Сергей Алексеевич Минский
Дорогая пропажа
В дверях показалась директор. Она улыбалась, глядя на новые кадры и отвечая на приветствия. Впрочем, на работе она улыбалась всегда. Это ее стиль.
– Павел, загляните ко мне, как справитесь.
– Да я – уже. Сейчас – только закрою кабинет.
Последней выходила девушка, назвавшаяся Татьяной Никольской. И обещанного «сейчас» у Павла не получилось. Она тараторила как из пулемета, задавала вопросы, не успевая получать ответы. В конце концов, ему все же удалось культурно «выдавить» ее из кабинета. «С чувством такта у девочки слабовато, конечно. Но напориста». Павел замкнул дверь. И, войдя в соседнюю и улыбнувшись секретарше, постучался к директору.
– Ну, что, Паша? Что ты решил? – с порога спросила она.
– Вероника, огромное спасибо тебе за предложение, но я не буду все-таки нарушать традицию, буду – у Славы.
4.
Отношения между Вероникой и Павлом сложились давно. Когда-то они начинали рекламными агентами в одном из городских каталогов. Пройдя все тернии профессии и наработав достаточную клиентуру за несколько лет, оба стали лучшими по количеству заключаемых договоров. И даже в девяносто шестом, когда, казалось, все рухнет, фирма удержалась на плаву не без их участия. По-очереди лидируя, они подспудно конкурировали, стараясь не показывать этого. Но всевидящее начальство подливало масла в огонь, поощряя негласное соревнование, тем самым разводя их по разные стороны невидимого барьера. Так продолжалось до тех пор, пока у Вероники не случился конфликт с одним из учредителей на почве сексуальных притязаний. Коллеги, как всегда бывает в таких случаях, разделились во мнениях. Кто-то сочувствовал. Кто-то злорадствовал. Ну а большинство, как водится, плевало на все то, что его не касалось напрямую. Павел же воспринял это по-своему. Как личное оскорбление. Почему? Он и сам толком не смог бы объяснить. Просто Ник Ник – Николай Николаевич был ему по-человечески неприятен, если не сказать отвратителен. Хамоватый, с огромными амбициями в адрес своей собственной персоны, он раздражал его. Хотя по отношению к нему лично учредитель был лоялен. Мысль о том, что всему есть предел долго ждать реализации не заставила. И в один из понедельников, единственный обязательный для посещения конторы день в неделю, после планерки в вестибюле Павел подошел к Веронике.
– Пойдем, провожу. Нам почти по пути.
– А ты что – без машины сегодня? – она посмотрела как бы сквозь него, невесело улыбнувшись, – Что это ты, Паша? Решил приударить за конкурентом? – последнее время грустная, с каким-то оттенком обреченности улыбка нарисовалась на ее лице.
– Разговор есть.
– А-а, секреты мои профессиональные хочешь выведать. Хочешь в следующем выпуске быть лидером?
– Не смешно, – Павел взял ее за локоть, сокращая дистанцию общения.
– И ты тоже… – Вероника вопросительно посмотрела на него. Во взгляде сквозила вся накопившаяся горечь последнего отрезка ее жизни. И на глазах появились слезы.
«Кажется, я попал вовремя, – засомневался Павел, – Только мне истерики не хватало». Он вдруг понял, что ее мысли, на которых она сосредоточена последнее время, наконец, дошли до предела. Что его несанкционированное вторжение в личное пространство Вероники оказалось последней каплей, за которой последует переход количества в качество. Тем более, планерку сегодня проводил Николай Николаевич. И он подходил к ней.
– Вероника! Приди в себя! – одернул он ее, показывая серьезность намерения.
– У меня есть к тебе деловое предложение.
– А-а, деловое? – с сарказмом проговорила она сквозь слезы, доставая платок и вытирая под глазами, чтобы не размазать краску, – Ну, давай, реки… – она и впрямь успокоилась, и дежурно улыбнулась ему.
Они спустились по боковой лестнице со второго этажа, вышли на улицу и направились в сторону небольшого сквера. Вероника молчала. Павел поглядывал на нее мельком, стараясь не вызвать нового негатива. Ему было жалко эту хрупкую девушку со следами глубокой печали на лице, подчеркнутой покрасневшими белками глаз и шмыгающим иногда и тоже покрасневшим носом. «Ну, сволочь! – зло констатировал Павел, – Так девчонку достал. А, вроде, и придраться-то не к чему. Все – шито-крыто». Он еще какое-то время молчал, как будто сомневался. А потом, словно боясь, что его кто-то остановит, выпалил:
– Я предлагаю нашим благодетелям козу сделать.
– Думанский… у тебя с головой все в порядке? – удивленно посмотрела на него Вероника, – Какую козу? Ты это что, по поводу Ник Ника?
– Нет! – он словно оправдывался, – Ты все неправильно поняла. Мне плевать на него, хотя и это сыграло свою роль, – Павел остановился.
– Ну-ну? Я тебя слушаю, Думанский. Продолжай.
Он еще несколько секунд молчал, соображая, с чего начать.
– Сколько мы с тобой уже здесь паримся? Три года?
– Даже уже три с половиной, – поправила Вероника, – Ну и к чему ты это?
– Да к тому, – не стал дальше тянуть резину Павел, – что, может быть, нам с тобой пора уже подумать о том, чтобы создать свою фирму – свой каталог? Кухню-то всю мы с тобой знаем. Что еще надо?
Вероника грустно усмехнулась:
– Деньги нужны, Паша. День-ги, – обреченно констатировала она, – И время. Пока все это будет согласовываться и оформляться, – и после паузы, во время которой он обдумывал, как ответить ей, добавила, – А мысль твоя мне нравиться. Такая и у меня проскакивала. Только вот я чувствовала, что не потяну одна. А обращаться к кому-то в нашем серпентарии, – заметила язвительно, – боялась. Не верила, что пройдет без огласки.
– Ну и? – Павел посмотрел в глаза Веронике, – Дело-то реальное. Соглашайся. Тебе сам бог велел, – он улыбнулся.
Она, почувствовав его расположение к себе, тоже улыбнулась. А потом вдруг посмотрела на него простодушно, почти по-детски.
– Вот скажешь правду – подумаю… и искренне, не сдержав своего природного кокетства, снова улыбнулась.
– Какую-такую правду? – с нарочитой, в ее тоне веселостью спросил Павел.
– Пожалел меня?
Вопрос оказался неожиданным, но Павел успел сориентироваться и перевел разговор в плоскость шутки.
– А ты как думала? Конечно, пожалел. Ходит девочка с грустными глазами.
Она внимательно посмотрела на него – шутит или нет?
– А если серьезно… – предупредил он ее реплику, уходя от неопределенности дальнейшего обсуждения, – Кому как не нам с тобой объединить усилия. Тем более что и ты об этом думала.
Так в девяносто седьмом появилась новая фирма. К двум учредителям, исполнявшим обязанности директора и зама, прибавился бухгалтер и секретарь. Плюс штат из четырех-пяти более-менее постоянных рекламных агентов и в районе пятнадцати человек, периодически меняющихся. И вот уже около трех лет фирма успешно выпускала каталоги. Дружеские отношения между Павлом и Вероникой, сложившиеся тогда вдруг и навсегда, поддерживались не показной, но достаточно ощутимой нежностью до той самой поры, пока Павел не ушел из семьи. И вот тут все изменилось. Вероника, так еще и не вышедшая замуж, настойчиво стала опекать друга. Это никак не озвучивалось. Но и так было ясно, чего она хотела. Павел же, с уважением и братской любовью относившийся к ней, начинал этим тяготиться. Ее предложение – очень уж откровенное – встретить Новый год вдвоем, не то, чтобы застало его врасплох, но как-то неприятно покоробило. Назрел серьезный разговор, который не хотелось начинать в канун праздника. И Павел свернул все на традицию – он и до женитьбы, и потом – с Леной – этот праздник всегда отмечал у Ковальских.
– Да, Думанский, ты не исправим. А если Ленка там будет?
– Вероника, ну мы же все выяснили, – Павел не прятал неудовольствия, – Славик – мой друг, а не Ленкин, и мне такую свинью не подсунет. Да она и сама не пойдет, даже если пригласят.
– Ладно, Думанский. Когда разбегаемся?
– Я еще, пожалуй, часик посижу, поработаю с материалом. А ты?
– А я уже пойду, – она нарочито – это было видно – потянулась, – Прошвырнусь по магазинам… Хоть чем-то порадую себя любимую.
Павел понял – разговор окончен. Он был и доволен, и недоволен тем, как разрулилась ситуация. Досада на себя и на Веронику за случившееся не покидала его некоторое время даже после того, как она зашла попрощаться. Они обнялись и пожелали друг другу и фирме благополучия и процветания в наступающем году.
5.
На следующее утро проснулся Павел рано. Сработала многолетняя привычка. Сегодня будний день. «Тридцать первое, – сознание услужливо вбросило расслабляющую информацию, – Можно полежать. И даже вздремнуть». Появилось предпраздничное воодушевление, и сознание не преминуло связать эмоциональный подъем с Наташей. Воодушевление провоцировало спонтанно сменявшие друг друга чувства и мысли, выводило на сцену жизни из бездны памяти все новые и новые воспоминания, сопровождая новыми же ощущениями. Это были такие натуральные переживания в промежутке между сном и явью. Но поддерживать их оказалось непросто. Сознание то пыталось нырнуть в небытие – уснуть, то возвращалось к обычному режиму работы. И лишь в промежутках, неправдоподобно растягивавшихся, Павел оказывался в волшебной стране грез, где мысли приобретали жизненность. И настолько все, что видел и чувствовал, казалось реальным…
Заиграла мелодия будильника в телефоне. И сказочный мир, отпрянув, рухнул. Мысль, что надо вставать – собираться ехать в магазин, чтобы купить Алеше радиоуправляемое авто, вслед за приятными чувствами подняли волну негатива. «Вспомнить сына без этой чокнутой семейки – ну, никак, прости, господи», – Павел попробовал переключиться на работу. Но и тут оказалась засада. Отравленная негативом кровь подтолкнула к размышлениям о Веронике. К тому, что теперь как-то по-другому придется выстраивать отношения с ней. Вспомнился их последний разговор о Новом годе. О Славе. О Ленке. О сыне. Снова выплыл образ тещи. И Павел чертыхнулся: «Эта песня хороша, начинай сначала». Выругался. Наконец, уже невозможно стало терпеть – физиологическая потребность заявила о себе основательно.
– Все! – скомандовал, – Подъем!
Привычно быстро привел себя в порядок, оделся, налил в чайник воды и поставил на плиту. Так же быстро позавтракал и решил немного убраться в доме – в магазин игрушек ехать рановато.
Через час он замкнул дверь и пешком сбежал вниз.
Декабрь не злобствовал. Даже на рассвете градусов восемь мороза. Снега сейчас нет совсем. И влажности, такой как днем, нет. Через промежуток между домами виден почти сухой асфальт улицы. После недавнего месива на дорогах ее проезжая часть кое-где даже белеет в свете уличных фонарей разводами соли.
Улица, по которой поехал, уходила вниз и шла, судя по краю неба, с запада на восток по направлению движения автомобиля – впереди светлее. Там открывалась перспектива зарождавшегося утра. Багрянец, пробиваясь между высотками, оттенял их, делая совершенно черными. Что-то холодное и зловещее пыталось просочиться сквозь гребенку зданий в праздничную атмосферу городской суеты, рано начинавшейся в последний день старого года.
У дверей магазина – куча народа. На огромной парковке Павел чуть нашел свободное место. Пришлось покружить. Припарковавшись, посмотрел на часы. Уже – без десяти. Не хотелось выходить на мороз – в машине стало уютно. Несколько минут сидел, не глуша двигатель. Вслушивался в Стинга, наполнявшего салон своим англичанином в Нью-Йорке.
Магазин открыли чуть раньше, и народ нетерпеливо устремился вовнутрь. Закрыв машину, подтянулся к входу и Павел.
В общей сложности – на все про все – у него ушло минут тридцать. Пока нашел. Пока упаковали. Пока постоял в очереди у кассы. Укладывая игрушку в багажник, подумал: «Слава богу, подарок есть. Осталось пережить позор общения с семейкой». Вслед за этим в сердце закралась надежда, что, может, повезет, и тесть окажется дома. При нем теща всегда вела себя сдержаннее. Не то чтобы она боялась Петра Даниловича – могла пошуметь и при нем, но это бывало крайне редко. «Наверно, подспудно срабатывает извечное в человеческой психике почитание власти? – попытался рассуждать Павел. Но тут же усмехнулся, осознав всю абсурдность своих философских изысков, – Нет. Здесь что-то другое».
Петр Данилович – так сложилось в его жизни – ходил в вечных замах. После партшколы больше, чем положено, пробыл инструктором. Потом начальником отдела. За это время его друзья продвинулись довольно далеко. Двое – к тому времени уже прописались в Минске, а один – даже в Москве. Их тянули люди из второй волны, которая пошла за Громыко. Вот так Петр Данилович и получил должность второго секретаря в одном из районных комитетов партии города. И все. Ближе со своей мягкостью характера он друзьям нужен не был. Когда все стало ломаться в начале девяностых, пришлось поработать в «рогах и копытах» в разных должностях. Брали его, как правило, из-за наработанных за годы службы в партийных органах связей. В конце концов, друзья пристроили его к проходному кандидату в меры – в предвыборную команду. Опять же через связи он пришелся ко двору. Вот так и стал одним из заместителей мэра. Так и держался на должности в основном благодаря связям: к себе не звали, но здесь поддерживали.
Петр Данилович оказался дома, а Ленка и теща, как по заказу, отсутствовали.
– С наступающим, Петр Данилович.
Мужчины пожали друг другу руки.
– Здравствуй, Алешенька. Посмотри, что я тебе принес.
Алеша радостно, но сдержанно отреагировавший на его появление, расслабился. Детское сознание, сконцентрировавшись на любопытной коробке, уже отмело все проблемы, навязанные социумом. Он с восторгом отдался своей детской непосредственности, забыв все, что мешало радоваться жизни. Минут двадцать отец и сын увлеченно разбирались с машинкой, наслаждаясь единством, которое подарила Павлу не беспокоившая в это время память.
Вернулся Петр Данилович, уходивший куда-то.
– А где все? – Павел старался бодриться, как будто его на самом деле это интересовало. А впрочем, конечно, интересовало.
– По магазинам поехали, – тесть сделал паузу, – Паша… – чувствовалось, ему трудно выразить мысль. Но он преодолел себя, – Может, все-таки с нами – Новый год все же, – натянутая улыбка и неуверенность показывали, что Петр Данилович говорит, осознавая неприемлемость подобного сценария, но и не сказать об этом также не может.
Замешательство тестя напомнило, что в любую минуту могут вернуться женщины, а встречаться с ними Павлу совсем не хотелось. Его любимое «свезло» из лексикона Шарикова могло и не реализоваться, задержись он еще на несколько минут. И он стал прощаться. Прижал к себе и поцеловал Алешу. Пожал, поздравляя с наступающим, руку Петру Даниловичу на его «очень жаль». И заторопился, якобы на работу – «на пару часиков – доделать кое-что».
«Свезло, – Павел тихо торжествовал, – Хоть что-то хорошее». Банальное – все познается в сравнении – сработало в своем классическом варианте. Казнь, на которую обрекала жизнь, не состоялась. И от этого пришло простое, но весьма жизнеутверждающее понимание, что она – жизнь – не так уж и плоха. По крайней мере, сегодня. И не важно, что будет дальше. Он пообщался с сыном и поговорил с тестем, почувствовав его молчаливое понимание происходившего. Иллюзия того, что все будет в порядке, на какое-то время освобождала его от неприятных переживаний. От тех, которые владели его сознанием почти безраздельно, поддерживая негативный фон. Напоминая о своем существовании, появилась надежда. Конечно – внутренний радар, сканируя бессознательные сферы и натыкаясь на блоки негативной информации, продолжал формировать общий фон. Но, не смотря на это, из прошлого, подобно фантому, на какое-то время возвращалась уверенность, что решение – как и что нужно делать, чтобы снизошел душевный покой – существует.
Павел вышел из подъезда и оглянулся в надежде не увидеть «любимых женщин». Судьба благоволила ему сегодня. Сдав чуть назад, он развернулся и направился к арке, разделявшей дом пополам. И лишь выезжая на проезжую часть проспекта, встретился с красной «маздой» жены. Машины разъехались не останавливаясь. «Слава богу, – мелькнула мысль. И где-то из глубин подсознания пришел чуть слышный язвительный шепоток, – С наступающим, мои дорогие». Стало не по себе. Словно исподтишка сделал что-то постыдное.
От неприятного ощущения освободил звонок. На экранчике телефона – «Полина Ковальская». «Что, интересно, скажет? Вроде, все вчера оговорили».
– Да, Поля.
– Привет, Паша. С наступающим тебя.
– Привет. И тебя… Есть коррективы какие-то? Только быстренько – я подъезжаю к перекрестку.
Полина позвонила, чтобы подтвердить время.
6.
Поезд шел без опоздания. За час до прибытия Наташа уже собралась и села у окна: оставалось только накинуть шаль и дубленку. Она, не отрываясь, наблюдала, как вспыхивают островки жизни исчезавших в ночи полустанков, цепляясь взглядом за яркие круги под столбами, проплывавшими за двойными стеклами. Всматривалась в гирлянды уходивших вдаль огней небольших городков, уже подпорченных вездесущей чужеродной рекламой. Огоньки возникали из зимнего небытия лесов, подступавших к несущейся стреле поезда, напоминая пирамидками разноцветных елок о скором наступлении эпохального события.
Но вот картина за окном резко поменялась. Ночь отступила под ярким городским освещением. Здесь даже небо светилось, отражая сотни тысяч, а, может, и миллионы лампочек. Везде. На столбах. В витринах. В окнах домов. В вереницах мчавшихся по городским магистралям автомобилей. В праздничной иллюминации. Поезд влетел в этот океан света так неожиданно – как будто пересек четкую границу. Наташа, на какое-то время ушедшая в себя, так и почувствовала. Подумала о сестре. О Славе, который должен ее встретить. Стала думать о Паше. Какой он? Как увидит ее? Хоть и говорит Полинка о его неравнодушии к ней, но это все может оказаться иллюзией: «Вот рассмотрит меня теперешнюю, и прощай чувства». Наташа улыбнулась. Ей почему-то стало весело. Она представила его изумленное лицо. В сознании спонтанно произошла трансформация – любимый предстал в морщинках и с лысиной. «Ну не до такой же степени», – она снова улыбнулась.
Попутчики зашевелились. «Пора одеваться», – она отвернулась от окна. В проеме открытой двери стали появляться, продвигаясь к тамбуру, люди с сумками и чемоданами на колесиках. Устремились к выходу и ее соседи по купе.
Наташа осталась одна. Она тоже уже была одета, но выйти опоздала – в коридоре вагона выстроилась очередь. А потому сидела и ждала.
– Товарищи… господа, дайте пройти. Что ж вы так торопитесь? Это же конечная – все успеют выйти, – слышался дежурно возмущенный голос проводницы, видимо, пытавшейся протиснуться в тамбур.
За окном ярко вспыхнул и поплыл перрон со стоявшими тут и там и бежавшими куда-то людьми. Заскрипели железом тормоза, и поезд, напрягаясь всей своей огромной массой, остановился.
Еще некоторое время пассажиры стояли, переминаясь с ноги на ногу, и, наконец, пошли. Парень, оказавшийся в дверях, с которым Наташа встретилась взглядом, приветливо улыбнулся, рукой предложив ей влиться в поток выходивших.
Уже перед самой платформой она попыталась высмотреть в толпе встречающих Славу. Заметила, когда тот помахал ей рукой.
– Я здесь! – он засветился улыбкой, увидев ее, и стал протискиваться к вагону между плотно стоявшими людьми. И как раз успел. Подхватил чемодан и сумку, умудрившись при этом чмокнуть ее в щеку.
– Ну, привет. С наступающим тебя.
– И тебя, – Наташа засмеялась, оценив его жест.
Пока выбирались из толчеи и шли через подземный переход, Слава одолевал Наташу вопросами, одновременно успевая отвечать на встречные, вставлять реплики по поводу предстоящего празднования. И только одной темы ни один, ни другой не коснулись. Но она стала молчаливо присутствовать в паузах, когда вопросы поредели.
Уже у машины, укладывая в багажник чемодан, Слава не выдержал.
– Наташ… – посмотрел ей в глаза.
– … – она вся внутренне напряглась. Опустила ресницы, прекрасно осознавая, что речь пойдет «об этом». Даже щеки загорелись, выдавая прозорливость. В образовавшейся паузе «это» уже не просило – требовало обретения формы.
– Ты ни разу не спросила о Пашке, – он улыбнулся, сглаживая ситуацию, – Тебе совсем не интересно – будет ли он с нами?
Наташа подняла ресницы. Увидела его улыбку. Улыбнулась виновато в ответ, как будто ее за чем-то застукали.
– Да ну тебя, Славик… Отстань. Ты же сам все знаешь.
Двигатель еще не успел остыть. Мороза, считай, нет. Градуса три-четыре от силы. Просто влажность большая, потому и прохладно. Слава включил обогрев салона на полную, и сразу стало тепло.
Машина тронулась.
Наташа исподволь отмечала разницу, глядя на влажный от соли афальт улиц и проспектов, на машины в серых разводах, на черные ветви деревьев. По сравнению с той – настоящей зимой, эта больше напоминала какой-то пасмурный начала весны вечер, но никак не тридцать первое декабря. Она уже отвыкла от таких зим. Когда уезжала, мороз стоял под сорок. Все белым бело. Красота. Провода и деревья в инее. Ни ветерка, ни влажности в воздухе. Просто сказка. А здесь? Хоть и не сильный, но пронизывающий насквозь ветер. Потому что влажность чуть ли не сто процентов. А еще эта влага под ногами – от химреагентов. Из машины выходить не хочется. «Хорошо, что хоть сапоги с собой взяла».
Слава что-то мурлыкал себе под нос, не докучая больше своими светскими и совсем не светскими вопросами, видимо, конкретно отреагировав на Наташино «отстань».
– Ну, говори, что хотел, – она посмотрела на него и улыбнулась загадочно.
– Не понял… – Слава оторвался от своих мыслей. Посмотрел на нее удивленно, не сразу сообразив, чего от него хотят, – А-а, ты об этом? Да с нами, – заулыбался, – Конечно.
Это прозвучало так, как будто все недосказанное существовало само по себе, словно между ними установилась телепатическая связь. А язык – так – для разнообразия.
Они еще перебросились парой уточняющих фраз, и опять каждый ушел в себя.
Приветливые огни бульваров и проспектов. Огромные ели на площадях, светившиеся всеми цветами радуги. Вспыхивавшая и гаснувшая иллюминация в богатых из дорогого стекла витринах магазинов. Все это вызвало у Наташи восторг, сосредоточившийся в середине груди. И она забыла о ситуации, освободившей почему-то внутреннее неудобство, как будто душа перенеслась в бескомпромиссную юность. Забыла о Паше. О том, куда и зачем едет. Сидела, очарованная вечерним в преддверии праздника городом. Его новыми, взметнувшимися ввысь на бывших пустырях зеркальными зданиями, отражавшими линии деревьев в паутине синих миниатюрных лампочек с обеих сторон улицы.
Наконец, они свернули в один из широких проемов между зданиями, и не останавливаясь, а только притормозив перед шлагбаумом, взметнувшимся вверх, въехали в просторный, с огромной стоянкой двор и припарковались у одного из красиво оформленных подъездов.
– Ну, вот мы и приехали, – Слава заглушил двигатель. – Сейчас увидишь наше новое жилье.
В интонации прозвучали специфические нотки. Они как будто уточняли то, что было недосказано. Они словно говорили: «Сейчас ты увидишь, как я забочусь о твоей сестре, как ей хорошо со мной». Наташино подсознание так это и прочитало. Она поняла – надо что-то сказать хорошее ему, по-человечески теплое. Иначе этого «чего-то» будет не хватать в будущем в цепочке событий их общения. В сердце появилась нежность к этому умному и хорошему человеку, не лишенному, как и все, простой человеческой слабости, которую он, как мог, пытался скрыть, но которая проступила между строк. «Возможно, он уже и сам пожалел, об этом», – Наташа внимательно посмотрела ему в глаза.
– Слав… я так рада, что у вас все складывается. И я горжусь, что у моей сестры такой муж.
Это прозвучало искренне, без фальши, и Слава принял ее слова с благодарностью, не смотря на то, что сам напросился на похвалу.
– Да ладно тебе, Наташка, дифирамбы петь.
– Слава, ты же меня знаешь. Я либо говорю правду, либо молчу.
– О да, знаю. И ценю это в тебе больше всего.
– Ну вот, – улыбнулась Наташа, – я уже и некрасивая.
– Ну, Наташка… Ну не можешь ты без своих подковырок, – засмеялся Слава, – Что уже опять не так сказал?
– Когда женщине говорят, что ее ценят за что-то больше, чем за то, что она женщина, нужно делать выводы, – засмеялась она в ответ.
– Да-а, нельзя быть женщине такой умной. Все. Хватит меня смущать. Выходим. А то Поля там уже заждалась.
7.
Квартира у Ковальских огромная по меркам клетушек восьмидесятых, да и начала девяностых годов. Пять больших комнат, одна из которых почти сорок квадратов, с эркером, сегодня будет центром их праздничной вселенной. Как-никак событие грандиозное: смена тысячелетий. По сравнению с этим о смене веков даже и не думается всерьез. Полина постаралась на славу. И сейчас, глядя на то, как реализовал ее задумку дизайнер из «Декорастиль», осталась довольна. Когда общалась с ним, представить себе не могла, насколько ее идею смогут трансформировать профессионалы, не убив саму идею. Она разглядывала украшения, продлевая приятное ощущение довольства собой. Центральный шар, с мелкими зеркалами и что-то еще, не схваченное мыслью, смутными ощущениями в сердце объединили прошлое и настоящее. «Что это?» – Полина подошла к большой вазе с фруктами. Машинально прикоснулась к мандарину. Словно погладила его. Усмехнулась, догадавшись о причине, очаровавшей память. И этот неповторимый аромат, и зеркальный шар, и ожидание сестры – все сегодня взывало к воспоминаниям – ярким и чувственным. В сознании возникали эпизоды, удивляя тем, как могла забыть о таком. Вспомнились куклы – с золотистыми волосами, подаренные родителями в какой-то из Новых годов. Совершенно одинаковые. Только одна оказалась в синем платье и с синим бантом. Другая – в розовом, и, соответственно, с розовым. Почему-то эта другая понравилась обеим. Появилось тепло в груди, заставив улыбнуться. Словно не своей собственной наивности, а просто наивности двух маленьких девочек, на которых смотрела со стороны.
Вернулось беспокойство: «Уже Славе пора бы и приехать… С Наташкой!» Восторг охватил все ее существо: пять лет не виделись, и вот сестра приехала.
Они со Славой предложили ей пожить у себя, пока все устроится. Наташа, в связи с уходом мужа, собиралась покидать «севера»: ну и не ехать же ей к родителям – в их маленький городок, где ни работы толковой, ни жизни. А тут еще у Павла с женой развод случился. Сопоставив факты, Полина прониклась тайным желанием. Ни о какой конкретике речь, конечно, не шла: не ей решать такие жизненные сложности. Просто видела их почему-то вместе. Может, это оттуда – из прошлой жизни, когда не было никаких сомнений: Наташа и Паша – пара…
Заиграла мелодия звонка. «Приехали, наконец-то», – Полина поспешила к двери. Даже не посмотрела в глазок, не подумала, что у мужа есть свои ключи: уверена была – это они.
За дверью оказался Павел с белыми розами и большим пакетом.
– Паша? – она не успела стереть с лица разочарование, – Заходи… А я думала это Славик с Наташкой.
Выражение лица у Павла поменялось.
– Наташа? – подсевшим от волнения голосом спросил он и кашлянул, – Приехала, значит?
– Приехала, – улыбаясь его реакции, кивнула Полина.
– Ты, вроде, и не рада мне, – Павел, только что оголивший душу, по привычке начал хохмить, словно стеснялся своего промаха.
– Паш, не перевирай. Конечно, я рада тебе. Заставляешь меня оправдываться… – она пристально посмотрела на него, словно не могла поверить в его – такое быстрое – преображение, – Славик поехал за ней на вокзал. Вот-вот должны быть. Я и подумала, что это они, когда ты позвонил. Не ожидала, что ты придешь раньше.
– Конечно… – Павел иронично улыбнулся, растягивая фразу, как будто отыгрываясь всем своим видом за предыдущую оплошность, – А, может, и я на что сгожусь? Чай, не чужой?
– Не чужой, не чужой, – восстановила Полина его статус, – Сейчас озадачу тебя по-свойски. Раздевайся, давай.
Павел снял куртку и стал искать, куда повесить – будто впервые был у Ковальских. Мысли крутились вокруг приезда Наташи. «Какая она теперь? – почему-то вспомнилась Ирина Сергеевна, – Поправилась – стала как мать – или нет? Да, нет, не может быть. Полина на какие-то три года моложе – не располнела же… – он вдруг осекся, – Ну и логика у меня». Почувствовал неудобство от своих размышлений. «Да и какая разница? – чертыхнулся, – Полная? Худая? Тебе-то какое дело?»
– Паша, иди сюда, – деловитый тон Полины из кухни напомнил, что его собирались озадачить.
Войдя, он увидел у плиты незнакомую женщину средних лет и рядом девушку.
– Вот, знакомься, Паша. Это – Анна Семеновна, а это – Света – твой временный руководитель, – Полина засмеялась и нарочито серьезно добавила, – Все распоряжения выполнять неукоснительно и, главное, быстро. Анна Семеновна и Света через полчаса уходят, – на его вопросительный взгляд ответила, махнув рукой – потом.
В принципе Павел и сам догадался, что это наемные люди. И, скорее всего, повар и дизайнер. Конечно, где же Полине одной справиться. Да и гости будут – ну, не то, чтобы чужие, но и не свои. А Славик не любил падать в грязь лицом. И средств у него на это хватало.
Когда нес на стол очередное блюдо, из прихожей раздались радостные голоса. Судя по тому, что не было звонка – «они». Сердце замерло: «Славка, видимо, своим ключом открыл». Захотелось подойти. Но возникшее ощущение, спровоцированное кровью, отравленной адреналином, остановило. Как будто порог не смог перешагнуть. Словно преграда встала на пути той юношеской непосредственности, которая вдруг выплеснулась из него, но которой оказалось так мало, чтобы преодолеть сомнение – а как это все сегодня будет выглядеть? Павел вдруг почувствовал багаж и лет, и семьи за спиной. Мгновенно вспомнил, как распрощались с Наташей. Да и кто он теперь? Разве тот самый юноша, чей радостный щенячий восторг сейчас испытал?
«Абсурдная ситуация, Павел Петрович, – пришла досада на себя из-за минутной слабости, – Ищешь оправдания… Значит, струсил. Позорно струсил, стоило услышать ее голос». Показалось – вернулось то состояние души, когда он, юный и растерянный, не знал, что делать и как вести себя с объектом обожания. «Да ну – не может быть, – возмутилось сознание, – столько времени прошло».
8.
Хотя они и одногодки, Наташа все же на полгода старше. И родилась она до сентября. А Паша – в декабре. И потому Наташа в десятом, а он – еще в девятом классе.
Сначала он просто обратил на нее внимание – она понравилась ему очень. А потом влюбился.
Его «9б» напротив ее «10а». На перемене Паша старался выйти поскорей, чтобы увидеть, как из противоположного кабинета выходит Наташа. Он с замиранием сердца смотрел на ее лицо, если она не обращала на него внимания. И сразу отворачивался или опускал глаза, когда их глаза встречались. А если кабинет литературы был занят другими, он шел искать ее. Не мог пропустить ни одну перемену, чтобы не взглянуть на свою любимую.
