинул рюмку в рот. Я, глядя на него, сделал то же самое и обалдел. Глаза мои вылезли на лоб, горло перехватило, в груди зажёгся адский костёр. Я пытался вдохнуть и не мог.
– Ё-моё, что ж я наделал! – Саня хлопнул себя по лбу и торопливо налил мне воды.
– Я ж тебе как себе – спиртяги неразбавленной! Ты уж, Гриха, прости, не хотел! – каялся он, видя, как я зашёлся в кашле и по щекам покатились слёзы.
– А тебе, вообще, сколько лет? – вдруг спохватился он. – Тебе пить-то можно?
– Восемнадцать, – задушенно просипел я.
– Во, блин, малёк ещё совсем!
– Да ладно, – оправился я. – Всё нормуль.
Сам того не замечая, я перешёл на его сленг. Мы ещё немного поболтали о том о сём. От неразбавленного спирта у меня сильно потеплело в груди и горе утраты уже не казалось таким всепоглощающим. Я порадовался этому, но тогда ещё не подозревал, что явление это временное и после мнимого облегчения боль навалится с удесятерённой силой…
Григорий Викторович вздохнул.
– Как я пережил то время, честно говоря, не представляю. Наверное, в силу молодости. Говорят, в юности сердца резиновые… Сейчас я бы не смог…
– А что было потом?
– Потом…Потом я не стал поступать в институт, а отправился в армию. Сам захотел, родители не протестовали.
– И где вы служили?
– Десант. Повезло, что не попал ни в какую горячую точку, хотя, дурак, тогда я страстно мечтал об этом. Думаю, папа приложил к этому руку и правильно сделал. Со своим сыном я поступлю точно так же.
– Ну, а после армии чем вы занимались?
– Учился, женился, работаю! Всё! – он улыбнулся и развёл руками.
– Женились по любви?
– Нет. Родители подобрали девушку из хорошей семьи. Живём вместе уже восемь лет, у нас двое детей: сын Никита и дочь Арина… – он замолчал и вопросительно посмотрел на меня. – Знаете, любовь в семейной жизни – это далеко не главное. Важнее взаимовыручка, поддержка, уважение друг к другу – вот составляющие счастливого брака.
– А сколько лет вашим детям?
– Сыну семь, он уже ходит в школу, а дочке пять.
– Вы не пытались найти Арину?
– Конечно, пытался, но безуспешно. Думаю, она вышла замуж и сменила фамилию. А может быть, я не очень старался… После армии воспоминания стали не такими уж яркими. Я смог жить относительно спокойно…
– Григорий Викторович, последний вопрос.
– Да, пожалуйста.
– Вам тридцать один год, вы единственный владелец сети супермаркетов, вы богаты, у вас двое прекрасных детей, жена, которую вы цените и уважаете, вы, по всей видимости, счастливы… А если бы вдруг вам представился шанс увидеться с Ариной, узнать, что с ней, как она живёт, счастлива ли, вы бы воспользовались им?
– Ну и вопросы вы задаёте! – он потёр лоб. – Да, пожалуй! Я был бы счастлив узнать, что у неё всё хорошо, что она живёт в радости со своей семьёй… с мужем и детьми… Да, это был бы прекрасный шанс!
– А если бы вы узнали, что она живёт одна, без семьи и по-прежнему любит вас… Что бы вы сделали?
– Не знаю… Это очень личное… Неудобный вопрос! Я не считаю нужным отвечать на него.
– Извините, пожалуйста, за беспокойство и спасибо огромное, что согласились на это интервью!
– Ничего, мне было не сложно. Это у вас японский диктофон? Позвольте взглянуть?
– Пожалуйста.
Он взял миниатюрный приборчик, повертел его и быстрым нажатием нескольких кнопок удалил всё интервью.
– Возвращаю.
– Вы… Григорий Викторович!! Что вы сделали?! Там же всё!!! Это невосполнимо! Как же я теперь?…
– Я много лишнего наговорил, – улыбнулся он. – Расчувствовался. Не стоило этого делать. А вы прекрасно воссоздадите всё по памяти, без излишних подробностей, и получится именно то, что надо! Ведь ваш журнал, – доверительно шепнул он. – И моя жена читает! Вы меня понимаете? Не обижайтесь, прошу вас, так будет лучше для всех!
За сим мы распрощались. Он остался в своей конторе, а я пошла в свою, стараясь не растерять по дороге то немногое, что рассыпалось по моим возбуждённым мозгам.
***
– Ну и тип! Ну и прохиндей! – я всё никак не могла остыть.
Даже приехав домой и как следует пообедав, я кипела, как электрический чайник. А ведь обычно хороший ужин или обед совершенно магическим образом успокаивали меня. Ильнар знал об этом и бессовестно пользовался, когда я была не в настроении.
Так же кипя, я включила ноутбук и уселась за работу: надо было срочно записать всё, что я ещё помнила, по свежим следам. Черновые наброски заняли несколько часов: память у меня была хорошая ещё со школьной скамьи, и в процессе работы я злорадствовала:
– Нет, уважаемый, не уйти вам от расплаты! – многое я запомнила почти дословно, особенно его лирические отступления, и собиралась все эти милые мелочи вставить в статью.
В пылу работы я не услышала, как открылась входная дверь, и вздрогнула оттого, что подкравшийся тихо Ильнар обнял меня за талию.
– Лев Толстой за трудами? – он поцеловал меня в ухо.
– Я испугалась!
– Знаю. Этого и добивался! – его татарский акцент был едва уловим. – Что пишешь?
– Интервью с Григорием Баженовым.
– А! Это тот богатенький Буратино? – он сел рядом. – Ну, и как, узнала от него что-нибудь интересное?
– Уйму! Но представляешь, – я повернулась к нему лицом, – этот гад…
– Редиска!
– Этот…
– Нехороший человек! – перебил он меня. – Женщина не должна ругаться!
