Сильвия Крэнстон
Е. П. Блаватская. История удивительной жизни

Глава 8
Тибет. Ученичество

Во время заключительного периода путешествия Е. П. Блаватской в Тибет она, по-видимому, побывала в горах Каракорум, которые находятся севернее Кашмира и Гималаев и намного западнее Шигадзе и Лхасы. По словам Веры, Блаватская остановилась у Махатмы К. Х., который жил с сестрой и племянником. «У Махатмы Мория, – писала Вера, – её гуру, не было постоянного дома… он постоянно путешествовал и жил там, где в нём сильнее всего нуждались»^[262]. К. Х. тоже часто отсутствовал, выполняя важные задачи, и бывал в Ташилунпо^[263]. Блаватская утверждает, что впервые встретила его в 1868 г^[264].

В письме к Холлис Биллингс (от 2 октября 1881 г.) Е. П. Блаватская сообщает, что дом К. Х. «находится в Малом Тибете, который ныне относится к Кашмиру. Это большое деревянное здание в китайском стиле, похожее на пагоду, которое располагается между озером и прекрасной горой». Она добавила, что Учитель М. тоже часто там бывает. Оба Учителя, по её словам, редко открыто появлялись где-либо, «но могли отправить свои астральные тела куда угодно»^[265].

Жилище К. Х. или ашрам, как его называл Олькотт, служило сразу нескольким целям, о чём Уильяму К. Джаджу доверительно сообщил теософ из Индии по имени Дамодар, который побывал там во время астрального путешествия. Дамодар пишет:

«Я оказался в диковинном месте. Оно находилось в верхней части Кашмира у подножия Гималаев… Там стояли всего два дома друг против друга, и больше не было никаких признаков жилья. Из одного дома вышел… Кут Хуми. Это был его дом. Напротив него стоял [Учитель М.]. Брат К. приказал мне следовать за ним. Пройдя около полумили, мы пришли к природному подземному тоннелю в Гималаях – старому руслу реки Инд, которая несёт под ним свои бурные, ревущие воды. По проходу можно передвигаться лишь по одному, и всего один неверный шаг может решить судьбу путешественника…

Пройдя значительное расстояние по этому подземному проходу, мы вышли на открытую равнину в Л… к. Там стояло огромное здание… являвшееся не чем иным, как Главным центром, в который отправляются все наши братья, достойные посвящения в мистерии, для участия в заключительной церемонии и пребывания там в течение установленного периода. В сопровождении моего Гуру я поднялся в Большой зал. Безмятежное великолепие этого места невольно внушало трепет…

Главный трон не имеет равных в своём благолепии, он окружён ореолом величия, которое исходит от того, кто на нём сидит»^[266].

Поскольку во время совершения этого эксперимента – а также несколькими годами позже, когда он побывал там в физическом теле, Дамодар находился под попечительством Е. П. Блаватской^[267]. – то легко предположить, что в том самом месте происходили и её посвящения, причём не только во время настоящей поездки, но и в прошлый раз, когда она проникла в Тибет через Кашмир.

О том, чем Блаватская занималась во время своей второй поездки в Тибет, гостя у К.Х., она доверительно сообщила Синнетту в письме, написанном после необыкновенно яркого сна, возродившего в её памяти мельчайшие детали её жизни в тот период.

Значительную часть своего времени Блаватская посвящала изучению двух языков. Одним из них был сензар, «тайный язык жрецов» или «загадочный диалект посвящённых адептов всего мира», как она говорила^[268]. По слухам, именно на этом языке были изначально написаны «Станцы», послужившие основой для «Тайной Доктрины» и «Голоса Безмолвия»^[269].

Вторым языком являлся английский. Решение учить английский язык в Тибете, несомненно, покажется вам несуразным. Разве Блаватская не учила английский в детстве и не практиковалась в нём, проживая в Англии и Америке? Что ж, она и впрямь владела разговорным английским, но он был ненамного выше уровня, достаточного, чтобы прочитать истории про Фермера Брауна, которые ей задавала гувернантка из Йоркшира. Но даже обладая определённым знанием языка, Елена Петровна стеснялась на нём говорить, потому что собеседники смеялись над её йоркширским акцентом, перенятым у гувернантки.

«Помнится, – делилась Блаватская с Синнеттом, – ещё когда я была в Венеции в 1867 г., мне было тяжело понять книгу, написанную на хорошем английском языке». Рассказывая миру о теософских идеях, она неизменно сталкивалась с тяжелейшей задачей: ей приходилось разъяснять тонкости эзотерической философии и метафизики на западном языке, не предназначенном для обсуждения подобных тем. Каждый день она занималась тем, что переводила предложения с сензара на английский язык. Учитель К. Х., владевший обоими языками, поправлял её. Кроме того, в течение этого времени Е. П. Блаватская разговаривала исключительно на английском, даже со своим учителем. «Ему было всё равно, насколько хорошо или плохо я говорю, – признавалась она, – ведь он не знал этого языка, однако, понимал каждое слово, которое возникало в моей голове…»

В сновидении Блаватской «обстановка меняется, и я уезжаю в сопровождении Учителя, который отправляет меня обратно в Европу»^[270]. В одном источнике указано, что прощание происходило на холмах Манасаровара в Тибете^[271][272]. Судя по картам, эта знаменитая местность расположена к югу от гор Каракорум.

Глава 9
Таинственный посланник

В то время как Елена Петровна находилась в Тибете, с её тётей Надей в Одессе произошло нечто удивительное. Годы спустя она напишет об этом происшествии из Парижа в Лондон Генри Олькотту. Вот отрывок из этого письма, отправленного 26 июня 1884 г., переведённый с французского языка:

…Когда моя племянница была на другом конце света… ни одна душа не знала, где она находится – что нас безмерно печалило. Все наши поиски были напрасны. Мы уже были готовы поверить, что её нет в живых, когда – кажется, это было в 1870 г., или немногим позже – я получила письмо от человека, которого Вы, если я не ошибаюсь, называете «К.Х.». Это письмо попало ко мне самым непостижимым и загадочным способом: его принес посыльный азиатской внешности, который затем исчез прямо на моих глазах. В письме говорилось, что мне нечего бояться, она в полной безопасности. Я сохранила письмо в моём доме в Одессе. Когда я вернусь туда, я сразу же пришлю его Вам и буду очень рада, если оно сможет быть Вам полезно.

Прошу меня извинить, но мне сложно, если не сказать невозможно, представить, насколько глупы люди, считающие, будто моя племянница и Вы сами выдумали тех, кого называете Махатмами! Не знаю, как давно знакомы с ними Вы, но моя племянница подробно рассказывала мне о них много лет назад. Ещё до того, как она написала свою «Изиду», она писала мне, что снова встретила некоторых из них и возобновила общение с ними. Зачем ей было выдумывать этих персонажей? Какой прок ей был бы от них, если бы они не существовали на самом деле?..

Я всегда была ревностной христианкой и надеюсь оставаться таковой до конца своих дней. И если даже я верю в существование этих людей – хотя и склонна сомневаться в реальности некоторых чудес, которые им приписывают – то почему другие в них не верят? Я могу подтвердить существование по меньшей мере одного из них. Кто, если не один из этих адептов, мог написать мне письмо, поддержав меня в тот момент, когда я больше всего в этом нуждалась? Почерк был мне незнаком, это правда; но столь необычная манера изложения не могла принадлежать никому, кроме адепта оккультной науки. Письмо пообещало мне возвращение моей племянницы – и обещание было в точности исполнено. Как бы то ни было, я пошлю его Вам, и через две недели оно прибудет к Вам в Лондон^[273].

Через 10 дней письмо и конверт с адресом получателя были отправлены Олькотту. Оба они были написаны на французском на изготовленной вручную рисовой бумаге, которая часто используется в Кашмире и Пенджабе. В письме значилось:

Уважаемой

Достопочтенной госпоже

Надежде Андреевне Фадеевой

Одесса

У благородных родственников госпожи Е. П. Блаватской нет никаких причин для печали. Их дочь и племянница вовсе не покинула этот мир. Она жива и желает уведомить тех, кого любит, о том, что довольна и счастлива быть в далёком, неизвестном пристанище, которое она сама для себя выбрала. Недавно она была тяжело больна, но уже поправилась; ведь благодаря покровительству Владыки Санге^[274], она нашла преданных друзей, которые заботятся о её физическом и духовном благополучии. Посему, пусть её родные не беспокоятся. До того, как взойдут восемнадцать новых лун, она вернётся к своей семье^[275].

На конверте Надиным почерком сделана надпись карандашом на русском языке: «Получено в Одессе, 7 ноября, о Лёлиньке, 11 ноября, 1870, возможно из Тибета, Надежда Ф.»^[276].

Это письмо было опубликовано в отчёте Генерального совета Теософского общества за 1885 г. с приложением следующего комментария:

И записка, и адрес на конверте написаны ныне хорошо знакомым нам почерком Махатмы К. Х. Поэтому тем, кто утверждает, что госпожа Блаватская придумала Махатм и подделала почерк, придётся опровергнуть ещё и тот факт, что они были знакомы семье госпожи Блаватской… за пять лет до учреждения Теософского общества в Америке.

Многие люди в Индии и Европе тщательно сравнивали эту записку с другими, чудесным образом полученными через киот в Адьяре и в других местах, а также с многочисленными письмами К.Х., которые хранятся у г-на Синнетта, и пришли к выводу, что почерк в них полностью совпадает^[277].

Даже Фредерик Майерс из Общества психических исследований выразил согласие касательно авторства письма, полученного тётей Е. П. Блаватской. «Я видел это письмо, – говорит он, – и мне представляется, что оно определённо написано рукой К.Х.»^[278].

В письме родным от 29 октября 1877 г. (которое некогда хранилось у графа Кроуфорда, а теперь находится в Адьяре) Е. П. Блаватская писала, что её Учитель питает глубокое почтение к духу христианских учений. Также она сообщала, что однажды провела семь недель в лесу неподалёку от гор Каракорум, где скрывалась от всего мира. Учитель навещал её каждый день, правда, неизвестно, делал ли он это астрально, или каким-либо другим способом. Джадж утверждает, что во время этого периода уединения ей показали пещерный храм, в котором находились статуи великих учителей этого мира^[279][280]. «Громадная статуя Иисуса из бронзы, прощающего Марию Магдалину, стоит в одном из подземельных храмов. Рядом с ней Готамы статуя, который дает пить из своих горстей нищему, и Ананды, ученика и брата двою[ро]д[ного] Будды, пьющего у колодца из чаши, подаваемой ему Парией-Проституткой. Это я знаю». («Беседы с Е. П. Блаватской», 1:223–24.)

Глава 10
В ожидании

С момента отъезда из Тибета пройдёт более года, прежде чем Е. П. Блаватская воссоединится с семьёй в Одессе. Всё это время она путешествовала по Ближнему и Среднему Востоку. Она рассказывала, что побывала на Кипре и в Греции, где впервые встретила Учителя Иллариона^[281]. В Сирии и Египте она обучалась у нескольких учителей мудрости и установила связь со многими членами Братства^[282].

«По моему мнению, нет никаких сомнений в том, – пишет профессор Росон, – что госпожа Блаватская была знакома с многими, если не со всеми, традициями, церемониями и положениями, практикуемыми друзами Ливанской горы в Сирии. Она рассказывала мне о таких вещах, которые известны лишь немногим посвящённым»^[283]. Сам Росон тоже прошёл в этом месте обряд посвящения, если верить справочнику «Кто есть Кто в Америке» (издание охватывает три века, с 1607-го по 1896 г.).

В греческом порту Пирей Е. П. Блаватская поднялась на борт парохода «Эвномия», направлявшегося к Ионическим островам. Конечным пунктом её путешествия был Каир. Однако судно, перевозившее порох и фейерверки, взорвалось, не завершив плавания. Лондонская газета «Ллойдс» упоминала об этом событии, которое произошло 6 июля 1871 г. Из 400 пассажиров выжить удалось лишь 16^[284]. В этом крушении Блаватская потеряла все свои накопления и имущество. Греческое правительство позаботилось о том, чтобы выжившие благополучно добрались до мест назначения^[285].

Синнетту удалось, опираясь на письма, которые ему показали родственники Е. П. Блаватской, воссоздать картину произошедшего.

В 1871 г. госпожа Блаватская написала из Каира своим друзьям о том, что покинула Индию и потерпела крушение где-то по пути (недалеко от острова Спеце). Она собиралась вернуться домой спустя некоторое время. А пока, находясь в Египте, решила создать «Духовное общество», которое будет заниматься исследованием медиумов и различных явлений согласно теориям и философии Аллана Кардека. По её мнению, это было единственным способом наглядно продемонстрировать людям степень их заблуждения. Сперва она намеревалась дать свободу действий общеизвестным, признанным учениям, а затем, когда публика убедится в том, что они не работают, предложить им своё объяснение сверхъестественного. Она говорила, что готова преодолеть любые трудности, чтобы достичь этой цели, – она даже была согласна на некоторое время прослыть неумелым медиумом. «Других медиумов они и не знают, а мне это нисколько не вредит – ведь в скором времени я покажу им разницу между пассивным медиумом и энергичным созидателем», – утверждала она.

Через несколько недель, пишет Синнетт, друзья получили от неё второе письмо.

В нём она с отвращением рассказывала о совершенно неудавшемся предприятии. В поисках медиумов она писала, кажется, в Англию и Францию, но безрезультатно. И только лишь от полной безысходности окружила себя медиумами-любителями – француженками-спиритками, бóльшая часть которых являлись бездомными попрошайками, если не аферистками, в тылу армии инженеров и рабочих, строивших Суэцкий канал под началом Лессепса.

Они крадут деньги общества, – писала она, – пьют как сапожники, а недавно я поймала их на попытке бессовестно обмануть членов общества, которые исследуют медиумов, путём фальшивых феноменов. У меня состоялись крайне неприятные беседы с несколькими людьми, которые посчитали меня виноватой во всём этом. Поэтому я выставила их вон… «Духовное общество» не продержалось и двух недель – сейчас оно не более, чем груда руин – величественных, но столь же поучительных, как гробницы фараонов… Дабы немного разбавить комедию драмой, добавлю, что меня едва не застрелил фанатик – грек, который присутствовал на двух спиритических сеансах, единственных, что мы успели провести, и, по-видимому, стал одержим злыми духами^[286].

Оригинал второго письма хранится в архивах Теософского общества в Адьяре. Оно оканчивается следующими словами:

Клянусь навечно положить конец подобным спиритическим сеансам – они слишком опасны, а я недостаточно сильна для того, чтобы контролировать злых духов, которые могут подобраться к моим друзьям в это время^[287].

Из Каира Е. П. Блаватская отправилась в Сирию,^[288]. Палестину и Константинополь, и наконец в июле 1872 г. она возвратилась к семье в Одессу, где задержалась на девять месяцев, до апреля 1873 г^[289]. Из этого периода её жизни до нас дошли сведения лишь об одном происшествии, которое она позже описывала в письме к Надежде:

Никогда не забуду тот особенный день, точнее, вечер, в Одессе, в твоём доме за ужином. Тётя [Екатерина Витте] затеяла со мной спор о религии, категорично утверждая, что ни один еврей или идолопоклонник не сможет войти в Царство Божье, ибо там нет для него места. С того самого момента я начала размышлять об этих словах. «Если даже тётя, – думала я, – такая добрая, благородная и справедливая, настолько ослеплена христианской верой, что верит в такую чудовищную, ужасную несправедливость Бога, то во что тогда верят другие христиане, многие из которых не стоят и её мизинца?»

…Различия в религиозных догмах были созданы не святыми, а грешными смертными… [и] они разделили человечество на враждующие нации и расы.

Если бы не было догм, не существовало бы и протестантов, католиков, буддистов, брахманистов и т. д.; все верили бы в Единого Бога… и считали бы друг друга братьями… им было бы стыдно на глазах у остальных своих братьев безжалостно убивать друг друга в войнах, пытать друг друга подобно диким зверям и желать ада своим ближним^[290].

Из Одессы Е. П. Блаватская отправилась в Бухарест, чтобы навестить друга, а затем в Париж, где она жила с кузеном Николаем Ганом. Среди её друзей была врач, профессор Лидия Маркетт, которая двумя годами позже, находясь в Нью-Йорке, описала занятия Блаватской в столице Франции. Она сделала это по просьбе полковника Олькотта, которому постоянно досаждали косвенные намёки на «разгульный образ жизни», который Е. П. Блаватская якобы вела в Париже. Вот что написала профессор Маркетт:

Нью-Йорк, 26 декабря, 1875 г.

Дорогой господин,

В ответ на Ваши вопросы я имею сказать, что познакомилась с госпожой Блаватской в 1873 г. Она жила на рю дю-Палев в апартаментах своего [двоюродного] брата господина Гана вместе с ним и его близким другом господином Лекё. Мы виделись почти каждый день, и, на самом деле, я проводила с ней большую часть времени, когда не находилась в больнице или на лекциях. Посему я смею утверждать, что знаю, каково было её поведение. Мне доставляет особое удовольствие сказать, что её поведение было безупречным, достойным всяческого уважения. Она проводила своё время за рисованием и писательским трудом, лишь изредка выходя из своей комнаты. У неё было мало знакомых, но в их число входили господин и госпожа Леймари. Госпожу Блаватскую я считаю одной из самых достойных и интересных женщин, которых я когда-либо встречала. Наша дружеская связь продолжается и после того, как я покинула Францию.

Искренне Ваша,

(Подпись) Л. М. Маркетт, д-р мед^[291].

Олькотт вспоминает о том, что привело Блаватскую к решению уехать из Парижа в Нью-Йорк: «Е. П. Блаватская сказала мне, что прибыла в Париж, намереваясь осесть там на некоторое время под покровительством родственника, но однажды получила от [своих Учителей] безапелляционное указание ехать в Нью-Йорк и там ждать от них вестей. На следующий же день она отбыла на корабле в Нью-Йорк, потратив почти все имеющиеся у неё сбережения на билет»^[292].

О том же рассказывает и Вера: «В июне 1873 г. она была в Париже, где собиралась пожить какое-то время, когда внезапно пришло письмо – „совет, которому я не хочу и не могу противостоять“, как она объяснила нам в переписке – от одного из её Учителей с Дальнего Востока. Ей наказали отправляться в Америку».

В конце июня Е. П. Блаватская отплыла в Нью-Йорк. Происшествие, которое случилось, когда она поднималась на борт, годы спустя было описано в газете «Нью Йорк Таймс» (6 января 1889 г.). У. К. Джадж, недавно вернувшийся из Лондона, где он навещал Блаватскую, ответил на вопросы репортёра. В частности, внешность Е. П. Блаватской он описывал таким образом:

Черты, которые ярче всего проглядывают в её выражении лица, это, в равной степени, энергия и огромная доброта. Глядя на неё, нетрудно понять, что она относится к тому типу женщин, которые способны на поступок, совершённый ею 10 лет назад, когда она приехала сюда из Франции. Блаватская прибыла в Гавр с билетом первого класса до Нью-Йорка и двумя-тремя долларами в кармане, поскольку деньги никогда не были для неё важны. Уже собираясь подняться на борт, она заметила бедно одетую женщину с двумя маленькими детьми, которая сидела на пристани и горько плакала.

– Почему ты плачешь? – спросила Блаватская.

Женщина ответила, что её муж послал ей деньги из Америки, чтобы она вместе с детьми могла приехать к нему. Она потратила все деньги на покупку билетов третьего класса для себя и своих детей, но билеты оказались фальшивыми. Женщина не знала, где искать мошенника, который так бессердечно её обманул, и осталась без средств к существованию в чужом городе.

– Пойдём со мной, – сказала госпожа Блаватская. Она сразу же отправилась к агенту пароходной компании и потребовала, чтобы тот обменял её билет первого класса на билеты третьего класса для женщины с детьми и для неё самой.

Каждый, кто хоть раз пересекал океан в помещении для пассажиров третьего класса в толпе эмигрантов, непременно оценит глубину самопожертвования тонко чувствующей женщины, привыкшей к комфорту^[293].

Мэрион Миде узнала, что во время плавания судно «столкнулось с необычайно сильными западными штормовыми ветрами и встречными волнами», которые привели к неисправности двигателя и четырёхдневной задержке судна. «На кораблях с эмигрантами, – добавляет она, – в помещение для пассажиров третьего класса можно спуститься по лестнице, через люк. Через эти люки почти не проникал свежий воздух, а в плохую погоду, когда потребность в воздухе ещё более возрастает, их и вовсе закрывали. Две недели без глотка свежего воздуха, в тесном, многолюдном помещении, в условиях антисанитарии, с испорченной едой и водой, и вдобавок ко всем страданиям – неизменный риск кораблекрушения. Учитывая травмирующий опыт Е. П. Блаватской во время плавания на пароходе „Эвномия“, можно только представить, каким кошмаром обернулось для неё путешествие через Атлантику»^[294].

Но для женщины и её детей, напротив, было намного лучше оказаться на борту, чем остаться без денег в незнакомом городе.