полная версия

Сергей Николаевич Пшеничников
Охотничьи рассказы, или Крылатые баксы

Волшебная тайга

Согласитесь, что школа, весь процесс обучения с его чёткими границами взросления при переходе из класса в класс, да и сама школьная жизнь полны ярких, запоминающихся моментов. Я абсолютно уверен, что если каждый хорошенько вспомнит этот период, то всплывёт в его памяти что-то важное и затрагивающее только его.Для кого-то, возможно, это задачка по сложной контрольной, которую решил он и только он из всего класса, у кого-то это будет сочинение, зачитанное перед всем классом и отправленное на конкурс в область…

Кто-то вспомнит школьные вечера, и свой первый «контакт» с одноклассницей, когда, шалея и сам удивляясь своей наглой нахрапистости, сумел её «зажать» и дать волю рукам.

А для кого-то это, возможно, это – первая настоящая драка, когда не чувствуешь боли, сатанеешь от ненависти и забываешь про страх.

В пятом классе, на одном из первых уроков литературы, ставшая впоследствии многими любимая учительница Людмила Алексеевна Клюканова знакомила нас с Пушкиным. Она рассказывала о его детстве, о няне Арине Родионовне, её сказках и вдруг обнаружила, что один из наиболее беспокойных учеников, темпераментный и неусидчивый непоседа странно преобразился. Он сидел совершенно тихо, напряжённо вслушиваясь в рассказ про старушку-няню, внимательно встречая каждое новое слово, новое предложение, а на его милой подвижной мордашке застыло выражение восторженного удивления. Весь класс тоже как-то затих и воодушевлённая этим вниманием учительница с упоением продолжала описывать состояние юного слушателя сказок – будущего великого поэта.

Каюсь, мне в то время было не до Пушкина. Рассказ о детстве поэта, его няне и её сказках поразил меня совпадением с моим детством. Удивление и захватившие воображения воспоминания усмирили мой буйный нрав и вынудили успокоиться.

В учебнике была картинка – кучерявый мальчик, подперев кулачком щёчку, слушает сказки неродной бабушки.

Я в его возрасте с подобным вниманием также слушал сказки и также неродной бабушки. В Советском Союзе, в Западной Сибири была прекрасная страна – Горная Шория. Люди, немало поездившие и немало повидавшие в мире, называли её за красоту Советской Швейцарией. Возможно, ещё и за то золото, которое хранилось в её горах и которое послужило причиной превращения этого чудесного края, в край заброшенных карьеров и бездушного хозяйствования. Шорцы, местные жители, пошли проторенной дорогой всех малочисленных народов. Под нахрапистым натиском цивилизации они спивались и деградировали не просто семьями, а родовыми кланами, так как издревле жили по-родственному дружно и оседло, не кочевали, а кормились дарами тайги -охотой и рыбалкой. В нашем подъезде на первом этаже жила такая многоликая и многочисленная семья. Во главе её стояла старуха-мать, здесь же проживали её сыновья со своими жёнами и их дети, её внуки, двоюродные между собой братья и сестры. Жила семья весело. Летом к ним постоянно приезжали гости -многочисленные родственники. Гостили и уезжали, а им на смену приезжали другие. Осенью и зимой оставались в семье в основном женщины и дети -мужчины уходили в тайгу – бить кедровую шишку и добывать пушного зверя. Весной и летом эти же мужчины ловили рыбу в бурной и стремительной реке Томь. Среди детей был один шкет, звали его Васькой, он был мой ровесник, мы с ним пошли осенью в первый класс.

А до этого – летом, подружились. В самом начале лета, когда дом только заселяли, и никто особо никого не знал, я случайно, болтаясь во дворе и осваивая новую территорию, натолкнулся на неприятную картинку. Трое лупили одного. Двое держали низенького мальчугана, а третий старательно отвешивал ему пендалей. Я рос в хорошей, благополучной семье, долго жил у бабушки. Она старательно и незаметно учила меня основам христианства, а дед делал вид, что не замечал это и втолковывал мне своё видение мира – тоже хорошее и доброе. Благодаря ему я не курю сам, не курит мой сын и не курил мой отец. Но на окраине Новокузнецка, где проживали мои благовоспитанные старики, был «Шанхай». Там проживал тот пролетариат, который всегда жил и будет жить плохо и бедно. При любой власти и при любом строе. Им всё равно – какой сегодня праздник и куда надо идти – защищать Белый дом или его штурмовать – главное, чтобы было на халяву выпить и можно было вволю подраться. С детьми этих бесшабашных, вольнолюбивых и полу криминальных взрослых я общался. С ними было интересно – они были отчаянно смелы и уверенны в манерах и поступках. Поэтому и я, уверенно с разбега налетел на мучителей, одного сразу толкнул и свалил, другому дал хорошего пинка, а с третьим мы схватились бороться. А затем я познакомился с Васькой. У него тоже были свои особые манеры и своя линия поведения. Он не умел, а поэтому не любил играть в футбол. Крайне неохотно играл в вышибалу и «штандер», если там были девчонки. Но обожал прятки. И ещё он любил охоту. У этого семилетнего шкета был лук и рогатка, и вскоре кошки уже пугливо оббегали наш двор стороной, а воробьи и голуби балансировали на грани вымирания.

Он не мог драться, просто не мог сделать больно другому пацану и поэтому терпел обиды, считая жестокость к себе чем-то вроде игры. Но откровенно презирал девчонок и просто считал ниже своего достоинства общаться с ними. С ним было интересно. Каюсь, я многое у него перенял. До сих пор я, уже взрослый человек, оглянувшись по сторонам, иногда начинаю мяукать и подманивать проходящего кота. Моя бедная младшая сестричка оказалась виновата в том, что она девчонка и вскоре почувствовала это на себе. Вероятно, в моей не очень удачной семейной жизни лежит плохо скрываемое презрение к женскому полу.

Васька был совершенно самостоятельным. В семь лет он открыто курил трубку и ходил куда хотел и когда хотел. Я ни разу не слышал, чтобы его звали домой обедать или просто потому, что поздно. Однажды, я затащил его к себе в гости, мы поиграли в машинки и солдатиков, а затем моя матушка нас накормила. То, что при этом она решительно прекратила нашу игру, заставила вымыть руки, а Ваську и умыться, а ещё и поучала за столом как надо правильно и воспитанно есть -здорово поразило Ваську. В ходе этих экзекуций он несколько раз дёргался и бросал на меня вопросительно-негодующие взгляды и порывался что-то сказать.

Но, когда я попал к нему с ответным визитом – то уже изумляться пришлось мне.

Прямо с улицы мы с ним прошли на кухню, уселись за стол и чуть-чуть подождали. Затем Васька крикнул что-то по-своему, в глубь квартиры.

Пришла девчонка лет 12—13, позвала ещё двух поменьше и так я в семилетнем возрасте впервые попал в ресторан.

Мы с Васькой только ели, а накрывали и убирали его сестрёнки.

Осенью, когда мужчины ушли в тайгу бить кедровую шишку, Васька загрустил. Возможно, он также хотел в тайгу, но надо было ходить в школу.

Как-то тёплым вечером группа мальчишек увидела летучую мышь просто огромных размеров. Мы и раньше видели этих рукокрылых летунов, летают они будь здоров, свободно могут в пилотаже с ласточками соревноваться. А тут, вдруг может мутант, может просто экземпляр другой породы залетел к нам во двор. Ребята поменьше даже бросилась догонять этот живой планер, ребята постарше сдержанно поохали и вскоре забыли. Васька сидел рядом со мной, он также оглянулся на восторженные крики малышни и на лице его возникло восторженно-восхищённое выражение. Он широко раскрытыми карими глазами (шорцы вовсе не узкоглазы) удивлённо следил за стремительным полётом огромной мыши, а затем вдруг как-то мгновенно подобрался. Лицо стало сосредоточенным и оценивающим. Оно так моментально изменилось, что я не узнал своего друга.

Добрый и ласковый, удивлённый взгляд его стал жёстким и твёрдым. Всё! Его безжалостные глаза послали вслед животному смертельный приговор.

Несколько вечеров Васьки с нами не было. А как-то утром на скамейке у подъезда появилась окровавленная тушка так поразившего нас летуна.

Васька был жутко предан дружбе. Он не играл без меня и вообще мы с ним почти всё делали вместе. Но моя мать, сердцем чуя беду, старалась нас разлучать почаще. Мне трудно было с ней справляться, так как она подключала в трудные минуты отца. А тот просто повесил на гвоздике свой ремень с обещанием пустить его в дело. Однажды, загнав меня за уроки, она два раза выставляла Ваську за дверь, но в конце концов впустила его, поражённая Васькиным упрямством. Семилетний, неизбалованный родительским вниманием и лаской пацан, притащил мне, своему другу, кусок арбуза. Мать не пустила в дом. Он пришёл позже, с тем же куском. Мать его опять отшила. Но когда он явился спустя полчаса и опять с тем же куском арбуза, даже она была сломлена такой недетской настойчивостью. Сейчас я понимаю, что, вероятно, Васька ел арбуз первый раз в жизни, конечно, он ему понравился, и мальчуган твёрдо решил, что надо этой вкуснотищей со мной поделиться. Моя матушка была нормальной русской женщиной, и с тех пор отправляя меня во двор гулять, постоянно давала что-либо. Чаще всего это были конфеты – ириски «Золотой ключик», липкие коричневые подушечки в какао-порошке или карамель. Она знала – один я их есть не буду, да просто не смогу! А теперь безо всякого вранья. Впервые в жизни я пил спирт в гостях у Васьки. Когда к нему приехали очередные родственники и веселье было в самом разгаре. Выпили мы с ним совсем по чуть-чуть. Но с тех пор я умею пить спирт, алкоголиком не стал, с дома вещи не пропиваю, выпиваю очень редко и предпочитаю неразбавленный спирт. Васька заразил меня неизлечимой болезнью – охотой. Подобраться с луком к ставшим осторожными бродячим кошкам и суметь попасть тупой стрелой в бегущую – поверьте, совсем нелегко. Осенью, возвращаясь из школы, мы с Васькой стали встречать у подъезда его бабушку. Я не помню, как её звали – имя было шорское, но помню, что она была чудно одета – в лыжный байковый костюм. Ей было скучно в опустевшей квартире, подруг не имела так как плохо говорила по–русски. Просто сидела на скамейке у подъезда, курила трубку и ждала из школы внука. И меня. Она не хотела, чтобы мы пропадали, оставляли её одну на один со скукой, и начинала нам рассказывать сказки. Это были чудесные сказки. Возможно, она сама их придумывала, а может это были сказки шорцев. Все события в них были связаны с охотой, с преодолением трудностей, с оказанием помощи, терпящим бедствие и попавшим в беду. Чаще всего там были два друга, которые всё делали вместе и если расставались, то ненадолго и именно в это время с одним случалась беда, а другой приходил на выручку. Я их уже почти не помню, но помню, как мы с Васькой твёрдо решили идти по жизни вместе. И помогать друг другу. Как сказочные герои. Одна сказка всё же крепко засела в память.

Так как накануне мой дедушка открыл мне страшную тайну жизни – оказывается, все люди умрут. Кто-то раньше, кто-то позже, но обязательно умрут. Мне очень не хотелось умирать, но дед меня успокоил, что у меня это будет не скоро, а вот с ним это вскоре произойдёт.

Когда я поделился своей бедой с Васькой, а деда я любил и не хотел, чтобы он умирал, он сказал, что попробует помочь и поговорит со своей бабушкой – которая всё знает и всё умеет и которую он также любит. Дождавшись нас из школы, бабушка нам объяснила, что люди не умирают, просто они уходят в волшебную тайгу, и рассказала сказку о волшебной тайге. Там так хорошо – идёшь, захотел ягод – выходишь на поляну – она полна сплошь вкусных ягод. Идёшь дальше – захотел рыбы – выходишь к реке, там легко и просто ловится любая рыба. Это тайга исполнения желаний и поэтому оттуда никто не возвращается домой – так там хорошо. Я обрадовался вначале, а потом вспомнил, что дед мой был машинистом паровоза и в тайгу его калачом не заманишь – вот в депо или на вокзал, другое дело. Васька долго объяснял бабушке, кто мой дед и почему он не ходок в тайгу. Её здорово поразило то, что есть мужики, которые в тайгу не ходят и, по-моему, а я уже начал кое-что понимать по-шорски, она не поняла, что такое паровоз. Но всё же объяснила мне чуть позже, что мой дед просто уедет в рейс туда, где будет так хорошо, что он не захочет оттуда возвращаться.

Даже к любимому внуку, так как там он встретит своих верных и надёжных друзей. Они будут опять ходить вместе на охоту и рыбалку. И я поверил.

Вероятно, стояло бабье лето, было ещё тепло. Прошёл небольшой дождик, после которого мы на стройке играли в прятки. Затем все разошлись – кто за уроки, кто в магазин, кто ещё куда. Мы с Васькой тоже собрались уходить, и он сел покурить. Сидел он на железной бочке, на крышке, прикрыв ногами небольшую дырку. Из бочки странно пахло, в ней была дождевая вода и что-то ещё и, вообще, она шипела и булькала внутри. Васька докурил свою маленькую трубочку, раздвинул ноги и начал выбивать в бочку пепел из трубки. Посыпались пепел и искры. Много позже я узнал и понял, что в бочке был карбид, туда же попала дождевая вода.

Началась реакция – стал выделяться ацетилен – горючий газ.

Бочка бы пошипела, и газ бы вышел, но Васька сел на бочку верхом и прикрыл дырку своими ногами. Газ собрался. Мальчуган сдвинулся в сторону и начал выбивать в бочку с газом горящий пепел.

Я не помню, почему и какая сила заставила меня сделать два шага и оказаться за стеной – я просто вышел из той комнаты, где была бочка.

Может, я пошёл, уверенный, что сейчас за мной шагнёт и Васька. Но он не шагнул, сзади гулко бабахнуло, мимо меня за спиной проскочило жаркое пламя, чуть лизнув жаром, и сразу где-то стал громко кричать человек.

Затем – провал в памяти и просто не могу вспомнить, как вбежали взрослые, как пытались потушить горящего Ваську, как приехали врачи и хотели его забрать, дотронулись до него, и он стал протестующе кричать. Он кричал громко, протяжно и зовуще. Я протиснулся между чьих-то взрослых ног туда, где был этот ужасный запах, и где валялась развороченная бочка, а рядом с ней куча обгорелых тряпок. Вдруг куча дымящегося тряпья шевельнулась и стала расти ввысь. Затем она как-то дёрнулась, и я увидел, как получилась странная дуга – это Васька выгнулся в спине, опёрся на ноги и упёрся в бетонный пол головой. Вероятно, ему так было легче переносить боль. От того, что мальчуган катался по бетону, инстинктивно пытаясь сбить пламя, одежда и клочья обугленной кожи смешались, лицо распухло и жутко изменилось, стало совершенно бесформенным, куда-то пропали руки, возможно, запеклись на груди.

И «А-А-А!».

Вдруг из всего этого бесформенного и обугленного куска мяса сверкнули глаза. Наши взгляды встретились. Боже, он меня узнал!

Я не мог отвести взор, всё куда-то исчезло, остались только Васькины глаза и из них ко мне, в меня, внутрь, в моё существо лился Васька, его душа, его мысли. Он прощался со мной, просил не забывать, обещал, что мы ещё встретимся. На какое-то мгновение чёрный обрубок стал привычным мальчуганом-шорцем, и я опять увидел его совершенно нормальным, к существующим глазам приложилось знакомое небольшое тельце. Да вот же Васька! Но миг – и глаза потухли, обугленная дуга стала опускаться и оседать вниз, начала дёргаться и биться в конвульсиях. Раздался женский плач и чей –то протяжный стон. Я закрыл глаза, мне стало страшно. Горечь потери усугубилась тем, что отец меня, на всякий случай, в целях профилактики, в тот вечер вылупил ремнём.

Мы уехали из Сибири, я стал взрослым, и уже выросли мои дети. С 20 лет я занимаюсь охотой официально. Там бывало всякое, но я очень не люблю лезть в воду и крайне неохотно плаваю. Возможно, однажды я попаду в глубокую реку и с трудом, еле-еле смогу выплыть. Обессиленный, выползу на лесной берег и там встречу человека – моего ровесника, охотника-шорца с удивительно знакомым и дорогим мне лицом. Возможно, вместе с ним на берегу встретит меня и собака – копия моей любимой охотничьей лайки – кобеля «Амба». Мне помогут подняться, и мы пойдём втроём в чудесную тайгу.

Там исполняются любые желания, там так хорошо, светло и просторно, спокойно и тихо, что не захочется из неё уходить.

Вероятно, я встречу там ещё и тех людей, которые мне были дороги в этой жизни, но которых уже в ней нет. Пусть простят меня дети, я не захочу к ним оттуда возвращаться. Время пришло, и я уже вступил в эту глубокую реку. «Слышишь, Васька, слышишь, я иду к тебе!»

Крылатые баксы

ГЛАВА 1

До выстрела все шло в обычном штатном режиме, затем стали происходить странные, необъяснимые вещи. Глухарь не стал так ожидаемо и желанно опрокидываться назад и красиво ударяясь о ветки падать вдоль ствола к земле, но и не стал взлетать с таким характерным и только ему присущим шумом. Он просто продолжал сидеть у ствола на ветке. Андрею даже стало казаться, что звук выстрела вообще остановил время. Оно, это время, благодаря щелчку мелкашки мгновенно превратило динамичную охоту в обычную фотографию, на которой сидел, вытянув вниз шею глухарь, под ним, задрав морду застыла немая собака и добавлены были в эту картинку так, для красоты – голубоватый снег, чёрные стволики кустарника, какие-то длинные и рыжие былинки, зелёные ветви елей и прочая мишура. Андрей же тупо уставился в эту дребедень и ждал, ждал, уже теряя терпение – когда же что-то произойдёт? Он очень хотел, страстно желал, чтобы грохнулся вниз этот такой желанный трофей, а вместе с ним свалились бы все эти проблемы и заботы такого тяжёлого последнего месяца – все эти тяготы и лишения промысла, все эти ночные страхи, вечерняя тоска одиночества, дневной неустроенный быт, плохое питание и прочие неприятности. Про себя он уже решил – все, хватит, – это будет последний, «дембельский» глухарь.

И на нем он поставит точку в своём таёжном бизнесе. Месяц перевалил за середину и срок возвращения в посёлок был близок.

И вот – чёрте что, мгновения ожидания результатов выстрела превратились в тягучую, вязкую пытку. «Вот тебе и оптика с четырёхкратным усилением», – успел он пожаловаться про себя неизвестно на кого. И в то же мгновение чёрная птица опрокинулась назад и теряя о ветви перья закувыркалась вниз.

Была у Андрея странная привычка – к месту и не к месту вспоминать реплики из любимых фильмов. Это пошло ещё с детства, с любимых «Неуловимых мстителей», а с годами укоренилось, намертво засев в голове. Вот и сейчас, подойдя к собаке и забирая у неё птицу, он вслух произнёс: «Однако, Пётр Сергеевич, партия!» Штабс-капитан Овечкин из «Неуловимых», после этих слов разведчика красных повёл головой влево и промолчал, ему жал горло тесный ворот кителя и может быть именно поэтому он и проиграл партию в бильярд своему визави.

И пёс также промолчал, он повёл головой – справа, с уха капала кровь – в азарте тисканья глухаря он не поберегся и разбередил старую рану.

Андрей взглянул на часы, на солнце, задержал взгляд на собаке, проследил, как все убыстряют свой бег капли крови и начал разводить костёр. Подошло время передохнуть, а самое главное – крепко подумать, что делать дальше.

Три дня назад «Вальс» добирал подранка в еловом подросте. Место было очень крепкое, маленькие ёлки росли плотно и густо.

Все события развивались под густой зелёной пеленой и присевший на корточки Андрей только наблюдал, как спаниель ловил убегающего глухаря. Затем где-то там, в этом зелёном море раздался шум схватки и почему-то взвизгнула собака. Андрей особо не беспокоился, «Вальс» добирал и давил уже не первого подранка, справится и с этим. Беспокойство пришло потом, уже ночью. А тогда все кончилось почти нормально – собака выполнила свою часть общей работы, Андрей продрался сквозь колючие ёлки-подростки, забрал добычу и чертыхаясь, и матерясь попёр обратно. И уже на чистом месте обнаружил, что у собаки разодрано ухо. «Супоухов» – именно так дочь и сын обзывали иногда щенка. У нормального, породистого спаниеля длина морды и длина ушей примерно равны, поэтому и существует специальная посудина

для кормления этих собак. Андрей же пока кормил щенка из обычной миски и иногда случались казусы – кончики ушей мокли в супе, отсюда и «Супоухов».

Сейчас же с уха капал не суп, а кровь, и вдоль всей внутренней, нежной как из замши поверхности уха проходила глубокая царапина. «Зарастёт как на собаке», – поставил вслух диагноз хозяин. Собака выслушала и согласилась, деваться ей особо было некуда и альтернативы, то есть возможности выбора, у неё просто не было. Но не заросло.

До вечера она дотянула, а ночью больное ухо беспокоило, мешало не только спать, но и просто тихо лежать.

Среди ночи Андрею пришлось кипятить воду, промывать рану, давить таблетку стрептоцида, сыпать на рваные, воспалённые края и решать вопрос – каким образом бинтовать ухо. Это оказалось самым трудным. Выражаясь медицинским языком – наложить повязку на внутреннюю поверхность правого уха оказалось совершенно невозможным делом. А без повязки все лекарство ссыпалось и безвозвратно терялось.

Спаниель бежит ушами – на предельной скорости уши, как бурка у чапаевца, как крылья у птицы – где-то сзади вьются. Может сухая веточка еловая подловила бегуна, а может сам глухарь в агонии рванул когтистой лапой, – важно не это, а то, что царапина долго кровоточила, в неё попала грязь, рана воспалилась, «Вальс» ночью попытался почесать больное место и разодрал его ещё больше. Свою вину хозяин признать не желал, и собаке пришлось среди ночи выслушивать массу упрёков и резких оценок своей бурной деятельности. Было сделано несколько попыток перевязать злополучное ухо, закладывая его через затылок на другое, сворачивая в трубочку и в конце концов плотно прижав, его перевязали вместе со всей головой. Конец ночи и ранее утро прошли в совместных мучениях. Собака желала содрать повязку, Андрей старательно бдил и все эти попытки пресекал. Но не только ночь, день пошёл кувырком. Пошли на охоту, «Вальс» ушёл в поиск и первым же делом сорвал надоевшую повязку. Андрей спохватился поздно, и рана опять закровила. Пришлось вернуться. Двое суток человек пытался лечить собаку.

На такой охоте без собаки тяжело, да что там тяжело – просто невозможно, и собака нужна здоровая, поэтому Андрей решил потерять два дня, потратив их на верного напарника. За эти два дня больших изменений не произошло, рана начала затягиваться, но кончилось ленточка стрептоцида. И вот сейчас Андрей сидел на пенёчке, пил чаек, иногда взглядывая на собаку, и вспоминал как все хорошо начиналось.

ГЛАВА 2

Началось всё с испуга. «На таких машинах обычно раскатывает мафия», – примерно так подумалось Андрею, успевшему увидеть подъехавший к дому джип, из которого неумело, задом, вылезла низенькая тётка и колобком покатилась к крыльцу, за ней зашагали два мужика амбалистого вида. Было ещё не так уж и поздно, но подобных гостей хозяин не ждал и как-то враз испугался. Для человека, послужившего в колонии, а затем занявшегося коммерцией, страх в подобной ситуации – нормальная реакция организма. Не желая окончательно впадать в панику, Андреи сам, ещё до звонка, пошёл открывать дверь. Тётка ввалилась в дом первая, за ней осторожно зашли два хмыря. Бабу эту Андрей уже где-то видел, вернее всего на рынке, мужики же были явно приезжие и какие-то несмелые. Но за ними в дом лез третий и уж эту харю Андрей признал сразу.

«Да, это он», – повернулась к мужикам баба и обрадовано добавила: «Попали туда, куда надо». Знакомая харя, вытянув руку, полезла вперёд, здороваться. Тётка затараторила с извинениями про поздний визит, про гостей из Литвы и пела что-то там ещё. Но Андреи уже не слушал, он отходил, успокаивался после пережитого испуга. Все было очень просто – нужны были куриные окорочка, вот они и припёрлись в такое время. Взяли сразу упаковку -15 килограмм, рассчитались баксами и остались очень довольны. На выходе, уже в дверях мужики затормозили и стали лопотать на своём. А затем знакомый Андрею местный литовец, тот, что иногда забегал поменять доллары на белорусские рубли, предложил продать чучело глухаря. В прихожей, уже третий месяц задрав голову в потолок беззвучно пел глухарь. Честно говоря, был он тут не к месту, совершенно не смотрелся, но лучшего места Андрей ему пока не нашёл. В начале мая этот глухарь, тогда ещё живой, радовался жизни в уральской тайге, но у каждого своя судьба – и стал он желанным трофеем в доме охотника, а два его собрата почти готовые лежали задрав вверх ноги в мастерской местного таксидермиста. Андрей на секунду задумался и вспомнив своё унижение страхом, заломил цену: «Четверть баксов». Литовцы поняли без перевода и один полез за деньгами. Расставались уже у машины, Андреи решил проявить себя радушным хозяином и пошёл провожать. В машине, на заднем сидении, глухарь стал смотреться лучше.

 Может другого литовца зависть разобрала, но он вдруг спросил по-русски: «Скажите, а ещё одного такого можно сделать? Мне нужен подарок нашему старшему полицейскому».

«Конечно, четверть баксов – и нет проблем», – ответил Андреи: «Но не сейчас, а через день». На том и расстались. Через день, под вечер состоялся обмен. Напоследок разговорились и в разговоре литовец, на вид рохля рохлей, стал ставить капканы. Вроде с шуточками, между делом сводил всё к одному – как бы выйти на того, у кого таких птичек много. Андрей полез в машину и там уже поговорили всерьёз и начистоту. Алекс гарантировал сбыт и твёрдую цену в твёрдой валюте. Андрей обещал подумать и позвонить, с тем и расстались. Вечером он смотрел телевизор, но что именно смотрел, вряд ли бы вспомнил при всём желании. Мысли о шальных деньгах лезли в голову и не давали покоя. Среди ночи жена Андрея обнаружила отсутствие супруга. Выждав все мыслимые и немыслимые сроки, она отправилась в поход по дому. На кухне горел свет, за столом, слегка одетый, сидел супруг и вёл какие-то расчёты. Дальше пошли нормальные семейные разговоры:

«– Слушай, дружок, я тебя сегодня ухой кормила?

– А причём здесь рыбий суп? Ты вот послушай…

– Нет, ты ответь, кормила или нет?

– Ну, нет!»

– Так чего же ты сидишь тут в два часа ночи со своей бухгалтерией такой…

– Какой?»

И она добавила, как одним словом можно назвать человека старательно, сосредоточенно и очень долго уху евшего.

Запахло скандалом, но Андрею всё же удалось донести до жены весь смысл его расчётов. Дебет-кредит показал, что если продать трёх глухарей по 25 зелёненьких – навар перекроит все расходы.

«Ты прикинь сама, меня весной не было две с половиной недели, причём на самой охоте я был четыре дня. А если больше? И добуду больше и навар больше.»

«Мели, Емеля – твоя неделя,» – подвела итог расчётам жена и погнала его спать. Уже в постели она почувствовала неясную тоску, скорее даже тревогу от всех этих превращений чучел в деньги и решила отогнать свои дурные предчувствия и его финансовые расчёты простым, естественным, испытанным и безотказным, истинно женским способом. Но Андрею было не до любовных утех. Он уже загорался другой страстью, уже считал барыши и прикидывал свои первые шаги в деле превращения большой кучи перьев в небольшую, но такую желанную кучку денег. Закончилось всё совсем плохо. Каждый шёл своим путём, не желая уступать. Жена упорно и настойчиво добивалась превращения ночного бухгалтера в нормального мужика, наивно уверовав, что стоит этому произойти и пройдёт у мужа эта блажь, забудет он в страсти все свои расчёты так, что утром и не вспомнит.