Сергей Остапенко
Чердак
Ожидание – это вообще большая часть жизни здесь. По большому счёту и тренировки для поддержания физической формы, и неукоснительное соблюдение ритуалов режима дня, и постоянное самообучение по программам, присылаемым из Роспромкосмоса каждую неделю – всё это не более чем заполнение пустоты в ожидании возвращения. Сколько жизни мы готовы отдать в качестве платы за материальные блага? За благополучие семьи? Сколько понадобится. Это же моё решение было – сбежать от бытовухи подальше, окунуться в романтику престижной профессии. Ну вот. Теперь не на кого роптать, кроме себя. Скучно здесь, чертовски скучно. Всё методично повторяется, как день сурка. Коллеги жалуются на то же самое – сколько ни тренируйся, сколько раз за день ни совершай апгрейд своей базы знаний – потратить весь свой человеческий потенциал, предназначенный чтобы бродить по незыблемой тверди под ногами, в постоянном общении с себе подобными, не получается. Не на что тратить.
Ладно, хватит рефлексировать. Вот и перерыв на подходе. Сейчас у моих утро. Знаю, уже проснулись, тоже ждут, когда я буду готов. Я не обнимал их уже полтора года. Из них полгода я смотрю в кратерные глазницы астероида м-класса Психея 16, диаметром двести пятьдесят километров, стоимостью в какую-то умопомрачительную сумму, которая достаточно значима, чтобы человечество затеяло всю эту эпопею с его промышленным освоением. Я контролирую работу комплекса, который добыл полезных ископаемых на сотни миллиардов. Материалы для возведения обеих российских баз на Марсе – а это, на минуточку, десятки тысяч кубометров высокотехнологичной инфраструктуры – добыты автономными механизмами, за работой которых я наблюдаю, чтобы вмешаться в том случае, если произойдёт нештатная ситуация. Впрочем, продвинутые алгоритмы квантового ИИ справятся с ситуацией не хуже меня. Но человечество хочет оставить за собой видимость собственной необходимости. Искусственный интеллект и так уже сделал своё черное дело в отчуждении большинства населения от созидательного труда, и отсутствие живого человека даже здесь, на острие технологической вершины цивилизации – это был бы уже перебор.
Запрос на сеанс связи. Вот же невезуха! Американскому коллеге что-то понадобилось. Хорошо, что не экстренный вызов, этого бы только не хватало. Американский отсек, как и русский, вертится в нашем «колесе», создающем эффект силы тяжести, только он расположен на диаметрально противоположной стороне кольца. Если у него беда, по протоколу пришлось бы выполнить кучу формальных действий, прежде чем отправляться его выручать. Случалось на моей вахте уже: я, считай, выдвинулся к индийцу, но оказалось, что у него автоматика засбоила и они никак не могли сигнал о помощи вырубить, долго извинялись. Но обещанный могарыч я так и не увидел, ага. Ладно, кто старое помянет… Так что там Майклу нужно?
– Виктёр? Витя?
– Здравствуй, Майкл! What happened?
– Всё ф порядке! Нюжен советь.
– I'm listening to you.
– Слюшать мало. Нюжно смотреть. Чтё это, по-твоему? Переключаю.
Майкл открыл мне доступ к своему контрольному объективу. Американцы предпочитают вести наблюдения не с висящего над разрезом спутника, как мы, а с дронов, которые у них летают прямо в выработке. Чёрт его знает, может так и удобней, но вряд ли надёжней. Срок службы у таких дронов невелик, и картинка не такая чёткая, зато они в любую дыру залететь могут и показать, что там. Разный инженерный подход. Другая школа. У них, как всегда, инновации, у нас – основательность. Ну а что, бюджет позволяет. А у нас, как всегда: то оптимизация, то золотуха…
Дрон, перемещаясь короткими реактивными импульсами, показывал внутренности штрека, проделанного между золотыми жилами, толщиной сантиметров по двадцать пять, а то и больше. Штрек уходил вниз, под углом где-то в тридцать градусов. Потом угол становился более пологим, следуя по направлению залегания пластов.
