Стивен Рансимен
Королевство Акры и поздние крестовые походы. Последние крестоносцы на Святой земле

Глава 4
Второе королевство

И достанется этот край остаткам дома Иудина.

Книга пророка Софонии, 2: 7

Третий крестовый поход завершился. Никогда уже такая блестящая плеяда правителей не отправлялась на Восток вести священную войну. И однако, хотя вся Западная Европа объединилась в великом труде, итоги его оказались ничтожными. Тир был спасен Конрадом еще до прибытия крестоносцев, а Триполи – сицилийским флотом. Акра и побережье вплоть до Яффы – вот и весь вклад крестоносцев в возрождение франкского королевства, не считая острова Кипр, уворованного у его христианского правителя. Одного результата, однако, все-таки удалось добиться. Победоносному продвижению Саладина был положен предел. Мусульмане устали от долгой войны. На время они перестанут вновь пытаться загнать христиан в море. Королевство действительно возродилось, притом достаточно уверенно, чтобы простоять еще столетие. Это было очень маленькое королевство, и, хотя его короли именовались иерусалимскими, сам Иерусалим был для них недоступен. Все, чем они владели, – это полоска суши шириной менее 10 миль (около 16 км) в самом широком месте, протянувшаяся на 90 миль (около 145 км) вдоль берега от Яффы до Тира. Севернее Боэмунд благодаря своему осмотрительному нейтралитету сохранил для себя столицу и небольшую территорию вокруг нее вплоть до гавани Святого Симеона, его сын удержал Триполи, госпитальеры владели замком Крак-де-Шевалье, а тамплиеры – Тортосой при его сюзеренитете. Мало что удалось спасти из-под обломков франкского Востока, но покамест спасенное находилось вне опасности.

Саладину было всего пятьдесят четыре года, но он чувствовал себя утомленным и больным после всех тягот войны. Он оставался в Иерусалиме, налаживая гражданскую администрацию Палестинской провинции, пока не узнал, что Ричард отплыл из Акры. Саладин надеялся затем вновь побывать в Египте, а после этого исполнить свое благочестивое стремление и совершить хадж в Мекку. Но долг призывал его в Дамаск. Объездив в течение трех недель завоеванные земли и встретившись с Боэмундом в Бейруте для подписания с ним мира, он прибыл в Дамаск 4 ноября. Там его ждали целые завалы работы – завалы, накопленные за четыре года, которые он провел в походах с войсками. Стояла суровая зима, и в столице было столько неотложных задач, что Саладин отложил на будущее и поездку в Египет, и паломничество. Когда у него выдавались свободные часы, он любил слушать философские дебаты ученых людей и порой ездил на охоту. Но в зимние месяцы те, кто хорошо знал султана, замечали, что здоровье его все ухудшается. Он жаловался на сильную усталость и забывчивость. Он едва находил в себе силы, чтобы принимать просителей. В пятницу 19 февраля 1193 года он сделал над собой усилие и выехал навстречу паломникам, которые возвращались домой из Мекки. В тот же вечер он пожаловался на жар и боль. Он переносил болезнь терпеливо и спокойно, хорошо понимая, что конец недалек. 1 марта он впал в забытье. Его сын аль-Афдаль поспешил заручиться верностью эмиров; и только кади Дамаска и несколько верных слуг дежурили у постели султана. В среду 3 февраля, пока кади читал над ним слова Корана и дошел до строки «Нет бога, кроме Него. На Него я уповаю», умирающий открыл глаза, улыбнулся и с миром отправился к своему Господу.

Среди всех великих деятелей эпохи крестоносцев Саладин является наиболее привлекательным. У него, разумеется, были свои недостатки. Идя к власти, он проявил хитрость и беспощадность, которые плохо укладывались в его последующую репутацию. В достижении политических целей он никогда не боялся проливать кровь; он собственной рукой убил Рено де Шатийона, которого ненавидел. Но если он проявлял суровость, это всегда было ради своего народа и ради своей веры. Он был ревностным мусульманином. Как бы он ни симпатизировал своим христианским друзьям, он знал, что их души обречены на погибель. Однако он уважал их образ жизни и считал их своими ближними. В отличие от правителей крестоносцев, он никогда не нарушал слова, если уж принес клятву кому-либо, какой бы религии тот ни придерживался. Несмотря на весь его пыл, султан всегда был любезен и великодушен, милосерден как завоеватель и судья, а как господин – терпим и внимателен.

Пусть некоторые эмиры ненавидели его, считая курдским выскочкой, пусть западные проповедники называли его Антихристом, мало кто из его подданных не питал к нему уважения и преданности, и лишь немногие из врагов не испытывали к нему невольного восхищения. Телосложения Саладин был некрупного. Его лицо в минуты отдыха приобретало меланхоличное выражение, но быстро освещалось чарующей улыбкой. Его манеры всегда были мягкими, вкусы – простыми. Он не любил грубость и показуху. Он любил открытый воздух и охоту, но при этом был начитан и получал удовольствие от интеллектуальных дискуссий, хотя на людей свободомыслящих наводил ужас. Несмотря на свое могущество и победы, он был тихим и скромным человеком. Многие годы спустя уха Викентия из Бове, франкского автора, достигла легенда о том, что, лежа при смерти, Саладин призвал к себе знаменосца и велел ему обойти весь Дамаск с надетым на пику обрывком его савана, выкрикивая, что господин всего Востока ничего не сумел забрать с собою в могилу, кроме клочка ткани^[19].

Он достиг многого. Он завершил труд Нур ад-Дина, объединив ислам, и выпроводил западных посягателей из Святого города, загнав их на узкую полоску берега. Но он не смог выдворить их насовсем. Король Ричард и мощь Третьего крестового похода оказались ему не по силам. Если бы за ним последовал другой правитель того же калибра, то он вскоре смог бы завершить то немногое, что еще оставалось сделать. Но трагедией средневекового ислама было отсутствие у него устоявшегося порядка передачи власти после смерти вождя. Институт халифов был единственным, который продолжал существовать и после смерти тех, кто был облечен этим титулом; но теперь халиф был ничтожной фигурой в политическом смысле. Да Саладин и не был халифом. Он был курд невысокого рода, которому мусульмане всего мира повиновались только благодаря силе его личности. Но именно этой силы и не хватало его сыновьям.

К концу жизни у Саладина было семнадцать сыновей и одна маленькая дочь. Самым старшим из них был аль-Афдаль, надменный юноша двадцати двух лет, которому отец предназначил унаследовать Дамаск и встать во главе династии Айюбидов. Пока Саладин лежал при смерти, аль-Афдаль призвал к себе всех эмиров в Дамаск, чтобы те принесли ему клятву верности и обещали развестись с женами и лишить наследства детей, если нарушат клятву. Последнее условие возмутило многих из них, а другие не желали ему присягать, если аль-Афдаль сам не поклянется, что не отнимет у них владений. Но когда его отец умер и был похоронен в великой мечети Омейядов, в Дамаске приняли аль-Афдаля как правителя. Его второй по старшинству брат, аль-Азиз, уже правил Египтом в возрасте двадцати одного года и провозгласил себя там независимым султаном. Третий брат, аз-Захир, правил в Халебе и не выказал никакого желания признать старшего брата своим верховным владыкой. Другой, Хидр, который был еще младше, владел Хаураном, но все же признал аль-Афдаля сюзереном. Только двое братьев Саладина еще оставались в живых – Тугтегин, который сменил Туран-шаха в качестве правителя Йемена, и аль-Адиль, чьим амбиции вызывали у Саладина недоверие. Он держал в качестве лена прежнюю франкскую территорию Заиорданье и земли в Джезире вокруг Эдессы. Племянники и двоюродные братья держали лены помельче во всех владениях султана. Правители из дома Занги, Из-за ад-Дин и Имад ад-Дин, владели Мосулом и Синджаром в качестве его вассалов, а в Мардине и Кайфе все еще восседали Ортокиды. Среди прочих вассалов, в большинстве своем успешных полководцев, которых Саладин нанимал себе на службу, самым видным был Бек-Тимур, господин Ахлата.

После смерти Саладина единство ислама начало рушиться. Пока его сыновья ревниво следили друг за другом, на северо-востоке стал назревать заговор с целью возвращения Зангидов к власти в лице Из-за ад-Дина при поддержке Бек-Тимура и Ортокидов. Айюбидов спасли предусмотрительные меры аль-Адиля и внезапная смерть обоих заговорщиков – Из-за ад-Дина и Бек-Тимура, к которой, по слухам, приложили руку его агенты. Сын и наследник Из ад-Дина Нур ад-Дин Арслан и преемник Бек-Тимура Аксункур усвоили этот урок и на время прониклись почтением к аль-Адилю. На юге аль-Афдаль вскоре поссорился с аль-Азизом. Первый неразумно уволил большую часть отцовских министров и полностью доверился аз-Зии ибн аль-Асиру, брату историка ибн аль-Асира, а он сам проводил дни и ночи в удовольствиях с музыкой и вином. Бывшие министры бежали в Каир к аль-Азизу, который принял их с восторгом. По их совету аль-Азиз вторгся в Сирию в мае 1194 года и дошел до стен Дамаска. Аль-Афдаль в страхе обратился к своему дяде аль-Адилю, который пришел с крупными силами из Джезире и переговорил с аль-Азизом в его лагере. Родственники достигли новой договоренности. Аль-Афдаль должен отдать Иудею аль-Азизу, а Латакию и Джабалу – его брату аз-Захиру Халебскому, но аль-Азиз и аз-Захир признают его главенство. Аль-Адиль ничего не получил от сделки, кроме престижа третейского судьи в семейном споре. Мир продлился недолго. Меньше чем через год аль-Азиз снова пошел на Дамаск, и снова аль-Адиль пришел на помощь старшему племяннику. Союзники аль-Азиза среди эмиров начали отходить от него; и аль-Афдаль прогнал его по Иудее в Египет и собрался идти походом на Каир. Этого аль-Адиль не хотел. Он пригрозил помочь аль-Азизу, если аль-Афдаль не вернется в Дамаск. И снова он сумел настоять на своем.

Вскоре стало ясно, что аль-Афдаль не годится в правители. Власть в Дамаске полностью сосредоточилась в руках его визиря аз-Зии, который был виновником того, что почти все вассалы отвернулись от его господина. Аль-Адиль решил, что интересы Айюбидов не терпят во главе семейства столь некомпетентного повелителя. Он изменил курс и объединился с аль-Азизом, с чьей помощью взял Дамаск в июле 1196 года и присоединил к своим владениям все земли аль-Афдаля. Аль-Афдалю позволили с почетом удалиться в городок Сальхад в Хауране, где он отказался от чувственных наслаждений и стал вести благочестивую жизнь, а аль-Азиза признали верховным султаном династии.

Этот порядок просуществовал два года. В ноябре 1198 года аль-Азиз, чье владычество над дядей с самого начала было не более чем номинальным, упал с лошади, охотясь на шакала возле пирамид. 29 ноября он скончался от полученных травм. Его старшему сыну аль-Мансуру было всего двенадцать. Министры его отца, напуганные амбициями аль-Адиля, призвали из Сальхада аль-Афдаля стать регентом в Египте. В январе 1199 года аль-Афдаль прибыл в Каир и встал во главе правительства. Аль-Адиль тогда находился на севере, где осаждал Мардин, чей правитель-Ортокид Юлук-Арслан поднял бунт против власти Айюбидов. Временные затруднения дяди побудили его третьего племянника, эмира Халеба аз-Захира, искать союзников для альянса против него. Аз-Захира на всем протяжении его правления беспокоили неуправляемые вассалы, и он подозревал, что их подзуживает его дядя. В то время как аль-Афдаль послал армию из Египта брать Дамаск, аз-Захир приготовился напасть с севера. К ним присоединились и другие члены семьи, например Ширкух, правитель Хомса. Аль-Адиль поспешил из Мардина, где оставил своего сына аль-Камиля вести осаду, и добрался до Дамаска к 8 июня. Шесть дней спустя к городу подошла египетская армия и после первого же штурма проникла в город, но быстро была выдворена. Аз-Захир и его армия прибыли через неделю, и двое братьев полгода осаждали своего дядю в его столице. Но аль-Адиль был опытным и тонким дипломатом. Постепенно он переманил на свою сторону многих вассалов племянника, включая Ширкуха Хомского, и, когда наконец в январе 1200 года его сын аль-Камиль, одержав победу в Джезире, явился со своей армией, братья, которые уже начали ссориться между собой, разошлись и отступили. Аль-Адиль преследовал аль-Афдаля в Египет и разгромил его войска у Бильбейса. В феврале аль-Афдаль в новом приступе благочестия покорился дяде и вернулся к своей одинокой жизни в Сальхаде. Аль-Адиль стал регентом Египта. Но аз-Захир не был побежден. Следующей весной, пока аль-Адиль еще находился в Египте, он внезапно совершил бросок к Дамаску и уговорил аль-Афдаля снова примкнуть к нему. Аль-Адиль опять поспешил вернуться в столицу и успел попасть в нее перед тем, как его осадили племянники. Но вскоре ему удалось раздуть между ними вражду. Аль-Афдаля подкупили обещанием передать ему города Самосату и Майяфаракин на севере вместо Сальхада. Вассалы аз-Захира один за другим начали отходить от него, и он охотно помирился с аль-Адилем и признал его суровое превосходство. К концу 1201 года аль-Адиль овладел всей империей Саладина и принял титул султана. Аль-Мансур Египетский получил только город Эдессу. Аль-Афдалю так и не позволили править Майяфаракином, который вместе с окрестными землями перешел к четвертому сыну аль-Адиля аль-Музаффару. Старший его сын аль-Камиль правил Египтом от имени отца, второй, аль-Муаззам, был наместником отца в Дамаске, а третий, аль-Ашраф, правил большей частью Джезире из Харрана. Младшие сыновья получали лены по мере взросления, но отец пристально следил за всеми ними. Единство ислама таким образом было восстановлено под властью одного правителя, не столь почитаемого, как Саладин, но более хитроумного и деятельного.

Семейные распри Айюбидов помешали мусульманам предпринять наступление на зарождающееся франкское королевство. Генрих Шампанский постепенно смог восстановить там некоторый порядок. Это была непростая задача, да и положение самого Генриха было довольно шатким. По какой-то причине, которой мы уже не узнаем, его так и не короновали. Возможно, он ждал в долгой надежде когда-нибудь отвоевать Иерусалим, может быть, он видел, что общественное мнение не желает признавать его королевский титул, или, может быть, церковь не хотела сотрудничать с ним. Это упущение ограничивало его власть, особенно над духовенством. После смерти патриарха Ираклия возникли трудности с выбором преемника на его место. В конце концов был назначен малоизвестный священнослужитель по имени Радульф. Когда и он умер в 1194 году, каноники Гроба Господня, тогда находившиеся в Акре, сошлись и избрали патриархом Аймара по прозвищу Монах, архиепископа Кесарийского, и обратились в Рим с просьбой утвердить его избрание. Генрих, недовольный их выбором, разгневался из-за того, что с ним никто не посоветовался, и арестовал каноников. Его действия подверглись острой критике даже со стороны друзей, ибо он не был коронованным королем и потому не имел права вмешиваться. Его канцлер Иосия, архиепископ Тирский, убедил его смириться и умаслить церковь, выпустив каноников с извинениями и подарив племяннику нового патриарха богатый лен недалеко от Акры, и в то же время он получил резкую отповедь от папы. Хотя мир был восстановлен, патриарх, вполне возможно, не желал оказывать услугу Генриху, соглашаясь на его коронацию. С мирскими вассалами Генриху повезло больше. Он заручился поддержкой их лидера Балиана Ибелина, а также военных орденов. Но Ги де Лузиньян все еще с тоской взирал с Кипра на свое бывшее королевство, и его подзуживали пизанцы, которым он обещал богатые концессии и которые были злы из-за на Генриха из-за того, что он отдавал предпочтение генуэзцам. В мае 1193 года Генрих узнал, что пизанская колония в Тире составила заговор с целью захвата города и передачи его Ги. Он сразу же арестовал главарей и приказал сократить численность колонии до тридцати человек. Пизанцы в ответ совершили набег на прибрежные деревни между Тиром и Акрой. Поэтому Генрих выгнал их из самой Акры.

Коннетаблем королевства был брат Ги Амори де Лузиньян, который и привез Ги в Палестину много лет назад, но ему удалось установить добрые отношения с местными баронами. Его женой была Эшива Ибелин, племянница Балиана и дочь злейшего врага Ги Балдуина из Рамлы; в прошлом он не был верным мужем, но теперь примирился с ней. Он выступил за пизанцев, но добился только того, что Генрих арестовал его самого за вмешательство в его дела. Великие магистры госпитальеров и тамплиеров вскоре уговорили Генриха отпустить Амори, но тот посчитал благоразумным уехать в Яффу, где король Ричард назначил губернатором его брата Готфрида. Он не ушел с поста коннетабля, но, по разумению Генриха, утратил его, и он в 1194 году назначил коннетаблем Жана Ибелина, сына Балиана и брата Изабеллы по матери. Примерно в то же время был заключен мир с пизанцами, им вернули квартал в Акре, и с тех пор они признавали власть Генриха.

Общее примирение стало возможным благодаря смерти короля Ги на Кипре в мае 1194 года. Его устранение придало прочность положению Генриха и лишило пизанцев и других несогласных кандидата-соперника. Ги завещал власть над Кипром старшему брату Готфриду. Но Готфрид вернулся во Францию, и кипрские франки без колебаний призвали занять его место Амори из Яффы. Генрих как представитель королей Иерусалима сначала потребовал, чтобы с ним посоветовались насчет выбора преемника, но не смог настоять на своем; и они с Амори вскоре осознали, что должны быть заодно. Коннетабль Кипра Балдуин, бывший сеньор Бейсана, прибыл в Акру и уговорил Генриха признать Амори и навестить его на Кипре. Они переговорили весьма дружелюбно и запланировали заключить тесный альянс, скрепив его обручением трех юных сыновей Амори – Ги, Жана и Гуго – с тремя дочерьми Изабеллы – Марией Монферратской и Алисой, и Филиппой Шампанской. Таким образом они надеялись объединить свои владения в следующем поколении, но двое маленьких принцев умерли на Кипре слишком рано. Фактически заключен был только один брак – между Гуго и Алисой и в свое время принес династический плод. Подобная договоренность была жизненно необходима, ведь, чтобы франкские владения на Кипре могли послужить франкам в Палестине и дать им надежную опору, две страны должны были сотрудничать между собою. Не только переселенцы с Запада постоянно испытывали искушение поселиться на приятном острове, а не на мелких лоскутах, оставшихся от палестинского королевства, из которых уже нельзя было выкроить никаких ленов, но лишившиеся владений бароны самой Палестины были не прочь перебраться за неширокое море. Если кипрские сеньоры в случае опасности будут готовы приплыть на материк и сражаться за Крест, тогда Кипр будет представлять ценность для франкского Востока. Если же между ними будет взаимное непонимание, Кипр мог породить опасную центробежную силу.

Несмотря на все свое расположение, Амори не был готов раболепствовать перед Генрихом. Он уже стремился к королевскому титулу для себя, чтобы четко определить природу своей власти и для своих подданных и поселенцев, и для иностранных держав. Однако он чувствовал, что ему требуется санкция более высокого рода. Видимо, прошлая история иерусалимских королей не внушала ему желания обращаться за коронацией к папе. Восточный император, разумеется, никогда не даст ему короны. Поэтому он, недальновидно с точки зрения будущих событий, обратился к императору Запада Генриху VI. Император как раз планировал крестовый поход, и король-клиент на Востоке прекрасно ему подходил. В октябре 1195 года посол Амори Ренье Джебейльский от имени своего господина принес императору присягу за королевство Кипр. Дело было в Гельнхаузене, возле Франкфурта. Сюзерен прислал Амори королевский скипетр, и коронация состоялась в сентябре 1197 года, и для участия в церемонии в Никосии прибыл имперский канцлер Конрад, епископ Хильдесхаймский, и Амори принес ему присягу. Правительство страны было устроено в строгом соответствии феодальным обычаям, разработанным в Иерусалимском королевстве, тамошний Высокий суд был эквивалентом Высокого суда Иерусалима, и законы Иерусалима с поправками, внесенными его королями, считались действительными на территории острова. Для организации местной церкви Амори прибег к помощи папы, который поручил архидиакону Латакии и Алену, архидиакону Лидды и канцлеру Кипра, разделить остров на епископства, как посчитают наилучшим. Они учредили архиепископство в Никосии, где воссел Ален, и епископства в Пафосе, Фамагусте и Лимасоле. Греческие епископы не были выдворены немедленно, но потеряли свои десятины и большую часть земель в пользу новых латинских назначенцев.

Хотя Генрих Шампанский и не смог получить контроля над Кипром, бароны его королевства теперь были ему верны. Более того, его противники с радостью удалились на Кипр, оставив палестинские земли его друзьям. Бывшие владетели Хайфы, Кесарии и Арсуфа возвратились в свои баронства, а Саладин перед смертью презентовал Балиану Ибелину ценный лен Каймон, или Тель-Каймун, на склонах Кармеля. Генриху была необходима дружба Ибелинов, отчима и братьев его жены, чтобы его авторитет стал общепризнанным. Но боYльшую проблему представляло княжество Антиохийское.

Боэмунд III Антиохийский, также правивший Триполи от имени своего юного сына, сыграл довольно неоднозначную роль в период завоевательных войн Саладина и Третьего крестового похода. Он не особенно старался помешать Саладину захватить его замки в долине Оронта в 1188 году или вернуть Латакию и Джабалу, которые выдал мусульманам его служащий-сарацин, кади Мансур ибн Набиль. Он охотно договорился с Саладином о перемирии, которое позволило ему удержать Антиохию и ее гавань Святой Симеон. Триполи для его сына удалось спасти только благодаря вмешательству сицилийского флота. Когда Фридрих Швабский и остатки армии Барбароссы прибыли в Антиохию, Боэмунд сделал им скромное предложение: не повоюют ли они за него против мусульман на севере, но, когда они двинулись на юг, он не принял активного участия в походе, разве что нанес почтительный визит к королю Ричарду на Кипр. Между тем он переметнулся в другой лагерь. Как только его кузен Раймунд Триполийский умер и он заполучил его наследство для своего сына, он сразу же поддержал Ги де Лузиньяна и его друзей, вероятно из страха, как бы Конрад Монферратский не задумал отнять у него Триполи. Боэмунд не желал иметь сильного и воинственного короля у своих южных границ, так как все его силы были сосредоточены на ссоре с его северным соседом – Рубенидом, правителем Армении Левоном II, братом и наследником Рубена III.

По своем приходе к власти в 1186 году Левон стал искать союза с Боэмундом и признал его сюзеренитет. Оба правителя объединились ради того, чтобы отразить набег туркменов в 1187 году, и вскоре после этого Левон женился на племяннице принцессы Сибиллы. Примерно в то же время он одолжил крупную сумму денег Боэмунду. Но на этом их дружба и закончилась. Боэмунд не торопился выплачивать заем, и, когда Саладин вторгся на территорию Антиохии, Левон постарался сохранить нейтралитет. В 1191 году Саладин разрушил великую крепость Баграс, которую вырвал у тамплиеров. Едва только ушли его рабочие, как явился Левон и снова занял Баграс и отстроил крепость. Боэмунд потребовал вернуть ее тамплиерам, а когда Левон отказался, пожаловался Саладину. Саладин был слишком занят другими делами, чтобы вмешиваться, и Баграс остался в руках у Левона. Но то, что Боэмунд обратился к Саладину, привело его в бешенство. К тому же его возмущение раздувала жена Боэмунда Сибилла, которая надеялась на его помощь в деле обеспечения антиохийского наследства своему собственному сыну Гийома в ущерб пасынкам. В октябре 1191 года Левон пригласил Боэмунда приехать в Баграс и обсудить все эти вопросы. Боэмунд прибыл в сопровождении Сибиллы и ее сына и согласился остановиться в стенах замка. Едва лишь он вошел в двери, как хозяин замка захватил его в плен со всей его свитой и сказал, что отпустит его, только если он передаст верховную власть над Антиохией Левону. Боэмунд скрепя сердце принял условия, возможно под уговорами Сибиллы, которая надеялась, что Левон, как верховный правитель Антиохии, сделает наследником ее сына. Маршал Боэмунда Бартелеми Тирель и племянник по жене Хетум Сасунский отправились с армянскими войсками в Антиохию, чтобы приготовить город к новому правлению.

Когда делегация прибыла в Антиохию, тамошние бароны, которые не питали сильной привязанности к Боэмунду и многие были армянского происхождения, с готовностью приняли Левона как правителя и позволили Боэмунду ввести в город армянских солдат и поселить их во дворце. Но горожане, равно греки и латиняне, пришли в ужас. Они полагали, что Левон намерен самолично распоряжаться в городе и что теперь над ними поставят армян. Как-то раз некий армянский солдат неуважительно отозвался о святом Иларии, французском епископе, которому была посвящена дворцовая часовня, келарь, присутствовавший при этом, стал бросать в него камни. Во дворце тут же начался мятеж и вскоре распространился по всему городу. Армян выгнали, и они благоразумно ушли вместе с Хетумом Сасунским назад в Баграс. После этого горожане собрались в соборе Святого Петра во главе с патриархом и учредили коммуну, взяв на себя управление городом. Чтобы узаконить свое положение, избранные ими представители поспешили присягнуть на верность старшему сыну Боэмунда Раймунду до возвращения самого Боэмунда. Раймунд принял их присягу и признал претензии. Между тем гонцы отправились к его брату Боэмунду Триполийскому и Генриху Шампанскому с просьбой прийти и спасти Антиохию от армян.

Этот эпизод показал, что, хотя бароны Антиохии были готовы зайти еще дальше своих иерусалимских кузенов в деле солидаризации с христианами Востока, именно торговые круги сопротивлялись такому слиянию. Однако нынешние обстоятельства отличались от тех, что сложились в королевстве несколькими годами ранее. И франки, и греки считали армян дикими горцами. Латинская церковь в лице патриарха благосклонно отнеслась к коммуне, однако едва ли она играла ведущую роль в ее возникновении. Патриарх Радульф II был человеком слабым и уже немолодым, и он лишь недавно сменил собою грозного Эмери Лиможского. Скорее всего, основными инициаторами были итальянские купцы, боявшиеся за свою торговлю при господстве армян. Сама идея коммуны легче пришла бы в голову итальянцам, нежели французам. Но кто бы ни был зачинщиком создания коммуны, вскоре первую скрипку в ней стали играть антиохийские греки.

Боэмунд Триполийский поспешил в Антиохию в ответ на зов брата, и Левон понял, что упустил свой шанс. Вместе с пленниками он вернулся к себе в столицу, в Сис. В начале следующей весны вмешаться решил Генрих Шампанский. К счастью, сарацины после смерти Саладина не имели возможности вести агрессивные действия, но столь опасной ситуации тем не менее нужно было положить конец. Когда Генрих двинулся на север, его встретило посольство от ассасинов. Горный Старец Синан недавно умер, и его преемник стремился поскорее возродить дружбу, существовавшую прежде между сектой и франками. Он прислал извинения за убийство Конрада Монферратского – Генрих легко простил ассасинам этот проступок – и пригласил Генриха посетить его замок в Аль-Каф. Там, на скалистом гребне в горах Ан-Нусайри, Генриху предложили всевозможные развлечения. Ему показали, как охотно сектанты жертвуют собой по приказу шейха, пока он не взмолился прекратить демонстрацию. Он уехал нагруженный драгоценными дарами и с дружеским обещанием ассасинов убить любого его врага, ему достаточно лишь назвать его имя.

Из Аль-Кафа Генрих двинулся вверх по побережью к Антиохии, где ненадолго задержался, а затем продолжил путь в Армению. Левон, не желая вступать в открытую войну, встретился с ним перед Сисом, готовый договориться. Они согласились на том, что Боэмунда выпустят без всякого выкупа, что Баграс и окружающая территория будут признаны армянскими и что оба правителя будут считаться равными по положению. Чтобы скрепить договор и, как надеялись, в конечном итоге объединить княжества, наследник Боэмунда Раймунд должен был жениться на племяннице Левона, на предполагаемой престолонаследнице Алисе, дочери Рубена III. Алиса, правда, была уже замужем за Хетумом Сасунским. Но эту помеху было легко преодолеть. Хетума постигла внезапная, но весьма своевременная смерть. Договор обещал мир для севера, и Генрих как его устроитель показал себя достойным наследником первых королей Иерусалима. Он вернулся на юг, а его репутация значительно выросла.

Левон, однако, не был удовлетворен в своих честолюбивых стремлениях. Зная, что Амори Кипрский стремится стать королем, он последовал его примеру. По законам того времени считалось, что корону может даровать только император или, по разумению франков, римский папа. Византия, отрезанная завоеваниями сельджуков и от Киликии, и от Сирии, была уже недостаточно могущественна, чтобы ее титулы имели какой-то вес для франков, которых и хотел впечатлить Левон. Поэтому он обратился к императору Запада Генриху VI. Генрих стал тянуть и изворачиваться. Он надеется вскоре сам приехать на Восток и тогда уж и заняться армянским вопросом. Тогда Левон обратился к папе Целестину III. Он налаживал связи с Римом еще при Клименте III, намекая, что подчинит армянскую церковь папству, ибо он знал, что франки никогда не признают сюзереном главу еретического государства. Его собственное духовенство, ревниво относившееся к своей независимости и догматам, яростно сопротивлялось любым заигрываниям с латинянами. Но Левон был терпелив и настойчив. В конце концов ему удалось убедить своих недовольных епископов, что папское владычество будет исключительно номинальным и ничего не изменит, а папских легатов заверили, что епископы единодушно поддержали грядущие перемены. Папа велел своим легатам проявлять выдержку и такт, поэтому они не задавали лишних вопросов. Между тем император Генрих, который уже пообещал корону Амори, дал такое же обещание и Левону взамен на признание его прав сюзерена на Армению. Фактическая коронация должна была состояться по его прибытии. Император так и не приехал на Восток, но в январе 1198 года, вскоре после его смерти, его канцлер Конрад Хильдесхаймский прибыл в Сис вместе с папским легатом Конрадом, архиепископом Майнцским, и присутствовал на торжественной церемонии коронации. Восточный император Алексей Ангел, надеясь сохранить хоть какое-то влияние в Киликии, за несколько месяцев до того прислал Левону царскую корону, которую тот с благодарностью принял. Армянский католикос Григор Апират возложил корону на голову Левона, а Конрад вручил ему королевский скипетр. На церемонии присутствовали православный епископ Тарса, яковитский патриарх и послы от халифа, а также и множество дворян из Антиохии. Левон мог с полным правом утверждать, что его титул признали все его подданные и соседи.