Сергей Павлович Степанов-Прошельцев
Нижегородские ангелы и демоны. Известные и неизвестные люди Понизовья

И тут счастье, наконец, улыбнулось. Он встретил русских дипломатом, направлявшихся в Россию. Они взять его с собой не могли, поскольку на границе сразу же возникли бы лишние вопросы, но растолковали Баранщикову, как через Стамбул попасть на Балканы. И Василий сбежал со своей службы прямо во время янычарского парада. На этот раз побег был успешным.

За долги расплатился гонораром

Он прошёл Болгарию, Румынию и Польшу и был задержан на границе России секунд-майором Стояновым. Тот отправил Баранщикова на родину.

Но кредиторы требовали уплаты долга, а он к тому времени составлял 230 рублей. Пришлось продавать дом, а оставшуюся сумму нужно было погашать «на казенной работе» — на соляных варницах в Балахне. Так постановил городской магистрат, где старостой был… брат Василия Андрей.

Баранщиков обратился за помощью к нижегородскому епископу Дамаскину (Рудневу). Тот пожаловал ему 5 рублей и выхлопотал пропуск до Санкт-Петербурга. Здесь путешественник сумел издать свои «Нещастныя приключения…».

Книга вызвала огромный интерес и за три года выдержала четыре издания. Автор её получил гонорар, денег хватило, чтобы рассчитаться с ростовщиками. Каторжной работы на варницах Василий Баранщиков избежал. Вся его жизнь и без этого была каторгой.

НИКОЛАЙ ЛОБАЧЕВСКИЙ (1792 или 1793—1856)

Покидая наш мир, Николай Иванович Лобачевский, который и не Иванович вовсе, оставил нам столько загадок, сколько можно провести из одной точки прямых линий, не пересекающих других прямых. – самый главный постулат неевклидовой геометрии, геометрии нашего искривленного пространства, геометрии Лобачевского. Который, между прочим, и не Лобачевский.

Родео у парадного подъезда

Однажды прямо к парадному подъезду Казанского университета прибрела чья-то корова. Буренка внаглую поедала траву, которую постригал садовник, да еще и методично позванивала колокольчиком, и такого студент Лобачевский просто стерпеть не мог. Реакция его была мгновенной. Он оседлал рогатую, а она давай брыкаться, и наезднику пришлось укрощать строптивую.

Сокурсники Николая лежали впокат от хохота, наблюдая эту вольтижировку. Впрочем, Лобачевский привлек внимание не только их, но и ректора. Тот покачал головой и распорядился, чтобы проказника посадили в карцер.

Таких случаев, где фигурировал Лобачевский, университетская история хранит с десяток, если не больше.

— Да из тебя со временем выйдет настоящий разбойник! — не выдержал кто-то из преподавателей.

— Не разбойник, а математик, — поправил его студент.

Хотя то, что сотворил Лобачевский потом в самой точной науке выглядело форменным разбоем…

Характеристика на присвоение ему звания кандидата в профессора была не совсем положительной: «Позволяет мечтательное о себе самомнение, упорство, неповиновение, грубости, нарушения порядка и отчасти возмутительные поступки». А кроме того, как отмечал инспектор, «явил признаки безбожия» (Белл Э. Т. Творцы математики. Москва, издательство»Просвещение», 1979).

Сплошные загадки

Точно так же напроказничал Николай Лобачевский и со своей биографией. В одних документах значится, что родился он в Макарьевском уезде Нижегородской губернии, в других — в Ардатовском уезде, в третьих — в самом Нижнем Новгороде. Отец, Иван Максимович Лобачевский, как указывал студент, якобы умер в 1797 году, когда Николаю было всего пять лет. А он между тем был жив и совсем не думал о смерти. Вот и разберись, где правда, где вымысел, где просто розыгрыш.

Не до конца разобрался в этом и наш нижегородский математик Дмитрий Гудков, выпустивший в 1992 году книгу «Н. И. Лобачевский. Загадки биографии» (Нижний Новгород, издательство ННГУ).

На деле дата рождения Николая Лобачевского зачем-то и кем-то сфальсифицирована. Он появился на свет не 20 ноября 1792 года, а почти на год позже — 22 октября 1793-го. Но зачем нужно было искусственным образом состарить будущего математика? Чтобы ответить на этот вопрос, нужно вернуться в то далекое время, удаляющееся от нас, как прямая линия, нацеленная в бесконечность.

Сын землемера? Или офицера?

Дмитрий Александрович Гудков однозначно утверждает, что настоящим отцом Николая Ивановича Лобачевского был землемер Сергей Степанович Шебаршин (или Шабаршин). Мать будущего ученого, Прасковья Александровна, связала свою судьбу с ним после того, как ушла от мужа, Ивана Максимовича Лобачевского. Жизнь у них почему-то не заладилась, хотя они сохранили дружеские отношения, а развод не оформляли. Скорее всего, потому, что в то время добиться его было нелегко, да и статус «незаконнорожденный» во многом ограничивал ребенка в его правах.

У Николая было два брата. Отцом их, как считает Дмитрий Гудков, тоже был землемер Шебаршин, геодезист Сената. Но почему же тогда математик уже в зрелом возрасте пишет о том, что является наследником «обер-офицера»? Снова розыгрыш? Но Николай Иванович давным-давно остепенился… В общем, еще одна загадка, ответа на которую нет. Землемер Шебаршин умер в 1797 году. Когда мать стала жить под его крышей, и что было до этого, одному только Богу известно.

Непонятно и для чего нужна была приписка в возрасте. После смерти Шебаршина мать Лобачевского с тремя детьми переезжает в Казань, где определяет мальчишек в гимназию за казенный счет. Чтобы поступить туда, по её словам, Николаю не хватало года. Его и добавили, выправив метрику.

Но тут вопрос на вопросе. Николаю на тот момент было с учётом приписки 9 лет, а младшему, Алексею, всего семь. Но он тоже стал гимназистом.

Дети индиго

В 1804 году старший класс Казанской гимназии №1 был преобразован в университет. Николай Лобачевский и его старший брат Александр стали студентами.

Оба были безумно талантливы. Особенно Александр. Ему прочили большое будущее, но он не оправдал надежд. Вмешался неумолимый рок: Саша Лобачевский утонул, купаясь в реке. Двух гениев с одной фамилией история, кажется, не знает.

А Николай после смерти брата учится как бы за двоих. Успешно осваивает естественные науки. А когда в университет пришел преподавать известный ученый Мартин Бартельс, друг и наставник выдающегося немецкого математика Карла Фридриха Гаусса, блестящие способности Лобачевского раскрылись именно в этой сфере познания. В 1811 году ему присваивают степень магистра по физике и математике и оставляют при университете. Спустя три года он становится адъюнктом, а затем профессором.

«Университет причиняет вред»

Лобачевский начинает читать лекции студентам, но недолго. Вскоре его избирают членом училищного комитета, который должен был по уставу управлять всеми делами, касающимися гимназий и училищ округа. Заниматься непосредственно наукой ему некогда. Преподаёт только астрономию, заменяя отправившегося в кругосветное путешествие Ивана Симонова.

Тем временем атмосфера в университете накаляется. Нужно было срочно искоренять «вольнодумие», которое, как считал царь, насаждали преподаватели. Член Главного правления училищ, сын автора знаменитого учебника арифметики Магницкого, Михаил Леонтьевич, докладывает Александру I: «Казанский университет причиняет общественный вред полуученостью образуемых им воспитанников», а посему «подлежит уничтожению в виде публичного его разрушения (Фортунатов Ф. Памятные записки вологжанина. Русский архив», 1867, №12).

Но учебное заведение не закрыли. Государь сделал финт ушами. Взял и назначил Магницкого на должность попечителя, который начал свою деятельность с увольнения девяти профессоров. Студенты были переведены на казарменное положение.

Лобачевский, избранный деканом физико-математического отделения, до поры, до времени молчит. Преподаёт математику вместо уехавшего в Дерпт Бартельса, физику, астрономию и геодезию, пишет два учебника для гимназий — «Геометрию» и «Алгебру». Но оба учебника так и не увидели свет. Первый раскритиковал академик Фусс, а второй не напечатали просто из-за отсутствия бумаги.

В это время конфликт Лобачевского и Магницкого из скрытого перешёл в активную фазу. Магницкий жалуется высокому начальству: Лобачевский нарушает инструкции, проявляет дерзость. Попечитель устанавливает скрытый надзор за непокорным деканом. Однако и в этих, унижающих человеческое достоинство условиях, Николай Иванович находит время для творчества. И его искания завершаются гениальным открытием.

Он всех достал

Деятельностью Магницкого были недовольны многие. Николай I лично занялся расследованием его войны с Казанским университетом. Обнаружилось, что он вдобавок ко всему растратил казённые деньги. И император его уволил. Более того, его имение было конфисковано.

Магницкого выслали в Ревель. Но он и там не успокоился. Настрочил необоснованный донос на Михаила Сперанского, а в 1859 году за донос на бессарабского и новороссийского генерал-губернатора Михаила Семёновича Воронцова был выслан вторично. На этот раз – из Одессы в Херсон.

Умер он в 1844 году, снова вернувшись в Одессу, когда Воронцов был назначен наместником на Кавказе.

Непризнанный гений

23 февраля 1826 года Лобачевский знакомит научную общественность со своей работой «Сжатое изложение начал геометрии со строгим доказательством теоремы о параллельных». Она произвела на ученых впечатление разорвавшегося порохового склада, поскольку камня на камня не оставляла от геометрии Евклида.

Математики не раз уже покушались на Евклидовскую геометрию. Это было идеальное учение, окаменевшее в своем совершенстве. Но оно требовало идеальных инструментов измерений и идеального пространства. Увы, такого пространства ни на Земле, ни в Космосе нет. Как показывает практика, сумма больших треугольников не достигает 180 градусов, а четырехугольника — 360. Такова действительность, и Лобачевский вернул геометрии её первозданный смысл, то есть обратился к системам реальных измерений.

Увы, исследования великого математика находились за пределами понимания современников. Одни игнорировали его, другие встречали насмешками. Работа Лобачевского «Сжатое изложение начал геометрии», переданная на отзыв казанским профессорам, так и не получила никакой оценки и спустя 8 лет была сдана в архив. А в 1834 году в журналах «Сын Отечества» и «Северный архив» появилась статья за подписью «С.С.», в которой говорилось: «Истинная цель, для которой г-н Лобачевский сочинил и издал свою „Геометрию“, есть просто шутка или лучше сатира на ученых-математиков, а может быть, вообще на ученых» (Н. В. Марков, Н. И. Лобачевский – великий русский ученый. Москва, издательство «Знание», 1956.

А дальше – тут уже чувствовался слог незабвенного Фаддея Булгарина – следовали намеки на то, что у Лобачевского с головой не всё нормально: «Как можно подумать, чтобы г-н Лобачевский, ординарный профессор математики, написал с какой-нибудь серьезной целью книгу, которая немного бы принесла чести и последнему школьному учителю! Если не ученость, то по крайней мере здравый смысл должен иметь каждый учитель, а в новой геометрии нередко недостает и сего последнего» (там же).

Выдвину гипотезу: за инициалами «С.С.», вероятно, скрывались Степан Бурачек и Семен Зелёный – ученики академика Михаила Остроградского. А тот, похоже, просто завидовал гениальности и проницательности Лобачевского.

Его Вселенная

Он умер непризнанным. Только спустя много лет учёные стали сравнивать Лобачевского с Колумбом. Дескать, оба открыли новые миры и не испугались их причудливых очертаний. Сравнивали с Коперником, который низверг Птолемея. А кто-то назвал геометрию Лобачевского звёздной. И это справедливо. Она подразумевает бесконечные расстояния, а где, как не в Космосе, можно вести о них речь?

Звёздная геометрия предвосхитила и теорию относительности Альберта Эйнштейна. За много лет до него Лобачевский писал, что в природе мы познаем лишь движение, а пространство вне него не существует. «Время есть движение, измеряющее другое движение»» – такова его формула, которая, собственно, и является стержнем теории относительности. (Лобачевский Н. И. Полное собрание сочинений в пяти томах. Москва, государственное издательство технико-теоретической литературы, 1946—1951).

Задачка на посошок

Почти два десятка лет Лобачевский исполнял обязанности ректора Казанского университета. Сохранилось немало его портретов, есть даже фотография. Но – странное дело – везде он разный, на себя не похожий. На дагерротипе, датированном 1855 годом, полуслепой, больной математик, сфотографированный за несколько месяцев до смерти, похож на какого-то веселого греческого бога и никогда не подумаешь, что ему 63 года. И дело тут не в ретуши – она, как установили эксперты, отсутствует.

Что это? Очередной розыгрыш? Или свидетельство о том, что гении бессмертны?

ИЕРЕМИЯ (1799—1884)

Иеремия (Соловьёв) исполнял обязанности архиепископа Нижегородского и Арзамасского с 1851 по 1857 годы. И прослыл большим оригиналом.

Гори, гори ясно!

В Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона Иеремия охарактеризован, как «человек не от мира сего». Ещё во время учебы в Санкт-Петербургской духовной академии, а затем, будучи епископом Чигиринским, викарием Киевской семинарии и академии, епископом Кавказским и Черноморским, архиереем Полтавы, он «плохо ладил с окружавшими его людьми и встречал неудачи в самых лучших своих намерениях».

Об этом Иеремия заявил при первой же встрече с нижегородцами в 1850 году.

– Нижний – это предначертанный свыше город, где я надеюсь быть понятым, в отличие от Кавказа, Дона и Полтавы, – сказал он.

Но понять архиепископа было достаточно сложно, особенно на первых порах, когда он с места в карьер пошёл войной на губернатора Михаила Урусова.

Иеремия вроде бы отстаивал справедливость. Местная власть решила изъять в свою пользу часть доходов Спасского Староярмарочного собора, выведя его из епархиального ведомства. Архиепископ был против, понимая, что такая самостоятельность ни к чему хорошему не приведёт. Но когда начинаешь вникать, каким образом пытался он достичь своей цели, просто поражаешься.

Для архиепископа губернатор стал как бы резиновой грушей, на которой отрабатывают силу удара боксеры. Иеремия усердно обвинял своего оппонента, завзятого театрала, во многих смертных грехах, но особенно доставалось ему за то, что в городе широко пропагандируются разного рода зрелища. А тут возьми и случись пожар в театре. И такая картина: стоит духовный пастырь нижегородцев на своем крыльце и осеняет крестом пламя, которое пожирает театральное здание, торжествуя, что в городе больше не будет «нечестивого капища».

Надо сказать, что в этой «священной войне» победил всё-таки Иеремия. В 1852 году он добился полного подчинения собора епархиальному начальству. Два года спустя Урусов предложил не выделять средств на ремонт церковных строений из ярмарочных доходов. Синод крайне удивило такое предложение: городская мечеть и армянская церковь, как и раньше, ремонтировались за счет Нижегородской ярмарки. Посыпались жалобы царю на самоуправство губернатора. И в результате Михаил Урусов подал в отставку.

Дурак? Сам дурак!

Архиепископ Нижегородский и Арзамасский по своему статусу являлся одновременно и распорядителем духовной семинарии. И первый же визит сюда Иеремии закончился анекдотом.

«Совершая вступительное богослужение в семинарской церкви, невоздержанный на язык епископ бросил какому-то неловкому причётнику в алтаре слово «дурак!», – писал краевед Дмитрий Смирнов в книге очерков «Картинки нижегородского быта XIX века». – Семинаристы-певчие на клиросе, не разобрав приглушенного звука, громко затянули в ответ, как полагается по церковному ритуалу: «И духови твоему!» (То есть, «И тебе также», – С.С.-П.) Если ещё проще, то это можно представить в виде диалога:

– Дурак!

– Сам ты такой! (Смирнов Д. Н. Нижегородская старина. Нижний Новгород, издательство «Нижегородская ярмарка», 1995).

Понятно, что в церкви семинаристам смеяться было нельзя. Но потом они дали себе волю. Выходило, что будущие священники присвоили архиепископу ещё один сан. Неофициальный, правда.

Священник в тигровой шкуре

Иеремия лично занимался тем, что изобретал необычные фамилии для выпускников духовных училищ и семинарий (в то время считалось, что неблагозвучных и весьма распространенных фамилий священники носить не должны). И тут архиепископ проявил буйную фантазию.

Каждый год он менял тему для своего «фамильярного творчества». Сначала она была «растительной», причем с уклоном на тропики. В свои приходы отправились Кедров, Кипарисов, Пальмов, Лавров, Кокосов, Виноградов, Померанцев. Однако экзотики не хватило, её пришлось «разбавить» доморощенными Тополевыми, Вишневскими, Яблочкиными, Малиновскими.

Потом Иеремия взялся за птичек. Появились священники под фамилиями Снегирёв, Орлов, Ласточкин, Лебедев, Скворцов, Дроздов. После этого настал черед для металлов и драгоценных камней. Очередной выпуск семинаристов представляли Золотницкий, Серебровский, Алмазов, Бриллиантов, Яхонтов, Рубинский, Бронзов.

На следующий год архиепископа потянуло в небо. Фамилии семинаристов были такие: Зорин, Звездин, Горизонтов, Небосклонов, Аврорский. Потом он вновь опустился на Землю, восторгаясь земной красотой. И семинаристы получили фамилии Благообразов, Доброзраков, Миловидов, Красовский, Херувимов, Благолепов, Добровидов.

Но иногда Иеремию вдохновляли «лирические отступления». Двух братьев Александров он назвал одного Невским, другого – Македонским, а двух других Александров – Тигровым и Ефратовым. А когда на престол взошел Александр II, выпускники духовной семинарии получили документы с фамилиями Царевский, Скипетров, Коронин, Державин, Венецкий.

Буйную фантазию архиепископа по поводу изобретения новых фамилий для выпускников семинарий и духовных училищ прервал своим указом как раз Александр II, который запретил это дело на корню. И Иеремия затосковал. Вскоре он тайно постригся в схиму и остаток дней своих провел «в затворе» в Благовещенском монастыре.

2

НИЕОЛАЙ МАРТЫНОВ (1815—1875)

Убийцу Михаила Лермонтова Николая Мартынова прокляли с того самого дня, как стало известно о его дуэли с поэтом. Что только ни писали о нём: бездарь, графоман, невежа, слепое орудие в руках судьбы тех, кто ненавидел Михаила Лермонтова… Но так ли это? Я вовсе не пытаюсь оправдать Мартынова, но то, что случилось на горе Машук под Пятигорском, требует тщательного анализа. Его пока нет. Все то, что было рассказано об этой дуэли и о взаимоотношениях Лермонтова и Мартынова и в досоветское, и в советское время, и потом, к сожалению, недостоверно.

Папаша любил цыпочек

Он родился в богатой и знатной семье. На момент появления Николая Мартынова на свет его отцу, Соломону Михайловичу, исполнилось 36 лет, он был отставным полковником. Старшая сестра отца, Дарья Михайловна постриглась в монахини и была игуменьей в Нижегородском Крестовоздвиженском монастыре. Всего в семье Соломона Михайловича и Елизаветы Михайловны было семеро детей – Николай, Михаил, Наталья, Екатерина, Дмитрий, Юлия и Елизавета.

Соломон Михайлович имел огромную усадьбу в Нижнем Новгороде с парком, выходившим на берег Волги. Эта улица получила название Мартыновской и пересекала нынешнюю Верхнюю Печерскую. Здесь впервые в городе были устроены так называемые «висячие сады Семирамиды», которые спускались террасами до второго этажа барского дома, а ниже, на склоне оврага, росли остриженные, как пудели, деревья сада «англицкого».

Мартынов-старший был человеком с большими причудами. Увлёкся, например, разведением цыплят при помощи инкубатора. Уже повзрослевшие, они бродили всюду, где вздумается, однако прислуга не смела их прогонять – куры для помещика были священными птицами, на которых он едва ли не молился.

Ещё одним «пунктиком» стали для Соломона Михайловича крохотные собачки – левретки. Он полюбил их одновременно с «чудесами в перьях», как называли инкубаторских детенышей его дворовые. Но левретки никак не могли поладить со своими конкурентами-курами: душили их, ощипывали и кусали.

Надо сказать, что, несмотря на свои причуды, Мартынов-старший пользовался в городе немалым авторитетом: он не отличался скупостью, занимался благотворительностью. Накануне своей смерти в 1839 году даже передал свою усадьбу под городскую больницу. Правда, есть и другая версия: он якобы продал её городу, получив за это большие деньги. Но как бы ни было, больница на протяжении более сотни лет называлась Мартыновской. Мать Николая Мартынова умерла в 1851 году.

Кто кому завидовал?

При такой любви к левреткам и желторотикам уделять внимание детям было некогда. Воспитанием Николеньки, как и его сестёр и братьев, занимались гувернёры, а потом он поступил в юнкерскую школу. Здесь и встретился со своей будущей жертвой. В этой школе учился, кстати, и старший брат Николая, Михаил.

С Николаем Лермонтов сблизился. Когда в ноябре 1832 года юный Мишель упал с лошади и сломал ногу, в госпиталь к нему наведывался не кто иной, как Николай Мартынов.

Тогда, в 1832 году, ничто не предвещало бурного варианта развития событий спустя почти десятилетие. Как вспоминали однокашники, оба Мартыновых и Лермонтов увлекались фехтованием на эспадронах, причем Николай Мартынов частенько побеждал.

Михаил Юрьевич, как писала в своих воспоминаниях кузина поэта Вера Анненкова-Бухарина, «мне совсем не понравился. У него был злой и угрюмый вид, его небольшие черные глаза сверкали мрачным огнем, взгляд был таким же недобрым, как и улыбка. Он был мал ростом, коренаст и некрасив, но не так изысканно и очаровательно некрасив, как Пушкин, а некрасив очень грубо и несколько даже неблагородно… Он был желчным и нервным и имел вид злого ребенка, избалованного, наполненного собой, упрямого и неприятного до последней степени» (М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников, Москва, издательство «Художественная литература, 1989).

И ещё одна цитата из воспоминаний Анненковой-Бухариной: «У него было болезненное самолюбие, которое причиняло ему живейшие страдания. Я думаю, что он не мог успокоиться оттого, что не был красив, пленителен, элегантен. Это составляло его несчастие. Душа поэта плохо чувствовала себя в небольшой коренастой фигуре карлика» (там же).

Не хотелось бы это комментировать, но кто кому завидовал – Мартынов Лермонтову или наоборот – тут, между прочим, большой вопросительный знак. Мартынов был хорош собой, имел успех у женщин, стремительно продвигался по служебной лестнице – в 1840 году он вышел в отставку в чине майора, Лермонтов же был поручиком, но приобрел всероссийскую славу литератора.

Они знали друг друга с детства

Как-то странно, но многочисленные биографы поэта не обратили внимания на то, что Лермонтов и Мартынов, скорее всего, знали друг друга с раннего детства. Еще одна усадьба Мартыновых находилась всего в 50 верстах от Тархан, рядом с Нижнеломовским монастырем, на территории нынешней Пензенской области. Здесь жили знакомые бабушки Лермонтова, Елизаветы Алексеевны Арсеньевой, которая воспитывала внука после смерти его матери – та умерла в 1818 году от сухотки спинного мозга. И бабушка не раз привозила сюда маленького Мишу, который был на год старше Николая Мартынова. На лето приезжали сюда и Мартыновы из Нижнего Новгорода. Трудно предположить, что помещики, жившие по соседству, не знали и не навещали друг друга. В чудом сохранившейся книге «Ложный Петр III, или Жизнь, характер и злодеяния бунтовщика Емельки Пугачёва», изданной в вольной типографии Федора Любия в 1809 году, я нашел такие строки: «Потомки Киреевых, Мансыровых и Мартыновых (то есть, помещиков, чьи усадьбы располагались поблизости, – С.С.-П.) связаны с Арсеньевыми дальними родственными узами».

Но было, скорее всего, ещё одно обстоятельство, о котором долгое время даже упоминать не дозволялось.

Имела ли место юнкерская «голубизна»?

За что отчислили Лермонтова из Московского университета, где он проучился почти два года, не совсем понятно. Знаменитый лермонтовед Ираклий Андронников утверждал однозначно: будущего поэта исключили за вольнодумство. Ссылался он на сомнительное свидетельство, которое вот уже полвека никто не может найти в архивах. Но как раз в вольнодумстве Лермонтов и не замечался. Он, правда, участвовал в одной общей студенческой выходке, когда слушатели двух отделений, собравшись на лекцию профессора Малова, так шумели, что лекция была сорвана. Но тогда за это карцером наказали только Александра Герцена и Андрея Оболенского. Официальная же формулировка отчисления Лермонтова – «согласно поданному прошению» – весьма расплывчата. Белинского исключили несколько позже именно «за вольномыслие». Тут все яснее ясного.

П. Ф. Вистенгоф, который учился вместе с поэтом, в своих воспоминаниях называет другую причину отчисления: «Однообразно тянулась жизнь наша в стенах университета. К девяти часам утра мы собирались в нашу аудиторию слушать монотонные, бессодержательные лекции бесцветных профессоров наших: Победоносцева, Гастева, Оболенского, Геринга, Кубарева, Малова, Василевского, протоиерея Терновского. В два часа пополудни мы расходились по домам… Любили повеселиться… Рассеянная светская жизнь в продолжение года не осталась бесследною. Многие из нас не были подготовлены для сдачи экзаменов. Нравственное и догматическое богословие, а также греческий и латинский языки подкосили нас. Панин и Голохвастов, присутствуя на экзаменах, злорадствовали нашей неудаче. Последствием этого было то, что нас оставили на первом курсе на другой год; в этом числе был и студент Лермонтов. Самолюбие его было уязвлено. С негодованием покинул он Московский университет навсегда, отзываясь о профессорах, как о людях отсталых, глупых, бездарных, устарелых, как равно и о тогдашней университетской нелепой администрации» (Очерки московской жизни. Сборник воспоминаний, Москва, издательский дом «Тончи», 2007).

Но это как-то не убеждает. Вистенгоф был знаком с Лермонтовым шапочно, мог и ошибиться. Известно, что поэт перевёлся с одного отделения на другое, но никаких документов об его оставлении на второй год нет.

Есть ещё одна версия. Якобы в списке студентов напротив его фамилии появилась запись: «Посоветовано уйти». И Лермонтов написал прошение и подчинился. Но в силу каких причин появилась такая запись? История с Маловым за год уже забылась, профессор ушёл в отставку. Да и трудно представить взрывчатого поэта в роли смиренного исполнителя – он бы наверняка устроил скандал по этому поводу.

Загадка состоит и в том, что в 1832 году Лермонтова не приняли в Петербургский университет. По всем биографиям поэта кочует примерно такая фраза: «ему отказались засчитать два года, проведённых в Московском университете, предложив поступить снова на 1-й курс. Лермонтова такое долгое студенчество не устраивало». Но при этом – никаких ссылок. Почему? Ответа нет. А почему его не допускали на великосветские тусовки? Почему он люто ненавидел знать, а она – его? Ведь он принадлежал к этому кругу, и в то же время был как бы из касты неприкасаемых. Тайна. Может быть, в советское время из архивов тщательно вычищено всё, что так или иначе могло опорочить имя поэта?

Что ещё оставалось Лермонтову? Только поступить в юнкерскую школу», которая считалась одним из худших учебных заведений. И опять вопрос. Почему именно туда? Почему не в престижный Пажеский корпус, не в Морской кадетский корпус? Предки Лермонтова были потомственными дворянами, дорога туда ему вроде бы была открыть.

Но, похоже, возникли какие-то проблемы. Даже в юнкерскую школу (она официально называлась Школа гвардейских прапорщиков и кавалерийских юнкеров) Лермонтов устроился только благодаря протекции начальника штаба войск Кавказской линии Павла Петрова, родственника Елизаветы Алексеевны Арсеньевой, бабушки поэта.

Пытаясь разгадать эту загадку, литературовед Александр Познанский из Йельского университета выдвинул неожиданную версию. В 1976 году в США в альманахе «Russian Literature Triguarterly» была опубликована подборка весьма откровенных стихотворений, которые приписывались перу Лермонтова. Это якобы подтверждал и компьютерный анализ текста, сделанный позже. И Познанский в своей монографии «Демоны и отроки» (она выпущена в 1999 году в московском издательстве «Глагол») заключает: великий русский поэт страдал так называемым латентным гомосексуализмом, породившем многие психологические комплексы. Его любовные стихи посвящены не женщинам, а мужчинам, прежде всего, однокашникам по юнкерской школе Михаилу Сабурову и Петру Тизенгаузену. В качестве доказательств Познанский приводит отрывки писем, адресованных Сабурову и Александру Бартеневу. Последний, кстати, явно намекал на близкие отношения Михаила Юрьевича и Мартынова. Мартынов, по его мнению, вызвал Лермонтова на дуэль потому, что ревновал его к женщинам вообще, а Лермонтов ухлестывал за ними только для видимости. И, откровенно говоря, они нередко бросали его (может быть, узнавали о его противоестественных увлечениях?), или же он сам неожиданно оставлял объект своего поклонения.

Книга Познанского вызвала шок и яростные нападки литературоведов. Они не могли смириться с тем, что в число уже документально подтвержденных гомосексуалистов, таких, как Оскар Уальд, попадает ещё один великий гений. Увы, мертвые за себя заступиться не могут.

В звании поэта отказано

Мартынова, как правило, называют рифмоплётом. Но стихи его в советское время не цитировались, хотя за всю свою жизнь он написал десятка два стихотворений и поэму. Они действительно не выдерживают никакого сравнения с тем, что вывело на бумаге перо Лермонтова. Но кто может сравниться с гением? А Мартынов, если бы его публиковали, наверное, мог занять место в ряду таких полузабытых стихотворцев первой половины позапрошлого века, как, скажем, Петр Плетнёв или Павел Катенин. Впрочем, Мартынов, похоже, и не видел себя в роли поэта, поскольку ни одно из его творений не является законченным. Но вместе с тем встречаются добротно скроенные строки. Вот как он писал, например, о параде:

Вся амуниция с иголки,

У лошадей надменный вид,

И от хвоста до самой холки

Шерсть одинаково блестит… (Попов О. П. Чего хочет «жалкий человек»: Опыт анализа сочинений Н. С. Мартынова, Русская речь, 2000, №4).

Поэма Мартынова «Герзель-аул» посвящена боевым действиям против чеченцев, в которых автор участвовал лично. В этом сочинении он набрасывает портрет Лермонтова:

Вот офицер прилёг на бурке

С учёной книгою в руках,

А сам мечтает о мазурке,

О Пятигорске, о балах.

Ему всё грезится блондинка,

В неё он по уши влюблён.

Вот он в героях поединка,

И им соперник умерщвлён.

Мечты сменяются мечтами,

Воображенью дан простор,

И путь, усеянный цветами,

Он проскакал во весь опор… (там же).