Софи Данло
Поцелуй дракона

Глава 1

1

Морозная, светлая ночь. Снежный лес высоких пихт и елей с пышными ветками. Опускающаяся луна и звёзды на тёмном полотне едва разбавляли густые тени. Но благодаря снегу, в котором тонул густой лес, видимость была куда лучше, чем в тёплое время года. Но и сейчас лес вполне оправдывал название: «Тенистый» – всегда наполненный тенями, густотой и одинаковостью.

Алая капля – тёплая, кажущаяся в темноте чёрной – упала на снег. Упала вторая, третья, и затем ещё несколько. Окровавленная рука юноши схватилась за ствол и, удерживаясь, сдирала чешуйки коры. А изо рта вырывались тяжёлые выдохи и создавались облачка пара.

На краю заснеженной полянки на ель навалился Мати́ас: высокий, стройный и в хорошей физической форме. Тёплая одежда взмокла от пота. Из-под съехавшей на бок тёмной шапки выглядывали волнистые кончики чёрных волос. Капюшон утеплённой мехом накидки длиной до локтей давно спал с головы. А на правом боку был глубокий порез от лезвия – оно разрезало тонкую кожу жилета с тремя ремешками на груди, толстую ткань серой туники и ткань рубахи.

Несмотря на то, что недалеко от начала леса располагается город, а недалеко от него деревня, а там и до тракта рукой подать, гостей в этом лесу не бывает. Благодаря рассказам, порождённым причудой воображения, обуянного страхом, видеть в тенях то, чего там нет; и ничем не подтверждённым слухам, о том, что в лесу обитают свирепые хищники, духи и магические существа. Хотя опровергнуть эти слухи так же сложно, как и доказать, а никто и не рвётся совершить эту миссию.

Изо рта Матиаса вырывались жаркие выдохи. В просветах хвойных веток в ночном свете его светлая кожа казалась бледнее чем обычно. Кровь, которая в полутемноте казалась чёрной, струилась, а рана пульсировала жаром. С окровавленной руки упала очередная капля крови в снег, и ещё одна, и ещё. Но кровь пока не задела серые штаны и кожаные ботинки.

Морщась, Матиас тремя рывками снял тонкий шарфик из-под накидки – свернул его дрожащими руками и, шипя, прижал к ране. Зажав рану и впиваясь левой рукой в ствол, он выпрямился – покачнулся, а вместе с ним покачнулся одноручный топор, который был слева на ремне в креплении-петельке; и посмотрел через полянку на продолжающийся лес, который размывался и терялся в паре, вырвавшимся изо рта. А в карих глазах виднелись: усталость, боль, и будто Матиас готов вот-вот сдаться.

Вдруг – позади послышались голоса, и Матиаса пронзил страх. Он обернулся и присмотрелся. Там – среди деревьев, теряясь в тенях – мелькали и исчезали огоньки не то от факелов, не то от ламп.

Выдохнув страх и панику, Матиас взял себя в руки – поправил кожаный рюкзак, который выглядел как панцирь, и лук с колчаном стрел; безотчётно проверил маленький кожаный кошель справа на ремне и побежал – через полянку, и снова в лес. Матиас пробирался через сугробы, а там, где ветра уплотнили снег, бежал как можно быстрее; постоянно хватался за стволы и тяжело выдыхал; рана пылала, рыдала и обливалась алым страданием, которое шептало неминуемую гибель.

Лес становился гуще, снега под ветками – меньше. Матиас бежал, уже больше шёл, и зажимал рану шарфиком, пропитанным кровью; он в очередной раз обернулся и посмотрел назад через плечо. Преследовали не оторвались – шли по его следам. Сдерживая стон отчаяния, не позволяя страху и панике взять верх, Матиас сделал вдох. На выдохе он собрал оставшиеся силы и попытался ускориться; но главным было – продолжать бежать.

2

Недалеко от Матиаса, в той стороне куда он, углубляясь глубже в Тенистый лес, шёл-бежал находилась девушка А́ннет. Она, смотря по сторонам, стояла в густых тенях под хвойными ветками и очерчивалась в темноте как одна из теней леса: невысокий рост и стройная фигура, небольшая грудь и средние бёдра.

Среди деревьев был небольшой открытый участок, на котором снег бледно искрился в свете ночи. К нему приблизилась Аннет и из густой тени под еловой веткой на свет выглянуло овальное, небольшое лицо с плавными чертами, немного курносым носом, средним ртом с чуть пухлыми губами и глазами пурпурного цвета. Кожа была светлая, с легко-вечным загаром – она никогда не была бледной, а благодаря множеству жарких лет загар так въелся в кожу, что ослабевал только зимой, но никогда больше не уходил полностью, а в тёплое время года лишь немного обновлялся, ведь дни ребёнка, который проводил бо́льшую часть на улице на заднем дворе, в саду или на крыше остались позади.

Продолжая всматриваться в тени и прислушиваться, Аннет вышагнула на свет. Она казалась миниатюрной, но не слабой и не хрупкой; а в её прямой осанке и манере держаться виднелась лёгкость. Сапоги высотой до середины голени облепил снег, и немного налипло на подол тёмно-зелёного шерстяного платья, которое едва касалось сапог и в шаге иногда были видны серые колготы. Платье было простое и ношенное уже не первый год: приталенное, но не стискивающее движений, с прямым подолом и круглым воротом у шеи. На голове был надет капюшон вязаной коричнево-зелёной шали – она ложилась на спину, скрывая лопатки, а концы, прикрывая грудь, шли наискосок, затем вокруг тела под грудью, и завязывались на солнечном сплетении. На талии был повязан шерстяной платок – он прикрывал ягодицы и левое бедро. Поверх был ремешок, а тело пересекал широкий ремень сумки, лежащей на левом боку, поверх платка. Сумка же была из тёмно-бежевой плотной ткани.

Остановившись, Аннет выдохнула облачко пара и поправила вязаные митенки без пальцев. Она явно не боялась находиться в глуши леса в позднее время. Однако на её лице всё отчётливее виднелось беспокойство, а глаза продолжали искать – у стволов, под кустами, на ветках.

Вдруг Аннет заметила, как в дупле блеснуло два круглых глаза – и на её лице отразилось облегчение.

– Фи́ва, – сказала Аннет. – Ты почему убежала? Это же была просто сова.

Она сняла капюшон и приблизилась к дуплу. Волосы были прямые и светлые: русые холодно-пшеничные – длиной покрывали лопатки; нижняя часть волос была распущена, а верхняя – заплетена в несколько кос, которые собирались на затылке в хвост.

– Прости, – сказала Аннет. – Я знала, что не нужно было брать тебя в лес ночью, по эту сторону гор. – И, взявшись за край дупла, она привстала на цыпочки. – Ну, же, иди сюда. – И, улыбаясь, она протянула руку. – Идём домой.

Из дупла раздались тонкие, жалобные, утробно-гортанные звуки похожие на тявканье лисы – и они выражали согласие.

– Давай же, – сказала Аннет. – Иди ко мне.

Сегодня ночь была тихая, спокойная и безветренная – точно мороз съел все звуки и тех, кто их мог бы издать. И когда копошение в дупле, заглушил скрип снега, Фива замерла, а Аннет повернула голову влево. Её сердце забилось быстрее, тревога завертелась в груди вместе с волнением и опасениями.

Отчётливо распознавались шаги: сбивчивые, через разные промежутки времени; и они приближались, и приближались.

– Не вылезай, – прошептала Аннет. Она развернулась к приближающейся опасности с суровым, напряжённым лицом; осанка стала прямее, а плечи стали одной линией.

Пыхтение, скрип, ругань шёпотом; ещё дальше ещё больше скрипа, голосов и криков – всё это разрезало тишину Тенистого леса и, казалось, даже ветки елей со снегом потяжелели от недовольства, а пихтам хотелось заскрипеть от возмущения, но, как назло, не было помощника-ветра.

Взгляд Аннет был устремлён на голоса вдали, и когда кусты задребезжали в трёх шагах перед ней – она вздрогнула. Но она тут же собралась и напряглась.

Из-за куста, с веточек которого осыпался снег, в широком шаге, точно в последнем рывке, вышел Матиас – запыхавшийся, держался из последних сил и прижимал к ране на правом боку пропитанный кровью шарфик.

Аннет удивилась и, нахмурившись, смотрела на Матиаса внимательным, настороженным взглядом.

Матиас пошатнулся, выпрямился, поднял взгляд – увидел её, и замер. Усталость и боль сползли с его лица как вуаль – мышцы разгладились, веки чуть расширились, а рот приоткрылся. Он увидел её милое, хмурящееся личико; увидел удивительные глаза пурпурного цвета, которые будто чуть светились в бледном свете морозной луны, и которые перевернули его мир. И они были прекрасны.

Она была прекрасна.

От каждой поры кожи и до светлого волоска, от каждой реснички и до хмурой, настороженной морщинки. Это было самое прекрасное создание, которое Матиас когда-либо видел. И от неё словно вырвался вихрь пурпурных бабочек, влетел через его приоткрытый рот – по пересохшему горлу, мимо горящих от холодного воздуха лёгких – и в грудь, в душу. Пурпурный вихрь роился, трепыхаясь множеством прекрасных крыльев, и душа Матиаса обрела крылья и затрепетала вместе с ними.

За все свои двадцать шесть лет Матиас не познал любви, но он знал, что это любовь.

«Как это возможно?», – маячил вопрос на заднем плане сознания.

Матиас не знал её. Он увидел её и прошло только три секунды, но он уже любил её – с первого взгляда, всегда и после. Каким-то образом он всегда знал, что любил её. Как только она родилась, или даже до этого – она всегда существовала в его жизни. Или его жизнь никогда не существовала без неё.

Аннет была озадачена реакцией и странным взглядом Матиаса. В её груди что-то вертелось, разворачиваясь и вырастая; сердце вело себя очень странно, а тело охватило непривычное волнение, и каждая его клеточка сияла и трепетала.

Аннет смотрела на Матиаса в тени и не видела чёткости в чертах лица, не видела чёткости в глазах – и ей захотелось всё это увидеть при свете луны или в лучах солнца; захотелось приблизиться, рассмотреть, коснуться, почувствовать – это напугало так, словно изнутри Аннет ошпарили кипятком. Она отступила на полушаг, почувствовала слабость в коленях и едва не присела; она хотела отступить, убежать, но ноги приросли к земле, и она не понимала, что происходит.

Матиас не заметил, как убрал руку от раны, как упал кровавый шарфик на снег. Но позади послышался мужской голос:

– Кровь! – воскликнул он. – Кровь! Туда! Быстрее!

Это разорвало момент, как страницу. И во вспышке реальности, Матиас пришёл в себя как от разряда ледяной молнии. Он обернулся и посмотрел через плечо – огоньки от факелов были близко, и показался силуэт рослого мужчины. Матиас повернул голову обратно – и в глазах поплыло. Из-за остановки, из-за неё – адреналин перестал нестись по венам; страх возвращался, но был больше не по размеру и не мог полностью залезть обратно в тело и подстегнуть инстинкты, не мог заставить Матиаса действовать в прежнем темпе.

– Беги…, – выдавил он. И на личике прекрасной незнакомки отразилось изумление.

Матиас сделал шаг и боль пронзила бок; он, пытаясь зажать рану исчезнувшим из руки шарфиком, накренился – упал и частично потерял сознание. Матиас пытался выкарабкаться, но сил не осталось, а мозг словно дал команду «безопасность», или «сдаться». Но Матиас всё равно пытался, не сдавался.

Растерянная, изумлённая Аннет шагнула к Матиасу; к краю дупла придвинулась Фива, и блеснули глаза. Но Фива не выглянула, а Аннет не успела присесть.

Скрип снега, тяжёлое дыхание и голоса – между стволов показались мужчины разного роста и телосложения, но все были в хорошей физической форме. Они были одеты хорошо, тепло, у всех были шапки и утеплённые накидки. У одного на спине был лук, у другого арбалет, двое были вооружены парными кинжалами, один мечом и кинжалом, а самый рослый и сильный – двумя увесистыми одноручными топорами с гравировкой медведя.

Наёмники вышли на открытый участок, где на спину перевернулся Матиас и боролся с тем, чтобы не упасть в объятия черноты и холода. С боку от него замерла Аннет – с растерянностью и жалостью она смотрела на побледневшее лицо Матиаса, в его приоткрытые глаза с трепещущими веками. Её душа стенала от жалости к нему, от желания помочь – и это сбивало с толку. С чего бы ей помогать тому, от кого она обычно защищается? Изредка убегает. Но в большинстве случаев она прячется и старается не сталкиваться.

Наёмники – запыхавшиеся, потные, злые – останавливались неровной линей на краю полянки, и с удивлением переглядывались.

– Эй! – рявкнул рослый мужчина. – Девчушка, ты чего в такой глуши одна делаешь?

– И это наш пленник! – воскликнул лучник и снял лук со спины. – Не трогай!

Аннет отмерла – она выпрямилась, расправила плечи, и показалась идеальная осанка, не хуже, чем у знатных женщин в городах, на которых наёмникам счастливилось смотреть только с расстояния на каком-нибудь хорошем рынке. До того, как одна из таких знатных дам их и наняла, хотя обычно нанимали только мужчины да юноши.

Аннет повернула голову – лицо было спокойное, но холодное, суровое. Взгляд пурпурных глаз поднялся и устремился на наёмников. Те ахнули, замерли, двое отступило, а один прирос к земле.

– В…, – попытался сказать арбалетчик. – В… Ведьма!

– Стой, где стоишь, демоново отродье! – крикнул наёмник, вооружённый парными кинжалами.

Не разбираясь, не думая, мужчины, дрожа внутри от страха, вызванного предрассудками, вынули оружие и встали в стойки. Аннет не испугалась, не удивилась, а лицо наморщилось от недовольства.

– Беги…, – прозвучало сиплое слово слева от Аннет.

Она в изумлении опустила взгляд на Матиаса. Его лицо с испариной, с сухими губами в холодном, бледном свете ночи было болезненным. Карие глаза смотрели на неё с сожалением, с мольбой, с желанием защитить и спасти; но веки тяжелели – и он едва боролся. Его слово, его взгляд – поразили Аннет мягкой стрелой, и душа встрепыхнулась.

Наёмники двинулись в стороны, чтобы окружить, и держали оружие наготове; а арбалетчик и лучник отступили для лучшей позиции и вынимали снаряды из колчанов на спинах. Аннет подняла обозлённое лицо; и было видно то, что ей явно не впервой бороться, не впервой защищаться и защищать.

Веки Матиаса попеременно закрывались, кровь струилась из раны, а пальцы могли сжимать только холодный снег; он проваливался в маленькие ямы – и последние мгновения разделились на непонятные фрагменты, как осколки разбитого стекла.

В первом фрагменте Матиас увидел, как Аннет, не имея страха в профиле лица и в уголке прекрасного глаза, отступила и развела руки в стороны.

В втором фрагменте Матиас почувствовал жар от пламени и увидел свет где-то в стороне; услышал изумлённые, испуганные ахи и вскрики наёмников.

В следующем фрагменте голоса и крики стали воинственными; приоткрывшимся глазом, в расплывчатом взгляде Матиас увидел Аннет – она проскользнула как одна из теней Теневого леса, и снова возникло пламя в стороне.

В следующем фрагменте послышался грохот, будто бы рухнуло здание, и Матиас почувствовал телом, как онемевшим, вибрацию земли. Раздались перепуганные крики, и затем раздался рёв – громкий, оглушительный и сотрясающий Теневой лес. Рёв, не достигнув финала, оборвался, так как Матиас провалился в ямку забвения и черноты.

Последний рывок к сознанию, последние силы – новый фрагмент – и Матиас приоткрыл оба глаза. Он увидел, как в небо поднялось нечто большое и белое, и как мелькнули светлые когти такого размера, которого он никогда не видел. На него и на лес упала тень, а от взмахов больших крыльев поднимались завихрения снега, скрипели ветки, стонали стволы и осыпа́лся снег. Слышались удаляющиеся крики, перепуганные возгласы, мольбы. Но затем наступила чернота – силы Матиаса иссякли, и он больше не очнулся.

Глава 2

1

Матиас проснулся лёжа на спине и открыл веки. Перед глазами был серый, неровный потолок, а точнее свод пещеры. Часто моргая, Матиас приходил в себя и вспоминал, что произошло – быстрые фрагменты, которые не складывались в одну картину. Но он отчётливо помнил её: милое личико, необычные глаза, русые холодные волосы, темно-зелёное платье.

Матиас понял, что лежит на кровати под тяжёлым одеялом. Оперившись на локти, Матиас приподнялся – и, удерживая голову на дрожащей шее, осмотрел странное жилище.

Пещера была небольшая, неглубокая и вытянутая. Справа от Матиаса был вход в пещеру во всю её длину – как половина овала; но он был скрыт странной стеной. Она была сплетена из множества корней и толстых стеблей, которые срослись в сухо-гибкий, прочный массив зелёно-коричневого цвета. В стене едва вырисовывались закрытые плетёные ставни окошек по обе стороны от двери в центре. Стены пещерного жилища были обшиты этим же плетёным материалом, и им же был устелен пещерный пол, только он был ещё плотнее, точно спрессованный. Из этого же материала была изготовлена вся малочисленная мебель, но имела более коричневый цвет. А слабым освещением служило несколько свеч.

Кровать стояла в округлом углу стен параллельно сплетённой стене. Справа от Матиаса находилась тумба без ящика, без дверцы; рядом находился небольшой простой камин, выложенный крупным камнем, его труба уходила вверх и врастала в пещерный потолок, а в очаге, как последние вдохи, тлели сгоревшие поленья и угольки в объятиях пепла.

Одна свеча стояла на пустой полочке камина и освещала: потёртый половичок со спутанной бахромой у кровати; низкий круглый табурет; и поленницу, которая стояла сбоку камина и упиралась бочком в плетёную стену, а под окошком стоял ящик, наполненный углями разного размера. От камина отходила жердь с ножкой, а на ней висели серые шерстяные штаны, носки и накидка Матиаса, едва тёплые со стороны камина.

Вторая свеча стояла на комоде, который касался спинки кровати у ног Матиаса, и на нём стояла увесистая шкатулка, которая выглядела как маленький сундук. Но она была не из плетёного материала, а из металла, и её украшали драгоценные камни.

Третья свеча стояла на квадратном столике по ту сторону двери, а два стула стояли напротив друг друга; с одного стула свисала тёмная, пушистая шаль, а в центре столика стояла ваза из глины для фруктов, только фруктов в ней не было. Столик являлся столовой, которая была соединена с кухней, состоящей из: трёх тумб, умывальника, двух бочек с водой, нескольких ящиков и тканевых мешков с продовольствием.

Четвёртая свеча стояла на бочке возле двери, и она почти догорела. Свет от неё, соединяясь со светом от свечи на столике, падал на что-то, что стояло под окном напротив столика. Оно было продолговатое, немногим выше колен, и было накрыто чёрной тканью до пола.

Ничего не понимая, удивлённый Матиас откинул одеяло, сел и тут же поморщился от боли в правом боку. Рана не кровоточила, но была жаркой и почёсывалась; в теле ощущалась слабость, в горле – сухость. Встав, Матиас увидел, что он в светлой льняной рубахе, в тёплых носках, а низ был обмотан тканью точно юбкой. Ткань была не его, и его озадачило то, почему он без штанов; но рубаха и носки были его, только запасные, а не те, в которых он был ночью. Он положил руку на бок и почувствовал уплотнение; приподняв рубаху, он увидел, что его перебинтовали, а из-под бежевой ткани веяло травами.

Матиас снова попытался вспомнить мгновения перед чернотой – они вселяли тревогу, отдалённый страх, но так как ничего чёткого он не помнил, то эти эмоции были размытыми, как будто не его.

Матиас побрёл по странному жёстко-упругому полу, но, сделав несколько шагов, остановился. В уголке комода и спинки кровати на полу лежал его рюкзак, и он был открыт. Чуть дальше – у стены, напротив двери Матиас увидел крупное гнездо, а внутри оно было устелено тёплым пледом. Рядом стояла ваза из глины с синим отпечатком чей-то лапы, которую Матиас не смог распознать. В вазе находился странный букет: пучок засохших луговых цветов, как неудачный гербарий, россыпь свежих невзрачных цветов и травы, а у одного края свисал вялый лопух. В полушаге от гнезда, у стены стоял вытянутый плетёный сундук, а возле него плетёная корзинка с крышкой.

– Это странный дом, – сказал Матиас и возобновил шаг.

Только Матиас вошёл на «кухню» как снаружи раздался какой-то шум – как тихий скрежет по камню – и он остановился. Он посмотрел на дверь, на закрытые ставни – шум не повторился. Матиасу было не комфортно от незнания, где он находится и что произошло; и он не пускал в голову мысль, наполненную надеждой, что это жилище принадлежит ей.

Постоянно поглядывая на дверь, Матиас умылся в умывальнике и попил воды из бочки при помощи ковшика с длинной ручкой. Он поднял свой рюкзак, под которым оказался отмытый от крови ремень с маленьким кошелём; снял одежду с жерди и шагнул к кровати.

Матиас надел свои штаны, носки переодевать не стал, а те сунул в рюкзак. Но нигде не было разорванной одежды, хотя Матиас не смотрел ни в ящиках комода, ни в вытянутом сундуке, ни заглядывал под чёрную ткань – так как ему не хотелось рыскать без спроса. Поэтому Матиас остался в этой, чистой, рубахе и вынул из рюкзака запасную тунику – внешне она была, как и вчерашняя, но красно-коричневого цвета. Матиас надел накидку с капюшоном и ремень. Лук с колчаном стрел и одноручный топор исчезли, так же, как и нож из рюкзака.

Ища обувь, Матиас огляделся, даже заглянул под кровать – там лежали свёртки нескольких тёплых пледов и одеяло, но ни обуви, ни оружия не оказалось. С досадой, Матиас надел шерстяную шапку, запасные варежки, так как окровавленные тоже пропали; надел рюкзак и думал развернуться к двери, но помедлил – снял кошель с ремня, расстегнул и вытряхнул на ладонь содержимое: алый, свёрнутый платочек. Отложив кошель на комод, где свет свечи теплом играл на металле и драгоценных камнях шкатулки, Матиас развернул платочек.

На ладони лежал серебряный кулон с круглым, выпуклым тёмным камнем; и кольцо на небольшой палец – тоже из серебра, простое, но изящное, и не очень дорогое. Держа украшения, которые принадлежали матери, а до этого бабушке, которую он никогда не знал, Матиас замер. На его лице отразилась смесь: печали и забывающегося страдания. Он вспоминал её: улыбку, волнистые, как у него, волосы; казалось, как бы тяжело ей не было, она никогда не опускала руки и всегда находила силы, чтобы улыбнуться сыну. Душу Матиаса защемило, а к горлу подкатил ком – он, сдерживая порыв, зажмурился и сжал руку с украшениями и платочком в кулак. Сделав протяжный, шумный вдох через нос, он взял себя в руки и выдохнул; не глядя на украшения, свернул платочек и убрал всё внутрь кошеля, а его на ремень.

Поправив накидку, Матиас огляделся и в этот раз увидел свою обувь у двери – кожаные утеплённые ботинки стояли в том месте куда недотягивался свет от свеч.