Станислав Венгловский
Античные цари

Царская семья

Мы уже как-то, почти что невольно, упомянули, что царь Кекроп женился, как и подобает настоящему суверенному государю. Женой его стала не менее загадочная, нежели он сам, девушка по имени Аглавра (или Агравла).

Как бы там ни было, однако первое слово в ее имени значило «Световоздушная», второе – «Послебороздная». Короче говоря, чьей бы дочерью ни считалась сама царица, но оба из этих имен свидетельствуют о ее неразрывной связи со всей, окружающей холм природой.

Аглавра родила супругу трех дочерей. Одну из них тоже назвали Аглаврой, как и мать; вторая получила имя Пандроса (всевлажная), третья – Герса (роса). Все ученые усматривают в перечисленных именах какую-то необычную связь Аглавры с богиней Афиной. В литературных памятниках более позднего времени привычно встречаются сочетания Афина Всевлажная, Афина Роса (иначе Росистая).

Стало быть, – эта богиня отвечала также и за росу, питавшую все растения без исключения. В весьма засушливой Аттике это считалось делом нешуточным.

У царственных супругов появился даже наследник престола. Ему дали имя Эрисихтон.

Очевидно, малыш весь пошел в своего отца. Наверное, он рос весьма послушным парнишкой и действовал солидарно со своим почтенным родителем. Он явно желал укрепиться на царском престоле и еще сильнее желал заручиться покровительством всемогущей богини Афины.

По всей вероятности, вступив уже во взрослые годы, Эрисихтон отправился на остров Делос, на котором родились олимпийские боги, Аполлон и его родная сестра Артемида.

Оттуда он попытался вывезти даже изображение кормилицы Зевса Иты, постепенно превратившейся даже в богиню родов Илифию, дочь Зевса и Геры, – чтобы поместить его, в виде какого-то образа, непосредственно на высоком акрополе, в храме богини Афины.

Однако царевичу крупно не повезло. Его поступок отчего-то не понравился прочим олимпийским богам, а поэтому он и сам был сурово и строго наказан. Эрисихтон так и умер бездетным, еще при жизни сидевшего на царском престоле своего стареющего постепенно отца Кекропа.

Судя по всему изложенному, дело о престолонаследии приняло весьма печальный итог всего этого дела. По всей вероятности, супруги, ко времени смерти сына, вступили уже в критический детородный возраст: у них не оставалось ни малейшей надежды на появление новых детей.

Все это обернулось предметом рассуждений уже для богини Афины. Очевидно, она поняла, что более подходящей для Аттики династии, нежели эта, берущая свое начало еще от богини земли Геи, – ей уже ни за что не сыскать.

Афине пришлось даже крупно поразмышлять, как найти выход из этого, довольно трудного для нее положения.

Сама же Афина была девственницей, о браке – даже не помышляла, несмотря на то, что ее красота сразу вскружила головы многим земным и небесным женихам, – буквально от первых минут ее появления на свет.

Да только сама богиня Афина недаром прослыла большущей умницей.

Ее символом, помимо оружия, стала мудрая птица сова, о которой мы как-то, вроде, уже упоминали. Богиня прекрасно и остро понимала, что царская власть должна была быть обязательно божественного происхождения. Но где же ей было взять более достойного царского наследника? И как было увязать его появление с уже прочно укрепившимся на троне Кекропом?..

И вот однажды богиня Афина является к дочерям Кекропа и вручает самой старшей из них, веселой певунье Аглавре, увесистый и красивый ларец (по иной версии – даже целую корзинку), к тому же – довольно плотно закрытый. Однако подает его как-то так, что им, и без того уже замершим от общения со столь прославленным олимпийским божеством, как-то сразу становится понятно: там, внутри ларца, таится нечто, откровенно живое!

Возможно, царевны даже и заподозрили, что в ларце упрятано какое- то существо небесного происхождения, которому, пусть и со временем, после смерти их престарелого родителя, суждено будет стать во главе всего аттического государства?..

Несмотря на строгий-престрогий приказ Афины не открывать ларец до срока, который она им укажет, – измученные любопытством девушки просто не справились сами с собой…

Как только богиня растаяла в воздухе – они тут же, едва переглянувшись между собой, почти одновременно взялись за крышку ларца. И тут же все в один голос вскрикнули: на дне его лежало мокренькое чудовище с огромною человеческой головою, насаженной на сверкавшее в темноте змеиное естество. Существо было явно незрелое, совсем лишь недавно появившимся на свет, а все же оно смотрело на мир каким-то строгим, как показалось царевнам, совсем неподвижным взглядом.

Волосы у девушек готовы были оторваться от кожи. Выронив из рук ларец, царевны бросились бежать, не разбирая дороги, лишь бы поскорее исчезнуть из родного для всех их родительского дворца, не понимая еще, что этот безумный поступок уже прекрасно ведом богине Афине, что это она обрекла их всех на это, столь явное безумие.

Они вдруг позабыли об обрыве, которого привыкли остерегаться с того самого времени, как только впервые научились ходить. Добежав до этой кромки земли, они не остановились, а полетели вниз, собственной кровью обагряя выступы чрезвычайно острых камней…

Царь Кранай и его зять Амфиктион

После смерти престарелого Кекропа царская власть оказалась в руках другого царя-автохтона, рожденного все той же, аттической землей.

Его звали Кранай.

А женился он на местной земной, чрезвычайно красивой девушке. Она прослыла уроженкой воинственного Лакедемона, который был расположен на самом крайнем юге всего Пелопоннесского полуострова. Имя же у нее, у девушки-невесты, – было тоже не менее красивое – Пе-ди-а-да.

У царской четы родились вполне земные дочери. По имени одной из них, как гласит предание, царевны Аттиды, – новый царь Кранай переименовал прежнюю Кекропию в Аттику. И все это из-за того, что до этого времени такого названия люди не помнили и даже вообще о нем ничего и не знали.

Возможно, именно на эту дочь царь Кранай возлагал и свои особые надежды. Однако сама она умерла очень рано, еще до своего замужества.

Связана ли смерть девушки с постигшим Аттику вскоре после этого всемирным потопом, при помощи которого еще более разгневанный Зевс решил погубить уже весь человеческий род, до конца погрязший в пороках, либо же причиной смерти его стало нечто иное, – теперь уже очень трудно сказать.

Здесь важно упомянуть нечто совсем другое. Девятидневный потоп унес жизни почти всех землян, смыв их, словно букашек, с цветущей земной поверхности.

В живых остались лишь благочестивые, по отношению к богам, Девкалион и Пирра. Своими родителями эта супружеская пара называла титанов Прометея или такого же, его брата – Эпиметея.

По совету Прометея, знавшего наперед исключительно все, которое лишь предстояло людям, живущим на земле, – Девкалион выстроил очень вместительный ковчег, на котором, после долгих скитаний на морских волнах, ему удалось, вместе с Пиррой, высадиться на горе Парнас. Под видом камней, бросая их через голову, после чего они превращались снова в настоящих людей, – ему удалось возродить на земле почти весь человеческий род…

Очевидно, грозный потоп вообще не коснулся семьи аттического царя. Возможно, все его семейство просто отсиделось на высоком Акрополе.

Во всяком случае, нам известно только одно: одна из царевен, дочерей царя Краная, вышла замуж за сына Девкалиона и Пирры. А еще то, что сам Девкалион основал в Афинах святилище Зевса и был похоронен в этом городе на его высоком акрополе.

Девкалионова сына назвали Амфиктионом. Вначале он царствовал в уже известных нам Фермопилах, – затем ему настолько понравилась аттическая земля, с которой у него установились слишком тесные связи, о которой у него сохранились самые теплые воспоминания. Как бы там ни было, этот Амфиктион, в конце концов, сам отнял у тестя его царский престол.

Очевидно, одним из результатов нового царствования могла стать возможность разводить в Аттике виноград, поскольку при царствовании Амфиктиона в Аттику впервые забрел бог виноделия – сам Дионис. В продолжение некоторого времени он даже гостил в гостеприимном царском доме.

Если верить преданиям, то Амфиктион и сам отличался особым преклонением перед всеми олимпийскими богами. Главный аттический город, до того лишь на время переименованный Кранаем в Кранаю, снова обрел свое настоящее, истинное название – Афины.

Однако же самые усердные молитвы великой богине не очень-то помогли прожорливому узурпатору. После двенадцатилетнего правления – Амфиктион был вообще изгнан из пределов Аттики.

Эрихтоний (или Эрихфоний)

Изгнал Амфиктиона новый царь – Эрихтоний, тот самый чудовище-младенец, которого уронили на пол чересчур любопытные царевны, дочери Кекропа, но который, о чудо! – каким-то, непостижимым для нас образом, – остался в живых.

Его как-то все-таки выходили.

Старинное предание гласит, будто Эрихтоний, опять же, был рожден землей Геей, но уже от семени иного бога – Гефеста.

Он вырос, однако его удивительное тело, нисколько не изменилось в своих размерах. Оно сохранило в себе дерзкое сочетание змеиного и человеческого естества.

Предположительно, сам Эрихтоний, каким-то неожиданным для нас образом, здорово напоминал собою того же Кекропа.

Молодой царь женился на нимфе Праксифее, имел от нее сына Пандиона, по внешнему виду – уже вполне человека. Новый царь не допускал даже мысли об обретении себе каких-либо культовых предметов путем презренного воровства.

На Акрополе, в возведенном еще Кекропом храме, Эрихтоний установил деревянную статую богини Афины. А еще, в честь славной богини, учреждены были им так называемые Панафинеи – самый главный праздник ее, смысл и обряды которого были известны по более поздним, уже в самом деле, – чисто историческим временам.

Этот праздник просуществовал чуть ли не две тысячи лет со дня своего учреждения. О Панафинеях мы знаем по сохранившимся литературным памятникам, в частности – по сохранившейся вазовой аттической живописи.

Праздник, похоже, первоначально считался исключительно афинским, даже городским. Он проводился летом, каждые четыре года – превращаясь в Большие Панафинеи, отличавшиеся особой торжественностью и чрезвычайной пышностью.

Главному торжеству, посвященному самому рождению великой богини Афины, предшествовали конные скачки, состязания колесниц и забеги эллинских атлетов.

Победители награждались плодами священного дерева, подаренного Аттике самой Афиной, – от ее оливы. В основном, это были оливковые ветви, а также вместительные амфоры, наполненные доверху чрезвычайно вкусным оливковым маслом.

Суть торжества заключалось в подношении богине нового покрывала, так называемого пеплоса, над изготовлением которого трудились девушки из первейших по значению в государстве и богатейших при этом афинских семейств. Изготовленный ими пеплос в тот же день развешивался на мачте священного корабля, который ставили на специальные колеса и передвигали по улицам города по направлению к храму. Там пеплос торжественно надевали на статую деревянной богини.

Шествие, сопровождавшее священный корабль, уже само по себе представляло великолепное зрелище. В нем принимали участие все государственные мужи, высшие должностные лица, жрецы, прочие знаменитые гости. Украшением шествия служили смуглые юноши, скакавшие верхом на гордых конях, а также совсем юные девушки с цветами в тонких и нежных руках, в венках на изящно убранных их волосах.

Впрочем, все участники этой процессии выглядели великолепно, и все они богатые несли богатые дары богине.

После надевания пеплоса – богине Афине приносились жертвы, а затем – устраивался всеобщий пир. На нем веселились все люди.

Надо заметить также, что именно при царе Эрихтонии храм богини Афины обрел уже довольно великолепный внешний вид.

Когда же сам Эрихтоний состарился и отправился в подземное царство мертвых, – он был похоронен возле облагороженного им и чрезвычайно ухоженного этого храма.

Пандион

Эрихтонию наследовал его сын Пандион. Молодой и энергичный, новый царь владычествовал над подданными по заветам своего покойного уже отца.

Очевидно, все аттическое государство крепло и богатело уже не только из-за того, что ими умело правил живущий на Акрополе царь и что все, подчиненные ему обыватели, от простых хлопов до богачей, весьма твердо и рачительно вели свое хозяйство, что все они лелеяли и обихаживали свои благодатные оливковые рощи.

Всего этого было еще маловато.

При Пандионе в Аттику явилась богиня плодородия Деметра, которая как раз тогда посещала все эллинские, удаленные слишком от ее центра земли.

Среди всех афинян с тех пор осталось предание, будто бы в Аттике Деметра начала свое посещение с тамошнего храма Элевсина, где она провела довольно длительное время, пребывая в печали после того, как ее единственную дочь Кору похитил бог подземного царства Гадес, или Аид.

А произошло все сказанное в то далекое время, когда Элевсин считался еще отдельным государством, которым управлял такой же мифический царь Келей. Он тоже рожден землей, а супругой у него была мифическая Метанира.

Великая богиня будто бы осталась в его доме в качестве какой-то подневольной служанки. Там она воспитала всех царских детей. Особым ее вниманием пользовался сын Келея Демофонт, однако не забывала она и о другом царском сыне – о Триптолеме.

Кора же, став супругой подземного бога Гадеса, уже под новым именем Персефона, – стала периодически возвращаться к матери волею Зевса. Ее ежегодное возвращение на землю знаменовалось к тому же оживлением всей земной зелени и сил природы, – довольная Деметра не позабыла гостеприимство довольно щедрой элевсинской земли.

Однажды, представ перед сыном царя Триптолемом, она повелела ему созвать жителей всего Элевсина^[4].

Как только они явились, шумно толкуя, что бы все это могло означать, – богиня приказала Триптолему вспахать обозримый ею участок земли.

Она лично засеяла пашню. На глазах удивленных землян, брошенные в почву золотистые комочки проросли побегами буйной пшеницы, которые покрыли ниву сплошным зеленым ковром. Побеги вытянулись прямо на глазах у собравшихся граждан. На них мигом завязались колосья, а потом в колосьях также явно поспешно созрели зерна.

Тут же в руках у богини появился сверкающий на солнце серп. Она сама сжала колосья и разбросала их на утоптанной плотно площадке, где копыта тяжеленных быков выщелочили же из них крутобокие зерна. Богиня так же лично размолола урожай на жерновах и испекла из них мягкий душистый хлеб.

Жители Элевсина, вкусив полученные дары природы, не могли не убедиться, насколько доступно им тщательное возделыванье пашни и насколько полезно употреблять в пищу готовый печеный хлеб, вдобавок к поедаемому одному только мясу. Они единодушно решили, что земледелие отныне станет их постоянным и неуклонным занятием.

Как бы там ни было, но оливковые рощи на аттической земле с тех пор стали соседствовать с золотистыми хлебными нивами. Привычные к мотыгам руки довольно легко усвоили и какую-то призрачную легкость сверкающих на солнце серпа и вил.

Затем люди так же быстро научились обращаться с плугом, веялками и так легко доступными им жерновами…^[5]

Когда же, вслед за Деметрой, как уже говорилось, в сопровождении шумной кампании в Аттику вторично явился пьяный и вечно веселый бог виноделия Дионис, – он научил всех местных жителей разводить виноград, научил выращивать их живительные сочные гроздья, обучил возделывать терпкое веселящее вино.

Подданные царя Пандиона также старались использовать каждый клочок своего надела. Еще не занятая оливковой рощей земля отходила под пашню, если же она не годилась под пашню, – там разбивали какой- то многоступенчато-ярусный виноградник.

Оказалось, виноградная лоза прекрасно плодоносит на солнечных склонах, на которых, прежде того у них выпасались вечные, как мир, бодливые козы со своими многочисленными козлятами.

Малоплодородная почва в засушливом климате давала продукты, которые можно было уже вывозить за пределы собственного государства.

О растущем благополучии жителей Аттики позволительно было судить по щедрым дарам, которые приносились к жертвенным алтарям Афины, Зевса, Диониса, Посейдона. Как только наступала пора сбора нового урожая – так постоянно веселые комосы, то есть, толпы вечно танцующего и поющего люда. Они славили богов, саму эту землю, за труд на ней, за саму свою счастливую жизнь.

Крестьянские комосы торопились от селения к селению, от одного храма к другому, от одного жилища – к соседнему.

Казалось, у аттического царя появилось достаточно причин для законных радостей всех своих поселян, – однако простое человеческое счастье обходило царский дворец почти всегда стороною.

Беды подстерегали афинского правителя все чаще и все неумолимей.

Царевны Прокна и Филомела

Начались же эти несчастья сразу после того, как подросли и шумно загомонили все царские дети. А детей у царя Пандиона и его супруги Зевксиппы было в завидном количестве: два сына и две дочери.

Дочерей Пандиона звали Прокна и Филомела. То были на удивление красивые девушки, о которых, пусть и впоследствии, заговорила чуть ли не вся Эллада.

Здесь нам лучше сослаться на фантазию римского поэта Овидия, жившего в промежутке между 43 годом до новой эры и 17 годом уже новой эры. Приведенный ниже сюжет взят нами из его знаменитой книги «Метаморфозы» (превращения)^[6].

Влюбленный в седую древность, отлично знавший соответствующие литературные источники – Овидий, несомненно, гораздо тоньше чувствовал весь дух патриархальной эллинской жизни.

На основании всего известного ему – удалось выстроить очень красивую, даже слишком, просто красочную картинку, похожую на те многочисленные и многообразные мозаики, которые украшали полы и стены богатейших римских вилл. Наверняка чеканные строки Овидия с восторгом читались любителями высокой латинской (римской) поэзии…

Так вот, если верить Овидию, то многим личным царским бедам предшествовали несчастья и беды вполне уже государственного масштаба. Афины не раз подвергались нападениям варварских племен, которые как-то незаметно просачивались по материковой Греции. Афинским царям тоже не раз приходилось обращаться за помощью к дружественным им государям.

В этот раз на призыв афинского правителя откликнулся фракийский царь Терей, сам приходившийся сыном свирепому богу войны Аресу. Терей и привел с собою горластых воинов в высоких медных шлемах, украшенных пучками длинных перьев. В основном, то были статные конники, вооруженные очень длинными копьями и чрезвычайно острыми мечами.

Фракийцы ударили настолько напористо, что враги все вмиг побежали, спасая собственную жизнь. Афинскому царю оставалось лишь исполнить просьбу своего невольного благодетеля. А счастливому победителю очень уж глянулась старшая царская дочь – красавица Прокна.

После пышной свадьбы огорченному старику Пандиону, естественно, пришлось расставаться с любимой дочерью. Такова уж отцовская участь, будь он хоть грозным царем, или же распоследним подневольным пахарем в его пышном царстве.

Сверкая шлемом с огненно красными перьями, Терей увез указанную царевну в лесистую и слишком далекую от Афин горную Фракию, наполненную дикими конниками, постоянно воюющими не только со своими соседями, но и между собой.

Вскоре у супружеской четы, как уж водится, родился ребенок. Это был сын, наследник престола, мечта любого царя-самодержца. Малышу дали звонкое имя – царевич Итис.

Жизнь во Фракии вообще-то очень понравилась Прокне, однако вскоре царица почувствовала тоску по родным местам, по своим близким, особенно же – по младшей своей сестре Филомеле. С ней они вместе не раз, взявшись за руки, вихрем взлетали по извилистой дороге, ведущей непосредственно на высокий Акрополь…

Прокна начала умолять супруга, чтобы тот снарядил свой корабль и отправился в Афины, привез оттуда ее младшую сестру.

Ради любимой жены Терей был готов на все.

Он действительно высадился в афинском порту Пирее, поблизости от столицы Аттики, от ее главного города Афин, но когда вступил в хорошо знакомый ему царский дворец, – то сразу почувствовал, что его просто-таки околдовали.

А причиной всему – красота Филомелы, младшей сестры его жены Прокны. Короче говоря, фракийский царь по уши влюбился в это юное создание.

И он впал в отчаяние: как тут быть? Что ему делать дальше?

Спасительную, как ему показалось вначале, мысль – навеяло ему какое-то коварное, злое божество. Терей отважился на большую хитрость. Он решил во что бы то ни стало добиться всего им задуманного.

Пообещав тестю возвратить Филомелу, как только юная царица вдоволь наговорится с нею, Терей начал собираться в обратный путь.

Опечаленному Пандиону что-то такое, вроде бы, уже предчувствовалось. Не иначе как злые, неведомые духи нашептывали ему что-то зловещее. Однако упрямый стариковский ум отказывался верить во все для себя плохое.

И все же царь Терей был себе на уме. Привезя Филомелу в свой дворец, он не допустил даже встречи обожавших друг дружку сестер. Жену он запер в своем горном дворце, а Филомеле сообщил, будто сестра ее скоропостижно скончалась, не вынеся многодневной разлуки с ним.

Не дав бедняжке даже прийти в себя, царь как-то мигом признался ей в любви и стал убеждать ее, что теперь не имеется ни малейших сомнений для объединения их судеб. Она непременно должна стать его женою!

Конечно, Филомелу потрясло все услышанное, однако, пусть и через определенное время, душевная боль успела притупиться в ней, и юное сердце поверило в случившееся. Более того – девичьи уши раскрылись навстречу поистине льстивым словам… Девушка стала женой обманщика.

В конце концов, Терей, опасаясь, как бы обманутая жертва не проведала, что сестра ее жива, что тайна раскроется, отрезал Филомеле язык и заточил ее также в темницу.

Долго томилась несчастная пленница, ничего не ведая, ни на что уже не надеясь. Наконец, ей шепнули, что сестра ее жива. На тоненьком покрывале вышила Филомела историю своей, так нелепо загубленной жизни и как-то сумела передать вышитое покрывало своей сестре Прокне.

Трудно описать нам чувства старшей сестры, узнавшей о жестоком обмане. Прокне все же удалось найти свою сестру Филомелу. Убедившись в коварстве супруга, царица решила ему отомстить. Отомстить – притом самым жестоким образом.

Раздумывать было некогда… С другой стороны – что может быть страшнее для государя, чем лишиться так давно ожидаемого наследника своего престола?

Прокна отважилась на убийство. Она сочла, что единоутробная сестра ей ближе, нежели любимый сын, рожденный к тому от ненавистного ей человека, бывшего ее мужа, ставшего теперь коварным обманщиком.

Убив мальчика, в сговоре с младшей сестрою, Прокна приготовила вместе с нею замысловатое блюдо из мяса несчастного ребенка и угостила им царя.

После этого сестры как-то сразу же устремились в бегство. В мыслях они уже видели родные Афины. Они уже крепко были уверены, что найдут там надежную для себя защиту.

Когда же к Терею, отдыхавшему после сытного обеда, дошел смысл сотворенного в его царском дворце, – он тотчас же бросился в стремительную погоню.

Он уже настигал беглянок, и они отчетливо слышали топот и гортанные крики его бесчисленных воинов. Беглянкам ничего не оставалось, как только обратиться с мольбою к богам.

Сжалившись над ними, эллинские боги превратили Прокну в соловья, Филомелу – в безобидную ласточку. Тогда как разъяренного фракийского царя Терея – они обратили в лесного угрюмого удода.

Именно с тех пор у грациозной, по-девичьи легкой и вроде бы вечно беззаботной щебетуньи-ласточки, и расцвело на груди четкое красное пятно, словно впившееся в нее какой-то чужеродный комочек, драгоценный камешек. Этому пятнышку суждено напоминать людям о безвинно загубленной жизни юного Итиса, сына коварного царя Терея, приходящегося также внуком аттическому, афинскому царю Пандиону.

Что же касается самого Терея – то на головах всех удодов с тех пор качаются непокорные гребни. Подобные образования, как помним, в виде гребней, раскачивались и над шлемами удалых фракийских воинов.

Конечно, узнав об участи своих дочерей и своего маленького внука, никогда им невиданного, – царь Пандион тяжело захворал и умер.

Смерть приключилась с ним не столько от болезней и старости, сколько от невыносимого горя.