Софи Данло
Обитель

Пролог

Чернота. Прохлада. Из большого окна высотой с метра два падал тусклый, лунный свет – отражался от пола, выложенного крупной тёмной плиткой, но не вылавливал никакой мебели.

По одну сторону от окна сидел кто-то громоздкий – в тишине было слышно дыхание, и оно разносилось глухим эхом, точно это существо спало.

По другую сторону от окна находилось иное существо – куда мельче, дыхания не было слышно, лишь раздалось нервное клацанье когтей; свет отражался от трёх глаз как у хищника, и они были на высоте метра. Два овальных глаза были на обычном месте, а третий – между ними, предположительно на лбу, и располагался он не как его собраться, а вертикально; и когда существо моргало веки этого глаза справа и слева соприкасались по центру.

– Хозяин, – сказало это существо хрипловатым мужским голосом. – Мы нашли новую цель, но… необычную.

Большое существо выдохнуло и издало гортанный протяжный звук похожий на «Хм-м».

– Ей…, – говорило трёхглазое существо, а когти снова проклацали по плиточному полу. – Ей уже шестнадцать.

Глаза большого существа распахнулись – они примерно были на высоте в четыре метра. Но не было понятно сидит ли существо, стоит ли, или же лежит. А глаза были красными и светились точно не имели зрачков. Веки чуть прищурились в недовольстве, и глаза стали толстыми линиями. Но существо ничего не сказало.

– Д-да, – занервничал трёхглазый прислужник. – Мы знаем, хозяин. Но она вам понравится. Н-наверное… Мы ув… мы так дум… мы так предполагаем, хозяин.

Большое существо перестало щуриться и глаза, хоть и пугали, но были спокойными. Существо выдохнуло, и сказало мужским басистым голосом:

– Хорошо. Заманивайте, а то я уже изголодался.

– Да, хозяин! – подскочил трёхглазый. – Конечно, хозяин! Мы немедленно начинаем, хозяин!

И существо, клацая когтями по плиточному полу, побежало вглубь черноты. Скрипнула массивная дверь, и захлопнулась. А большое существо перевело взгляд красных глаз на окно и смотрело наружу.

Глава 1 – Милана-Лана и Анна

1

Пустой пыльный подоконник и открытое окно. Снаружи тишина – маленький город Зелемир остыл от июльского жаркого дня и готовился принять следующий. Свет раннего утра развеивал черноту небольшой комнаты. Блеклый столб света падал на: подоконник, кровать по центру, на пол с невзрачным ковром, через три шага упирался в светлую дверь – и делил небольшую комнату пополам. На двери висел календарь с милой крысой; под картинкой находился квадрат с числами, а над ними: Январь; и красный квадратик выделял восьмое число.

Касаясь поясницей подушки, Милана сидела на кровати ближе к изголовью. Свет из окна падал на её ноги и руку с дневником в толстой, потёртой обложке. Милана смотрела на страницу, смотрела на последнее предложение – и в горло врезался ком.

«Анна, я не знаю, что мне делать. Мне так больно. Мне так тебя не хватает.»

В графе дата, в верхнем правом углу стояло: 5 июля, воскресенье. И после этой страницы, после этих последних слов, так ничего и не было написано. Не было написано и сейчас.

Рука задрожала и Милана закрыла дневник. Отложив его в сторону, она, выдыхая, заправила растрёпанные, кудрявые волосы за уши, подтянула колени к груди и обхватила ноги. Уткнувшись подбородком между колен, Милана смотрела пустым взглядом в стену. Над дугой кроватной спинки возвышалась кучка одежды на квадратном пуфике, а в углу едва можно было различить очертания края ракеток для бадминтона, которые стояли на ручках.

Милана сидела будто уснув, а взгляд не покидал точки на стене. За окном светлело словно художник добавлял больше красок; чирикали пташки; из соседнего дома едва слышался плач ребёнка; слышались первые звуки просыпающегося городка; а в комнате очертания вещей и мебели обретали чёткость и цвета.

Напротив окна Миланы – правее и немного ниже стоял пятиэтажный дом. И когда солнце поднялось выше него, яркий свет ворвался в комнату – упал на белую дверь, и глянцевый календарь заблестел словно в приветствии.

За спиной Миланы стоял высокий старый шкаф из тёмно-коричневого дерева, а на уголках слой лака облупился. Из-под него выглядывали края нескольких коробок с обувью. У стены стоял сине-голубой рюкзак, на собачке расстёгнутого большого отдела висел брелок Спанч Боба; а из отдела выглядывали тетради и несколько учебников, и первый из них был: Физика, 9 класс. Рядом со шкафом на стене висело грязное зеркало, наполовину завешенное бело-бежевым платком с рюшками. Под зеркалом стоял низкий комод, а на нём застыл хаос из: уходовой и декоративной косметики, школьных принадлежностей, шкатулки с бижутерией, коробки с резинками и заколками, вазочки, нескольких проводов, лифчика и мелкой канцелярии.

Напротив Миланы, левее от её точки на бежевой стене и кучки на пуфике стоял письменный стол и заваленный одеждой стул, на спинке которого отчётливо выглядывали зимний свитер и длинный бордовый шарф. Один ящик стола был приоткрыт и из него торчали провода зарядников, USB, и наушники-вкладыши. А на столе беспорядок был покрыт слоем пыли, будто готовился стать находкой археолога. В центре лежал закрытый ноутбук, который был давно разряжен. По его правую сторону – раскраски-антистресс и цветные карандаши в стаканчике, блок ярких стикеров и несколько книг; а с другой – накладные наушники, органайзер с канцелярией и рамка с фотографией.

Над столом висела небольшая пробковая доска, и она была пуста. Только в верхнем правом углу была фотография, а в нижнем левом, ближе к центру – прямоугольный голубой листок, который был прикреплён кнопкой вертикально.

Милана сидела как часть застывшего беспорядка, как предмет, покрытый пылью и пыльцой цветков, которые отцвели в мае. Светлая, бледноватая кожа; светло-русые кудрявые волосы были длиной до лопаток – грязные и спутанные; небольшое овальное лицо с плавными, тонкими чертами; аккуратный прямой нос с едва вытянутым кончиком; и серо-голубые глаза – тусклые, точно были подёрнуты пылью. Милана чувствовала себя вырванным и смятым листком из книги, вымокшим, а затем высушенным и выцветшим на солнце, и он всё никак не мог вернуться в книгу.

Пальцы ног нагрелись от лучей – Милана поморщила нос, но эмоция вышла вялой. Отпустив из объятий ноги, Милана села на край кровати и устремила взгляд на календарь. На месяц. На число в красном квадратике. Прикрыв дрожащие веки, Милана стиснула челюсть и сжала край матраса с простыней, которая, как и остальное постельное бельё, попахивала. Как и светло-голубая сорочка с короткими рукавами и с большой ромашкой на груди.

Сделав вдох через нос, Милана взяла себя в руки; выдох – она встала и, не смотря на календарь, открыла веки. Она прошла к столу и смотрела на прямоугольный листок долгим, пустым взглядом. Сверху были фиолетовые печатные буквы: «To do list», рядом приписка от руки: День X; а ниже фиолетовые сердечки вместо нумерации или точек, и сам список: Помыться; Привести себя в порядок; Зарядить телефон; Найти наушники; Поесть (необязательно); Одеться; Пойти к месту X.

Милана нашла в ящике зарядку. Присев сбоку от стола, Милана поставила смартфон в пастельно-голубом чехле на зарядку и положила его обратно на низкий табурет, поверх которого лежал белый кружевной платочек. Милана вынула наушники из того же ящика и положила их на кровать, в тень от голубых штор. Они выглядели почти новыми, но и в тоже время будто весели в холодном, заброшенном замке по меньшей мере с полвека.

Открыв шкаф, Милана не шелохнулась, когда к её стопам упали: мятая футболка и весенний берет. Медленный, ползущий взгляд по полкам с комками из одежды для разного сезона. Здесь же оказался и прозрачный зонт с кошачьим ушами. А с внутренней стороны дверцы на Милану смотрели фотографии, которые были приклеены на уголки в намеренной небрежности. Милана не смогла не посмотреть, и она повернула голову.

В центре висела их самая первая фотография: плохого качества, чуть зеленоватая, но солнечная. В садике, на площадке их группы – на большой черепахе из дерева, с облупившейся зелёной и синей краской в обнимку сидели две солнечные девочки с широкими улыбками.

Худенькая Милана с более светлыми кудряшками чем сейчас, растрёпанная и загорелая – напоминала одуванчик. Анна была покрупнее (или как взрослые говорили: нормальная), менее загорелая, с россыпью веснушек, зелёными глазами и с рыжими волосами, заплетёнными в две косички, а на концах были ярко-розовые банты – она была как солнышко. Первая совместная фотография, но они уже были лучшими подругами – стали ими с первой секунды знакомства, когда Милану перевели в группу Анны и та подошла к ней с причудливыми динозавриком в руках. Он был причудливым оттого, что Анна добавила ему красок при помощи маркеров, надела на одну ногу своё кольцо с сердечком, а на шею повязала бантик.

Остальные фотографии были рассеянны вокруг и меркли. На них всё так же – одуванчик и солнышко; серо-голубые и зелёные глаза; то загорелые, то нет; и эти же широкие улыбки и объятия – в разных возрастах. Между фотографиями и вокруг различные наклейки из мультсериалов: «Спанч Боб», «Время приключений», «Гравити Фолз», «Футурама» и некоторые другие; из сериалов: «Шерлок», «Доктор Кто» и «Сверхъестественное»; несколько были связаны с принцессами Диснея; а также: цветочки, кошечки, сердечки и эмодзи.

Продолжительное моргание – и Милана отвернула голову. Милана вынула свободные шорты с завышенной талией из лёгкой светло-голубой джинсы и голубую футболку без принта. Милана положила одежду на кровать рядом с наушниками, а поверх ремешок. Взяв чистое бельё, Милана приблизилась к двери – и, помедлив, помявшись, она вышла в скромную гостиную со скрипящим полом под старым линолеумом.

Некогда бежевые, но пожелтевшие от времени обои, белёный потолок и старая люстра с унылыми флаконами, которые цветом сочетались с обоями. Слева у стены стоял трёхместный бордовый диван, над ним висела картина с лебедями, перед ним лежал ковёр, а напротив – у стены на столике стоял телевизор, а с боку теснился низкий шкаф со всякой мелочью. По ту сторону дивна находилась дверь, ведущая в комнату Дианы. В углу стоял большой цветочный горшок с декоративной пальмой. Правее от неё – объёмные тёмно-зелёные шторы и широкое окно с дверью, ведущей на незастеклённый балкон. Справа от двери Миланы высился сервант с посудой, статуэтками, а в нижних шкафчиках была всякая мелочь, которая, по мнению Миланы, неплохо бы смотрелась на свалке. А рядом с сервантом стоял громоздкий, но низкий книжный шкаф.

Напротив двери Миланы находился дверной проём, частично было видно коридор, утопающий в полутемноте, и входную дверь. А затем поворот и стена со старыми, блеклыми обоями тянулась влево. Милана прошла через проход и собиралась шагнуть в тень коридора, где у угла стен находилась дверь в ванную комнату.

– Милана? – раздался голос старшей сестры слева.

Милана остановилась и, не коснувшись круглой ручки, опустила руку. Кухонная дверь была раскрыта. Там возле небольшого стола и углового диванчика стояла стройная и высокая Диана, которой было двадцать девять лет. В форме и чертах лица улавливалась схожесть с Миланой – то, что досталось обеим от мамы; но остальное досталось от их разных отцов, которые не провели и секунды со своими дочерями. Волосы Дианы были тёмно-каштановые, волнистые и были убраны в свободный пучок, тогда как передние пряди обрамляли лицо. Она была одета в лёгкую хлопковую рубашку с короткими рукавами, и из такой же ткани были свободные шорты.

Карие глаза внимательно смотрели на младшую сестру.

– Уже встала? – вытирая руки о вафельное полотенце, спросила Диана.

Милана кивнула и подумала о том, что едва ли сегодня спала. Как и многие ночи. Как и большинство ночей этих месяцев.

– Я в ванную, – негромко сказала Милана, будто не говорила с неделю. Хотя что-то сказала вчера, одно-два предложения.

– Может, – с надеждой спросила Диана, – сначала поешь?

Милана стояла несколько секунд с пустотой на лице, в глазах, в душе. Высматривая что-то и точно оценивая, Диана чуть прищурилась, а губы сжались. И Милана решила: почему бы и нет. Она кивнула, приоткрыла дверь в ванную и бросила бельё на крышку корзинки для белья.

Милана села на край углового диванчика в маленькой, светлой кухне. Старая плитка с узорами цветов, голубой линолеумом с абстрактными светлыми линями. Косые лучи освещали только угол подоконника: просевшего и с облупленной краской; и касались бока серо-белой плиты, которая была старше Миланы; и которая даже когда она была чистая, всё равно выглядела грязной.

Диана суетилась возле кухонной тумбы – то к чайнику, то к раковине в углу, то снова к тумбе – но всё в пределах одно-двух шагов. Милана повернула голову направо, возле дверной рамы висел отрывной календарь, и там была большая цифра «8», над числом: июль; под числом: среда. Веки Миланы слегка приоткрыли, а в груди задрожали осколки души.

8

Среда.

Шесть месяцев назад.

Но вместо жары был холод, вместо листвы был снег. И в тот день, в это время она ещё была жива.

В голове как вспышка от молнии возник яркий образ Анны. Когда Милана, несмотря на запрет посещения не родственниками, всё равно проскользнула в коридор. И перед тем, как её схватила медсестра, Милана через приоткрытую дверь увидела Анну, лежащую на койке. Милана едва узнала лучшую подругу. Было столько белого на теле, столько красного и сине-фиолетового; рядом стояли: капельница, экранчик. Только рыжие косы остались привычными, родными, солнечными. И тот бип-бип-бип ещё долго преследовал Милану во снах.

Милана сжала края стола до побеления костяшек и зажмурилась. Диванчик как безрадостные качели, кухонька как кораблик в шторм, а в голове били молоты.

Родители выжили, младший брат выжил, но дочь – нет.

– Как ты сегодня? – не оборачиваясь, спросила Диана.

И, огнемётом выгоняя воспоминание, Милана тихо втянула воздух. Она открыла веки, увидела спину и затылок старшей сестры; и ответила:

– Нормально. – Она отпустила стол и, желая провалиться в бездну, навалилась на спинку диванчика.

Диана мельком взглянула на сестру через плечо и продолжила готовить завтрак.

– Во вторник придёт новый репетитор, – напомнила Диана. – Поэтому в понедельник нужно будет позвонить в школу, чтобы всё уточнить.

Милана смотрела на грань стола, смотрела на сбитый, обшарпанный, как и её душа, угол. А Диана продолжала:

– Хорошая всё-таки у тебя директор, пошла на встречу, с пониманием. Надо будет ей при следующей встречи что-нибудь подарить, у меня как раз осталось немного денег с зарплаты. Ты не знаешь, что ей нравится? Там шоколадка какая или конфеты? Цветы я могу попросить у Славиной мамы, у неё в саду их полно растёт.

Диана взглянула через плечо, и Милана ответила:

– Не знаю.

Милане было всё равно на то, что она завалила экзамены, так же, как и на «исключение» и «понимание ситуации», что вместо того, чтобы остаться на второй год, ей позволят пересдать все экзамены в августе. И также ей было всё равно на то нарушает ли это снисхождение (или скорее жалость) какие-либо правила или такие исключения действительно имеют место быть. Но Милана старалась, она действительно старалась запихнуть знания в голову, когда с ней занимался прошлый репетитор (она ушла в декрет), или когда она пыталась заниматься сама, но всё это будто вываливалось из головы едва там обосновавшись.

Вернувшись к плите и помешивая овсяную кашу в кастрюльке, Диана продолжила:

– И нужно уточнить как именно будет проходить сдача экзаменов и выдача аттестата. Мы обсудили только то, что тебе нужно нагнать всю программу, заполнить пробелы и после нескольких контрольных и прочего, сдашь экзамены. Так что нужно будет всё это обсудить с репетитором. Хороший он, кстати, мне его Алёнка порекомендовала. У неё племянник, Саша, постоянно недомогает, вот они иногда и нанимает его, чтобы нагнать пропущенное.

Милана перевела взгляд на окно и произнесла:

– М-хм.

Голубизна и солнечность утра затягивали Милану – они казались нереальными и чужими, будто иная планета; а голоса ребятишек и лай собаки казались абстрактными и перетекающими как вода на качающемся судне.

Диана поставила тарелку перед Миланой. Овсянка с нарезанными бананом и курагой, в центре было присыпано корицей и кокосовой стружкой. Как Милана любила. Как Анна любила. Как они часто завтракали, когда Анна ночевала у Миланы, или Милана у Анны.

Милана смотрела на тарелку и не шевелилась. Диана смотрела на макушку сестры и опущенное лицо, но не видела глаз.

– Чай? – спросила Диана.

– М-хм, – произнесла в ответ Милана и взяла чайную ложку.

Пока Милана медленно перемешивала овсянку, Диана заварила зелёный чай в прозрачном чайничке. Поставив его и две кружки, Диана села с другой стронны углового диванчика, а между ними остался пустой угол. На кружке Миланы был нарисован знак бесконечности и над ним написано жирными буквами: BFF; а вокруг и по всей кружке были сердечки и звёздочки.

Диана не знала английский, только несколько слов, некоторые она произносила так, что едва можно было распознать в них слова; и, конечно, она не знала аббревиатур. Милана ей пару раз говорила, что значит эта аббревиатура на кружке, но каким-то чудесным образом это каждый раз убегало из головы Дианы. И Диана не понимала, что это напоминание как ножом по сердцу. Но Милана никак этого не показала – только нож со всплеском страданий вынимаясь из сердца сверкнул холодом в глазах и брызгами душевной боли.

– Знаешь, – сказала Диана. – Я могу и не ехать.

– Нет, – сказала Милана. Она съела первую ложку и не испытала удовольствия от вкуса. – Езжай. – Милана подняла глаза и слабо улыбнулась. – Я в порядке, правда. И это всего лишь на выходные.

– Да, – сказала Диана. Но лёгкое переживание висело на лице. Иногда Милана казалась нормальной, словно она была близка к исцелению, хоть и грустной, и немного рассеянной. Но иногда, она словно снова падала в яму. Диане это не нравилось, ей казалось, что пора было уже прийти в норму. – Ты уверена?

– Да, – ответила Милана. – Ты же обещала ему.

Диана вздохнула, и сказала:

– Ну, раз ты уверена.

Милана кивнула, ещё одна улыбка, и чтобы доказать, что ей лучше она выпрямилась и начала есть.

После болтовни Дианы о её возлюбленном, с которым она едет на концерт в соседний город, Милана отправилась в душ.

*

После долгого душа, Милана проводила Диану, нагруженную сумками, закрыла дверь и выдохнула. Пока Милана пила воду на кухне, через открытое окно она услышала мужской голос у подъезда:

– Ох, Дия! Давай помогу! Ты чего не попросила-то? Я бы поднялся.

– Ох, Слава! – с добротой передразнила Диана. – Я тебе не соломинка, не сломаюсь. – И послышалось как скрипнула скамейка от тяжести сумок.

– Иди сюда, красавица, – сказал Слава. И послышалось кокетливое, довольное хихиканье Дианы.

А через несколько секунд голос пожилой соседки из окна первого этажа:

– Постыдились бы!

Диана громко цокнула, и Милана знала, что она закатила глаза.

– Чего стыдиться-то? – спросила Диана. – Или может вы просто завидуете?

– Чему завидовать, а? – сказала соседка. – Тому что вы тут порнографию устраиваете? А ведь во дворе ребятня бегает!

Милана шагнула к окну и посмотрела вниз с третьего этажа. Рядом со старшей сестрой стоял высокий, спортивный мужчина немногим старше Дианы, с короткой стрижкой чёрных волос; в шортах и футболке, и с большим рюкзаком на спине.

– С каких пор, – сказал Слава с серьёзным лицом, – поцелуи стали порнографией?

– Она-то ладно, понятно сирота, недовоспитывали, не следил никто, а ты-то что? Выглядишь как хороший парень.

Поморщившись лёгким недовольством, Слава прищурила глаза:

– Спасибо? – сказал он.

– Эй! – возмутилась Диана. – Я не сирота. Мои родители не умерли. Они меня бросили.

– Э-э…, – протянул Слава. – Вообще-то это тоже значит, что ты…

Диана резко повернула к нему голову и глаза сверкнули недовольным огнём:

– Ты на чьей стороне?

– Ох, – заволновался Слава. – На твоей конечно же! – Он повернул лицо к соседке в окне и сказал: – Эй! Она вообще-то не сирота! У неё есть сестра, и я. – Он положил руку на талию Дианы и притянул к себе.

Диана расплылась в улыбке и, смотря глазами, полные любовью и озорством, сказала:

– Да, и ты.

– Эй! – воскликнула соседка. – Давайте кыш отсюда, кыш!

– Вы не можете меня выгонять, – возмутилась Диана и вернулась за своими сумками на скамейке. – Это и мой подъезд тоже. И разве вам больше нечего делать? Заведите себе кошек да на них ворчите и ругайте, если у вас яд кое-где зудит. И шикайте тоже на них.

– Ах! – изумилась соседка. – Ещё и грубиянка! А ты ведь девочка!

Слава взял две сумки Дианы, а ей оставил одну – самую маленькую и лёгкую.

– Вы первые начали! – возмутилась Диана.

Милана поморщилась и направилась прочь из кухни, но услышала финал.

– Дия, – сказал Слава. – Да плюнь ты на неё, пошли, а то опоздаем.

И Диана с ехидным, довольным злорадством сказала:

– Я бы плюнула.

– Ах! – ахнула соседка. Возмущалась, изумлялась звуками, но не могла сказать ни слова.

Зная Диану, Милана знала, что она в действительности могла бы это сделать, если конечно совсем вывести её из себя. Но потом она могла бы и пожалеть, хотя в случае с этой соседкой – навряд ли. Но Милана так бы никогда не сделала, она бы даже не начала подобный спор.

Милана вернулась в комнату – высушила волосы, причесалась и убрала их в высокий хвост, но несколько передних прядей выбивались и свисали по бокам, и они отправились за уши.

Милана сидела на краю кровати. Из окна солнце припекало спину, а Милана пыталась по кусочкам собрать голову, но точно не хватало нескольких пазлов – они затерялись шесть месяцев назад.

Милана оделась и встала перед зеркалом. Синяки под глазами, уставший и тяжёлый взгляд; если сравнивать с фотографиями Милана немного похудела, волосы стали тусклее, хотя на её светлых это было не сильно заметно, а кожа словно стала тоньше. Вздохнув, Милана потревожила пыль, откопала и надела ободок с маленькими реалистичными бутонами бирюзовых роз. На полу нашла розовые очки с толстой рамкой оправы, а розовые линзы имели форму сердец. В уголок зеркала была вставлена фотография с Анной: Милана была в этих же очках, подруга в таких же, но фиолетового цвета, а вместо двух привычных кос – рожки-косички из волос с розовыми лентами.

Милана нашла в хаосе комода серебряное кольцо с маленьким камушком и надела. Она стояла с несколько секунд и потирала кольцо – думала, вспоминала. Но всё многообразие весёлых и светлых воспоминаний раздирало сердце как голодный хищник добычу. Милана вздохнула и сняла кольцо – прошла к столу и положила его на пыльный ноутбук.

Встав слева у стола, Милана взяла первый попавшийся продолговатый предмет, которым оказался красный маркер и зачеркнула все пункты «To do list», кроме последнего. Закусив губу, Милана медлила – в глазах трепыхались: сомнения и огоньки страха. Она взглянула на верхний правый угол пробковой доски, где была фотография с широкими улыбками – и осколки души всколыхнулись, звеня невыносимой болью. Милана зачеркнула последний пункт, надела очки-сердечки, пшыкнула на себя духами, которые когда-то подарила Анна, вынула из дневника на кровати конверт и положила его на ноутбук, рядом с кольцом. И взяв телефон и наушники, она вышла из комнаты.

Проверив плиту на кухне, утюг в гостиной, Милана вернулась в коридор и надела белые босоножки с лёгкой подошвой как у кроссовок; вставила наушники в уши, нашла свой плейлист «Lana Del Rey избранное» и нажала случайный порядок.

В наушниках заиграла песня «Summertime Sadness».

До того, как закончился тихий проигрыш и прозвучали слова: «Kiss me hard before you go. Summertime sadness…» – Милана вышла в прохладный подъезд, в котором пахло хлоркой.

Заперев дверь на два оборота, Милана спустилась с третьего этажа на первый и сунула ключи в щель их почтового ящика – помедлила, но разжала пальцы – и они с шумом опустились на донышко.

Вдох, выдох. Милана нажала кнопку домофона и вышла наружу – в розово-солнечное утро.

2

Милана вышла из первого подъезда пятиэтажного дома: бледно-сиреневый, довольно старый, но в хорошем состоянии.

– О, – раздался справа голос пожилой соседки. – Милана. Ты бы слышала, что твоя сестра мне сегодня сказала! Как у неё только язык повернулся…

Милана не взглянула на соседку – крыльцо, две ступеньки и поворот направо. А в окне возмутилась соседка:

– Ах, ты ж посмотри! Какова старшая сестра, такая и младшая! – И она фыркнула возмущением и негодованием такой вопиющей нахальности и неуважения этой семейки из двух человек.

Если бы Милана действительно её слышала, а не сквозь песню как посторонний шум улицы, где голоса не имеют слов, а слова не имеют смысла – то Милана бы не молчала; а про себя бы подумала, что нет – они с сестрой разные, и очень.

Милана шла вдоль своего дома. Во дворе и на подъездных лавках сидели знакомые и не знакомые лица – несколько удивлённых, несколько сочувствующих, и пара шепотков и толчков локтем друг в друга. Но для Миланы все лица были безликими – будто водой размыли акварель; и она шла к месту X в объятиях «Summertime Sadness».

После дома и шумного двора с детьми – дорожка, пешеходный переход, где не было ни одной машины и Милана вышла на аллею, которая вытянулась широкой линией. Прямоугольные кирпичики светлой плитки, по бокам скамьи с урнами, а за ними газон с одинаковыми деревьями и кустами, которые будто выстроились в две шеренги напротив друг друга. У газона, за скамьями на одинаковом расстоянии стояли фонари в винтажном стиле: бронзовый цвет, завитки и, напоминая бутоны цветков, свисало по два металлических флакона. А между фонарями, провисая над плиточной дорогой, протягивались нити с круглыми гирляндами.

Песня сменилась на «Sad Girl». Милана шла по центру аллеи и смотрела перед собой – на городок Зелемир – в солнечно-розовом цвете с розово-голубым над головой, с розово-зелёным повсюду.

По бокам аллеи были однополосные дороги, за ними тротуары – с полоской газона с кустарниками, которые прерывались только на пешеходах, ведущих на аллею; и линии жилых домов. Старые пятиэтажные здания, построенные во времена СССР, но отремонтированные и освежённые. Штукатурка фасадов была в светлых, бледных или пастельных тонах. И дома чередовались в цвете: светло-поросячий, бледно-салатовый, пастельно-голубой, бледно-сиреневый, пастельно-розовый, светло-бежевый, светло-зелёный – не было чёткой последовательности, и была даже хаотичность, но в то же время гармония сочетаемости, лёгкость и ненавязчивость.

Со стороны дорог в домах были небольшие магазины, а возле входов и лестниц, ведущих на крыльцо, стояли клумбы с цветами. А в промежутках между домами виднелись – зелень, дворы и иные невысокие здания, как: детский сад, продуктовый магазин, цветочный магазин и прочее, прочее.

Милана шла по аллее, не смотрела на безликие лица и дома; смотрела на конец аллеи, которая упиралась в широкую двуполостную дорогу, а за ней начинался единственный в городке парк – «Ласточка». Слева, вдоль озера протягивались сосны – остатки леса, и старые дома; а справа начиналась более новая часть города с девятиэтажными домами – она огибала парк, а лес расширялся и вытягивался.

На скамьях аллеи сидели люди: подростки, молодые, родители с детьми, которые рисовали мелками, а кто-то просто раскрашивал прямоугольники плитки в разные цвета; и несколько собак. Но вся жизнь и радость проходила сквозь Милану и не задерживалась – будто она была ситом. Всё что она ощущала это жар солнца, пустоту и бессилие.

*

Включилась песня «Change». Милана повернула за одну из первых девятиэтажек Зелемира и остановилась. С боку был городской бассейн, а за ними возвышалась девятиэтажка бледно-поросячьего цвета. А за ней и дальше – ещё три таких же; между ними располагались: детские дворы, небольшой корт, на котором были установлены футбольные небольшие ворота, и молодёжь играла в футбол. И всюду была зелень, которая росла в городке везде, словно сорняк.

С дрожащее-звенящими осколками души, Милана стояла и смотрела на девятиэтажку сжав кулаки и поджав губы. Эта девятиэтажка была самой близкой к дороге, а за ней находились деревья парка, который не имел никакого ограждения, кроме разве что природного. И чуть поодаль от дома, у стоянки был сворот в парк: косая дорожка, ступеньки с перилами, и линия продолжалась, уводя вглубь и тень деревьев.

Пробегая по белым рамам окон, Милана поднимала взгляд и остановила его на одном из окон на седьмом этаже – душу точно стиснули, а осколки души впились в тело изнутри. Милане почудилось что даже отсюда она могла бы увидеть воздушную розовую тюль, развевающуюся на ветру, который качал хвост светлых кудряшек и трепетал футболкой.

Сделав вдох, Милана подняла взгляд выше – на крышу. Кулаки разжались, и вместе с ними словно разжалось всё остальное. Опустив взгляд, Милана направилась к девятиэтажке.

Женщина – раскрасневшаяся и запыхавшаяся – пыталась завезти коляску с трёхлетним мальчиком в подъезд и одновременно держала дверь домофона. Ноги Миланы помнили каждую из четырёх ступеней – и как столь множество раз, они поднялись с подзабытой лёгкостью и ловкостью рядом с пандусом. Милана придержала дверь – женщина на выдохе поблагодарила кивком и улыбкой, и завезла коляску в подъезд.

Пока женщина ставила коляску на площадке под лестницей, вынимала сонного ребёнка и вещи, Милана как тень поднялась на первый этаж и остановилась.

Она смотрела в пол – на первую ступень следующего лестничного пролёта; а рука сжимала перила с толстым слоем голубой краски. Внизу постанывал ребёнок, не желающий вылезать, и копошилась его уставшая мать.

Песня переключилась на «Born To Die».

«Why?» – рука Миланы отпустила перила.

«Who, me?» – не взглянув на лифт, Милана продолжила подъём.

«Why?»

Размеренный, точно у заведённой куклы шаг и взгляд вниз.

«Feet don’t fail me now

Take me to the finish line

Oh, my heart, it breaks every step that I take»

Бетон сменялся тёмно-синими квадратами лестничных площадок, которые иногда вспыхивали солнечным светом. Шаг за шагом; ступень за ступенью; пролёт за пролётом; этаж за этажом. В голове тяжёлая пустота – любая возникающая мысль не успевала закончиться и осыпалась. Но они продолжали попытки возникать, как и образы, которые тут же развеивались точно дым от ветра. А сомнения копошились колючим комочком где-то в уголке, но Милана не обращала на них внимания.

*

Поднявшись выше последнего этажа, Милана с песней «Tomorrow Never Came» в наушниках встала и смотрела на тонкие прутья, за которыми находилась вертикальная лестница из тёмного металла. Двое из прутьев были погнуты и образовывали небольшое отверстие.