Сергей Савочкин
Тишина камней

В громкой речи дяди, под толстым слоем поддельной доброжелательности, таилась  хладнокровная жесткость. Возможно, если бы не подожженный дом или свирепый вид его воинов, сын Кабиана поверил бы, но каждый раз, когда воля Ри сдавалась, сила эдды Мельзинги возвращала ученика на место, а глаза старухи вспыхивали недовольством, как при плохо подготовленном обряде обращения к сущим – каранги.

Через какое-то время потрескивания уже угасающего пожара и всеобщего молчания, Коган продолжил:

– Мы похожи с тобой, Рийя Нон. Я знаю, о чем ты думаешь. Потому что был таким же. Я покинул отчий дом, когда был вдвое младше тебя. Каждый день меня тянуло обратно. О тэ ранги ату китея, Ри! Каждый день я жалел о содеянном. Я жил у цнои, как и ты, Ри! И кто же, как не они, знают силу родственной связи? Присоединяйся ко мне! Захочешь в отряд – буду рад. Не захочешь – найду работу по душе. Твой дом не здесь!

Когда стало ясно, что охотник закончил, в толпе загудели. Старейшина прикрикнул, стараясь утихомирить людей.

– Ты ошибаешься, каргхар, – Мельзинга снова вышла из-за спины судьи, говорила уверенно, без тени страха, даже умиротворенно.

Коган искренне удивился:

– В чем же?

– Во всем.

– Вот как? – Вялый жест, и члены отряда стали приближаться к командиру.

– Его дом здесь. – Взгляд старухи затуманился, как бывало во время отрешенных наставлений. – А ты пришел не с добрыми намерениями. Ты прав лишь в одном: о тэ ранги ату китея – с неба виднее. А нити сущих повсюду, нужно лишь уметь их слышать.

Коган вдруг резко, в два широких шага, приблизился к Мельзинге. Борода на лице зашевелилась, показались зубы. Низкорослый телохранитель запрыгнул на лошадь, и конные заняли позиции, окружив людей.

– А ты, значит, слышишь? – Рука охотника потянулась к шее старухи, но отдернулась, и Коган закричал еще сильнее, обращаясь в сторону леса: – Смотри, Ри! Смотри и не говори потом, что я не предлагал тебе выбор! А я предлагаю! Марво динтаф идʼдинио!

Ри похолодел от страха. Оцепенение сковало тело, а глаза расширились от осознания неизбежного. Дядя воззвал к древнему закону цнои, рожденному, как и многие устои их обычаев, во второй эпохе и передающемуся на мертвом языке “жующих”. Он гласил, что в ситуациях, когда смерть – вопрос решенный, первым обязан умереть мужчина.

– Рийя Нон! – Терпение дяди иссякало. Он схватил Мельзингу за шкирку и подтянул к себе, чуть приподняв, так, что ноги старухи-обрядчицы касались земли только кончиками пальцев. Выкрикивая, он брызгал слюной и сильно морщился, глаза закатывались все чаще: – Если бы не цнойская дыра, в которой ты живешь, ты бы знал обо мне, потому что в Старых землях каждый знает: Коган Халла не умеет ждать, не способен прощать и не дослушивает оправданий до конца! Поэтому, Ри, никогда не оправдывайся, не проси прощения… – И последние слова он прокричал прямо в лицо старухи, бледнеющее от ужаса: – И никогда не заставляй меня ждать! Марво динтаф идʼдинио, Ри! Выходи! Или же беги и живи, угасая в позоре, пока я не найду тебя и не раздавлю дымящийся пепел подобия мужчины.

Коган отшвырнул старуху и медленно вытянул из ножен меч. Толпа ахнула. Оружие уныло загудело – этот тихий и в то же время жуткий замогильный звук проник в каждую живую клетку и породил предсмертный страх, подкосив ноги, заставив упасть на колени всех жителей Энфиса, вышедших к чужакам. Но сами они не дрогнули, и только илори засуетились, пританцовывая по вымощенной дороге. Коган стянул перчатку с правой руки, прижав ее к лошадиной бочине, тем самым обнажив  подвижный металлический прихват с блестящим шаром вместо конечности. Короткий эфес дырой легко наделся на этот шар, щелкнув и заскрежетав. Коган странно, глубоко задышал, будто меч воодушевлял и осчастливливал его.

– Беги, Ри, – прохрипел охотник, резко крутанул рукой с вставленным в протез мечом и искусным взмахом отсек голову стоящей на коленях Мельзинге. Тело свалилось в теплую траву.

Некоторые запричитали, старейшина обронил проклятия сущих, но все раболепно сползлись кучнее. Ри, схватившись за шею, зажмурился и прижался к глиняной стене коровника. Голова кружилась, тошнота кислым комком подступила к горлу.

– Беги, Рийя Нон! – требовательно воскликнул Коган.

И Ри рванул с места, бросившись в темный, колючий лес. Убийцы почуяли среди общего страха панику убегающей жертвы и хотели было пуститься вдогонку, но их предводитель, резко цыкнув, пресек преследование. Коган самодовольно прорычал себе под нос, но так, чтобы остальные услышали:

– О тэ ранги, Ри, я буду за спиной в каждом шевелении листа, в каждом взгляде пролетающей над твоей головой синицы, я буду следить за тобой… о тэ ранги.

Он вскинул меч и громогласно объявил:

– Хеллизия! Эль сэкта!

Соратники по оружию ответили дружным боевым выкриком: “Сэкта!” – эти слова настигли убегающего Ри через нити сущих напуганных жителей Энфиса плачем детей, проклятиями и диким ужасом. Потеряв на мгновение землю под ногами, он зацепил плечом ствол сосны и с шумом грохнулся в ложбину. Слезы хлынули из глаз парня – боль ревущей от стыда души и клокочущего от страха сердца. Он все еще чувствовал конвульсивный трепет Энфиса, нити волнами передавали испуг, смирение, обвинения, и каждый новый всплеск жег сильнее, заставляя вскочить и бежать как можно дальше. Образы охотников тускнели, догоняя серыми вспышками.

С тех пор, как Коган достал свой меч, люди не поднимались с колен. Те же, кто был слаб или стар, и вовсе лежали, скрючившись на земле. Они стонали. Некоторых выворачивало рвотой прямо на себя.

Тот, которого Коган назвал Лиссо, спешился и подпрыгнул с вытянутым языком и перекошенным лицом к трясущемуся судье. Схватил за подбородок и притянул к вытаращенным безумным глазам:

– Что ты сказал? Повтори!

– От имени владетеля Тэи… – губы судьи тряслись, он казался похудевшим. Если у старейшины и теплились надежды на защиту представителя власти, когда отряд Когана только въехал в спящую обитель, то сейчас не осталось ни малейшей.

– Ты только посмотри, Ког! – Лиссо почти вплотную приблизился к судье, колючая щека прижалась к гладкой щеке замершего мужчины, вонь перегара обжигала пересохшие губы. – Ты глянь! Не такой ли искал?

Коган недовольно фыркнул, но подошел на пару шагов, прищурился, рассматривая  глаза судьи.

– Пожалуй, – согласился он и достал из-за пояса кинжал с широким, коротким лезвием, затем неторопливо, размеренно отковырял им голубой карг хлазы из перстня, не снимая того с пальца, отшвырнул в сторону, как ненужную безделушку, и, устало вздохнув, приказал: – Достань, засмоли. И разбудите, наконец, Акти!

Лиссо захохотал, запрокинув голову, косички смешно и беспорядочно затряслись. А когда успокоился, одной рукой покрепче сжал подбородок жертвы, а другой достал кортик и воткнул острием снизу под кадык, да так, что судья подпрыгнул, а пупона слетела. Повалил кровоточащее тело на землю, прижал коленом голову и принялся выковыривать глазное яблоко, стараясь не повредить трофей и не отвлекаться на испуганные возгласы.

Руда Рудам нехотя отправился искать вывалившегося из седла Акти Мизума, Пото принялся отстреливать уползающих, плачущих и умоляющих о пощаде людей, резкими отточенными движениями посылая стрелы с зазубренными наконечниками точно в цель, а Коган скалился. Он разглядывал жмущихся друг к другу щенят, бывших когда-то миролюбивыми, ценящими традиции цнои, и чувствовал, как меч с вплавленным мелином через руку перекачивает в мышцы силу. И силу до того приятную, что и ласки двух прелестных молодух, яро старавшихся прошлой ночью, не шли ни в какое сравнение с удовольствием от мгновенья, когда мелиновое оружие предвкушает кровавый пир. Коган снова почувствовал, как уже привычная энергия наполняет теплом в паху, поднимая мужской орган в предоргазмическом возбуждении. Он любил это орудие, любил им убивать, и называл его “Жнец, высасывающий жилы”.

Ри вырвало. Его долго трясло, а опустошенный желудок сводило спазмами. Зеленая, кислая слизь сочилась из приоткрытого рта. Нити сущих обрывались одна за другой, и он погружался в склизкую канаву одиночества и тьмы.

***

Однажды Рийя уже сбегал из Энфиса. То было гвальд или чуть больше назад. Тишина соседствовала с Глупостью, цвели яблони, а Майя, нежная и невинная в своей дивной красоте, пленила подростка путами красных лент в косе по пояс, до головокружения пьянящими глазами цвета прозрачной хлазы, такой, что сливалась с ясным небом. Ри знал о каргах лишь по рассказам отца, но голубые глаза Майи всегда отождествлялись именно с цветом хлазы, камнем, падающим в океан Ди-Дор, камнем, из которого делали самые завораживающие драгоценные украшения, камнем, который манил в таинственные дали.

В тот день Ри, по обыкновению, беззаботно общался со старейшиной Энфиса, тогда им еще был Инэн Гаро.

– Отец рассказывал тебе о том, как и зачем мы живем?

Ри старательно ковырял в носу, закусив нижнюю губу, и старался не смотреть в сторону добродушно ухмыляющегося старика. Редкие седые волосы Инэн Гаро клочками хаоса шевелились на ветру, усеянное морщинами лицо щурилось на солнце, от чего к десяти гвальдам жизни можно было смело прибавить еще пару, да вот только никто не живет так долго. Они сидели рядышком на лавочке у скромного жилища старейшины, больше походившего на заброшенный, покосившийся сарай, сложенный из бревен с такими огромными щелями, что в них свободно пролезал кулак.

Так и не дождавшись ответа, Инэн продолжил нравоучение:

– Тебе бы следовало уже стряхнуть отцовское покрывало и начать думать о том, какое по размеру и из какой шерсти, овечьей или собачьей, пошить свое. Кабиан слишком тебя опекает. Говорил ему, а он все рукой машет. Но знай, Ри, первый гвальд цнои учится ходить, говорить и слушать; второй – правильно выполнять устои, переданные нам “жующими”; третий же…

Старейшина положил легкую руку на плечо мальчика и несильно сжал. На второй льяд Глупости, пятого дня серпа Льяд Ри исполнится три гвальда – совсем скоро. Выдержав нужную паузу, чтобы Ри обратил внимание на его слова, Инэн заговорил снова:

– Третий гвальд цнои переживают приобретенные знания и уже должны определиться, как им быть с полученным от родителей и предков опытом. А ты легок, как пух тополя. Пора бы уже сбросить семена и пустить корни. Ведь ты не глупый, Ри, сущие видят в тебе множество ценных ростков, но им не пробиться через хитин отца. Вырасти свой панцирь.

– А дальше? – беззаботно поинтересовался Рийя Нон.

– Что дальше?

– Как и зачем живут цнои дальше?

Старик от души рассмеялся. Сложив руки на коленях, он задумчиво наблюдал за непоседливым мальчишкой, пока не собрался ответить:

– Четвертый – гвальд самостоятельности. Самостоятельность – это…

– Знаю я, – перебил Ри, издалека завидя Майю.

Она спускалась по центральной улочке среди неказистых серых домишек в вязаном, в цветную полоску платье, длинных чулках и с котомкой за плечами. Ее мать красила нити шерсти, а отец добывал краску из растений и личинок насекомых, поэтому Майя всегда одевалась в пестрые, радужные наряды.

Инэн Гаро не обиделся, он сам когда-то был таким: своенравным, считающим свое мнение единственно верным. Ты либо слепнешь, костенеешь и высыхаешь, оставаясь центром, либо понимаешь, как много рядом вселенных, из которых можно пить. Глупо считать себя самым умным. Инэн верил, что Ри не глуп.

– Пятый и шестой гвальды цнои передает знания своим детям, учит их ходить, говорить и слушать, а потом – становится счастливым и умирает.

– Не по погоде оделась! – съязвил Ри, намекая на довольно-таки теплое утро, и вскочил навстречу Майе, а чтобы не огорчить старейшину, отметил, обращаясь к нему: – Остановились на шестом гвальде.

 Инэн Гаро ухмыльнулся и кивнул, разрешая отлучиться. Ри распознал в этом жесте сожаление, которое старейшина частенько проявлял, оставляя в душе подростка неприятный осадок непонимания: “Голова-то у тебя на месте, да вот только плеч нет”.

– Пойдешь со мной на родничок? – Майя ждала Ри, облокотившись на столб  навеса для сена у соседнего дома.

– Спрашиваешь! – Мальчишка зарделся и, не желая заострять внимание на вспыхнувшем смущении, снял с плеча подруги котомку, тоже вязаную, с узорной вышивкой. – Тяжелая.

– Это сюрприз.

Сам родник бил из скалы на недоступной высоте, и за долгие гвальды проторил себе русло среди камней, поросших мхом, а внизу, пробившись через витиеватые корни сосны, сбрасывал студеные струи небольшим водопадом прямо в лесное озеро. А уже из этого священного для местных цнои водоема неторопливо вытекал ручьем, который огибал обитель и утолял жажду и нужды жителей Энфиса. Ри прекрасно знал, что по утрам никто не посещал родник, как называли и само крошечное озеро, поэтому его сразу охватило предчувствие. Оно могло бы стать предвестником неприятностей, если бы не было таким приятным из-за созерцания открытой спины и загорелых плеч Майи.

Всю дорогу они смеялись, вспоминая веселые случаи при обряде ковари: как в ледяных водах родника синими лентами связывала Мельзинга обвенчанных – руку к руке, ногу к ноге, а губы у влюбленных тряслись и цветом походили на сами путы. А когда ленты накрепко повязывали суженных, те, спотыкаясь, выбирались на берег и обязаны были пробыть в таком положении до следующего утра, совершая привычные для семейных дела, будь то готовка еды или еще что. Сумеют – жизнь семейная заладится.

К роднику от обители вела хорошо утоптанная лесная тропа, время от времени исчезающая в низко свисающих ветвях ив, растущих вдоль ручья.

Ри любовался изгибом спины Майи, слушал ее озорной голосок, поддакивал и не заметил, как они быстро добрались до озера. Там, на берегу, утопающем в цветущем разнотравье, девушка, не оборачиваясь, скинула всю одежду и голышом, медленно покачивая бедрами, вошла в воду.

Ри вытаращился, ему стало и холодно, и жарко одновременно: мурашки пробежались по коже, кровь заиграла, странно вскружив голову.

Хоть озеро было небольшим, всего-то несколько шагов до скальной стены, но глубины порядочной, и Майя обернулась, только когда доплыла до брызг водопада. Прозрачная вода позволила бы увидеть многое, но, взволнованная, вспененная, она скрывала наготу девушки. Губы Майя плотно сжала от холода, а глаз не спускала с Ри. Хотела ли она, чтобы и он вошел вслед за нею? В водах священного ручья мужчина вместе с женщиной могли омываться, лишь пройдя обряд ковари. Рийя сделал неуверенный шаг.

– Стой! – крикнула Майя. – Отвернись и подай мне платье.

Ри поднял одежду, отвернулся и зажмурился для пущей надежности. На щеку село какое-то насекомое, парень попытался согнать его, скривив рот. В носу защекотало от горького запаха пижмы. Ри еле сдержался, подавив напрашивающийся чих. Послышался плеск воды, и ношу из рук забрали.

Еще пара мгновений с оранжевыми пятнами на темном фоне, и за руку потянули. Ри открыл глаза. Майя сидела на траве и отжимала волосы, разноцветные полоски платья кольцами охватывали мокрое тело молодой девушки. Ри положил котомку и примостился рядом.

– Замерзла?

– Угу. – Майя подтянула ноги, обхватила их и, положив голову на колени, скосила лукавый взгляд на Ри.

– А зачем же?..

– Чтобы освежиться. Ты же никому не скажешь, что я искупалась?

Цнои настороженно относятся к омыванию, считают, что вода ослабляет нити сущих, купания позволены лишь при совершении ритуалов. Рийя нахмурился.  Он вдруг подумал о том, что не предупредил отца об отлучке. И Майя смотрела так пристально, словно прощупывая насквозь. Девушка явно поняла, что перебарщивает с вниманием, перевела взгляд на таинственную гладь воды, в которой отражалась и мерцала солнечными бликами зелень, окружившая озеро.

– Как думаешь… – Майя хитро прищурилась. – Мое имя будет звучать рядом с твоим?

Сердце у Ри защемило и почти остановилось, ладони вспотели, он потер затылок, глубоко и медленно вздохнул, лихорадочно соображая, имеет ли Майя в виду “звучать вообще” в смысле “пройдем ли мы ковари” или “звучать просто”: красиво ли, звучно и что-то подобное. Его вдруг обуяло желание укусить себя за плечо, он ясно и отчетливо осознавал, что, если бы получилось, ему стало бы определенно легче, он ясно и отчетливо чувствовал это место – жаждущий укуса бугорок напряженной мышцы. Ри попытался неловко дотянуться – не получилось, и испугался, что Майя могла заметить глупую обреченность на его лице.

– Майя лан Рийя, – мечтательно пропела подруга, и Ри потихоньку выдохнул, нервно почесав переносицу.

– Вам-то, девкам, что, – буркнул Ри, лишь бы говорить о чем-то другом, – ну окунулась с избранником в холодющий родник, ну пошаталась денек связанной лентами и все – получи новое второе имя. А нам всю жизнь ходить с мамкиным.

– Так уж прямо и всю? Соверши подвиг во славу Старых земель или что там у вас, мужичков, положено? И получай “Несокрушимый”, “Неуязвимый”…

– Сравнила, – ухмыльнулся Ри.

– Конечно, для этого нужно покинуть Энфис… – Майя многозначительно расправила плечи и потянулась, не поворачиваясь к Ри. – И вроде бы несложно. Взять хотя бы Атаранги – недалеко, и карги там не под запретом… Устроиться учеником кузнеца, например… А мне бы подошла роль помощницы портнихи. Для начала.

– Ты это серьезно? – Ри улыбнулся, и улыбка застряла на оцепеневших губах.

Майя робко пожала плечом, полуобернулась и обрушила на бедного парня безграничную доверчивость и бездонную истому голубых глаз.

– Мы будем вместе, Ри: ты и я. У нас будут дети… Ты разве этого не хочешь?

Во рту пересохло, Ри выдавил: “Хочу”, а мысли о том, почему для этого нужно куда-то бежать, растворялись в искрящейся хлазе глаз Майи. “Как же нечестно” тонуло, “Папа не знает” захлебывалось в “У нас будут дети”, “Несокрушимый”…

Майя продолжала топить одно и вытягивать к поверхности другое:

– Я устала от постоянных упреков, Ри: все я не так делаю, не о том думаю. Ну сколько можно? Я боюсь дышать полной грудью, боюсь тебе признаться… В Атаранге нам будет хорошо. Ты очень талантливый и старательный, ты научишься ковать оружие, разящее наповал, а я буду вязать теплые платья – они у меня получаются лучше всего, и… ждать тебя. А на ночь ты будешь рассказывать нашим детям те истории о каргах, которые ты придумываешь. Они восхитительны, Ри – твои истории, они о свободе, о неведомой силе и невероятных способностях.

У Ри закружилась голова. Вроде бы ему не хватало воздуха, дышалось коротко и отрывисто, и в то же время от тяжелой толщи чистоты и прохлады, поглотившей внезапно озеро, земля поплыла, а он наклонился к Майе. Девушка прижала его руку своей ладонью к земле и нежно поцеловала в губы.

Ри вскочил, как ужаленный:

– А идем!

Если они не убегут немедленно, то больше никогда он не решится на подобное.

И они побежали. Через лес – по единственной тропе, ведущей к Атаранги, селению, вытянувшемуся вдоль дороги в Туманном ущелье. Полдня пешего пути. Майя предусмотрительно запаслась едой: рисовые лепешки, вяленая рыба, бурдюк с водой. В котомке также уместилась увесистая деревянная расческа, которую Ри вырезал сам и подарил Майе на празднование третьего гвальда. Ручку украшала резьба в виде двух переплетающихся полузмеек, символа уходящего детства.

Через лес они неслись галопом, будто их преследовало неотвратимое возмездие за нарушение правил, но позади не отставал только звонкий смех Майи, придававший этой затее легкости и восторга.

Они вырвались на поляну нескошенной травы, заросшую по пояс колючками, а потом снова нырнули в гущу леса. Отдохнуть присели в овраге, у горного ручья, шумно и весело несущего свои прохладные воды по многочисленным каменистым порогам. Беспокойство по поводу возможного преследования почти совсем улетучилось. В него не хотелось верить, как в легенды о Думроке, беспощадном и прожорливом хранителе болота, который бродит по влажным ложбинам с мешком, полным оторванных голов. Свобода от оков сущих казалась такой близкой и желанной.

Майя смотрела на своего спасителя и дышала чуть слышно, боясь спугнуть мгновенье, а Ри аккуратно очищал ее волосы от репьев.

– Ты забиралась когда-нибудь так далеко от дома?

– Я уже сбегала в последнюю Тишину. Но ободрала коленки и вернулась. – Девушка смущенно захихикала. – Да и скучно одной.

– И не побоялась?

– Глупый, это же не Гиз-Годолл! В наших лесах не водятся хищники, способные справиться с человеком.

Ри осторожно возразил:

– Отец однажды приносил шкуру волка.

– И как он ее раздобыл? – передразнив серьезность заявления парня, игриво поинтересовалась Майя. Ри даже показалось, что она сомневается в умении папы добывать шкуры зверей, и на короткий миг ему взгрустнулось. Майя не сглупила и, заметив отстраненность спутника, притихла, добавила: – Наверно, от стаи отбился. Я как-то подслушала заходившего к нам странствующего вестника. За ночлег и еду он дарит маме прочные нити и рассказывает шепотом новости. Так вот, волки Гиз-Годолла, наглотавшись каргов, обросли прочной шерстью, которую не пробить стрелой, а капканы разлетаются в труху, когда захлопываются на лапе такого чудовища. Они сплотились в отдельную стаю и выгнали всех оставшихся волков. Они… они выросли до размеров лошади!

– Что за глупость. – Ри отмахнулся. – Папа ни о чем таком не рассказывал, а он знает о каргах все.

– Все о каргах знают только эклиотики! – по-детски, почти обиженно, возмутилась Майя и тут же прикусила губу. Сменив тон на мечтательно наивный, она поспешила залепетать: – Зато я помню твою сказку о больной лисе, которую приютила одна девочка из богатых на берегу Ди-Дора. И как она случайно обронила оранговый браслет в миску с кашей, и лисичка стала бешеной, укусила девочку и сбежала.

– Да-да. – Ри понял, к чему клонила Майя. – А по дороге она напала на охотников, охранявших кузницу, где в это время обрабатывали перед плавкой мелин. Сожрала камень, стала огромной, с шерстью из стальных шипов и растерзала каргхаров, как тряпичных кукол. Но это мои выдумки, Майя, просто страшная история для детишек, любящих повизжать от подобных рассказов.

– Я знаю, – успокоила она рассерженного друга, поглаживая его по плечу. – Ведь лисы такие милые. Не то, что волки. Скажи, Ри, а я милая?

Парень нахмурился: Ри не понравилось, что из него выуживают комплименты, вызывая румянец на щеках.

– Милая, – буркнул он.

– Как лиса?

– Как лиса.

Майя радостно вскочила, увлекая за собой суженого, и закружила в диком, немом танце. Места у горного ручья было немного – тесновато для широкого раздолья, которого требовал танец, посвященный освобождению, но молодых это не смущало. Ри тонул в распахнутых с вызовом глазах Майи, а та блаженно улыбалась и светилась доступностью.

Они останавливались еще пару раз, прежде чем к вечеру добрались до Туманного ущелья, по пути так никого и не повстречав. Звонкое щебетание Майи, которое уже успело утомить Ри, с наступлением сумерек померкло и стихло.

Атеранги встречал гостей умеренной тишиной и мрачностью. Селение расположилось в широком ущелье и вытянулось вереницей разношерстных домов вдоль единственной дороги, ведущей в таинственную, затянутую синеватой дымкой, глубину. Позади каждого строения, огибая валуны и обломки скал, черными хвостами извивались вспаханные борозды огородов, а дальние края и вовсе были усеяны камнями. Сами дома из бревен, обмазанных смолой и глиной, отличались и формой, и количеством труб, и, вероятно, назначением: одни были соединены покосившимся забором по краю песчаной колеи дороги, а другие надстроены дополнительными комнатами вверх и вбок – подобные убогие излишества держались на шатких сваях и поскрипывали при малейшем ветерке.

Первой, дымящей на отшибе, они прошли кузницу. Оттуда доносились гулкие удары молота о наковальню и громкие, но неразборчивые ругательства. Обитель начиналась с нескольких навесов с сеном и хлевов, воняющих прелой смесью свежего навоза и парного молока. За одним из таких сараев они и спрятались, потому что идти по дороге мимо грохочущих пьяным смехом и ором заведений казалось идеей не самой безопасной.

Солнце уже скрылось за лесом на далеком холме, и сумерки смело растекались по окрестностям.

– Нет, а ты чего ждал? – завидя растерянность Ри, Майя трепала его за рукав, побуждая к действиям. – Тут полно забегаловок для охотников, сейчас они развлекаются и пропивают заработанные серебряные. Нам нужно найти старейшину.

– Так шумно, – пробормотал Ри, потирая висок: головная боль зарождалась у самого глаза, поврежденного в детстве.

Беглецы жались у горы нарубленных дров, соседствующей с кучей мусора.

Начал накрапывать мелкий холодный дождик. Из глубины селения раздались крики, звон схлеснувшихся клинков, смех и вопли. И Ри вдруг сковало оцепенение отчаянья. Он вспомнил, что отец всегда называл такой надоедливый дождь “мулезным”. А еще он понял, что не хочет быть здесь, что это не его место. Второй раз за день плечо засвербило, призывая укусить и успокоить зуд. “Да что же это такое, – забеспокоился Ри. – Если подобное будет повторяться, я когда-нибудь откушу себе руку”.

– Ну сделай что-нибудь, – ныла Майя.

Ри раздраженно скривился и выдернул рукав из цепкой хватки девушки.

И тут груда мусора ожила. Гнилые, в лохмотьях, листы квашенной капусты сползли, осыпалась  луковая шелуха и мокрые опилки, огрызки яблок скатились к ногам напуганных подростков.

– Хлебом пахнет, – прохрипело нечто, отделившееся от кучи. Поднялся силуэт человека в объедках вместо одежды. Склизкая жидкость медленно сочилась по телу, а вонь прелыми испарениями вскружила голову Ри до тошноты. Человек окончил фразу удивленным голосом: – Испечен сегодня утром?

От лица что-то отвалилось и запуталось в грязной бороде.

Майя спряталась за Ри, обхватив его сзади и прижавшись. Она тихо пищала, бормоча молитву сущим.

– Что вы двое тут делаете? – Человек лениво растягивал слова. Зрачки его тускло мерцали.

Рийя Нон устал от эмоций за день, и страх, взволновавший на миг сердце, тут же утих. В конце концов, никакой угрозы от этого вонючего, тощего клопа ниже его ростом он не чувствовал.

– А ты? – с ребяческим, безрассудным вызовом вопросил Ри.

– Я? – Казалось, человек был сбит с толку. Он опустил голову и немного развел руки в стороны. Скорбь и горечь сквозили в голосе: – Искупаю вину. И не осуждай, пока сам не окажешься на моем месте. Тут довольно-таки тепло. Иногда.

– Искупаешь вину? – Ри тронула его речь. Вина перед отцом за то, что он сбежал, терзала сильнее любой тревоги или опасения. – За что?

– За доверие. – Человек причмокнул и ухмыльнулся. – Посмотри на меня… Так выглядит доверившийся.

– Кто ты? – Ри сосредоточенно нахмурился, он поискал на ощупь отцепившуюся подругу – та уже перестала причитать и пристроилась рядом, но все же чуть позади.

С ответом человек не спешил, да и сам ответ тянулся робко и смущенно:

– Меня знают… под именем Забиан Майя.

Ри взрогнул. Холодок пробежал по коже, в горле запершило.

– Не может быть… – Парень еле расцепил ссохшиеся губы.

– Да. – Представившийся будто обрел более ясные очертания. – Каждый дикий пес, притаившийся в подворотне, меня знает. Герой былых времен.

– Не может быть, – повторил Ри шепотом и отступил. Какая-то часть его детской веры в самоотверженную доблесть, воспетую в легендах об охотнике-одиночке, получившем мелин неведомой силы, сейчас треснула и рассыпалась, причиняя душевную боль. Заб Майя – великий воин, изменивший представление о злом и кровожадном каргхаре, охотник с добрым, справедливым сердцем. Человек, зародивший искру тяги к знаниям о каргах, которую раздул впоследствии отец, превратив в неистовое пламя… И он – вот это ничтожество, греющееся в мусоре? Неужели среди бесчисленных жизненных путей есть и такие? Вот что напугало Ри и заставило в тот вечер, забыв о спутнице, рвануть прочь.

– А хлеба! – донеслось вслед. – Хлеба дайте!

Майя, конечно же, побежала за Ри. Покинув окраины Атаранги, они спрятались в ночном лесу, в глинистом овраге, за переплетающимися, толстыми корнями сосен.

Там и нашли их люди из Энфиса, в том числе и Кабиан Халла, отец Ри.

В наказание за проступок Майю отослали к тетке в соседнюю, более строгую обитель цнои. Больше Ри ее не видел. А его самого приставили в вечные ученики к Мельзинге, старухе-обрядчице. Ее побаивались все в Энфисе – не только детишки, но и цнои постарше, – уважали, были бесконечно благодарны, но побаивались. Потому что никто не хотел выполнять жуткую работу, но каждый понимал, что это самая важная должность в обителях, проповедующих святость родственных уз и верящих в их преобладающее значение для рождения, жизни и смерти… А также приема пищи, повязывания ленточек, укладывания спать и прочего, прочего, что предстояло изучить и познать Ри в наказание за детскую выходку.

Но несмотря ни на что, он был тогда счастлив и невероятно доволен, что вернулся.

***

 А теперь, совершив вынужденный побег из Энфиса в более зрелом возрасте, пробыв в беспамятном состоянии неизвестный отрезок времени, он очнулся с мыслью, ввергнувшей его в пучину безнадежия и горя, – осознанием того, что возвращаться больше некуда, да и не к кому.

Пробуждение давалось нелегко: ныла поясница, гудели ноги, штормило. Через какофонию скрежета и завывания, застрявшую в висках, пробивались другие, непонятные звуки треска и… шума волн? Ри с трудом разлепил глаза. Он полулежал, прислонившись к дереву на опушке леса. Укрытый шерстяным одеялом. Пахло лошадьми. Ри посмотрел в сторону бесконечного, до горизонта раскинувшегося луга –  несколько илори безмятежно паслись и отмахивались хвостами от слепней. Там, у самого края земли, растекалась нежным пурпуром заря. Но треск доносился со стороны леса. Так трещал костер. И возле него сидели, замерев, четверо.

Шевеление разбудило режущую боль в ноге. Ри застонал, чем привлек внимание греющихся у огня. Первым к нему повернулся молодой, чуть постарше самого Рийя, парень – кудлатый, с простым, загоревшим лицом, на котором выделялись почти желтые брови и по нескольку мелких сережек в обоих ушах, – и сразу заулыбался. Одет он был в какое-то рваное тряпье. Оно ну никак не могло быть его одеждой: до того смотрелось неуместно, неестественно с его чистыми и приветливыми глазами.

Тут же к Ри повернулись двое других мужчин: оба бородатые, но тот, что сидел справа и ближе, гораздо крупнее и борода у него была черная, с жестким лоснящимся волосом, а у другого – покороче и рыжая. Более коренастый брезгливо скривился и сразу же отвернулся, сверкнув лысиной. Четвертым человеком у костра была женщина, но ее лик все время ускользал от Ри, скрытый за возбужденно полыхающими языками пламени. Одеты все странно: в разорванные полоски грязного тряпья. Но приглядевшись, Ри понял, что это лишь прикрытие, а под ними чужаки облачены в кожаные, с вшитыми листами металлической брони жилеты. В траве, у ног каждого покоилось оружие: меч, топоры… Охотники. Самый крупный внимательно смотрел на Ри, будто потрошил взглядом. У молодого улыбку-то сняло, как по приказу, и тот занялся сгребанием углей в кучу, к костру.