Роман Владимирович Торощин
Нестихи. Книга первая

Пишу тебе, о несбудующееся. Пишу тебе весной, потому что весной температура воздуха и температура души различны, а это и есть запал для парового двигателя творения. Не творчества. Нельзя назвать творчеством стон от невозможности, невозможности высказать, ибо нет такого языка, невозможности выразить, ибо нету таких красок, невозможности докричаться, ибо нет у мечты слуха. И сигнальные огни, выдав напоследок жалкий заряд цветного дыма, угасли на ветру, и только запах гари остался, как осадок горечи от состарившегося вина. Как облегчить эти старания? И эхо уносит в расселины осколки надежды – "никак, никак…"

В юности, когда всё кажется способным произойти, ожидание чудесным, авиценновым плацебо, успокаивало зуд. Сейчас уже это не работает. Сейчас я знаю, что боль не пройдёт, она может утихнуть, но не уйти. И грустная ирония вся в том, что эта боль и есть жизнь. С того момента, когда пелена окаменела, треснула, превратилась в песок и умчалась, как завируха, затерявшись в пустынном многообразии зыбучих барханов, с того звеняще чистого мига, который ослепительным отблеском скальпеля прозвучал в кавардаке сомнений и иллюзий, с той самой безымянной секунды больной начал выздоравливать от жизни.

Как прогулка по предкладбищенскому скверу – и прохладно, и красиво, но неизбежно конечно. Каждое чувство – последнее. Каждый раз – расставание навсегда. Ни ты, ни я не покинем вчерашний день, взявшись за руки. Только поодиночке, только не оглядываясь. Но как этот сон был сладок…Как этот сон был сладок…

«ПРОГУЛКА»

…а сил уехать уже нет, а ночи бессонны,

и красный кленовый штрафной талон на лобовом стекле…

Порой, когда внезапно осознаешь усталость, когда почувствуешь, что сбился с ритма и уже не догнать, пройдись пешком по старым улицам, по улицам-ровесницам.

Особенно осенью.

Быть может пыль дождя, что висит в воздухе или солнечная дымка тающих листьев служат секретным проявителем для черно-белых негативов прошлого?..

И вот уже, померцав, затвердела в воздухе и деликатно опустилась на своё законное место телефонная будка на углу дома. В лохмотьях облетевшей краски, в которых лишь Мнемозина способна угадать красный цвет. С треснутым стеклом двери и с двушкой, закатившейся в угол. Может эта монета оказалась уже лишней, и не было смысла продолжать тот последний разговор, а может наоборот, именно её не хватило, чтобы сказать самые важные первые слова… Расшатанный нетерпеливыми пальцами диск, который своенравно заедал на цифре 5, и холод чёрной трубки. Холод уходил, когда начинались слова, тихие слова, прикрытые ладонью.

А вот из полумрака выходят зонты и встают очередью, мокро поблескивая в светящемся столбе дождя под фонарем. И кто-то настойчиво начинает постукивать в дверь, торопя своё счастье длинных гудков....

Дорога перед домом вдруг волшебным образом вздохнула, выгнулась и отряхнула с себя, как прилипший репей, припаркованные авто.

И стала вновь прежней – тихой, с задорной прядью молодых лип и рябин, с запахом мокрого асфальта, с дворником в динамовской олимпийке, который священнодействовал метлой, считая листопад личным вызовом природы. Может, поэтому с ним все здоровались за руку…

Дом сливался бирюзовыми полосками плитки с небом, отражая в стёклах облака.

Ты знал все окна, и все окна знали тебя, всякий раз весело и доверчиво распахиваясь на твой свист. И были любимые окна. Ты мог, сидя на заборе, часами следить за шелестом занавесок, лишь догадываясь, какие мечты локонами рассыпались по подушке, и есть ли среди этих драгоценностей хоть блик о тебе. И звезды разделяли твоё любопытство.

И казалось, что сам Млечный Путь начинается именно здесь, на этой улице…

На улице, на которой нас уже нет.

Теперь сюда, сквозь ампирный занавес уходят наши прожитые дни, наши сбывшиеся мечты, наши спетые песни. Словно отыгравшие актеры, они неслышно усаживаются на проводах меж птиц. И глядят, как по утрам подметает опавшие сны добрый, но неизлечимый волшебник.

«ЭПИЛОГ/ПРОЗРАЧНАЯ МОНЕТА»

…а пока вечерний паук надежды хранит мой сон…

Слепящее сияние одиночества

Безнадежное, как сигнал SOS на губной гармошке.

И не будут мандолины петь в шелесте пальцев,

И лишь ночной осенний ветер,

Чистый и безразличный

Звенит под мостом над высохшей рекой.

Этот остров необитаем,

Это море пусто.

И только любопытные черепахи

высовывают облезлые головы из ленивых волн,