Сергей Алексеевич Минский
Сквозь наваждение
С первыми минорными аккордами, зазвучавшими в унисон с настроением, напряжение ушло. Его сменила поглощавшая окоем нежность. Как вода сахар, она растворила в себе, ассимилируя, и окружавшее пространство, и вездесущий ум с его логикой и сомнениями. Остались только сердца. Они отсчитывали ритм времени, нагнетая в артерии животворящую силу, устремлявшуюся из груди вниз, чтобы увлечь страждущие развязки тела в бесконечность божественного мироздания.
3.
Вот уже пару недель Борюсик пребывал в состоянии близком к агонии. Все потеряло смысл, если не брать во внимание их отношения с Катей. Даже Витяня со своими претензиями отошел на второй план. Теперь Борюсик мог спокойно находиться в квартире. Совершенно не придавал значения, что кто-то придет и станет колошматить его – выбивать долг. «Да пошло оно все!» – думал, не вполне адекватно воспринимая окружавшую его реальность. Понимал, что может «огрести по полной», но уже почему-то не боялся – перегорел. Информация, внесенная в него Настей, оказалась куда более иррациональной и жуткой. Она заполнила собой все разумное пространство души, запутав все рассуждения его таким образом, что стало казаться – пространство свернулось и с огромной силой затянулось в узел. И так уж случилось, что развязать этот узел ему не то, чтобы хотелось, он просто чувствовал необходимость этого. Понимал: все, что происходит – верь не верь, а приходится воспринимать вполне серьезно, даже если оно и кажется не совсем правдоподобным. «Не может такого быть, – рассуждал, – чтобы все, что я видел, было лажей. Иначе не могло бы у меня по отношению к этой… – хотел сказать «суке», но почему-то язык не повернулся, – к этой Насте возникнуть такой странной ненависти». Подумал и чуть ли не до скрипа сжал зубы – так захлестнули чувства. Словно волна огромная накатила, не дав, как следует, вдохнуть воздуха. Накатила. Пронесла победоносно свой пенный гребень над головой. И схлынула, позволив сделать короткую передышку. «Нелепо как-то все, – обрадовался Борюсик вернувшемуся здравомыслию, – Как можно – вдруг – так возненавидеть человека? И не просто человека, а красивую… – он почувствовал на какое-то мгновение, как волна негатива, готовая в любую секунду вздыбиться, заполняет, словно прибрежные катакомбы, подвалы психики, – Да! – возмутился отчаянно, – Красивую! Красивую женщину. Почему же я ее так ненавижу?» До него стало доходить, что в нем – в его сознании и чувствах – ни логической, ни эмоциональной подоплеки к ненависти просто не существует. Что возникший негатив кроется где-то за пределами его конкретной жизни. Где-то там, куда ему заказана дорога. И только под воздействием внешнего фактора – то есть Насти – ему подвластно проникновение за эти пределы существующей реальности. «Кто она такая? – предлагал разум свои догадки, – Может ведьма? Затащит в преисподнюю, и поминай, как звали… – его передернуло, – Чушь какая-то лезет в голову». Борюсику стало казаться, что мысли в его голове как-то уж очень самостоятельно себя ведут. Будто и не он обо всем таком думает. Словно все приходит, как по волшебству. И его ненависть к Насте трансформируется в жалость, в какое-то щемящее чувство вины, которое подспудно всегда в нем было, но он его не замечал. Он вдруг испугался: «Через час придет Катя, а у меня конь не валялся». Чувство вины перебросилось на нее. Оно стало перемежаться с грубой нежностью, с желанием – во что бы то ни стало – обладать женщиной, которая вот-вот перешагнет его порог. Желание стало навязчивой идеей, начало давить на психику непомерным грузом, словно все, что до сих пор существовало – всего лишь тень того, что должно случиться. Ему стало казаться, что и Катя, и Настя – суть одно. А он – нечто такое особенное, чему дана власть и над пространством, и над временем. Он – если и не Бог, то богоподобное существо, кому позволено вершить судьбами людскими. «Мне… дано, – пришло из глубины бессознательной сути, – Имею право. И плевать – кто и что об этом будет думать». Он вдруг осознал, что Витяня со своими претензиями – ноль без палочки. Такой ноль, которому и жить-то – только мучиться. «А, может, и вправду, он хочет, чтобы я освободил его от мучений? – пронзило его словно молнией, – Потому и нарывается – ждет ответки? Не-ет. Сначала Настя. Вот кого я должен пожалеть. Ненависть убивает ее. И она мучается – не знает, как освободиться от этого… я должен помочь ей. Должен».
Мысли перемыкались друг с другом. Свивали фантасмогорическое кружево иллюзий. Ранили чувственную часть души, привнося в нее боль от того, что не находили реализации тех бредовых идей, что возникали в воспаленном сознании. В этот момент Борюсик был готов на все, что бы только не возникло в нем. Образы Насти и Кати стали пульсировать в нем – то соединяясь в одно, то становясь разными полюсами. Но даже когда разделялись, все же оставались частичками единого целого.
Из всего, чем напиталась его психика, возникла идея. Она была не нова, как мир, как Вселенная, построившая все в определенном порядке, но оставившая шанс автономному сознанию по-своему все интерпретировать. Шанс на исключение из правил. И этот шанс социум возвел в степень творческого начала свободной воли, граничащего с эксклюзивным состоянием сумасшествия. «Она не должна жить, – пришла мысль, – Потому что сама этого не хочет… если бы она только знала… ее ненависть говорит сама за себя».
Борюсик не был глуп. И даже в этом состоянии прекрасно мыслил логически. Но существовало одно «но». Уже несколько вечеров, когда обилие парадоксальных откровений захлестывала разум, сознание буквально уплывало в небытие, словно покидало его. Физическое тело во главе с мозгом, отчаянно сопротивляясь, включало защитные механизмы – боролось с разрушительной деятельностью нижних уровней психики. А когда Борюсику удавалось выйти из безумного состояния, он оказывался где угодно – в любом месте огромного города, только не там, где это безумие его настигало. И самое главное – он абсолютно ничего потом не помнил. И где был, и что делал. Это его очень расстраивало, но он успокаивал себя – убеждал, что все в порядке. Апеллировал к тому, что это может произойти с каждым – он не раз о таком слышал.
Все более-менее налаживалось, пока не нарушалась регулярность встреч с Катей. Когда она находилась рядом, само собой снималось напряжение. Она была ласкова и безотказна, и Борюсика это делало вполне адекватным человеком. Но стоило Кате не придти к нему по каким-то причинам в течение нескольких дней, и в сознании опять что-то перемыкало. Он начинал звереть от ненависти. Катя снова становилась частью Насти и наоборот. Снова происходили провалы в памяти, оставлявшие после себя неприятное ощущение в солнечном сплетении, когда возвращалось осознание действительности. А когда Катя снова приходила, Борюсик всегда поначалу был груб. А потом, по мере снятия напряжения, становился до сентиментальности ласков и предупредителен. Это сопровождалось каким-то болезненным умилением, от которого на глаза наворачивались слезы. Он иногда даже всхлипывал. Тогда Катя сжимала его в объятиях, как ребенка, а он говорил ей всякие нежные слова и ласкал.
В одну из таких ночей Борюсик – спонтанно – сделал ей предложение. Потому что до боли в сердце обострилось чувство вины, возникшее однажды и не дававшее покоя. Может, как и Насте, Кате была бы им уготована та же судьба. Если бы не эгоизм, который избирательно подходил к отбору. Вроде и Настю жалко, и Катю. Но одну из жалости можно убить, а другую – нет, потому что другую нужно сохранить для себя. Эта странная градация жалости, замешанной на влечении к противоположному полу, и еще более странная параллель между одним и другим объектом вожделения разрывали душу Борюсика на две части. Он иногда в сознании даже путал Катю с Настей. Но тут же узнавал ошибку. И тогда в нем просыпалась агрессия, вызывая удивление в глазах Кати. Это приводило его в чувства. Но оставалась неудовлетворенность, которую, когда она уходила, он выплескивал на боксерскую грушу брата. А если не получалось, и ненависть, переходя в злобу, одолевала его психику окончательно, впадал в подобие транса. Уплывал в небытие. А из него возвращался уже спокойным и уравновешенным, обнаруживая себя в одном из парков или скверов города.
На какое-то время его отпускало.
4.
Вот уже неделю Настя чувствовала и осознавала себя полноценной женщиной. Та любовь и нежность, которую переживала до принятия решения, сейчас виделась по-детски наивной. Вызывала снисходительную улыбку, когда вспоминала охватившую все существо благодарность перед жизнью за то чудо, что с ней произошло. Казалось, что лучше, чем было, быть не может. Оказалось – может, даже если не брать во внимание сам факт физической близости. Жизнь наполнилась сотнями, если не тысячами мелочей, которые окрасили ее во все возможные цвета и их оттенки. А потому жизнь приобрела совершенно иной смысл. И любовь, и нежность в ней, набирая силу и вовлекаясь в извечную игру ритмичной смены полярностей, сделали эти повторяющиеся мелочи такими разными, что они каждый раз удивляли Настю новизной чувств. Мелочи пронизывали прагматизм сознания, как лучи солнца прибрежные воды, порождая в нем новое, уникальное во всех отношениях существование. А потому сопровождавшая его логика, напитываясь вышним теплом, теряла свою разрушительную силу.
Вместе с тем появилась тревога. Нет-нет, да и покажется что-то в периферическом зрении. Будто пробежит кто или промелькнет в нем. Ей стало казаться, что завеса рационального сознания, скрывает от нее картину иного мира, который существует здесь же – рядом. Что этот мир параллелен тому, который она считает своим. И стоит только изменить каким-то образом угол зрения, и тот – другой мир станет видимым.
Потом психология предложила ей другое объяснение. И она начала думать, что просто не видит окружающий ее мир полностью. А лишь те его аспекты, до которых дают дотянуться знания нынешнего уровня развития цивилизации, и ее личный опыт.
Потом разуверилась и в этом – узнала, что различные психофизиологические состояния – такие, как сон, бодрствование или транс – зависят от частотного диапазона волн, на который настроен в определенный момент мозг. Оказалось, что разные уровни психики – это принадлежность к определенным длинам волн. Например, бодрствование – Бета-волны, и их параметры распространяются на длины от 150 до 15 герц. Глубокий сон – Дельта-волны – от трех герц и до нуля. А между ними еще есть Альфа– и Тета-волны. И тогда начала сомневаться, что видит что-то на периферии окоема, хотя ничего ведь не изменилось: как видела, так и продолжала видеть. Вот тогда и пришло откровение, что ее видения – это результат работы ее собственной психики, размывающей каким-то образом дискретную границу между волновыми диапазонами. Отсюда и такой эффект.
Иногда сомнения настолько одолевали ее, что приходилось признать, что все, к чему пришла – бред, что такого просто не может быть. По определению не может. Вся ее суть в этот момент начинала противиться появлявшейся мысли о собственной ненормальности. Но мысль, однажды возникнув, периодически возвращалась и тем самым накапливала свой потенциал. Насте даже начинало казаться, что она смертельно больна, что это начало чего-то страшного и что, в конце концов, оно отнимет у нее жизнь. Правда, хватало ее на такое ненадолго: хорошее физическое здоровье и молодость не давали для этого повода.
Через какое-то время сомнений и тревог – по вечерам, засыпая, она стала видеть седовласого длинноволосого старца в белых, свободно ниспадавших одеждах. Он появлялся неожиданно, но не вызывал никакого волнения, словно так было и надо. Его чистый, проникающий насквозь взгляд заставлял вспоминать все то, что Настя считала греховным в себе. От этого приходило чувство досады за то, что так когда-то случилось, и что это уже никак не исправишь. Поначалу было как-то не по себе. Казалось, будто старец примеряется – годится она для чего-то, что он собирается сделать, или нет. Он смотрел на нее благостно – без всякого намека на осуждение, и даже на легкий укор.
Со временем досада ушла. А на ее место вернулась уверенность, что ей дано видеть переходные состояния психики. Появилось любопытство. Настя стала исподволь разглядывать старца, пытаясь понять – кто это. Но желания – спросить – не возникало. Мысль, конечно, такая была. Она спонтанно появлялась, но сразу отметалась почтительностью и благоговением, возникавшими при этом. «Молчит – значит так надо. Захочет – сам заговорит», – приходило понимание.
Пограничное состояние между сном и явью – обычно быстро ускользавшее – при виде этого существа растягивалось и становилось управляемым. Настя видела, что фон вокруг старца зависит от того, как и что она представляет себе. Только сам старец в нем жил своей жизнью. Он как бы являлся источником этого чуда – его центром, распространявшим возможность для Насти не только созерцать его самого, но и творить окружение.
«Зачем, – думала, – он показывает мне это? Ведь не просто же так? В этом же наверняка есть смысл. Но какой?» Единственное, что понимала – она сама должна придти к осознанию происходившего. Только сама. Иначе было бы по-другому. «Иначе как-то дали бы понять… – она удивилась пришедшей мысли, – Кто? О ком это я?»
Сначала все, связанное со старцем, показалось ей ее же навязчивой идеей, материализация которой неоправданно затянулась. Она ждала, пытаясь в чертах его лица и всего его внешнего облика рассмотреть некий тайный смысл: увидеть – каким образом может ускорить процесс понимания. Но, чем больше вникала в детали, тем меньше понимала принцип – идею. Вокруг старца распространялось желтоватое с примесью золота свечение. Неяркое, но какое-то лучезарное – проникавшее в Настю тихой радостью. Свет шел словно бы от всей его поверхности – от лица, волос на голове и бороде, от одежды. Длинная борода, шедшая клином, становясь все реже, заострялась почти у самого пояса, который будто тонкий водяной поток струился по верхнему краю бедер, чуть собирая в складки белую ткань одежды. Он, словно бечева, закручивался вокруг собственной оси и странно искрился фосфоресцирующим светом.
Хотелось, чтобы старик поскорее заговорил – даже появилась догадка, что так обязательно и будет, только еще чуть-чуть подождать. Уже ушли сомнения, что это не сон и не галлюцинация: Настя теперь не только чувствовала, уже осознавала связь с этим существом. И вдруг ослепительная, как ночная молния, вспышка прозрения обнаружила в закромах бессознательной сути ускользавшую до этого догадку: «Инициация!?» Настя не понимала, откуда, но уже в точности знала – ее готовят к посвящению. Впереди, словно свет маяка пульсировало нечто еще большее, чем то, что произошло. Это и напугало, и вдохновило ее.
5.
Ровно через неделю, придя из университета, Настя оказалась дома одна. Родители в такое время суток всегда на работе. А с Максимом после занятий увидеться не удалось – он почему-то не встретил ее у дверей корпуса и был вне зоны доступа, когда звонила. Это было удивительно. Тем более что вчера договаривались.
Чтобы компенсировать как-то волнение за него и спорившую с ним в низу горла обиду, она собиралась принять душ – «смыть статическое электричество». И уже совсем разделась, когда вдруг периферическое зрение уловило слева – у окна – движение. Настя быстро оглянулась. Неопределенной формы полупрозрачная дымка, напоминавшая отдаленно большой переливающийся странным светом подсолнух, все более уплотняясь от этого и локализуясь в пространстве, стала преобразовываться, вытягиваясь вверх.
Не то чтобы это напугало, но все же железы внутренней секреции отреагировать на событие успели. Неприятное чувство разнеслось вместе с кровью по всему телу, ввергнув его в легкое оцепенение. Все произошло почти мгновенно, и, наверное, именно из-за этого казалось иллюзорным. С момента, когда Настя, отреагировав на движение, повернула голову, и до того, как увидела старца, прошло не более пяти секунд. Настя машинально закрыла руками низ живота, осознавая одновременно неразумность своего поведения перед нечеловеческой сущностью. До нее вдруг дошло, что час пробил, что это именно тот момент, о котором столько думала и которого уже целую неделю ждала. Она замерла, готовясь заполниться сутью сверх сокровенных знаний.
Но старец молчал. Его глаза и все черты лица излучали доброту, и поэтому казалось, что он слегка улыбается, как взрослый человек наивности ребенка. И снова Настя ощутила его присутствие в себе. Но теперь, когда она предстала перед ним нагой, это вызвало прилив откровения в ней самой. Она больше не думала о тех жизненных промахах, которые считала греховными, и в которых, как теперь казалось, греха было не больше капли в океане. Да и понятие самого греха претерпевало трансформацию, после которой грех становился – лишь любопытством ребенка, изучавшего окружающий мир и собственное тело. Ощущение внутренней чистоты, распространяясь от сердца вверх и вниз, как будто выметало все бренное, все наносное, что еще сегодня утром казалось таким актуальным и жизненно необходимым. А вместе с этим в душе прорастала благость, заполняя грудь вселенской любовью ко всему существовавшему в знакомом ей мире. «Видимо, именно поэтому я должна была предстать обнаженной, и именно поэтому он выбрал такой момент… или сотворил его. Будь я одетой, такой трансформации в моей душе могло бы и не произойти… точно».
Сразу, как только подумала об этом, осознала, что мыслит правильно. Во взгляде старца увидела одобрение. Но снова засомневалась – не придумала ли его себе.
– Ты правильно поняла меня, – тихий проникновенный тембр, прозвучавший в ее сознании, чуть вибрировал, и от того казался объемным, придавая голосу особую теплоту. На глаза Насти навернулись слезы, и она не сразу поняла, где могла его слышать. Вопрос, возникший в ней, почти сейчас же вытянул из бессознательной сути другой, тут же не замедливший проявиться: «Дед?» Она машинально всмотрелась в лицо старика, и в какое-то мгновение увидела то, что хотела. Но это продолжалось лишь мгновение.
– Дитя мое, – снова не шевеля губами заговорил старец, – наши мысли наделены силой порождения. Вот почему нельзя к ним подпускать негативные чувства, которые синтезируются из таких же негативных ощущений и эмоций. Надо пропускать их через фильтры, используя пассивную силу…
– Но к чему вы мне это говорите? – машинально воскликнула Настя.
– К тому, что активная сила творит агрессию, вызывая ответную реакцию. Она более действенна с точки зрения быстроты результата в физическом мире, где время находится в очень сжатом виде. Но эти быстрые результаты слишком разрушительны для психики, исповедующих ее людей.
– Но я все еще не совсем понимаю… вы имеете в виду…
– Ты знаешь, о чем я говорю. Ты уже догадалась. Только боишься себе в этом признаться.
– Да. Я поняла. Но я не знаю, откуда во мне возникает такая ненависть к этому человеку, когда я его вижу.
– И это ты знаешь. Просто не можешь до конца поверить в эти знания. Ты сомневаешься, что это твоя – именно твоя память. По уровню эволюционного развития твоей души – высших тонких тел – ты уже не только можешь проникать в свою сансарическую память, но и производить, говоря земным языком, разархивацию ее блоков или конструктов. То есть просматривать необходимый для тебя материал из банков памяти информационно-энергетического поля, окружающего физическое тело, и использовать его в работе над прошлыми ошибками. Ты все это уже умела делать и раньше. И делала. Просто забыла. Я лишь напоминаю тебе об этом. Теперь понятно?
– Кажется, да… – Настя удивилась, что на самом деле понимает.
– Теперь ты знаешь, что это не твои фантазии, а то, что происходило с пространственно-временными континуумами твоих прошлых воплощений. И это тебе надлежит снова переосмысливать и исправлять.
– Но как? Я пока не представляю…
– Не волнуйся. Твой внутренний оператор – высший уровень сознания – все сделает сам. В нужный момент он отыщет те информационные блоки, которые необходимо будет переработать или убрать.
– Но каким образом это отразится на мне? Я это почувствую? Осознаю перемены? – затараторила Настя, переполняемая массой вопросов, исходивших друг из друга.
Старец на самом деле улыбнулся – его первоначальный, похожий больше на голографию образ сейчас уплотнился. Появилось ощущение, что перед ней обыкновенный умудренный жизненным опытом человек. Мысль возникла сама собой, но Настя не смогла пересилить себя – спросить. Посчитала такое любопытство бестактным, не имевшим отношения к разговору.
– Был… – лицо старца совсем не изменилось, – Я был человеком. Предпоследнее мое воплощение пришлось на конец предыдущей глобальной цивилизации. А последнее – по земным меркам несколько столетий назад – в средних веках второго тысячелетия от условного рождества Иисуса. На этом земная ипостась моего пути закончилась. Теперь я курирую таких, как ты – начинающих работать с реинкарнационной памятью. А еще одно из моих занятий – отвечать на вопросы тех, кто уже заслужил правдивые ответы.
– А как вы это делаете? Так же, как и со мной?
– Нет. Я, как правило, предстаю в образе экстраординарных людей – очень разных. Шок от общения со мной должен быть строго дозированным. Иначе, либо будет мало толку, и любопытствующий все же с помощью определенных церемоний попробует вторгнуться в пределы знаний, с которыми еще не готов будет справиться. Либо сразу же произойдет преждевременный сдвиг сознания. Такие люди, как правило, становятся пациентами психиатрических клиник, – старец буквально на пару секунд замолчал, – Кстати, – заговорил он снова, – в своем последнем воплощении я присутствовал при казни… которую ты уже вспомнила.
– …
– Да, – продолжил он, будто не замечая ее желания задать вопрос, – Ты и не могла быть виноватой в выборе решения. Да и никто не был виноват. Просто так сложился небесный сценарий. И он вошел в противоречие с земным. Этих троих – должны были оправдать. И оправдали бы. Но причинно-следственный механизм системы расставил все по своим местам. Так было суждено. Один из исполнителей божественной воли – экзекутор – деньгами совратил свидетелей дать ложные показания против них. И то, что должно было свершиться, свершилось.
– Но ведь это же противоестественно, – воспользовалась Настя образовавшейся паузой.
– Дитя мое, – задумчиво заметил старец, – Справедливость земная и справедливость божественная совсем не одно и то же. Узел судьбы, завязавшийся с помощью человеческой сущности в одном из ее воплощений, может быть развязан в любом другом. С ее же участием. И не зависимо от ее воли и желания. Вот так-то, – Насте показалось, что старец вздохнул, – И чем более примитивна эта сущность, с точки зрения эволюционного развития, тем более длительный срок определен ей от деяния до возмездия… или поощрения.
– А у меня? Как у меня? – не выдержала Настя.
– Тебе уже пора самой об этом знать, – ответил он, и, помолчав, добавил, – Мне пора.
– Вы уходите? – Настя не скрывала своего неудовольствия.
– Да. Все, что я должен был сказать, я уже сказал. И даже больше.
– А как часто мы будем видеться? – вопрос сорвался с языка сам по себе – автоматически. Ей так не хотелось, чтобы он уходил.
– Возможно, в этом твоем проявленном состоянии больше никогда… хотя одна из моих многочисленных ипостасей всегда будет рядом.
– Но, вдруг…
– Ты получишь ответы на свои вопросы, если это не выйдет за пределы компетенции твоего воплощения. Но так бывает крайне редко, и ты особо на них не рассчитывай. Коррекция с моей стороны будет минимальной. И то, если я получу подтверждение свыше.
– Но ведь так же можно и опоздать? – Настя почти возмутилась – наивно, по-детски претендуя на право быть любимицей.
– Давай уже – начинай контролировать свои эмоции, дитя. Час пробил. И не беспокойся – в системе Вселенной Бога опоздать невозможно. У Бога тысяча лет, как один день, и один день, как тысяча лет. Любое решение ко мне приходит мгновенно. Скорость света в данном случае – это всего лишь предел скоростей видимого для людей спектра Вселенной.
– Получается, вы – мой ангел-хранитель? Вы…
– Нет… – старец поднял руку, остановив очередной вопрос Насти, – На этом все. Хочу предупредить напоследок, – он внимательно посмотрел на нее, – Твои реализационные возможности сейчас станут выше тех, с которыми ты имела дело. Будь осторожна в мыслях и поступках. Особенно в мыслях. Путь наверх тернист и труден. Назад – легок и быстр. Кому многое дается, с того многое и спрашивается. Вспоминай чаще Золушку. Отделяй чечевицу от гороха, – он еще раз улыбнулся, – Их для тебя будет в изобилии смешивать мачеха-жизнь. Если сможешь, тогда не станешь оценивать того, с чем столкнешься.
Настя вдохнула воздух. Хотела спросить – о чем он. Но замерла, пораженная чужой волей. Старец соединил ладони на уровне груди и постоял так секунды две. Потом разомкнул их и направил на нее.
«Вот она – передача…» – пронеслось в сознании Насти.
– Благословляю тебя, – произнес остарец, – во имя Отца, Сына и Святаго духа – Единой и Неслиянной Святой Троицы, – и, чуть помедлив, добавил совсем по-земному, – Не подведи меня, дитя мое.
И он так же, как и появился, растаял. Лишь еще некоторое время на его месте оставалось легкое, чуть заметное, похожее на разреженный туман свечение.
6.
На следующий день, когда подходила к учебному корпусу, Настя увидела Оксану на другой стороне улицы. Та помахала рукой, обращая на себя внимание – стояла у светофора, ожидая, когда загорится зеленый и Настя перейдет проезжую часть.
«Подруга, ты мне так ничего и не рассказала, – услышала она в сознании голос подруги, – Как у тебя с Максимом? Ты же обещала. Все потом, да потом. В конце концов, это нечестно. Я тебе так все рассказываю».
Загорелся зеленый и через несколько секунд они оказались рядом.
– Привет, Ксюха. Шикарно выглядишь. Смотрю, ты, наконец-то, прикупила себе то, что хотела?
– Привет, Настя. Да… вот, – кокетливо поводила плечами Оксана, демонстрируя жакет, – Нашла. В том магазинчике, куда тебя прошлый раз водила. Представляешь, захожу… и глазам своим не верю – точь-в-точь как я хотела. Отложили на четыре часа. Пришлось снова к отцу подкатывать – те-то, что давал, я уже потратила.
– Ну… судя по всему, все же отлично закончилось?
– Ага. Ты не представляешь, что мне пришлось пережить. Подожди… – они уже почти подошли к дверям, когда Оксана, взяв за локоть, остановила Настю, – Подруга, ты мне так ничего и не рассказала. Как у тебя с Максимом? Ты же обещала. Все потом, да потом. В конце концов, это нечестно. Я тебе так все рассказываю, – она протараторила все это на едином дыхании, будто боялась – если остановится, ее прервут или, чего доброго, пошлют подальше.
«Вот как? – Настя даже не удивилась тому, что произошло, – Очередной подарок небес? Благодарю тебя, Господи».
– Нашла с чем сравнивать, – она улыбнулась наивности подруги, – У тебя их сколько? А у меня один. Еще и рассказывать-то нечего. Вот нагуляю такую, как у тебя коллекцию, тогда и буду нянчить тебя рассказами, – рассмеялась.
– Да ну тебя, – надула губки Оксана, – Опять выкручиваешься?
– Ладно, Ксю – расскажу… но, не сейчас, – усмехнулась, – Пошли быстрее. А то все лучшие места позанимают.
– Ага. Дождешься от тебя, – возразила обиженно Оксана, но уже больше игриво, чем по-настоящему.
Места остались лишь в первом ряду и на самой «галерке». «Лучше уж впереди, – подумала Настя, – Меньше Ксюха будет голову дурить».
– Может, все-таки назад, – попыталась воспротивиться та.
– Вот уж нет, – опять усмехнулась Настя, – Вперед и только вперед.
– Насть, – обратилась Оксана, как только они уселись и достали тетради, – Ты представляешь? Помнишь, прошлый раз я хотела тебе рассказать, что последнее время со мной творится что-то неладное?
– Нет, – помахала Настя в недоумении головой, – Не помню такого.
– Всегда так, – затараторила опять Оксана, – У тебя ни рассказать мне, ни выслушать меня – ни на что времени нет. У тебя вообще на меня его нет, – она демонстративно отвернулась, показывая, что обиделась.
– А я что сейчас делаю? – улыбнулась Настя, – Да ладно тебе, – она взяла ее под руку и потянула к себе, – Ну, не обижайся. Я же не специально. Так получилось… ну, прости.
– Прощу, – повернулась Оксана, – Может быть. Посмотрю на твое поведение.
– Лады, – Настя сделала смиренное выражение, теребя ее за рукав, – Ну, давай… что там у тебя? Рассказывай.
– Представляешь, – почти шепотом начала Оксана, – сны недавно стала такие снить, что и снами-то не назовешь. И все больше тебя вижу в них. Или – точнее – нас. А другой раз даже днем: задумаюсь, и как будто сон начинаю видеть. Белиберда какая-то…
– А что ты в этих снах видишь? – уже по-настоящему заинтересовалась Настя, тоже перейдя на полушепот, – слова подруги вызвали неподдельное любопытство: неужели и она видит такое же?
– Да разное. Но сказать что-то конкретное… это какие-то обрывки. Их даже эпизодами не назовешь. Просто яркие картинки проскакивают. Вот недавно… недавно видела нас… – продолжила Оксана, – в таких шикарных платьях, – она от удовольствия даже сжала кулачки и потрясла ими у лица, состроив соответствующую гримасу, – Как будто мы с тобой… дамы какие-то при королевском дворе…
Она протараторила без остановки минуты две не меньше, описывая детали. Потом резко замолчала, возбужденно глядя Насте в глаза.
«Чего она от меня хочет? Чтобы я объяснила ей, что с ней происходит? Или я должна восторгаться нарядами, которые она видела?»
– И что? – не нашла ничего лучшего спросить, потому что в голову ничего не приходило.
– Захарова, может, я уже того? – жалобно предположила Оксана. Но, судя по выражению, получить подтверждение этому в ее планы не входило.
– Ну, конечно, – Настя рассмеялась, наблюдая, как меняется ее выражение лица, – Это же очевидно.
– Да? – как-то грустно, видимо, не задумываясь над сказанным – по инерции – спросила Оксана.
– Ну что за глупости, – Настя стала серьезной, – Все с тобой нормально. У меня тоже так бывает, – она опустила глаза, – Понимаешь… – замолчала, пытаясь придумать что-нибудь более-менее правдоподобное. И придумала, – Бывают такие моменты в жизни, когда обостряется связь с информационным полем планеты. Наша нервная система становится более сенситивной, и мы можем воспринимать виртуальные варианты уже прошедших или будущих событий. Но это не обязательно то, что может, или должно случиться. Я когда-то читала об этом у кого-то из академиков, – апеллировала она к столпам психологии, чтобы ее объяснение не было голословным, – Вот так-то, дорогая, и нечего из-за этого кукситься…
