Светлана Курилович
Резиновое сердце
– Гриша, выходи!
Я обомлел.
– Выходи, я знаю, что ты там! Ну!
Я вышел из-за кустов сирени.
– Подойди поближе.
Я повиновался.
– Ты что тут делаешь? – спросила она.
Я не смотрел ей в лицо, но чувствовал, что она улыбается.
– Ничего, – пробормотал.
– Ничего – это пустое место, не так ли? Ты шёл за нами от самой школы, я всё видела! Зачем? Ты следишь за мной?
Самый подходящий момент для признания настал, но я не мог вымолвить ни слова. Язык к нёбу присох. Она немного помолчала и сказала:
– Давай присядем.
Мы сели на лавочку и оказались почти на одном уровне. Ведь мне, с моим ростом, приходилось смотреть на неё сверху вниз, а сейчас она была совсем рядом.
– Ну, скажи что-нибудь!
Я проклинал себя за трусость, но молчал как рыба. Меня всего трясло. Я смог только вытащить из-за пазухи открытку и отдать ей. Открытка была обычная, поздравительная, но наверху я написал: «Горячо любимой учительнице». А внизу подписался: «С любовью, Гриша Б.» Она взяла открытку, но, даже не открыв её, воскликнула:
– У тебя руки ледяные, ты насквозь промёрз, глупый мальчишка! Немедленно пойдём, я напою тебя чаем!
Да, её всегда отличало человеколюбие. Я отобрал у неё сумку – уж на это меня хватило – и пошёл за ней следом. Попасть в квартиру Арины – об это я даже не мечтал!
В прихожей я разделся, снял кроссовки, и она засмеялась:
– Где же я найду тапочки на твою лапищу!
У меня был сорок третий размер, у неё – не знаю, может, тридцать пятый, понятно, что её развеселило. Но Арина порылась в шкафу и вытащила оттуда разношенные шлёпки:
– Вот, моего отца. Примерь!
Я кое-как втиснул свои лапы, и она обрадовалась:
– Хорошо! Пойдём на кухню!
Проходя мимо зеркала, я взглянул на себя: красный нос, уши и даже глаза.
«Урод!» – подумал со злобой.
На маленькой уютной кухне уже гостеприимно пыхтел чайник, она наделала бутербродов, налила мне огромную кружку чаю, пододвинула сахарницу.
– Пей!
Я начал бултыхать ложкой в чае, она тем временем прочитала открытку и уставилась на меня. Я с радостью утопился бы в этой кружке, только бы не смотреть на неё. Не вышло.
– Гриша, я всё знаю.
– Что – всё? – выдавил я.
– Я знаю, что нравлюсь тебе, и давно. Посмотри на меня.
Не хотел я на неё смотреть! У меня из носу потекло, а платка не было! Она заметила мою беду и протянула бумажные платочки.
– Возьми.
Я вытер нос и поднял на неё взгляд. Она смотрела, не отрываясь.
– Гриша, я очень уважаю тебя как человека… как мужчину, но…это всё пройдёт!
– Что?
– Твой угар. Это со всеми бывает; я тоже была влюблена в учителя. Но потом это прошло!
– У меня не пройдёт! – покачал я головой.
– Гриша, я тоже так думала! Но первая любовь непостоянна! Это проверка человека на чувства: может ли он в принципе испытывать любовь или нет, понимаешь? Настоящая любовь придёт потом, позже, когда ты станешь взрослым!
– К вам она… пришла?
– Пока нет. Но я жду! – она улыбнулась.
– А ко мне уже пришла, Арина Марковна! – чай, что ли, освежил моё горло, но я обрёл дар речи. – И это настоящая любовь, я знаю! Я люблю вас! Я готов сделать для вас всё, что угодно! И мне ничего не нужно взамен, просто знать, что вы тоже… что я вам небезразличен!
Она не перебивала меня, только смотрела, потом подвинула поближе бутерброды:
– Ешь, ты наверняка голодный! У меня брат на два года старше тебя, так он всё время хочет есть.
Я поперхнулся и пробормотал:
– Мне уже восемнадцать!
– А мне двадцать три! Я на пять лет старше тебя!
– Мне всё равно! Хоть на двадцать!
– Я учитель, а ты – мой ученик!
– Через два месяца я уже не буду вашим учеником!
– Вижу, ты хорошо подготовился! – она нахмурилась. – Но я не люблю тебя! Я вообще не испытываю к тебе никаких чувств!
– Неправда!
– Почему? – видно было, что она опешила.
– У вас на холодильнике моя валентинка…
Арина покраснела:
– Она вовсе не твоя, это ваш класс подарил.
– Там мои инициалы, Арина Марковна! Арина Марковна, я и не прошу, чтобы вы меня любили, я понимаю, вы думаете: мальчишка, сопляк, что он может…
– Никогда так не думаю о моих учениках! – строго сказала она.
– Но я быстро вырасту и стану взрослым…
– А я стану бабушкой! – ещё строже сказала она.
– Неправда! Вы никогда не постареете, Арина Марковна! Вы очень-очень… Я просто прошу вас подождать! Совсем немного! Вот увидите, я смогу многого добиться ради вас! Я очень люблю вас, с самой первой минуты, я ни о чём не могу думать, кроме вас, мне всё безразлично!
– Это-то меня и беспокоит, – нахмурилась Арина. – Я давно заметила, что с тобой что-то не так, но не думала, что до такой степени…
– Что мне сделать, чтобы вы поверили в меня?
Она молча смотрела на меня, потом сказала:
– Учись! Учись на пятёрки! Ты очень способный мальчик!
Это было совсем не то, чего я ждал от неё, но ладно!
– Я обещаю!
– Больше мне от тебя ничего не нужно.
– Но…
– И ещё, Гриша, я не хочу, чтобы кто-то знал о нашем разговоре, о том, что ты был у меня дома, потому что… у меня могут быть неприятности, понимаешь?
– Я никогда никому не рассказал бы!
– Вот и молодец! Славный мальчик! А теперь я хочу отдохнуть…
Меня вежливо выпроваживали… Что ж, я и так получил больше, чем рассчитывал, пора было уходить. В прихожей я оделся, зашнуровал кроссовки, открыл дверь, вышел и обернулся. Она стояла, держась за ручку и смотрела на меня, и тут я осмелел настолько, что быстро наклонился и поцеловал её в щёку.
– Как говорится, посади свинью за стол, она и ноги на стол! – Григорий Викторович вытер вспотевший лоб и вздохнул. – Каким же смешным я был тогда! И предположить не мог, что она тоже влюбилась в меня чуть не с первого взгляда!
– Что вы говорите?!
– Да. Арина позже призналась мне, что её сильно сердило моё безразличие к её предмету, и она обращала на меня больше внимания, чем это позволительно учителю… А потом, когда я первый раз сдавал ей сочинение, она словно первый раз увидела, какой я высокий, сильный (при своём росте я был достаточно крепким, потому что с шести лет занимался спортом) и какая у меня очаровательная улыбка. Она сказала, что ей всё во мне понравилось: моя застенчивость, длинные волосы, зелёные глаза, даже неровные зубы… Она сказала, что это очень шарман, что внешность мужчины не должна быть идеальной. Я мечтал поставить брекеты, но после её заявления всё оставил как есть! – он широко улыбнулся, продемонстрировав безупречно белые, но поставленные как-то вразнобой зубы.
– Получается, её влияние на вас было сильным?
– Да. Я до сих пор под её влиянием… – его глаза погрустнели.
– Вы выполнили обещание?
– А разве могло быть иначе? Для мужчин в нашей семье слово – закон! Я вцепился в учебники, как клещ, я света белого невзвидел! Родители не уставали удивляться моему усердию, но, мне кажется, папа что-то подозревал, потому что иногда взгляд его был странным. Он, знаете, у меня классный мужик! Всю жизнь я хотел быть похожим на него, но… – Григорий Викторович развёл руками. – У него не было никакого образования, кроме восьмилетки, но он гений в подходе к людям, у него золотые руки и вообще он просто супер! Такое вот лирическое отступление…
– Вы очень любите своего отца?
– Я бесконечно люблю и его, и маму и горжусь ими обоими. Без них я бы не стал тем, кто я есть сейчас.
– А что было потом?
– Потом… потом я, наверное, окончательно помешался. Приходил к Арине чуть не каждую перемену, докладывал о своих успехах, подстерегал её после уроков и провожал до дома – словом, делал всё, чтобы ей надоесть. В конце концов она отругала меня и запретила подходить к ней в школе вообще, а провожать (в качестве особой милости) разрешила три дня в неделю, и чтобы я ждал её не около школы, а за два дома от неё. Конечно, я беспрекословно выполнял все условия: мне так хотелось заслужить её расположение, что я, кажется, из окна был готов выпрыгнуть!
Но предосторожности не помогли – по школе поползли слухи… Сначала школьники начали о нас судачить, а потом и учителя. Ну, не мог остаться незамеченным этот факт! А я, конечно, не понимал тогда, что очень осложняю ей жизнь, я вообще не очень задумывался, каково ей было, считал, что всё хорошо: оценки я выправил, отец сменил гнев на милость, мы вовсю готовились к выпускному балу, и я предвкушал, как на дискотеке буду приглашать Арину на медленные танцы… и много всякой другой чуши лезло мне в голову.
И вот однажды, кажется, это было в конце апреля, Арина пришла на литературу расстроенная, с красными глазами. Весь урок я не находил себе места от беспокойства, а на перемене подошёл к ней.
– Баженов, сядь на место и не приставай с вопросами! Тебя это совершенно не касается!
Я был удивлён и её тоном, и грубым обращением и забеспокоился от этого ещё больше. Еле дождался, пока закончатся уроки, и стал ждать на условленном месте. Когда она появилась, я бросился к ней, отобрал тяжёлую чёрную сумку и пошёл рядом. Спрашивать, что случилось, я не посмел. Через несколько шагов она посмотрела на меня и сердито сказала:
– Ты не должен был ждать меня! Сегодня не тот день!
– Ну и что? – сказал я. – Ты тоже не та, что обычно! Арина, у тебя неприятности?
Это была единственная привилегия, которую я заслужил: иногда называть её на ты и по имени, когда нас никто не слышал.
– Да.
– Из-за меня? – с холодком в груди спросил я.
– Да, Григорий, из-за тебя, – она не стала ничего скрывать и рассказала, что у неё была беседа с директором и завучем, что они убеждены в нашей связи и хотят применить карательные меры.
– Я всё отрицала, конечно, но они говорят, что дыма без огня не бывает, и, в общем-то, они правы: я позволила себе забыться, позволила тебе то, что не должна была… Это моя вина целиком и полностью.
У меня создалось впечатление, что она рассуждала сама с собой, не обращая на меня никакого внимания.
– Подожди! Ты ни в чём не виновата! Это же я всё начал! Арина!
– Арина Марковна!
– Ну, если тебе так больше нравится – Арина Марковна!
– Вам!
– Вам, Арина Марковна! Я пойду к директору и расскажу правду!
– Никуда ты не пойдёшь! Хочешь, чтобы мне стало совсем плохо?! Чтобы они убедились, что между нами что-то есть?! Так мне дадут хотя бы доработать до конца года и уволиться по собственному желанию: не в их интересах выносить это за пределы школы! Не смей меня больше провожать! И больше не подходи ко мне!
Она вырвала у меня из рук сумку и ушла, ни разу не оглянувшись.
Наступили чёрные дни. Я всё делал так, как она сказала, ведь я не хотел, чтобы у моей любимой усугублялись неприятности. Не подходил к ней, не провожал, но как тяжело это мне давалось! Я потерял аппетит, плохо спал, перестал тянуть руку на уроках. Арина же стала вести себя со мной отстранённо: не улыбнётся лишний раз, не взглянет, называет по фамилии… Я ещё и нервным стал. И однажды случилось то, что должно было случиться; я даже удивлялся потом, почему это не произошло намного раньше.
Подходит ко мне Денис Антонов, парень из моего класса, и с мерзкой улыбочкой говорит:
– Ну что, голубки, поссорились?
Я взглянул на него, но ничего не сказал, думал, замолчит и уйдёт, но нет!
– Что, ты ей по возрасту не подошёл? Она девушка взрослая, опытная. Говорят, такие могут всяким штучкам научить! В смысле, в постели.
– Антонов, заткнись! – я вовсе не хотел с ним ссориться. Я хотел, чтобы он перестал говорить гадости об Арине. Но он не унимался.
– Давай, Гриха, колись! Вы успели с ней того? – и он пакостливо захихикал, сложив два пальца. – Или она до сих пор не дала?
В общем, я его избил. Устроил настоящую мясорубку: парень он был крупный, толстый, сильный, но я был быстрым и ловким, а на данный момент ещё нервным и злым.
Мне сказали потом, что меня оттаскивали несколько человек, включая учителя физкультуры. Антонова увезли на скорой, что-то я ему повредил, но, думаю, не настолько сильно, как потом это представили его родители. Мне тоже досталось, но не очень. Во всяком случае, меня в больницу не отправили, медсестра обработала ссадины и доставила меня в кабинет директора. Там уже собрался целый консилиум: сама Ангелина Ефимовна, стрекоза, Анна Михайловна (завуч по соцвопросам), Ирина Петровна (моя классная). Они сидели за столом, директриса говорила по телефону; я вошёл и встал около дверей.
– Гриша, что с тобой происходит? – положив трубку, спросила она. – За что ты избил Дениса?
– Потому что он подонок, – хрипло сказал я.
– И поэтому его надо было так избивать?
– А как ещё поступать с подонками?
– Нет, Ангелина Ефимовна, – встрепенулась стрекоза.– Посмотрите, что за наглость! Он же ни капельки не жалеет о том, что сделал! Баженов! Ты раскаиваешься в содеянном?
Для моих ушей её «содеянное» прозвучало более чем нелепо, а нервы были на пределе, поэтому я не удержался и хмыкнул.
– Вот, вы видите! – заверещала она. – Он ещё и смеётся! Исключать, немедленно исключать!
– Успокойтесь, Маргарита Андреевна, сначала нужно во всём разобраться! – сказала Ирина Петровна.
– Гриша, я позвонила твоим родителям, они сейчас приедут и заберут тебя домой. Родители Антонова уже едут в больницу. Думаю, тебе надо приготовиться к худшему: они наверняка напишут заявление в милицию, а поскольку тебе уже исполнилось восемнадцать, школу ты можешь закончить за решёткой, – вздохнув, сказала директриса.
– Какой позор! Какой позор для школы!
– Успокойтесь, Маргарита Андреевна! Прекратите истерику! – сказала Анна Михайловна. – Мы ничего не знаем о мотивах этого поступка, а Гриша сейчас слишком возбуждён, чтобы рассуждать разумно.
– Я могу рассуждать разумно, – сказал я. – Антонов – подонок, он говорит гадости о женщинах, и если бы он сказал ещё что-то, я бы его убил.
– Так, Григорий, помолчи! – возвысила голос Ангелина Ефимовна, и тут вошёл мой отец. Глянул мельком на меня и обратился к присутствующим:
– Здравствуйте, уважаемые дамы!
– Здравствуйте, Виктор Александрович! – ответила директриса. – Гриша может выйти, пока мы переговорим.
– Да, конечно, – он протянул мне ключи. – Сядь в машину и жди меня.
Так я и сделал. Уж не знаю, о чём они говорили, но пришёл он довольно быстро, и мы поехали домой. Так я думал. Оказалось, что нет. Мы прямиком направились в больницу к Антонову.
– Так. Я не знаю, что с тобой творится, но ставить крест на твоём будущем я тебе не позволю. Сейчас ты пойдёшь и извинишься перед родителями Антонова, а понадобится – и перед самим Денисом…
– Не буду.
– Будешь, – он даже не притормозил. – Это не обсуждается. Со своей стороны я сделаю всё возможное, но просить прощения будешь ты.
– Нет.
– Да! – рявкнул он. – Да, чёрт возьми! Ты извинишься перед родителями за то, что чуть не искалечил их единственного сына!
– Подонка. Он подонок и мерзавец. И я поступил правильно, – упрямо сказал я.
– У каждого подонка есть мать! И ты должен помнить об этом каждый раз, когда надумаешь вершить правосудие. И пусть это послужит тебе уроком на будущее!
– Перед матерью извинюсь, а перед этим гадом – не буду!
– Вылезай, приехали!
Мы без труда нашли «травму», папа узнал в регистратуре, где пострадавший Антонов, и мы пошли к кабинету диагностики. На лавочке сидели мужчина с женщиной.
– Илья Сергеевич? Наталья Антоновна? – сказал отец.
Мужчина встал, и они поздоровались за руку. Женщина, невысокая и худенькая, в которой я узнал мать Антонова, кивнула головой.
– Я Виктор Александрович Баженов, отец Григория. Он хочет вам что-то сказать. Со своей стороны приношу вам извинения и обещаю сделать всё от меня зависящее, чтобы ваш сын поправился. Я оплачу любое лечение.
Сказав, он отошёл в сторону, оставив меня одного. Мать смотрела на меня чёрными, ненавидящими глазами, отец – пожалуй, даже с интересом.
Я откашлялся. Они ждали.
– Я хочу извиниться перед вами, – выдавил я из себя. – Простите.
– Извиняется он! – прошипела мать. – Что нам от твоих извинений! У Дениса может быть сотрясение мозга! – губы её затряслись, и она замолчала.
«Ну, это вряд ли! – подумал я. – С таким черепом, как у него…»
– Из-за чего вы подрались? – спросил отец. – Я вижу, тебе тоже досталось?
– Досталось ему! – возмутилась мать.
– Это наше дело, – сказал я. – Я действительно сожалею, что так получилось, но…
– Он, наверное, сделал какую-то гадость? – спросил Илья Сергеевич.
Я молчал.
– Ты против собственного сына!
– Я слишком хорошо его знаю, – горько сказал Илья Сергеевич. – Иди, Гриша, мы принимаем твои извинения. Скажи папе, чтобы он не беспокоился, мы сами вылечим нашего сына.
– Папа так не сможет, – возразил я. – Он обещал, и он выполнит обещание.
– Ну, думаю, мы договоримся, – улыбнулся он. – Передай отцу, что заявление мы писать не будем.
– Ещё как будем! – зло сказала мать.
– Наташа, успокойся! – обратился он к ней. – Сначала надо разобраться с нашим сыном. Иди, Гриша, всё в порядке.
– Что они сказали? – спросил отец, когда мы ехали домой.
– Сказали, что не будут подавать заявление и чтобы ты не беспокоился о лечении.
– Даже так? – удивился он. – Интересно…
Больше мы не разговаривали. Дома меня не трогали, мама, конечно, поохала и поплакала, но не более того. Отец предложил мне несколько дней отсидеться дома, но я не согласился: завтра первым уроком была литература, поэтому я, как штык, сидел за своей партой в восемь ноль-ноль. Девчонки поглядывали на меня с интересом, парни – тоже, но никто не заговаривал.
Во время урока нам приходилось много писать: Арина наплевала на программу и готовила нас непосредственно к сдаче сочинения, поэтому я пахал не поднимая головы. Диктуя материал, она обычно прохаживалась по кабинету и поглядывала в тетрадки, чтобы видеть, кто работает, а кто – нет. И вот она дошла до моей парты и зачем-то остановилась. Я продолжал писать. Арина вдруг смолкла, и я поднял голову: она смотрела на мою правую руку. Вчера я изрядно рассадил себе костяшки, так вот, она смотрела на болячки, как будто в жизни такого не видела. Потом перевела взгляд на моё лицо, и глаза её распахнулись, хотя ничего особенного со мной не было. Утром в ванной я внимательно рассмотрел себя: ссадина на скуле (это когда Антонов умудрился приложить меня лицом об парту) и разбитые (в который раз) губы. Чего она так испугалась – не понимаю! Несколько секунд стояла тишина, потом она нашла в себе силы продолжить урок, но позже, когда мы уже расходились, сказала:
– Баженов, задержись, пожалуйста.
Я остался. Арина дождалась, когда все уйдут, закрыла дверь и спросила:
– Откуда это у тебя?
– Подрался, – честно сказал я.
– Из-за меня?
– Нет.
– Гриша, не ври!
– Я не вру. Я из-за себя подрался.
– Сядь!
Я сел на стул. Она подошла ко мне и заглянула в глаза:
– Поклянись, что ты никогда не будешь из-за меня драться! Ни-ког-да!
– Почему?
– Потому что я переживаю…
– Я не могу этого обещать, – я сглотнул слюну. – Я не смогу сдержаться, если…
– Если что?
– Если вдруг услышу о вас что-то, что мне не понравится…
– Гриша!
– Не буду обещать! – упрямо сказал я.
Она замолчала, видно, решила, что нечего спорить с заупрямившимся мальчишкой, и осторожно погладила мою разбитую руку.
– Больно?
Я помотал головой.
– Тебе не в школу надо было идти, а в больницу… глупый мальчик!
И столько нежности было в её голосе, что я совсем ополоумел: схватил её руку, прижался к ней лицом и заплакал.
– Ариночка, я так больше не могу! – слёзы потекли по щекам, попадая в рот. – Мне очень плохо! Ты на меня не смотришь, говорить с тобой нельзя, провожать нельзя, даже смотреть на тебя нельзя! Я так умру!
– Представляю сейчас себе эту картину: здоровенный парень рыдает, уткнувшись в худенькую, маленькую женщину…– Григорий Викторович невесело улыбнулся. – Жалкое зрелище…
– Гриша, что с тобой?! – Арина, похоже, испугалась. – Успокойся! Не плачь, прошу тебя!
Она протянула мне носовой платок:
– Вдруг кто-нибудь увидит, что подумает?!
В таких случаях говорят: накаркала. Точнёхонько после этих её слов распахнулась дверь и в кабинет влетела стрекоза.
– Арина Марковна! Срочное совещание после второго урока… – она осеклась. – А что это здесь происходит? Баженов! Тебе плохо? Что ты себе позволяешь?!
Мы с Ариной отпрянули друг от друга как любовники, которых застукали на месте преступления.
– Вы, Арина Марковна, идите в двадцать четвёртый кабинет, – предельно вежливо обратилась к ней завуч, и моя любимая, покраснев, как маков цвет, выбежала из класса.
– Баженов! – настала моя очередь. – Ты соображаешь, что творишь?!
– А что? – я решил косить под дурачка.
– Вы… обнимались?! – она чуть не подавилась этими словами.
– Вы что, Маргарита Андреевна?! – возмутился я. – Мне просто стало плохо, видите, у меня раны? Арина Марковна стала меня успокаивать, дала свой платок – и всё!
– Ну, Баженов, иди на урок! – прошипела она. – С ней я сама поговорю! Иди!
Я пошёл. А что я ещё мог сделать? Если бы начал с ней переговариваться, Арине стало бы ещё хуже. Впрочем, я прекрасно понимал, что хуже, наверное, ей уже не будет. Благодаря мне.
Беспокойство снедало меня весь оставшийся день. Я еле досидел до конца уроков и помчался на условленное место, но Арины так и не дождался, наверное, она ушла домой раньше. К ней же я пойти не посмел: срок моего нового заключения ещё не истёк, и отец исправно звонил каждый день ровно в два пятнадцать, чтобы удостовериться, что сын дома и делает уроки. Поэтому я во весь дух помчался домой и успел как раз вовремя: телефон трындел не переставая.
Уроки, естественно, на ум не шли. Я хотел узнать, чем всё закончилось, и несколько раз звонил Арине на сотовый с домашнего, но безрезультатно: она выключила телефон. Из дома я уйти не мог: держало слово, данное отцу, и я потихоньку сходил с ума от невозможности что-либо предпринять.
Мама видела моё беспокойство, но я решил не тревожить её понапрасну и дождался прихода отца. Я надеялся, что он разрешит мне выйти из дома: обещание я сдержал, оценки исправил, можно было бы и отпустить поводок.
Когда отец пришёл, я подождал, пока мы все вместе пообедаем (этой хитрости ещё в детстве научила меня мама: не просить его ни о чём, пока он не поест), и подступился к папе с просьбой отпустить меня на пару часов на улицу. Напирал я в основном на то, что мне не хватает свежего воздуха, а до экзаменов остаётся всё меньше времени и скоро гулять будет совсем некогда. Отец, думаю, мысленно повеселился, но отпустил меня ровно на два часа, велев взять мобильник и быть на связи.
В считанные секунды я собрался и помчался к дому Арины. Взлетел на пятый этаж и надавил кнопку звонка. Никто не открыл. Я ещё немного потоптался около двери и спустился вниз. Делать было нечего, и я решил прождать здесь всё отпущенное мне время, авось, что-нибудь да произойдёт. И произошло, не успел я ещё отковырять все щепки от лавочки и истоптать песок вокруг. Её фигурку я увидел, когда она появилась в конце дома. Я узнал бы её из сотен других! Сердце моё встрепенулось, и я было бросился ей навстречу, но мужчина, идущий рядом с ней, заставил меня притормозить.
– Здравствуйте, Арина Марковна, – я немного запыхался.
– Здравствуй, Гриша. Вроде бы виделись сегодня? Ты как тут?
– Да я это… узнать… – смешался я.
– Здравствуйте, молодой человек! – обратился ко мне пожилой мужчина.
– Здравствуйте.
– Ариша, что же ты нас не знакомишь? – он спрятал в рыжеватые усы улыбку.
– Папа, это мой ученик, Григорий Баженов, а это Марк Александрович – мой папа! Гриша за книгой зашёл, да, Гриша?
– Да… я за книгой…
– Пап, ты ко мне поднимешься?
– Да нет, пожалуй, пойду, дел много. На той неделе загляну.
Они распрощались, и он ушёл.
– И зачем ты пришёл? – она не смотрела на меня.
– Я узнать…
– Что?
– Я хотел спросить, как у тебя… у вас дела. Я на мобильник звонил, но ты… вы… не отвечала…
– Я знала, что ты будешь звонить, и отключила его. А ты всё равно пришёл. Как же твой домашний арест?
– Я папу попросил… – совершенно глупо сказал я.
– И папа тебя отпустил в гости к взрослой женщине? – она взглянула на меня, и я увидел, какие у неё красные веки.
«Плакала», – подумал я.
– Вы плакали, Арина Марковна?
– Папа так и сказал: благословляю, сынок, твою любовь к своей учительнице, живите с ней долго и счастливо?
Я покачал головой.
– Тогда зачем ты сюда пришёл?
Я молчал.
– Гриша, пойми, у меня большие неприятности, мне могут запретить профессиональную деятельность, а ведь я… больше ничего не умею. Нам надо это прекратить…
Её «нам» резануло меня по живому: значит, она тоже что-то ко мне испытывает!
– Скоро выпускные экзамены и бал, – сказал я. – И я уже не буду вашим учеником, поэтому давайте прекратим… на время.
– Гриша, ты издеваешься надо мной! – с надрывом воскликнула она.
– Нет, я люблю вас и хочу, чтобы вы тоже любили меня…
Она покачала головой:
– С тобой невозможно серьёзно разговаривать! Ты ещё такой несмышлёный!
Если она хотела меня обидеть, ей это вполне удалось, но я сумел сдержаться.
– Арина, я не понимаю, в чём проблема?! Тебе двадцать три, мне восемнадцать, ну и что?! люди живут и с большей разницей в возрасте! Почему же ты так говоришь?! Причина в другом? Я тебе… противен?
Арина улыбнулась.
– Давай присядем!
Мы уселись на лавочку, с которой я отковыривал щепки.
– Ну как же ты можешь быть мне противен? – она улыбнулась. – Такой милый мальчик! Нет, дело в другом: я действительно не люблю тебя и не смогу полюбить. У меня уже есть… любимый мужчина.
