Сергей Калинин
Там, где твое завтра

Часть 2. Учись, студент!

Наверное, самым ярким воспоминанием со школьной поры осталась покупка очков. Точнее, не сама покупка, и даже неправильно назвать это воспоминанием – это был жизненный этап, который нужно было просто пройти, сжав зубы и сохраняя беззаботность. Где-то в середине седьмого класса зрение упало настолько, что даже со второй парты разобрать написанное на доске не представлялось возможным. В принципе, таких «счастливчиков» было столько, что первых двух рядов на всех не хватило.

Очки выбирали всей семьей. Главный принцип, на котором строились покупки, – каждая вещь должна быть практичной и недорогой. Причем изначально она должна быть недорогой, а уж практичность принимается как неизбежное следствие первого пункта.

– Отлично сидят. – Папа придирчиво меня рассмотрел. Покрутил оправу и добавил: – Надежная.

– Тебе идет. Сразу видно, что умный. – Эта составляющая для мамы всегда была главной. Меня же периодически беспокоил вопрос, можно ли быть умным и красивым одновременно.

Первое правило, которое я усвоил с детства, – не расстраивать родителей и скорее сбежать из магазина. Дело не в том, что было безразлично, и не в том, что рассматривать себя в зеркало как-то глупо и не очень удобно, главное – не расстроить родителей, тем более когда им нравится. Я даже не смотрел на себя, думая лишь о том, что вариантов особо и нет. Ошибку я понял уже дома, но изменить ничего не мог. Сказать, что очки не понравились, – значит не сказать ничего. Массивная, тяжелая пластмассовая оправа непонятного цвета. Она казалась не то черно-синей, не то черно-коричневой в странных разводах, а с расстояния пары метров приобретала цвет грозовых туч перед ужасным ливнем. В принципе, такие очки можно найти у любого дедушки лет семидесяти, но там они ко всему с отломанной дужкой и резинкой вместо нее, чаще всего из трусов. Из зеркала на меня смотрело лицо ботаника, который вместо подушки использовал пару томов «Война и мир», на ночь перечитывал Иммануила Канта, а потому чах не по дням, и теперь остались только глаза, скрытые за большими темными очками.

Обведя взглядом класс вооруженный отличным зрением, я сложил очки в футляр и спрятал. У одноклассников оправы впечатляли: металлические, золотистые, с тоненькими стеклами. Вспомнив цены, лишь тяжело вздохнул и вернулся к испытанному методу улучшения зрения. Постоянно щуриться и помогать себе пальцем делать тоненькую щелочку, чтобы видеть лучше. Было неудобно, но намного лучше, чем сидеть в ужасных очках. К концу дня глаз немного болел, но, увы, красота требует жертв.

В институте пришлось оставить и стеснительность, и комплексы. Щуриться в огромной аудитории можно было сколько угодно, но увидеть ничего не получалось. Через какое-то время, когда показалось, что внимания на меня уже не обращают, я порой даже забывал их снимать. Потихоньку очки стали нормой, и хотя переживания, что таким меня никто не полюбит, не покидали, но как минимум номер автобуса на остановке можно было рассмотреть уверенно, а не волноваться до ближайшего поворота, в правильном ли направлении ты движешься.

Теперь, после окончания института, к очкам я привык и уже не снимал. Так было и удобнее, да и ни к чему казалась вся эта игра в красоту. Романы закончились, новых не намечалось, так что нравиться было некому. Именно таким, заученным, стеснительным, с широко открытыми глазами, которые лишь моргали за толстыми стеклами, я и вошел в лабораторию, где мне предстояло работать.

Первый рабочий день. Если бы кто-то тогда сказал, что этот день останется в памяти навсегда, наверное, я бы смеялся. Но непостижимо устроенный мозг запечатлел все детали.

Я застыл у двери. Вдоль стен на стеллажах разместились десятки приборов, от вида которых разбегались глаза, и только сейчас понял, как боюсь не разобраться в этом оборудовании. Воображение уже нарисовало картину моего позорного изгнания. В кабинете находились четверо мужчин и девушка: нереально красивая блондинка, которая с любопытством рассматривала меня, переминающегося с ноги на ногу и порывающегося что-то сказать. На ее лице мелькнула улыбка, смешанная с нескрываемым любопытством.

– Здрасте. – Казалось, что к порогу я приклеился, и сделать шаг – непостижимо трудная задача.

Мужчины лишь кивнули, уткнувшись в свои дела, всем видом демонстрируя, что ничего не случилось.

– Привет! Ты наш новенький? – Девушка, провела взглядом, направленным сверху вниз, чуть вздохнула и замерла, ожидая ответа. Она заносила в журнал данные с осциллографа, который снимал характеристики какого-то жутко сложного по внешнему виду прибора.

– Угу, – получилось что-то похожее на мычание.

Голос пропал, и я думал лишь о том, что эта блондинка умнее меня в черт знает сколько раз. «Блин, она там шарит, а я даже не знаю, как оно называется», – мысли вертелись лишь вокруг того, что уровень моих знаний, мягко говоря, оставляет желать лучшего. Перед мужчинами лежал, оголив внутренности, аппарат с огромным количеством плат и деталей. Взгляд упал на эту чудо-технику, и стало абсолютно понятно: я так же близок к провалу, как когда-то Штирлиц.

– Да ты проходи. – Девушка встала из-за стола. – Человек пришел. Хоть помогите. – Она обернулась к мужской части коллектива.

– Так. Стол есть. Садись. – Высокий, худощавый, с тоненькими усиками мужчина показал мне рабочее место.

– Мария у нас всех определит. Александр Иваныч. – Самый пожилой из тройки протянул руку, представляясь.

– Ярослав, – ответил я почти шепотом. В горле пересохло, и я даже удивился, что вообще смог ответить.

Через полчаса я познакомился со всеми. Высокого, с аккуратной укладкой, подчеркнутой осанкой и, что сразу бросалось в глаза, самого ухоженного звали Анатолий. Так он представился, но окружающие обращались просто Толик, не обращая внимания на импозантный вид и утонченные манеры. Александр Иванович был бригадиром. В очках, очень солидный, он сразу производил впечатление, и даже беглого взгляда было достаточно, чтобы понять, кто здесь самый умный. Володя Чудинов и Слава Жмайлик были примерно одного возраста, лет тридцати пяти, и чем-то даже похожи. Все, кроме Толика, постоянно бегали курить. Я растерянный и слегка испуганный сидел, боясь пошевелиться, не пытаясь даже просто встать с места. Единственное, что я смог сделать, – это осмотреться и прикинуть, что Толику наверняка нет и тридцати, Александру Ивановичу явно за сорок, а Мария, как показалось, была мне ровесницей. Причем, как я заметил, обращались к ней только Мария, и, как узнал впоследствии, имя Маша ее не то, чтобы раздражало, но и восторга не вызывало. В какой-то момент девушка обернулась и неожиданно спросила:

– Только из института?

– Ну да. Неделю, как диплом получил. – Я только что не вскочил с места, страшно переживая, словно именно сейчас проходил собеседование.

– Что окончил? – Александр Иванович проявил интерес.

– Промышленную электронику. В политехе.

– О! Серьезно. В мое время этой специальности и в помине не было. Слышал, Толик? – обратился он к коллеге, который откинулся на стуле и не спеша пил чай. – Человек с образованием. Не то, что некоторые, курсы ремонта швейных машинок – и вперед.

Казалось, что Славик с Володей слушают внимательно, но в какой-то момент потеряли интерес и ушли на перекур.

– Ты, конечно, чашку не брал. – Мария улыбнулась, и я подумал, что она единственный добрый человек в этом коллективе.

– Не брал. Я не знал. – От дурацкой привычки оправдываться, когда попадал в неловкое положение, избавиться не получалось.

– Не страшно. У нас где-то лишняя была. Я тебе хоть чай сделаю. А то так и будешь сидеть, как чужой.

Я окончательно смутился. Но едва передо мной оказалась чашка, как дверь распахнулась, а в кабинет, словно вихрь, ворвалась объемная женщина.

– Так, командировку я подписала. Едете все. Мария – ты контроль. А то они там наработают. У нас новый работник. С сегодняшнего дня. – Она сказала так, словно никто об этом еще не знал. – Земцов.

Вопрос или утверждение прозвучали в голосе начальницы, понять не получилось, и я лишь кивнул в ответ.

– Уже познакомились? – Она обвела взглядом кабинет. – А где остальные?

– На перекуре. – Толик сидел за столом, как модель, стараясь держать осанку, и от того казался еще выше.

– Ладно. Александр Иваныч, у нас там вольтметр сломанный. Дай парню, пусть пока ремонтирует. Будет ему первое задание.

Начальницу звали Лариса Петровна Жук. Внушительный бюст, такой же внушительный вес и талия, которой не было. Было одно огромное тело и голос, который, наверное, был слышен далеко за пределами кабинета. «Ты, Лора, директору не звони, – несмотря на молодость, Толик здесь работал дольше всех, начальником Жук стала не так давно, а потому для всех была просто Лора, – ты ему отсюда говори. Он услышит».

К концу дня я узнал много интересного. Спросить о зарплате при устройстве я постеснялся, считая, что уже ее наличие достаточное условие для существования. Сейчас же оказалось, что работа сдельная, и зависит от количества отремонтированного оборудования. Кроме того, каждый аппарат имел свою сложность и норму часов. До конца дня я смог лишь разобрать аппарат и сейчас пытался понять, что в нем к чему. Коллеги уже закончили ремонт многоканального кардиографа и сейчас обсуждали предстоящую командировку. Из разговора стало понятно, что именно на обслуживании набираются основные объемы. Но это было у них. А вот мне нужно как-то разобраться с этим вольтметром, от которого сейчас зависит зарплата.

К концу следующего дня продвинуться в ремонте особо не удалось. Через три дня я раззнакомился со всеми и даже чувствовал себя почти своим, но аппарат так и не работал. Мария сжалилась надо мной и заставила Толика принести точно такой же из бригады по ремонту рентген-аппаратов. Теперь на столе стояло два разобранных вольтметра. Можно было методом замены и исключений определить узел, в котором скрывалась проблема. Хуже всего, что неисправность проявлялась не всегда. Порой казалось, что удалось устранить ее усилием воли и мольбами Всевышнему. Но спустя пару минут она проявлялась снова. Наконец, искомый блок, в котором таилась проблема, был определен, но возникла новая напасть – как его ремонтировать? Это был залитый пластмассой резистивный делитель. Я смотрел в окно и понимал, что за эту неделю не заработал ни копейки. Самое обидное, что вся остальная техника легче не выглядела, и материальное благополучие в ближайшее время мне не светило.

– Ну, как успехи? – Александр Иванович остановился у стола.

– Да вот… – Обессиленный и потерявший всякую надежду на то, что когда-то стану ремонтником, я ткнул пальцем в делитель. – Где-то там контакта нет. Но он же залит в блок пластмассой.

– Ну и хрен с ним. Спишем.

Наверное, мои глаза в этот момент неестественно расширились, потому что бригадир тут же добавил:

– Да ты не переживай. Сейчас в командировку поедешь, там объем быстро наберешь. – Он словно прочитал мои мысли. – А этот вольтметр ты уже третий пытаешь сделать. Славик, – Александр Иванович окликнул Жмайлика, который о чем-то горячо спорил с Толиком. – Мария в отпуск собралась, так что она не поедет. Возьмем вместо нее парня. Покажи, что ему знать надо.

Все оказалось не так страшно. Через час я понял, что основная часть зарплаты состоит из оборудования, которое находится на обслуживании в бригаде, и делится внутри коллектива с учетом разряда и, соответственно, коэффициента трудового участия. Так что оставлять меня, начинающего специалиста, без средств к существованию никто и не собирался. А в командировке мне поручалась самая тупая и самая тяжелая работа – проверять аппараты УВЧ. Нужно было обойти каждый и проверить мощность его излучения, для чего мне вручили измеритель. Это был ящик, килограммов пятнадцать, размером с телевизор. Он был не столько тяжел, сколько неудобен, и, как показалось, Толик довольно вздохнул. Именно он занимался этой работой до моего прихода.

– Тут, нах, такая ситуация, – Славик говорил чуть растянуто, вставляя «нах» всякий раз, когда слов не хватало, – будешь с Толиком везде. Что работает – пишешь в тетрадь, номер там отмечаешь, название, понятно, в общем. Остальное – смотрим, если ремонт сложный – пусть сюда везут.

– А там не ремонтируем? – Я чуть иначе представлял работу.

– Там у нас времени нет, нах.

Славик, как оказалось, к электронике отношение имел весьма условное. Сам он носил с собой лишь набор цветных стекол для проверки фотоколориметров и термометр для сухожаровых шкафов.

Какой у нас замечательный коллектив, я понял уже в первой командировке. К обеду, когда я только-только вошел в азарт и собирался начать регулировку аппарата, который, как казалось, не выходил на заданную мощность (к удивлению, все было значительно проще, чем показалось с первого взгляда), в физкабинет ворвался Славик:

– Вы, нах, долго еще?

– Я все. – Толик уже упаковывал чемоданчик.

– Мне еще вот… – Я развел руками. – Я еще два не посмотрел.

– Покажи. – Славик подошел к аппарату. – Смотри, минус восемнадцать процентов, допуск – двадцать. Что еще? Пиши номер. – Он быстро продиктовал. – Все! Готово!

– Так ведь на пределе? – Я стоял с чувством вины.

– На пределе аппетит. Пошли. Так мы ничего не успеем.

Обедали в каком-то кабинете, напоминающем комнату для гостей.

– Что это? – Я кивнул на мензурку, из которой Славик порывался мне налить.

– Спирт. Отличный, неразбавленный спирт.

– Не. Я не могу. Может, пива. – Мне сразу показалось, что сказал что-то не то. Устремленные на меня взгляды говорили лишь о том, что эту позицию здесь никто не разделяет.

– Коньяк будешь? – Мужчина в белом халате к врачам не имел никакого отношения. Он заведовал оборудованием и вел хозяйственную деятельность больницы.

– Нет-нет. – Я окончательно растерялся. – Что вы?! Это дорого. Не нужно.

Хохот в ответ убедил лишь в том, что это не так уж и дорого, к тому же в коллектив нужно было вливаться.

– Пожалуй, я тоже коньяк буду. – Володя протянул стакан.

– Тогда всем. – Завхоз вытащил, словно из-под земли, тару, очень похожую на ту, в которой был спирт, но цвет развеял все мои сомнения.

Что за коньяк мы пили, я не знал, но вкус показался вполне даже ничего. Да, признаться, до того дня пробовать коньяк мне и не приходилось, а потому был абсолютно убежден, что благородный напиток – это именно то, что мне и «доктор прописал». Тем более было приятно, что такой коньяк ассоциировался с достатком и новым уровнем жизни, на который я взлетел неожиданно и сразу попал к столу.

По мере продвижения обеда настроение улучшалось, жизнь в командировке мне уже нравилась безумно, а на коллег я смотрел просто влюбленно, поражаясь их уверенности и спокойствию.

– Иваныч, – хозяин кабинета, Курдин Андрей Захарович, заместитель главврача по АЧХ, шепотом обратился к бригадиру, но я, вовсе не собираясь подслушивать, услышал разговор, – там у нас оборудование есть… – Фраза осталась незаконченной.

– Не на обслуживании? – Александр Иванович понимающе покачал головой.

– Ну да. Понимаешь, там аппарат в частном кабинете у нас. – Андрей Захарович вздохнул и снова замялся.

В эру бесплатной медицины о частной деятельности не было и речи, но первые ростки новой жизни уже пробивались, пусть и несмело. Тем более курс страны как-то незаметно повернул в сторону не то капитализма, не то чего-то на него похожего, но с оттенком утраченного социализма. К сожалению, этому строю незабвенный Владимир Ильич Ленин названия не придумал и, наверное, был бы сейчас удивлен. Впрочем, куда именно повернула страна, не знал толком никто, да и сама страна тоже, а вот зарабатывать деньги особо продвинутые и умелые уже начинали. Врачи тихо ненавидели красивые бутылки с коньяком и шоколад, между собой говоря о том, что палка колбасы была бы предпочтительнее, и их можно было понять. Бюджет, к которому получили доступ странные личности, перешел в стадию «распила», и сами бюджетные сферы находились пусть еще и не на самом дне, но постепенно к нему приближались.

– Посмотрим. – Александр Иваныч кивнул.

– Чудненько. – Хозяин кабинета куда-то убежал и через минуту вернулся, неся пакет. – Так мы когда глянем? – Он выставил на стол еще один графин «коньяка».

– Володя, – Иваныч окликнул Чудинова, – глянешь аппарат? Очень помочь нужно.

– Гляну, – Володя пожал плечами.

Я с завистью смотрел на коллег. Поверить, что однажды смогу так же небрежно кивнуть и сказать: «Гляну», – было невозможно. Минут через десять Володя встал:

– Что там с аппаратом?

– Я покажу. – Курдин с готовностью вскочил.

– Можно и я? – Я обратил внимание, что ни Толик, ни Славик не проявили интереса к этой работе.

– Иди, учись. – Александр Иванович кивнул.

Запомнить сеть лабиринтов и переходов в подвалах больниц с первого раза не сможет, наверное, никто. Скорее всего, в замысловатых зигзагах этих путей есть тайный смысл, но говорить о нем никто не хочет. В какой-то момент поймал себя на мысли, что дорогу обратно найти не смогу, а потому старался не глазеть по сторонам и не выпускать из виду Володю и заместителя главврача. Наконец, мы вошли в маленький кабинет.

– Схемы, описания есть? – Володя рассматривал аппарат, и я обратил внимание на секундное замешательство товарища.

– Да откуда?! – Курдин, показалось, даже удивился вопросу. – У нас это… – Он неожиданно замешкался. – В общем, нет ничего.

– Так, а в чем проблема?

– Говорят, не работает. Да и мы, пользоваться не знаем как. – Завхоз, как я для себя его окрестил, махнул рукой с какой-то обреченностью. – Слушай, а может, нам акт придумать, что он не подлежит ремонту и списать?

– Можно и акт. – Володя казался безразличным. – Только он же у нас не на обслуживании.

– А что сделать? – Завхоз говорил все тише, и мне казалось, что зреет что-то похожее на заговор.

– Да черт его знает, что делать. А где купили-то? – Володя, внешне безразличный, явно не знал, что делать. – У нас таких и нет нигде.

– Редкий аппарат. – Завхоз вздохнул, соглашаясь, но от ответа ушел, и я успел обратить внимание, что эту тему он явно обсуждать не хотел. – Так, а давай мы его на баланс поставим, договор заключим, а ты потом заключение дашь, что ремонту не подлежит. Мы его спишем – и нет проблем.

– Можно и так. – Володя потянулся к розетке.

– Брось. Пойдем лучше обедать. Там и парни заждались. Ты номер агрегата себе отметь, чтобы два раза не мотаться. Ну, и зафиксируй себе, чтобы мы потом его к вам на завод не таскали. – Завхоз вдруг засуетился, явно не собираясь продолжать обсуждение этой проблемы.

– Можно и так. – Володя списал номер и маркировку аппарата. – Так это же УЗИ. К нему должны быть насадки и шнуры. Ничего нет? – Он открыл ящик под монитором. – Вот! Здесь и описание.

– Пошли. Все равно не работает. – Завхоз уже ждал у двери. – И так все понятно.

– Ну, ваше дело.

На обратном пути Володя свернул покурить, и я увязался за ним.

– Слушай, а почему они так списать его хотят? Аппарат же крутой. – В институте я иногда покуривал и сейчас, не удержавшись, стрельнул сигарету.

– Ай! – Володя держал сигарету зубами, что выглядело чуть странно. Для себя я решил, что это такой способ, чтобы дым на передние зубы не попадал и они не желтели. – Сто процентов все там работает. Списать нужно, чтобы сбагрить в частный кабинет. Он там уже и стоит.

– Так его же должны на драгметаллы разобрать.

За первую неделю работы я успел узнать, что на заводе есть интересная бригада – драгметалльщики. В их задачу входило разбирать списанные аппараты, извлекать все детали, которые содержат серебро, золото, может, еще что-то ценное, и без их акта о подтверждении утилизации оборудования больница не могла снять с баланса. Разбирать я любил безумно и уж с этой работой точно смог бы справиться без проблем. Но работали там два человека, сын и отец, и, как я понял, посторонним даже входить в их мастерскую настоятельно не рекомендовалось.

– Должны. – Володя тут же закурил еще одну сигарету. – Они спишут. Дачу у них видел?

– Не-а. – Видеть их дачу я не мог никак.

– Она у них крышками от телевизоров отделана. Все телевизоры области списаны через них. Понял?

– Они что, из деревянных корпусов дачу сделали? – Я мысленно представил эту картину.

– Ну, да. Прикольно смотрится.

– А аппарат как спишут?

– Ой, ты как маленький. Спишут. В первый раз, что ли. Они в прошлом месяце по пьяни нечаянно машину главврача списали. Перепутали документы. Скандал был, но ничего. Разобрались. Они пол-области списали уже. Там крыша будь здоров. – Володя выкинул бычок. – Пошли. Он сейчас проставляться два дня будет. Ему заключение нужно, так что никуда не денется.

Я шел в задумчивости и твердом убеждении, что сейчас прикоснулся к настоящей жизни, и, может быть, однажды тоже стану нужным человеком, который сможет решать важные вопросы. Я завидовал драгметалльщикам, которые могли что-то решать со списаниями, Володе, который мог вот так просто дать заключение, что аппарат не подлежит ремонту, но больше всего я мечтал о самостоятельности. Мне казалось, что, отучившись и выйдя на работу, человек становится взрослым и независимым. Но я не учел один маленький нюанс – так не считали мои родители.

– Подожди. – Я не мог успокоиться и догнал Володю. – А как же так? Мы же ремонт должны сделать.

– Есть фирмы, которые пишут заключение, что запасные части к такому-то оборудованию не поставляются или не производятся. Мы им запрос, они нам ответ – вот и весь велосипед. – Володя рассмеялся собственной шутке. – Разберешься, когда надо будет.

Мы уже подошли к кабинету, где обед был в самом разгаре. За столом царило веселье, разгоряченный Славик восторженно рассказывал одно из своих похождений, а обычно невозмутимый Толик улыбался во весь рот, кивая и восторгаясь красочностью повествования.

– Володя, нах, – Славик явно заждался друга, – ты где пропал? Давай! – Он налил в стакан спирт.

– А что, боярышника нет? – Володя поморщился. – Спирт не хочу.

– Да ладно тебе. – Славик отмахнулся. – Да оно и полезнее. Микробы убьешь.

– Как – боярышник? – Я опешил. В то время я слышал, что его пьют, и даже однажды видел, как дед прятал бутылочек двадцать, вызвав лишь любопытство и непонимание, зачем столько лекарств. Но то, что сам вот так буду пить это и думать, что вкусно… Нет, поверить в такое я не мог.

Но хохот коллег убедил, что все происходящее реальнее некуда.

– Так это и есть медицинский коньяк. – Толик говорил с трудом сквозь хохот.

– Ну, пора и на спирт переходить, нах. – Славик взял мой стакан. – Пил раньше?

– Не. – Я смотрел испуганно и с любопытством.

– Тогда разбавлю. Ладошкой прикрой. – Он заметил мой непонимающий взгляд и, показал на своем, как это делать. – Нужно перекрыть кислород на время смешивания, а то нагревается. Любишь водку теплую?

– Не. – Я покрутил головой. Я не любил ее и холодную, но говорить об этом показалось не удобным.

– Во! Поэтому учись, студент, нах! – Славик довольно осмотрел стол. Налито было у всех, он поднял свой стакан. – Ну, за нас. – Они переглянулись с Володей понимающе и довольно. – Отдохнем, раз уж есть такое дело, как командировка, которая дарит нам маленький глоток свободы.

Славик вдруг начал проявлять признаки активности, бегал куда-то звонить и о чем-то шептался с Володей. Курить уже не выходили, а просто открыли окно и были абсолютно убеждены, что весь дым выходит исключительно на улицу.

В гостиницу шли втроем. Славик с Володей куда-то убежали. Они явно планировали продолжить банкет, но с нами им уже стало скучно. Толик, Александр Иванович и я разошлись по номерам. Я лежал на кровати. По телевизору передавали новости, на столе валялась пачка сигарет «Президент», и казалось, что вот и настал момент моего становления. Вот теперь-то я уж точно стал взрослым и независимым.

Дни проносились, как пейзаж за окном поезда. Командировки, разные города, новые гостиницы – жизнь поражала новизной, а от впечатлений кружилась голова. Но вот свободы я не ощущал. Дача, огород, ремонты, стройки и куча прочих домашних дел; мое время бронировали и распределяли на неделю вперед. Понятное дело, что кормили меня родители, а значит, и это вполне логично, я должен был делиться. Правда, назвать это делением будет не очень точно.

– Ты только прогуляешь все без толку. – Деньгами в семье распоряжалась мама, и весь бюджет семьи был у нее. – А тебе куда столько денег? У меня целее будут.

В общем, если коротко подвести итог, ни денег, ни свободы больше не стало. Что-то совковое еще плотно сидело во мне, а вот друзья уже купили на фирму машину, а поскольку прав ни у одного из них не было, наняли водителя. У них жизнь, совершенно очевидно, налаживалась. Правда, теперь мы почти не пересекались. Я мотался по командировкам, а они ушли с головой в бизнес.

Переживания – это та составляющая часть жизни, которая имеет свойство находить тебя везде. Раньше я думал, что важнее сессии нет ничего. Наверное, экзамены в институте действительно самый сильный стресс, и мысль о том, что пересдача лишит тебя каникул, а, если не дай Бог, полный провал и сессия завалена окончательно и бесповоротно, то все будущее покатится под откос и превратится в черную дыру. Родители ждут того момента, когда ты наконец станешь самостоятельным, и уже не нужно будет тебя кормить, одевать и давать мелочь на мероприятия типа дня рождения друга или поход в кино. Как же я ждал этого! Увы, деньги у меня не держались катастрофически. В семейный общак я скидывался по полной и потом в течение месяца был вынужден периодически просить на мелкие расходы. Мало того, что с командировками я вдруг начал курить, так еще и разного рода вечеринки вымывали из карманов даже мелочь. Не знаю, деньги не дружили со мной или я с ними, но эта вечная зависимость заставляла думать и пытаться делать хоть что-то, чтобы изменить ситуацию. Я был оптимистом, но уверенности в том, что эти трудности всего лишь временный этап, не прибавлялось. Признаться, уж чего-чего, а идей у меня всегда хватало. Вот только план обретения свободы я выбрал самый неудачный из всех возможных. Я решил срочно найти спутницу жизни, с которой свяжу свою жизнь, и тогда родителям не останется ничего другого, кроме как позволить мне самому распоряжаться зарплатой. Я не учел слишком многих вещей, впрочем, думал я тогда странно и думал ли вообще, тоже большой вопрос.

Пролетел первый год работы. Активный поиск второй половины оказался безрезультатным, хотя шансы бывали, но что-то не складывалось. Почему-то вспомнились слова, сказанные одним из моих одногруппников на каком-то празднике: «Ты, Земцов, у нас в группе первым женишься». В то время у меня как раз закончился очередной роман с Оксаной, студенткой медучилища, и по чистому стечению обстоятельств буквально через пару дней начался новый, с Леной. Узнать, где училась она, я не успел. Расстались мы раньше. В таком калейдоскопе мне и самому казалось, что мужчина я неотразимый, а слова товарища бальзамом легли на мою романтическую душу. Но сейчас, когда прошел год с тех пор, как институт остался за спиной, а друзья один за другим прощались с холостяцкой жизнью, внезапно мелькнула мысль, что сглазили меня однозначно. Вдруг начали звать на дни рождения одноклассницы, о которых я благополучно начал забывать. Двадцатичетырехлетней девушке, согласно утвержденному стереотипу, уже пора определяться с семейным статусом, а потому вспомнили и обо мне. Пусть я и не был на первых ролях в школе, но сейчас, после института, когда оказалось, что стоял на физкультуре третьим с конца только потому, что был младше одноклассников на год, выглядел вполне нормально. Тех, на кого стояла очередь, уже разобрали, кто-то успел насытиться любовью и уже готовился к разводу. Я, похоже, был в самый раз для второго эшелона, но теперь уже у меня взыграла гордость. «Все, кто меня отверг, второго шанса не получат никогда», – мысль, может, и хороша, но мне она пришла в голову не сразу. Скорее, главную роль сыграл иммунитет: раз один раз был послан, то нарываться на еще один посыл как минимум глупо. Иногда, перебирая свои достоинства (находить их с каждым днем становилось все сложнее, слишком уж беспощадными к наличию положительных качеств оказались командировки), приходил к неутешительному выводу, что, кроме умения помнить все залеты и бесконечной ответственности, ничего хорошего во мне и не находилось.

Как итог – с одноклассницами тоже ничего не сложилось. Однажды наступил день, когда за спиной осталось двадцать пять лет жизни. Я уже разобрался, что к чему на работе, и не тушевался перед незнакомыми аппаратами, мама все так же контролировала расходы, а я все так же мечтал о самостоятельности и с каждым днем все серьезнее подумывал о женитьбе.

Представьте себе высокую нутриевую шапку грязно-белого цвета (видимо, модного в то время), утепленную куртку из такого кожзаменителя, что, поднимая руку в автобусе, чтобы взяться за поручень я чувствовал, как она поднималась вся, делая плечи неестественно высокими и широкими. Папа получил на работе высокие ботинки, напоминающие современные берцы, но реально представляющие нечто из разновидности кирзовых сапог, с тупым носом и высокой шнуровкой. «Смотри, классные какие! Ну, что я их, по работе таскать буду. Они ж модные такие. Им точно сносу не будет», – папа выставил сапоги посреди зала, и вся семья, а том числе и я кивнули. Вариант был дешевый и практичный. Все требования хорошей вещи были соблюдены, а мне, как обычно, было все равно.

Это чудо, в ботинках, непонятной шапке, куртке, которая вполне могла бы быть бронежилетом, и очках, от безысходности ставших привычными, и вошло в кабинет в первый день декабря одна тысяча девятьсот девяносто шестого года. Мария внимательным взглядом сверху вниз провела по мне и вздохнула. Теперь я уже точно знаю, что влюбиться в меня тогда могла только сумасшедшая. Оправдать интерес к моей персоне можно было бы расчетом, но и здесь не все так уж просто. Расчет – это, прежде всего, перспективы, а перспективы во мне могла рассмотреть только прорицательница типа Ванги. Нормальному человеку, как мне кажется, такая дальновидность была не под силу. И все же невероятный оптимизм, убежденность в том, что однажды я найду родственника за границей, который даст мне денег, и уж тогда точно проявятся все скрытые таланты, позволяли засыпать с верой в завтрашний день и надеждой на скорое процветание и успех.

В этот день мы уезжали в командировку. Место рядом с водителем в нашем рабочем «УАЗе» типа «буханка» заняла Лариса Петровна. Мария старалась избегать любых поездок в область, но в связи с отпуском Славы не смогла отвертеться от необходимости поехать на проверку дозаторов в районную больницу. Она разместилась рядом со мной в салоне. В этот раз с нами ехали и ребята из бригады по ремонту рентген-аппаратов. Мы уселись на скамейках, стоящих по обе стороны прохода, и подпрыгивали в такт каждой неровности на дороге. Мужики скучно ехать не собирались и начали пить, едва выехали за ворота завода. Стакана не было, но для этой цели использовали плафон для освещения салона. Продумано было все и приходилось лишь удивляться находчивости наших людей. Отказы здесь не принимались и расценивались как неуважение к коллективу. Все, что я мог сделать, это прикинуться внезапно заболевшим, чем вызвал сочувствие у коллег.