Росс Уэлфорд
На обочине мира

Глава 4

Мы едем прямиком в «Счастливую Страну» – она совсем рядом с нашим домом. По крайней мере, эта «Кобака из Уитли» – хороший повод заскочить к Моди, которая живёт в одном из домиков.

По дороге Мэнни прокалывает шину. Он катит велик за мной к мастерской тире хижинке Моди, где она – в любую погоду – сидит на древнем продавленном диванчике и слушает новости по радио, или гладит одну из своих кошек, или дремлет.

Мэнни не отставал от меня с той минуты, как мы ушли из магазина.

– Какая она? Что она видела?

– Просто сохраняй спокойствие, – говорю я ему. – Моди, она очень… добрая.

Когда мы заходим за аккуратно подстриженную живую изгородь, Моди сидит на своём обычном месте. Она поднимает голову и улыбается, отчего её очки сползают вниз по носу, а потом встаёт с дивана. Диван поскрипывает, прямо как она, и это будит полосатого Платона, решившего в сотый раз за день вздремнуть.

Моди всегда радуется, когда её просят что-нибудь починить. При виде сломанного велосипеда она сияет, будто Мэнни преподнёс ей букет цветов, и потирает руки. Она слишком старенькая для разных тяжёлых работ в парке, но на верстаке у неё всегда лежат какие-нибудь разобранные штуковины.

– Шина прокололась, а, юноша? – говорит она, немедленно это замечая. Одним плавным движением она переворачивает велик Мэнни и принимается отсоединять колесо, а потом снимать шину. – Мне нравятся твои джинсы, – говорит она, взмахивая монтажной лопаткой. Джинсы у Мэнни красно-белые в клеточку (я не шучу). – У меня самой такие были когда-то, в своё время.

Моди очень старая, довольно низенькая и такая круглая, что покачивается, когда входит в свой сарай и выходит из него, прихватывая инструменты, ремонтные наборы и всякое такое. Я не знаю точно, сколько ей – мама думает, ей «хорошо за восемьдесят», но выглядит Моди гораздо моложе; лицо у неё сияющее, круглое, ровное и загорелое до светло-медного оттенка от слабого солнца и солёного воздуха. На длинных седых волосах, которые она часто заплетает в косы с бусинами, она носит старую тёмно-синюю беретку. Одета она всегда в один и тот же комбинезон, увешанный разноцветными значками и нашивками, с надписями вроде «^МИР», «^{СИЛА ЦВЕТОВ}», и одним, который, как она утверждает, стоит сотни фунтов, на котором написано «КЕННЕДИ В ПРЕЗИДЕНТЫ ‘60». Этот приколот у неё к груди – «рядом с сердцем», как она выражается.

Моди мне вроде дополнительной бабушки, пожалуй. Мамины родители, дедуля и бабуля, живут в Лидсе, поэтому я не очень часто с ними вижусь. Папины родители развелись. Его мама живёт в Лондоне; у неё всё хорошо. А его папа умер во время большой пандемии, когда я была совсем маленькой, так что я плоховато его помню.

– Ты очень тихий, сынок, – говорит Моди Мэнни с улыбкой, демонстрируя щербатые зубы. – Ага, вот он. Шип, да здоровенный какой. Сейчас всё направим.

Тихий? Да бедный Мэнни сейчас лопнет.

Мы стоим и наблюдаем, как старые, узловатые пальцы Моди ловко делают отметку на камере, выдавливают клей и накладывают заплатку, и в конце концов Мэнни больше не может сдерживаться.

В его глазах словно зажигается свет, и Мэнни говорит:

– Что вам известно про то животное? Мы видели вас по телику! Что именно это было такое? Думаете, оно откуда-то сбежало? – Вопросы из него так и сыплются.

Моди медленно отводит взгляд от перевёрнутого велика и поправляет свою беретку.

– Ха-ха! Оно говорящее. Ну да, я точно его видела. Ох и здоровенное оно было. – Она вытягивает руку, показывая размеры животного – чуть ли не по пояс ей.

– Когда это было? – спрашивает Мэнни, не скрывая нетерпения в голосе.

– Пару ночей назад. Я кой-чего попивала, сидела там, где за птицами-то смотрят, знаете?

Я киваю. Между парком отдыха и пляжем есть небольшой заповедник с искусственным озером. Там стоит старый сломанный трейлер для любителей понаблюдать за птицами, куда Моди иногда ходит посидеть с баночкой пива и поглядеть на птиц, пока небо над мелким озером темнеет. Как-то раз она сказала мне, что это «лучше, чем все эти телевизоры».

– Он вылез из воды. Уже темнело, и он пробежал по берегу озера и скрылся в тенях, и я его из виду потеряла.

Мэнни мрачнеет.

– Не переживай, сынок, – говорит Моди. – Я всё выглядывала его и наконец увидала снова, там, пониже. – Она машет рукой в сторону моря. – Он бежал по пляжу к Калверкоту, держался в тени.

– Погоди, Моди, – говорю я. – По телику ты сказала, что видела, как оно вылезает из моря.

Она подмигивает мне сквозь заляпанные очки.

– Ха! Ставишь под сомнение источники, э? Это был небольшой, ээ, отвлекающий манёвр, так-то! Мы же не хотим, чтобы сюда повалили все толпами и перепугали нам птиц, правда ведь? К нам как раз сорокопут-жупан прилетел, а я их с 2026-го не видала. Вот так вот, – говорит она, возвращая Мэнни снова поставленный на колёса велик. – Как новенький.

– Ты правда думаешь, что это какое-то существо, которое раньше никто не видел? – спрашиваю я.

Моди от души пожимает плечами, и вся верхняя часть её тела сотрясается.

– Представления не имею, дружок. Но если мы чего-то не знаем, совсем не факт, что этого не существует.

Эта фраза мне знакома: так сказал Мэнни, когда говорил, что его мама жива.

– Именно! – гаркает он, а потом хватает велик и вскакивает на него так быстро, что успевает проехать несколько метров, прежде чем притормозить и развернуться. – Спасибо, Моди. Спасибо огромное! – А потом снова уносится, ожидая, что я поеду следом.

Я так и делаю.

У Мэнни есть одна раздражающая особенность – которой я в то же время вроде как восхищаюсь, если честно, – он всюду заявляется с таким видом, будто ему там автоматически рады. Как в тот день, когда он только пришёл к нам в школу: он просто уселся на своё место, сразу же устроив всё по своему вкусу.

И теперь он опять так делает: рассекает «Счастливую Страну» на велике, полностью игнорируя знак, запрещающий велосипеды. Я бы сказала ему слезть, потому что, ну… потому что таковы правила. Но туристический сезон ещё не наступил, и гостей не так много. (Честно говоря, даже во время сезона у нас довольно пусто – это ещё одна причина, по которой мама с папой вечно ссорятся.)

Вот это я и считаю «домом». Наш маленький домик располагается практически в самом парке, и мама с папой управляют бизнесом, принадлежавшим нашей семье много лет. На ресепшен висит фото прапрадедушки Роджера, который и начал всё это как трейлерный парк в тысяча девятьсот пятьдесят каком-то, а теперь здесь целых 120 домиков – и вовсе даже не трейлеров, во всяком случае не таких, какие тянут за машиной. Большинство из них мы называем «бунгало» – это по сути одноэтажные хижинки. Правда, теперь в них влажновато, и они обветшали – по крайней мере если верить последнему отзыву с одной звездой на сайте Счастливой-Поездки точка ком, что здорово расстраивает папу. (Он говорит, у нас не хватит денег их отремонтировать.)

Я качу мимо открытого бассейна. Его надо почистить, а местами – заменить плитку, но он не подогревается, так что в нём не купается никто, кроме совсем мелких детей в самые тёплые летние дни. Да и тогда они вылезают из воды розовые, как мармеладные свинюшки, и мамам приходится растирать их полотенцами, чтобы согреть.

Мэнни я догоняю возле полосы препятствий «Дикие джунгли» – такой тематической игровой площадки с разными горками и всем прочим. Сейчас она огорожена канатом, потому что многим аттракционам не хватает деталей, а карусель сломана.

– Ого, Уилла! Жалко твою площадку!

– Она не моя, – говорю я, внезапно смущаясь потрёпанного состояния парка. Мэнни не слушает. Останавливается он только на противоположном конце парка, где стоит дряхлый трейлер, наполовину заваленный ветками, в нескольких метрах от природного резервуара – по сути очень большого пруда.

– Это место она имела в виду? – спрашивает Мэнни, и я киваю. – В таком случае, тут мы наши поиски и начнём. Во сколько темнеет?

– Примерно, эм… часов в восемь? – отвечаю я. Во взгляде Мэнни появляется что-то маниакальное, и я уже вижу, что ситуация может немного выйти из-под контроля.

Если бы я только знала, насколько.

– Ты точно в этом уверен? – уточняю я.

Он закатывает глаза.

– Уилла! Если он был когда-то замечен здесь, значит, есть большая вероятность, что мы заметим его здесь снова. Так? Если только Моди не врёт, конечно, – с хитрецой добавляет он. – Ой, ну ладно тебе – не смотри на меня так!

– Дело… в маме с папой, – говорю я. – Они не любят, когда я по темноте разгуливаю.

Мэнни смеётся, но, кажется, без издёвки. Он как будто просто не видит в этом проблемы.

– Ладно – во-первых, отсюда практически видно твой дом.

Не видно, но он не так далеко. Я понимаю, что Мэнни имеет в виду.

– Во-вторых, до тех пор, пока ты остаёшься по эту сторону изгороди, ты всё ещё находишься на территории парка, так? Ты всё ещё дома. В-третьих, темно не будет. Может, будет сумеречно, но «по темноте» тебе точно разгуливать не придётся. В-четвёртых, это исследование дикой природы для школьного проекта. Мы собираем доказательства.

Вот это точно неправда, но, не успеваю я ничего сказать, как он стаскивает рюкзак, достаёт очередную книгу про таинственных существ и машет мне ею.

– Это школьный проект, а ты – моя напарница! – Он не ждёт, пока я отвечу. – Увидимся сегодня в семь! Нет. Лучше завтра.

– Почему завтра?

Мэнни отворачивается с немного виноватым видом.

– Мне кое-что нужно сделать.

А потом просто уезжает – вихрь красок на велосипеде – будто его голова уже занята чем-то совершенно другим.

Через несколько метров он останавливается и оглядывается. Я осознаю, что выгляжу обеспокоенно, и натягиваю на лицо улыбку. Мэнни ухмыляется и отбрасывает с глаз чёлку.

– Расслабься, Уилла. Если следовать правилам, в историю не войдёшь!

Глава 5

Я всё ещё думаю о том, что Мэнни сказал насчёт правил, когда по дороге домой миную домик Моди. Он почти что незаметен на фоне остального парка, скрытый за живой изгородью. Половина участка занята всяким хламом, разложенным ровными рядами и местами прикрытым брезентом. Тут есть сломанные качели, два старых автомобильных двигателя, половина классического мотоцикла («Это «Нортон»», – с гордостью говорит Моди, будто я должна впечатлиться), газонокосилка, на которой нужно сидеть, газонокосилка, которую нужно толкать, разобранный пластмассовый домик для кукол. Ещё здесь стоит её сарай, передняя часть которого полностью открыта, демонстрируя верстак с бесчисленными инструментами, отполированными так, что кажутся новыми.

Продавленный диванчик Моди, плюс садовый стул, накрытый тряпьём и подушками, стоят возле буржуйки – всё это под крышей из гофрированного железа, с которой свисает табличка с выцветшей надписью «НЕТ БОМБАМ». Моди называет это своей «сидельней», потому что тут она сидит.

Когда я появляюсь из-за изгороди, она поднимает взгляд, улыбаясь, и откладывает в сторонку большую деревянную букву «С», отвалившуюся от знака «Счастливая Страна» у входа, которую она чистила.

Моди была здесь с тех пор, когда папа ещё был маленьким, а «Счастливая Страна» – просто трейлерным парком. Она не платит за жильё, потому что работает тут.

Родных у неё немного. У неё есть сын по имени Каллум, он живёт в Канаде. Я его никогда не видела. Кто отец Каллума, я не знаю. Зато у Моди есть кошки: целых три, их зовут Аристотель, Платон и Берта.

«Бедная старая Моди, – как-то сказала нам с Алекс мама. – Вы ей всё равно что внучки».

Кажется, Алекс это слегка напугало. Она редко когда бывает у Моди – слишком занята видеоиграми, влюблённостями и обновлением соцсетей.

Зато я хожу к Моди почти каждый день, после школы. Мне нравится сидеть на старом деревянном ящике и гладить какую-нибудь из кошек, пока она варит на маленькой буржуйке горячий шоколад и рассказывает одни и те же старые истории – а я и не против. Тут гораздо спокойнее, чем дома.

У неё есть история о том, как в молодости она служила на флоте и плавала с китом; или как она гостила у сына в Канаде и наткнулась на медвежонка гризли; или как в тысяча девятьсот шестьдесят каком-то встретилась с президентом Америки и посидела у него в машине…

– Какой хочешь сегодня, Уилла? – спрашивает Моди, указывая на гору шоколадных плиток в разных упаковках на полке позади неё. Я тычу в одну наугад.

Горячий шоколад она делает сложным способом: размешивает дольки тёмного шоколада в горячем молоке – но шоколадки у неё такие, каких в обычных магазинах не найдёшь. Кажется, ей их откуда-то привозят, и они всегда вкуснющие.

– А, хороший выбор, – говорит она, беря плитку в красной обёртке. – Мадагаскарский, ручной прессовки, сильной обжарки. Целых семьдесят процентов какао – мягкий, тёмный и богатый, в отличие от моего бывшего муженька. Ха!

Она немного помешана на шоколаде, наша Моди. Говорит, её прапрапрадед изобрёл шоколадные плитки, а она просто «сохраняет семейную историю».

Пока она разворачивает шоколадку и ломает её на дольки в потрёпанную кастрюльку, я говорю:

– Моди? Ты ведь не стала бы ничего придумывать, правда? Ну в смысле – насчёт того животного?

Как видите, я всё ещё слегка сомневаюсь.

Моди смотрит на меня с недоумением, и я немедленно жалею, что вообще спросила.

– Зачем бы мне это? – отвечает она немного обиженным тоном.

– Ну просто… свидетельствам очевидцев не всегда можно доверять.

Она обдумывает это и говорит:

– Возможно. Но правда – она правда и есть, веришь ты в неё или нет. Почти вся история состоит из одних только свидетельств очевидцев. Из них и из того, что удалось заснять.

Моди кивает в сторону стены, и я замечаю, что над её верстаком приколота новая фотография.

У неё их несколько в рамках: два-три фото Каллума в детстве, ещё одна – во взрослом возрасте с каким-то мужчиной, оба они в костюмах и улыбаются в камеру на фоне канадского флага. А теперь появилась ещё распечатанная копия газетной статьи. Я встаю, чтобы разглядеть поближе.

– Кажется, я говорила тебе об этом, а? Старая подруга по флоту нашла эту статью и отправила мне.

Здесь фото молоденькой девушки в матросской форме, пожимающей руку красивому улыбающемуся мужчине в костюме.

ЗНАМЕНАТЕЛЬНЫЙ ДЕНЬ

ДЛЯ ЮНОЙ КАДЕТКИ

3 июля 1963

Президент США Джон Ф. Кеннеди пожимает руку юной морской кадетке во время

своего визита в Соединённое Королевство на этой неделе.

– Это ты? Как здорово, – говорю я. – Но что, больше ничего не было, даже твоего имени? Только фото?

Моди отвечает, помешивая дымящееся молоко:

– Агась. Только это напечатали. Я рассказала репортёрам, о чём мы с президентом говорили, но, кажется, им было не очень интересно. По правде говоря, я думаю, они мне и не поверили вовсе.

– А стоило бы, – говорю я, усаживаясь обратно на ящик с подушкой. – Это классная история! Встреча с таким человеком собственной персоной.

– О да, ты права. Очень жаль, что из этого вышел пшик. Вот я почти двадцать минут болтала с президентом Соединённых Штатов, а он внимательно слушал, понимаешь? Слушал, как маленькая семнадцатилетняя я трепалась о своём великом видении мира!

Я кучу раз слышала эту историю, но не против послушать ещё разок. Визит президента Кеннеди в Англию в 1963-м – всего за несколько месяцев до того, как его убили – даже вошёл в моё победившее в историческом конкурсе эссе. Как рассказывает Моди, президент посещал военно-морскую учебную базу и задержался из-за проблем с двигателем машины, а Моди насмешила его, сказав, что если бы это был двигатель корабля, его починили бы в момент, и предложив подбросить президента на своём мотоцикле.

«Какая бойкая девица! – сказал президент Кеннеди кому-то из своих охранников. – Хочешь содовой, кадет?» И достал баночку колы из холодильного отсека своей машины.

Моди разливает горячий шоколад по щербатым кружкам.

– Холодильник в машине – только представь! И вот я уже сидела с президентом Кеннеди на заднем сиденье и рассказывала ему, как пошла на флот вместо того, чтобы продолжать учиться, и про свой сон о мире, где люди говорят друг с другом вместо того, чтобы драться. Вселенная Вне Войны! Юное сердце и оптимизм непременно убедят всех в мире перестать воевать! Хи-хи!

Она закатывает глаза и причмокивает.

– Если бы только, э, Уилла? Если бы только! Я могла бы изменить историю, сидя в той машине.

– По-моему, это чудесная мысль, Моди! – Я уже говорила ей об этом раньше, и она печально улыбается.

– Знаешь, мне кажется, президент Кеннеди тоже так думал. Когда он уезжал в своей починенной машине, я видела, как шевелился его рот – он разговаривал с секретарём. Я читала по губам. И он рассказывал ему про Вселенную Вне Войны. А потом постучал по его блокноту, будто говорил: «Запиши это».

Её пальцы нащупывают значок «КЕННЕДИ В ПРЕЗИДЕНТЫ» на комбинезоне.

– Конечно, все знают, что случилось с бедным старым президентом Джоном Ф. Кеннеди, не успел ещё тот год кончиться.

Я знаю. Ещё бы я не знала. Каждый год 22 ноября Моди поднимает на шест, на котором обычно развевается баннер «Счастливой Страны», выцветший американский флаг. Это её дань памяти президенту, с которым она познакомилась и который был убит в этот день в 1963-м, когда ему было всего сорок шесть.

– Видишь ли, Уилла, всего за несколько месяцев до моей с ним встречи весь мир верил, что грядёт ядерная война. Америка, Россия – все поглядывали друг на друга, держа пальцы на кнопках, готовые запустить оружие, которое уничтожило бы весь мир. А всё из-за чего?

Это я знаю.

– Из-за маленького островка в Карибском море.

Моди дует на свой горячий шоколад и шумно прихлёбывает.

– В точку. «Кубинский ракетный кризис», как его сейчас называют. Ядерная война никогда ещё не казалась такой близкой. Весь мир был в ужасе, Уилла. – Она делает паузу, размышляя, развивать ли мысль. – Прямо как сейчас, э?

Потом повторяет, практически шёпотом:

– Прямо как сейчас.

Моди перебирает кончики своих длинных седых волос и глядит в пламя печки.

– Только подумать, э? Только подумать, что могло бы произойти, если бы весь мир перестал драться. Если бы все силы, и мозги, и деньги были бы направлены на решение других проблем. В каком мире мы бы теперь жили, э?

Она отчего-то начинает казаться старее – уголки рта опущены, в глазах поблёскивают слёзы. Долгое время я ничего не говорю, просто наблюдаю, как её веки постепенно опускаются.

– Спасибо за горячий шоколад, Моди, – шепчу я, но она уже где-то далеко, зачарованная огнём, кружка дымится с ней рядом, Платон и Берта дремлют у ног.

Через некоторое время Моди начинает посапывать, но я всё равно остаюсь: дома меня ждут лишь новые ссоры. Только допив шоколад, я наконец встаю и на цыпочках ухожу.

Глава 6

Следующий день – воскресенье, и на улице дождь. Я слышу, как он барабанит в моё окно, ещё до того, как встаю с кровати. Приложение с погодой утверждает, что лить будет весь день. Круто.

А приложение с новостями сообщает, что в стране, о которой я даже не слышала никогда, «группа мятежников» напала на «опорный пункт правительства». Новые убитые.

Я подумываю поспать ещё немного, но мама с папой уже опять препираются. Хлопает задняя дверь, а потом я слышу, как ругаются мама и Алекс. Сначала я пытаюсь прислушиваться, но потом решаю, что даже знать не хочу, в чём на этот раз дело.

Я закрываю глаза, и в мыслях возникает лицо Мэнни – с широкой улыбкой, слишком длинной чёлкой и зелёными глазами. На миг мне становится легче, и я встаю с кровати.

Остаток дня проходит словно в тумане за:

1. Домашкой по истории. («Представьте, что вы солдат в битве при Гастингсе. Опишите этот день».) Обычно я люблю делать домашку по истории, но сегодня мне удаётся исписать всего одну сторону листа, и то увеличив почерк – надеюсь, миссис Поттс ничего не заметит.

2. Домашними делами. Мы с Алекс должны прибраться в ванных и подмести дорожку. Алекс выбирает дорожку, но говорит, что подметёт попозже, потому что на улице дождь, и это означает, что она вообще не будет подметать. Когда я обращаю на это её внимание, она кричит на меня и топает к себе в комнату.

3. Просмотром телика на кухне. «Премьер-министр выразила серьёзное беспокойство в связи с обострением международной ситуации…»

– Ох, эта война всё хуже делается, дружок. Она приближается, – говорит мама.

Я убавляю громкость, а Алекс снова прибавляет.

– Если папа умрёт, я хочу знать, из-за чего, – рявкает она, и мама резко говорит:

– Алекс – хватит!

Но дело уже сделано. Я перевожу умоляющий взгляд с мамы на сестру, ожидая объяснения того, что Алекс только что сказала, но ни одна из них не встречается со мной взглядом.

В конце концов мама вздыхает и бормочет:

– Ты же знаешь, что папа раньше управлял самолётами в Королевских ВВС, Уилла.

Я киваю. Конечно, знаю, хоть он и ушёл из воздушных сил, когда я была маленькой. Мама продолжает, всё ещё не глядя на меня:

– Что ж, если эта война начнётся, есть вероятность – небольшая вероятность – что его снова могут призвать на службу. Не думаю, что он будет летать. Скорее всего, попадёт в наземный экипаж. Если это вообще произойдёт. – Потом она сердито смотрит на Алекс, словно говоря: «Теперь ты довольна?»

Я тихо закрываю дверь кухни и иду в свою комнату – не уверена, что они вообще заметили, что я ушла.

Весь день в воздухе между мамой и папой висит, как тяжёлые тучи в небе, невысказанная злость. Крыша одного из наших бунгало протекла, и гостей пришлось переселять. Это вызвало волну цоканья и фырканья от мамы, потому что папа говорил, что якобы всё починил.

Я пытаюсь подбодрить себя мыслью, что вечером, возможно, увижу странное существо. Это не очень-то помогает, потому что я всё ещё не верю, что в нём есть что-то особенно странное. Это же наверняка просто большая собака. Сосед моего кузена Зака в Консетте когда-то держал леонбергера – он был крупнее шестилетней меня. Ладно, здоровенного длинного хвоста у него не было, но, может, этот зверь какая-то полукровка?

В общем, с того момента, как я узнала, что папе, возможно, придётся отправиться на войну (какой бы маленькой ни была вероятность), весь мой энтузиазм иссяк до капли. Мне не хочется даже писать Мэнни сообщение.

Раньше по воскресеньям родители устраивали себе «романтический вечер». Они уже сто лет так не делали. Вместо этого мама пошла к своей подруге Эмме, а папа – в какой-то паб. Со мной «нянчится» Алекс. Замороженная пицца, которую оставила мама, у неё подгорела, так что я выела только серёдку и теперь слышу голос сестры через дверь дальше по коридору. (Она вечно вопит: «Божечки! Нет! …да ладно! …Божечки …что он сказал? Божечки!»)

Я сижу у себя и пялюсь в потолок. Я устала, хоть почти ничего и не делала. Так что когда у меня в кармане вибрирует телефон, я взвизгиваю. Сообщение от Мэнни.

Видел его. Охота началась.

Идём сейчас.

Он его видел? Не успеваю я дочитать сообщение, как в окно стучат – к мокрому стеклу прижимается лицо Мэнни. Моё сердце вроде как чуточку подпрыгивает, но в хорошем смысле.

Когда я открываю переднюю дверь, глаза Мэнни сияют даже ярче обычного. Меня это немножко пугает. Он едва сдерживает восторг и перепрыгивает с ноги на ногу. (На ногах у него фиолетовые конверсы, кстати. Фиолетовые?)

– Блин, я видел его, Уилла! Честное слово. Точно там, где Моди и сказала. Рядом с тем птичьим озером.

– Ты хочешь сказать, в Природном заповеднике имени Роджера Шафто, – говорю я, возможно, чересчур въедливо, но это ведь всё-таки мой прадед. Неважно – Мэнни всё равно не замечает. Он похлопывает по плотно набитой конусообразной сумке, свисающей на ремне с его шеи.

– Прихватил камеру! С большим телеобъективом. Как раз подойдёт.

– Где ты взял…

– Джейкоб мне одолжил, – отвечает он, как-то слишком быстро.

Джейкоб, его соцработник? Как-то подозрительно.

– Ты его попросил – и он вот так просто одолжил тебе камеру?

– Ну, я его сегодня не видел, но он точно именно так бы и сделал, если бы я попросил, наверное. Она просто лежала у него в комнате, не запертая, ничего такого. Так что, знаешь… всё нормально.

Повисает неловкая пауза: до меня доходит, что Мэнни именно поэтому решил дождаться сегодняшнего вечера.

– Ну так ты идёшь, – говорит он не то чтобы вопросительным тоном.

Я прикладываю палец к губам. Я всё ещё раздумываю, стоит ли оно того, когда иду по коридору в комнату Алекс и стучусь в дверь. Она не услышит, как я улизну. Иногда мне кажется, её наушники приклеены к ушам суперклеем. Я вхожу, говорю ей, что лягу пораньше, а она показывает мне сложенные буквой «М» большие и указательные пальцы: «Мне пофиг». Даже от ноута своего не оторвалась.

Думаю, это всё решает.

Вернувшись к себе, я беру телефон и кладу его на зарядную панель. Мама с папой заставили меня установить «Семейный трекер» – отслеживающее приложение, отключить которое я не могу, иначе им придёт уведомление, так что лучше оставить телефон здесь.

Прежде чем вернуться к Мэнни, я делаю глубокий вдох.

Это правда я? Убегаю из дома за спиной у Алекс, когда на улице уже темнеет? А эта камера у Мэнни: одалживать что-то без разрешения – это разве не воровство? Я не до конца уверена. Я никогда особо не нарушала правила. До этого момента.