Сборник
Призвание – писатель. Том 1
Глава 15
Игуменья Ефимия, в миру Мария Васильевна Зуева, была для женщины необычайно высокого роста. Облачённая во всё чёрное, с сжатыми губами и внимательным суровым взглядом, она наводила ужас на послушниц, возвышаясь над ними и беспрестанно перебирая чётки в руках.
Тётку Анна не любила и побаивалась. Когда игуменья навещала родственников в Зуеве, Анна пряталась под кроватью в своей комнате и оставалась там до отъезда гостьи. После всегда бывала наказана матерью. Стоя на коленях перед иконой, молила Господа о прощении и обещала Всевышнему, что в следующий раз с радостью будет ждать приезда послушницы Господа, молиться вместе с ней и слушать слово Божие. Но проходило время, с новым визитом приезжала Ефимия, и Анна, позабыв о своих обещаниях, опять от неё пряталась.
Анна в Бога верила, старательно повторяла за набожной матерью в церкви псалмы, усердно крестилась и молилась перед сном.
После смерти Анастасии Павловны вера во Всевышнего в девочке надломилась, чем она по простоте душевной незамедлительно поделилась с тёткой. Потемневшая лицом игуменья сообщила ошеломлённому Феликсу, что в девке поселился бес, и увезла Анну в Покровский Воронежский монастырь на воспитание.
Перевоспитать своенравную девицу ей не удалось. Через месяц Анна объявила, что если немедля не будет отправлена домой, то начнёт голодовку.
Вернувшись в Зуево и прижавшись к отцу, она заявила, что ноги её больше не будет в монастыре.
И вот она здесь. В месте, которое ненавидела всей душой. Где бесшумно ходили монахини с бездумными лицами и пустыми глазами. Где коридоры казались длиннее из-за своей темноты и гулкого эха, где пахло сыростью в подвалах, где было невероятно жарко летом и до боли в ногах холодно зимой.
Именно это место и стало теперь для Анны прибежищем.
Стрелки огромных настенных часов в монастырской столовой двигались чудовищно медленно. Анна, сжав руки в кулачки и мелко дрожа от холода и испуга, не сводила с них взгляд. Всего десять часов назад она и Зоя покинули дом. Господи, казалось, прошла уже вечность. Мысли об отце полностью занимали девушку, волнение парализовало слух и голос. Прибыв ночью в обитель и упав на колени перед игуменьей, Анна не смогла промолвить ни слова. Плача, она цеплялась за подол рясы монахини и просила её молиться об отце. О беде, приключившейся в Зуеве, игуменье поведала Зоя.
Часы пробили ровно восемь, Анна вздрогнула. Послушницы и работницы монастыря старательно зачерпывали ложкой гречневую кашу и исподлобья рассматривали племянницу настоятельницы.
– Грех не есть пищу, посланную Господом, – сурово заметила игуменья, обращаясь к Анне. Зоя с благодарностью взглянула на старуху и принялась за завтрак.
Как только рассвело, игуменья отправила в деревню одну из работниц, жительницу Зуевки, узнать, что там да как. Все с нетерпением ожидали возвращения посланницы. Анна ожидала с тревогой.
Ближе к вечеру в келью, выделенную Анне и Зое, вбежала девушка и, мелко крестясь, сообщила, что вернулась Устинья из деревни и настоятельница просит Анну прийти в трапезную.
На ватных ногах, спотыкаясь и то и дело ударяясь о стены, Анна выбежала из кельи. Коридоры, повороты, опять коридор. Боже, неужели они стали ещё длиннее?..
Вот и дверь в трапезную. Анна замерла на пороге, увидев бледное лицо Зои. Нерешительным шагом она прошла в комнату и присела за стол, где сидела игуменья.
– Повтори, Устинья, что мне поведала, – велела та стоявшей у дверей молодой девушке в голубой косынке.
– В деревне-то кошмар, что творится, – запыхавшись, принялась рассказывать Устинья, – амбары поразграблены, коней увели. Бабку-то Ильинишну пристрелили прям на улице за то, что зерно отдавать не хотела и комиссару ихнему красному фигу показала.
– Про Зуево говори, – каменным голосом напомнила игуменья.
– Ага, – испуганно посмотрев на Анну, продолжила девушка, – поместье, значит, солдаты заняли, всю ночь там гам и шум были. Стёкла били, костры вокруг дома жгли, к утру затихли вроде, притомились, небось, барское вино распивать, гады.
Наткнувшись на суровый взгляд игуменьи, Устинья икнула, перекрестилась на икону в углу комнаты и сказала:
– Барина-то, Василия Васильевича, посреди деревни прям напротиву часовенки нашей и повесили. Уж простите, Анна Васильевна, горестно говорить, да настоятельница приказала всё как есть сказать. Побили его сильно, ой побили, лица-то и не видать совсем. А потом привели в деревню, наших из домов повытаскивали и смотреть заставили. Повесили голубчика и погоны, ну те, что на плечах-то носятся, прям в рот ему и засунули.
Анна взвыла. Слёзы градом полились из глаз. Заревев в голос, подбежала к хозяйке Зоя и припала к её коленям:
– Аннушка Васильевна, голубушка, беда-то какая! Да за что же его, родненького, так жестоко?
– И деревенским сказали, – утерев нос рукавом, продолжила Устинья, стараясь вклиниться в рыдания девушек, – что, мол, кто снимет генерала, тот на его месте и окажется. Мол, в наказ тем, кто против власти советской.
Анна подскочила и, оттолкнув Зою, кинулась к выходу.
– Куда? – ухватила её за руку игуменья.
– Неужели вы, тётушка, думаете, я позволю отца своего так там и оставить? – зло сверкнула глазами Анна и вырвалась из рук старухи.
– Господи, да кто ж осмелится снять повешенного?
– Я.
Деревня мирно спала или притворялась спящей. Дома стояли погружённые в темноту, ставни на окнах в преддверии грозы были закрыты. Где-то вдалеке взвизгнула собака и тут же замолчала.
Анна нашла в темноте руки Зои и крепко схватилась за них.
– Там часовня, – указала Зоя головой и стряхнула с лица каплю дождя. – Может, тут обождёте, а я пойду посмотрю, что там да как?
– Нет, вместе пошли.
В темноте выделялся силуэт висящего в петле человека. От сильного ветра тело его безвольно качалось из стороны в сторону. Поскрипывала наскоро построенная виселица, жутко проступая на фоне часовни.
На ватных ногах Анна подошла к страшному сооружению и упала на колени, обняв ноги отца.
Сверкнула молния, на миг ослепив девушку и заглушив всхлипы Зои.
Неожиданно Анна подскочила на ноги и схватилась за подругу. Около виселицы стоял невысокий коренастый человек с густой бородой и ножом в руках.
– Не бойтесь, девчата, свой я! – Ловко подпрыгнув и ухватившись рукой за балку, мужчина одним движением перерезал верёвку, освободив шею повешенного. Мёртвый генерал кулем свалился на землю, обдав девушек грязной водой из лужи.
Анна упала рядом с отцом и изо всех сил попыталась разомкнуть петлю. Сильные мужские руки помогли ей в этом.
– Здесь обождите, инвентарь принесу, – утирая капли дождя с лица, сказал мужчина. Вновь вспыхнувшая молния осветила незнакомца. Из-под косматых тёмных бровей на Анну глянули чёрные цыганские глаза.
Погрузив на телегу тело генерала, мужчина взял под уздцы лошадь и обернулся к мелко трясущейся Анне:
– Куда?
– Там неподалёку от усадьбы склеп наш. Мама там и Петя…
Непрерывный дождь, неумолкающая гроза и пронизывающий ветер. О чём-то её спрашивает Зоя, что-то говорит незнакомец. Холодная рукоятка лопаты, резкий звук выкапываемой земли и посиневшее лицо отца. И вот её самый родной, её добрый и ласковый папа, который нежно сажал её себе на колени и трогательно пытался вплести ленту в волосы в детстве, её, бывало, суровый отец, который всегда переживал из-за того, что, должно быть, строго наказал детей, который побаивался жену и с умилением смотрел той вслед, который не раз бывал в бою, сражался за Россию и несколько раз был серьёзно ранен, а находясь на грани смерти, не забывал о чести и достоинстве, тот, кто мечтал погибнуть достойно, лежит сейчас на дне тёмной холодной могилы, и лишь его лицо белым пятном выделяется на фоне черноты.
Незнакомец перекрестился и прочитал молитву по усопшему. Взяв клейкую землю, Анна кинула горсть в свежевырытую яму и без сил села у могилы, безразлично смотря, как земля поглощает её отца.
Светало. Наконец прекратился дождь, и резко похолодало. Анна, стуча зубами, обхватила руками колени и покачивалась из стороны в сторону. Куда-то исчез незнакомец, тихонько рядом сидела Зоя.
– Светает, Анна Васильевна, – напомнила она.
Анна перевела взгляд с могилы и посмотрела на Зою. Глаза её расширились, как будто она впервые увидела её, и по щеке покатилась огромная слеза.
– И что с того, Зоя? Что мне теперь день? Что он принесёт мне хорошего? Ты боишься? Тогда иди, Зоя. Неволить я тебя не могу, не барыня я тебе теперь. А мне идти некуда. Дом отняли, брата и отца тоже. Здесь моё место. Надеюсь, покойников у меня не отберут… – Анна рассмеялась, увидев удивлённое лицо Зои. – Ну чего сидишь? Жалования, прости, выплатить не могу. Нечем.
– Замолчите, Анна Васильевна! Сами не ведаете, чего говорите. Знаете ведь, что не из-за оплаты я с вами, а из-за того, что люблю вас. И Василия Васильевича, как отца, любила, простите уж, коли что, и Петра Васильевича. Папенька ваш присмотреть за вами просил и вам наказывал беречь себя и счастливой быть, неужто волю покойного не исполните? Обиду стерплю, понимаю, не вы это говорите, а горечь, что внутри вас сейчас. Уходить, Анна Васильевна, надо. Неужто надругаться над собой позволите? Да обнаружат нас здесь, не дай Господи, и над могилкой побогохульствуют.
Анна, не сводя взгляда с Зои, медленно поднялась и оправила юбку. Напоследок взглянув на свежую могилу, девушка повернулась и пошла в сторону, где они оставили лошадей. Сначала медленно, потом зашагала быстрее и перешла на бег.
Ноги скользили в грязи. Анна упала, подобрав полы юбки, вновь поднялась. Постоянно спотыкаясь и теряя на ходу обувь, она убегала из Зуева навсегда.
Глава 17
Лето 1919-го стало триумфальным для белого движения.
В ходе широкого наступления были освобождены Одесса, Киев, Воронеж и Орёл. Именно летом этого года дошла до своего максимального расширения территория, подконтрольная белым правительствам. Колчак контролировал Сибирь и Урал, Деникин развивал наступление на Москву, а генерал Юденич подходил к Петрограду.
Казалось, ещё немного – и война закончится. Придёт конец братоубийству и полной разрухе в стране. Люди выходили из своих домов, передавали из рук в руки свежие газеты и обнимались, радуясь новостям. Ещё вчера совершенно посторонние друг другу прохожие сегодня целовались и, смеясь, хватали друг друга за руки. Старые и молодые, сегодня они были семьёй. Объединяло их одно: надежда на скорую победу.
Прошёл почти год после того, как Анна покинула дом. Новость об освобождении Воронежа девушка восприняла с радостью, однако мысль вернуться в Зуево она отмела, продолжая служить сестрой милосердия в небольшом госпитале Псковской губернии, видя в этом свой долг и пользу. Зоя не покидала хозяйку и была Анне верным другом и помощником.
Весь этот год, перебираясь из одного города в другой, сменяя один за другим госпитали, Анна безуспешно пыталась найти Алексея. Их переписка прервалась после её бегства из Воронежа. И где теперь искать любимого, девушка даже не представляла.
Порой Анну охватывал страх. А вдруг и Алексей погиб, как Пётр, как папа? В такие минуты у неё начинало сильно биться сердце и казалось, что оно вот-вот выскочит наружу. Как же она ненавидела тех, кто развязал эту войну, кто разделил семьи и погубил столько людей! Ранее безразличная к политике, сейчас Анна с жаром обсуждала большевиков, всё более уверяясь в их невежестве и первобытности.
Девушка гордилась, что отдаёт хоть малую толику своей помощи тем, кто борется с красным террором. Порой Анна даже боялась, что в душе её живут такие демоны. Что она способна испытывать такие гнев и ненависть. Мысль о том, что Феликс среди тех, кого она ненавидит всем сердцем, пугала её ещё более.
Как-то к ним в госпиталь попал мальчишка лет двенадцати. Его отец, большевик, сооружал дома самодельную бомбу для террора, что-то не сработало или сработало раньше положенного времени, и бомба взорвалась, убив отца и искалечив мальчишку.
Анна во все глаза смотрела на кривившегося от боли ребёнка и с ужасом осознавала, что не испытывает к нему ни грамма жалости. И всё потому, что он сын большевика. Мальчик умер через пару часов после операции. Всю ночь Анна простояла на коленях перед маленькой иконкой у своей кровати. Она читала все молитвы, которые помнила, умоляла Господа вернуть ей покой душевный и не потерять сострадания человеческого.
– Господи! Ниспошли мне смирения. Не позволь опуститься до гнева и злобы. Благослови, Господи, деяния мои и избави от мыслей дурных, – обессиленно прошептав, Анна без сил упала на подушку и провалилась в глубокий сон.
Собрав полную корзину окровавленных бинтов, Анна подхватила её и направилась в прачечную.
– Сестричка, – слабо окликнул её пожилой мужчина с перевязанной головой.
– Вам что-то нужно? – взволнованно спросила Анна, присев у кровати, и потрогала пульс у больного.
– Письмо там, в гимнастёрке. Не откажи. Отправь по адресу. – Слова давались мужчине с трудом, он то и дело прикрывал глаза и из последних сил хватал Анну за руку.
Анна кивнула и достала из кармана висящей на спинке стула гимнастёрки сложенный конверт.
– Дочь моя в Одессе, совсем одна. Не переживала чтоб.
– Хорошо, сегодня отправлю, да и вы сами скоро поправитесь и поедете домой, победа скоро, – улыбнулась Анна, убирая в карман передника письмо.
– Спасибо, сестричка.
Анна вновь подхватила корзину с бельём и, помедлив секунду, обернулась к лежащему солдату:
– Вы подполковника Горина Алексея Константиновича не знаете, встречали, может? – волнуясь, спросила она.
Мужчина слабо покачал головой:
– Нет, не приходилось. Муж?
– Жених.
– Не знаю такого, сестричка. Да и полковников-то с осени 1918-го отменили. Капитана ищи.
Стараясь не шуметь, Анна вышла из палаты и, тихонечко притворив дверь, прислонилась лбом к стене. Стена была серой, с облупившейся штукатуркой и выжженной папиросой надписью. Надпись была старой, Анна провела пальцем по буквам. Кто-то когда-то выжег на этой стене имя любимой женщины.
По коридору то и дело сновали люди. Госпиталь совершенно не был похож на тот, где когда-то лежал её брат Петя, где когда-то она вновь встретила Алексея. Но что-то подсказывало девушке, что именно война и именно госпиталь сведут вновь её с любимым.
– Анна Васильевна!
Девушка вздрогнула и резко обернулась: она на время вернулась в 1916 год, в госпиталь профессора Свешникова, и именно так тогда её окликнул Алексей.
– Вам нехорошо, голубушка? – К ней приблизился врач Негорский Михаил Евгеньевич, 35-летний высокий красавец с тёмной шикарной шевелюрой и пикантными усиками над чувственными губами. По нему сходила с ума половина женского населения города. Но стоило кому-то из кокетливых дам заглянуть в глаза, спрятанные за тонкими стёклами очков, как они тут же капитулировали и в замешательстве прятали взгляд. Анна впервые тоже оторопела, встретившись взглядом с Михаилом Евгеньевичем: уж очень неуместно на молодом и красивом лице смотрелись печальные глаза старика. В них томились такие тоска и боль, что собеседнику ничего не оставалось, как отвести взгляд.
– Вы бледны, – заметил врач.
– Всё хорошо, Михаил Евгеньевич, просто немного устала.
Доктор забрал у Анны корзину с бинтами и жестом предложил проводить до прачечной:
– Отдохнуть бы вам, Анна Васильевна, не спите совсем, да и питаетесь, как птичка.
Анна улыбнулась:
– Михаил Евгеньевич, уж кто недосыпает, так это вы. Вы когда в последний раз спали? Вчера или три дня назад?
– Вчера, – уверенно ответил врач, – правда вчера, да и бог с ним, со сном, вот победим, тогда и отосплюсь. Некогда сейчас, Анна Васильевна, мне спать, не дай бог новых раненых привезут, а у меня ещё Громов и Печорин операции дожидаются, температура никак не спадает.
От распахнутых дверей прачечной пахло мылом и горячей водой. Навстречу выбежала молоденькая сестричка и, пригнувшись, проскочила между Анной и врачом. Зоя развешивала только что выстиранные бинты и раскрасневшимися от кипятка руками вытирала пот. Кивнув Анне и врачу, она принялась за следующую партию.
– Анна Васильевна, а я к вам вообще-то по делу. – Михаил Евгеньевич поставил на пол корзину и, достав папиросу, облокотился о косяк двери. – Завтра поезд с лекарствами прибудет. Там не только в наш госпиталь, в общем, всё перемешано и запутано. Разгружать будут простые рабочие, которые ни черта не понимают в ампулах. В общем, я хотел бы просить вас съездить на вокзал с Данилычем и проверить по списку предназначенное нам. Вы ведь владеете латынью? К тому же вы дама, вас слушать будут. Голубушка, очень вас прошу, сам я отлучиться ну никак не могу, а из грамотных у нас только вы.
– Конечно, Михаил Евгеньевич, я съезжу, – кивнула Анна и почувствовала взгляд Зои. Когда врач ушёл, Анна присела у корзины и стала перебирать бинты. Зоя присела около девушки и посмотрела той в глаза.
– Вы с ума сошли, Анна Васильевна! Да там же красные, возле вокзала-то. И поезда они проверяют. Зачем согласились? – От негодования Зоя раскраснелась. – Ишь, умный какой! – Покосилась она на дверь. – Отлучиться не может? Сам рисковать не хочет, Данилыча с тобой отправит, да что с него взять, с дурака пьяного?
Анна переложила бельё в таз и взяла мыло.
– Михаил Евгеньевич прав. Латынь только я знаю, да и вообще кто-то же должен поехать, а ему и в самом деле нельзя отлучаться из больницы.
Зоя обиженно засопела и отвернулась к своему тазу.
Громко смеясь и стараясь ловко втиснуться в проём двери, в прачечную вошла пышнотелая Марфа и, подмигнув девушкам, головой показала в коридор.
– Михаил Евгеньевич наш-то сегодня в настроении. Бывало ли дело, поздоровался со мной, вечно в пол глядит, а тут по имени да с улыбкой. Эх, видать, права мамка моя была, когда говорила, что красота бабы в пышном теле. А, Зойка? – и ущипнула Зою за крутой бок. Девушки рассмеялись и принялись за стирку.
Глава 18
Из открытого окна по-летнему пригревало. Анна, то и дело оглядываясь на начальника депо, нервно покусывала губы. Время шло, а работники так и не приступили к разгрузке вагонов. Слышны были выстрелы и встревоженные голоса неподалёку.
– Алло, алло! Вашу мать! Что у вас там происходит? Почему второй путь перекрыт? – вытирая потное лицо, выкрикивал начальник депо кому-то в трубку телефонного аппарата. – А мне какое дело до ваших тряпок? У нас тут красные под боком, а вы о французских колготках печалитесь. Ещё секунду, – кивнул он Анне и бросил трубку.
Перебирая на столе кучу бумаг и попыхивая папиросой, мужчина нашёл список и жестом пригласил Анну последовать за ним, галантно распахнув дверь.
В эту минуту где-то совсем близко раздался взрыв. Анна вскрикнула и рефлекторно прижалась к мужчине.
– Ох и не вовремя вы, барышня, – заметил железнодорожник и, пригибаясь, поманил девушку, – видишь, что творится у нас, так его разэтак! Это у вас там в алькове тишина, а у нас тут дорога железная. Бои беспрестанно. Отчего так долго составы уже неделю стоят?
– Я не знаю, – растерялась Анна, оглядываясь на пробегающих мимо солдат, – вчера только телеграфировали.
– Да быстрее ты, – поторопил мужчина Анну, – вон вагон ваш, только сразу предупредить хочу, половина коробок разбита, обстреливают нас постоянно. Эх, Россия-матушка! На трупах дорога твоя построена, трупами и укроется.
– Почему на трупах? – удивилась Анна. Они подошли к вагону, и мирно покуривающие мужики присвистнули, завидев девушку.
– А ну, на выгрузку быстро! Где ваш транспорт? – обернулся он к Анне.
– Вон, – Анна махнула Данилычу, и старый мужичок с пропитым лицом и затуманенным взглядом подхватил под уздцы сопротивляющуюся кобылу.
– Н-да, нереспектабельно-то как. Довезёте хоть? Как-никак, пятьдесят вёрст.
– Что было. Более никакого транспорта в госпитале не нашлось, – грубо ответила Анна и зло посмотрела на работников, с интересом разглядывающих её. Однако это не мешало им ловко таскать коробы из вагона к телеге.
– Не сердись на них, милая, – закурил начальник депо. – Эвакуировали у нас всё население уже как два месяца, соскучились молодцы по девичьему стану. Парни они неплохие, дурного не сделают. А на трупах почему? А ты разве не знаешь, как дорогу-то нашу строили? Эх, молодость! Понимали цари наши, что без дороги пропадёт Россия: это же и торговля, и горючее, и сбыт. И потому не жалели на неё ни средств, ни жизней человеческих. Строил-то кто? – Мужчина подхватил огромный короб и, не обращая внимания на непрекращающиеся взрывы, примостил ношу на телеге. – Каторжные и наёмные из Азии. А кто помирал, хоронить не утруждались, так прям под шпалы и складывали. А ежели болезнь какая, так сотнями и лежат они, сердечные, под рельсами. Бывает, по весне еду с проверками, и торчат черепки с костями, страх смотреть. Ну, думаю, всё, не по уму строилось, разъедутся наши рельсы. Грунт-то из-за трупов не на совесть сложен… Ан нет, держится всё уже десятки лет. На костях-то каторжных.
Мужчина потрепал застывшую Анну по плечу и обернулся на очередной взрыв:
– Что? Напугал тебя? Сама спросила.
Анна взобралась на загруженную телегу и печально улыбнулась:
– Спасибо вам. Как же вы тут живёте? – обвела рукой вокруг. – Страшно, поди, вечно война.
– Привыкшие. А вам поторопиться пора, чувствую, заварушка здесь сейчас начнётся.
Телега тронулась. Не понимая почему, Анна неожиданно подняла руку и помахала удаляющемуся начальнику депо. Выстрелы становились всё громче. Отъехав на приличное расстояние от вокзала, девушка забралась с ногами в телегу и отпила воды из дорожной фляжки.
Неожиданно прогремел взрыв. Лошадь встала на дыбы и неистово заржала. Анна в ужасе смотрела в сторону вокзала, объятого огнём.
– Данилыч, скорее гони!
– Куда гнать-то? – громко крикнул старик, стараясь перекричать выстрелы.
Анна приподнялась и увидела, что дорогу им преграждают сотни скачущих лошадей с красноармейцами в сёдлах. Со стороны вокзала наступали белогвардейцы.
– Прячься давай! – Обернулся Данилыч, доставая старое ружьё.
Анна спрыгнула наземь и укрылась под телегой. Тут она вспомнила про медикаменты и, то пригибаясь, то выскакивая наружу, попыталась перетянуть коробы вниз.
– Дура! – крикнул Данилыч, и тут лихая пуля пронзила его грудь. Как в замедленном кино, Анна с ужасом наблюдала, как удивлённо он потрогал окровавленное место, потом медленно выронил ружьё и упал с телеги на землю.
Девушка, забыв об осторожности, подбежала к упавшему и разорвала рубашку на его груди. С трудом открыв глаза, мужчина посмотрел на Анну:
– Как же сама-то? Ружьём, поди, не владеешь.
Девушка провела рукой по лицу старика и, утирая слёзы, попыталась перетащить покойного под телегу. Рядом неслись во весь дух лошади, раздавались выстрелы и звуки штыков. То и дело падали наземь убитые. Анна в ужасе растерянно стояла посреди улицы. Испугавшись шума и огня, неистово заржав, понесла лошадь, увозя на себе весь запас медикаментов и безжалостно проехав по ногам мёртвому мужчине. Никто не обращал внимания на застывшую в слезах девушку рядом с бездыханными телами.
– Анна! – Услышав до боли знакомый голос, Анна обернулась и увидела рядом с собой Алексея верхом на коне. Горин протянул руку девушке и одним махом усадил перед собой, крепко прижав к груди. – Ты как здесь? Васютков, за мной!
Со всех сил пришпоривая коня и постоянно отстреливаясь, Алексей мчался к выходу из города.
Как и тогда, в детстве, Анна прижималась спиной к груди любимого и ничего больше не боялась. Вдыхая запах Алексея, девушка окончательно успокоилась и полностью доверилась лихому наезднику и отчаянному воину. И какое ей дело теперь до взрывов, до выстрелов и злобных криков? Теперь ей ничего не страшно. Теперь, когда её прикрывает сильная спина Алексея.
Постепенно звуки выстрелов отдалились. Алексей остановил коня и помог Анне спешиться. Оказавшись на земле, мужчина заключил девушку в крепкие объятия и осыпал лицо поцелуями.
– Значит, ты всё это время был рядом, – улыбнулась Анна, проведя рукой по незнакомому шраму на щеке любимого.
– И ты была рядом, – прошептал Алексей. – Я приеду. А сейчас я должен быть там. Михаил, доставишь Анну Васильевну, куда она скажет.
Васютков, смущённо отвернувшись при виде целующихся, кивнул.
Вскочив на коня, Алексей перегнулся в седле и напоследок поцеловал Анну.
– Я скоро, – пообещал он и во весь дух пустил коня.