Роберт Льюис Стивенсон
Провидение и гитара
Глава V
К западу от Кастель-ле-Гаши ряды огромных старых лип образовали несколько темных аллей, чернота которых резко оттенялась звездным светом ночи. Там и сям между стволами лип находились каменные скамейки. Царила полная тишина. Воздух был совершенно неподвижен; над аллеями нависла тяжелая атмосфера цветущей липы; листья точно одеревенели вместе со своими ветками. Именно сюда, в одну из этих аллей, пришла чета Бертелини после безуспешных попыток достучаться в две гостиницы, попавшиеся им по пути. Несмотря на деликатные отказы Эльвиры, Леон настоял, чтобы она надела его куртку, и оба они молча сели на первую же скамейку. Леон скрутил папиросу и выкурил ее до самого конца, вглядываясь в верхушки деревьев и сквозь них в яркие созвездия, названия которых безуспешно старался припомнить.
Вдруг тишину нарушили церковные часы. Они медленно и размеренно пробили четыре четверти, затем раздался один лишь полный и сильный удар, который долго дрожал в воздухе, пока совсем не замер. Снова воцарилась тишина.
– Час ночи, – промолвил Леон. – Еще целых четыре часа до зари. Но тепло… Звезды сияют. Табаку и спичек хватит. Знаешь, Эльвира, говорю серьезно: это приключение, в конце концов, не лишено прелести. Я чувствую в сердце жизнь. Я возрождаюсь. Кругом чарующая природа. Вспомни, дорогая, романы Купера…
– Леон! – ответила Эльвира почти с яростью. – Как можешь ты нести такую чепуху?! Провести целую ночь вне дома! Да это кошмар, я умру!
– Милая, постарайся примириться с положением, – нежно произнес Леон. – Право, здесь довольно привлекательно. Ну, хочешь, мы пройдем какую-нибудь сцену? Разве повторить Альцеста и Селимену? Нет? Не хочешь? Ну, тогда из «Двух сироток». Начнем, это отвлечет тебя от печальных мыслей. Я для тебя так сыграю, как никогда еще не играл! Я чувствую вдохновение до мозга костей!
– Да придержи свой язык! – крикнула Эльвира. – Или я с ума сойду! Неужто ничто тебя не образумит, даже ужас нашего положения?
– Да в чем же ужас? – возразил Леон. – Почему ужас? Где ужас? А где бы ты хотела находиться? «Dites, la jeune belle, ou voulez vous aller?»[5] – пропел он. – Ax, вот мысль! – воскликнул Леон, доставая гитару из футляра. – Мы с тобой споем! Пой, Эльвира, это успокоит твои чувства!
И, не дожидаясь ответа, он начал наигрывать аккомпанемент. Первые же аккорды разбудили молодого человека, сидевшего на соседней скамейке.
– Эй! – крикнул он. – Что там такое? Кто вы?
– «Какому царю ты подвластен, прощелыга-нищий? – продекламировал Леон. – Скажи пароль или умри»!
Молодой человек встал и пошел к ним. В полутемной аллее он показался рослым, сильным юношей, с видом джентльмена, но несколько одутловатым лицом. На нем были серый костюм и серая охотничья шляпа. Когда он приблизился, показалась и дорожная сумка, перекинутая через плечо.
– Вы сюда тоже перекочевали? – спросил он с сильным английским акцентом. – Я рад, по крайней мере будет компания!
Леон описал свои злоключения. Юноша в свою очередь пояснил, что он студент Кембриджского университета, но экзамен еще не сдавал. Он решил во время каникул совершить маленькое путешествие по Франции, попал в Кастель-ле-Гаши, но здесь «сел на мель» из-за неполучения денег из дома, и теперь, не имея средств на гостиницу, поселился в этих аллеях. Он ночует тут уже двое суток, и, вероятно, это продлится еще на пару ночей.
– К счастью, стоит теплая погода, – добавил он в заключение.
– Слышала, Эльвира? – точно обрадовавшись, воскликнул Леон и, обратившись к студенту, сказал: – Госпожа Бертелини придает слишком много значения нашему маленькому приключению. Со своей стороны я нахожу его просто романтическим. В сущности, в этой ночевке на свежем воздухе вовсе нет особых неудобств или по крайней мере, – добавил он, переменяя место сидения на каменной скамье, – нет больших неприятностей, которых можно было бы ожидать при других обстоятельствах. Но что же вы всё стоите? Садитесь, пожалуйста!
– Благодарю, – ответил студент, садясь рядом с Леоном. – Ваша правда: как немножко привыкнешь, так хорошо спится и на каменной скамейке. Вот только адски трудно найти, где умыться… А ночь отлично проходит… Я люблю свежий воздух, звезды и все такое прочее.
– Ах! – воскликнул Леон. – Вы артист?
– Я артист? – переспросил студент с удивлением. – Почему вы так думаете? Я вовсе не артист.
– Простите меня, – возразил актер, – но вы только что так хорошо выразились о свежем воздухе, о звездах…
– Вот еще пустяки! – воскликнул студент. – Как будто нельзя любоваться на звезды и быть в то же время кем угодно, а не артистом!
– Все же у вас несомненно артистическая натура, мистер… Прошу извинения, не будет ли с моей стороны нескромностью осведомиться, как вас зовут? – спросил Леон.
– Моя фамилия Стаббс.
– Очень благодарен, мистер Стаббс. Мое имя – Бертелини, Леон Бертелини, бывший артист Монружского, Бельвильского и Монмартрского театров. Мистер Стаббс, сейчас по разным обстоятельствам я занимаю амплуа весьма, так сказать, скромное, но смею вас уверить, что я создал – и при том в самом Париже! – немало важных ролей. Вот, например, за Горного Демона, в пьесе того же названия, меня расхвалила вся парижская пресса без исключения!.. А госпожа Бертелини, моя супруга – позвольте представить! – тоже артистка и, считаю долгом добавить, артистка лучшая, чем ее муж. Она может похвалиться недюжинным творчеством. Она создала около двадцати песен, которые имели громадный успех в одном из главных парижских концертных залов… Но, возвращаясь к прежнему разговору, я снова повторяю, что у вас артистическая натура. Вы артист в душе, мистер Стаббс! Смею вас уверить, что я компетентный судья в этих вопросах. Я надеюсь, что вы не пойдете наперекор вашим естественным влечениям. Вы позволите дать вам добрый совет? Выбирайте артистическую карьеру!
– Очень благодарен! – ответил Стаббс, расхохотавшись. – А я мечтал сделаться банкиром.
– Что вы! – воскликнул Леон. – Боже избави, не говорите этого! Человек с вашей натурой не должен подавлять свои духовные стремления. Ну что значат временные, небольшие на первых порах лишения, если вы будете работать для благородной, высокой цели?
«Малый, кажется, того… рехнулся, – подумал Стаббс, – но жена у него хорошенькая, да и сам он славный парень, вот только мелет всякую чушь».
– Кажется, вы говорили, – произнес он уже вслух, – что вы актер?
– О, конечно! – ответил Леон. – Или, точнее – увы! – я был актером…
– И вы желаете, чтобы я сделался таким же актером, как вы? – продолжал кембриджский студент. – Но, господин Бертелини, я никогда не выучу ни одной роли: память у меня – словно решето. А потом надо еще говорить, декламировать, действовать руками, изображать… Я столько же смыслю в этом деле, как та кошка, которая только что пробежала.
– Сцена не единственное поприще, – возразил Леон. – Сделайтесь поэтом, беллетристом, скульптором, танцором, но следуйте голосу сердца! Следуйте ему всю жизнь, до гробовой доски служите искусству!
– Вы все эти вещи называете искусством? – спросил Стаббс.
В его голос слышалось изумление.
– Да, разумеется! – воскликнул Леон. – Разве это не отдельные отрасли единого, великого искусства?
– А я этого не знал. Я думал, – сказал англичанин, – что артист – это человек, который рисует![6]
Певец взглянул на него с удивлением.
– Тут, очевидно, маленькое недоразумение, которое зависит от различия значений одного и того же слова на разных языках, – сказал Леон после некоторой паузы. – До сих пор людям за вавилонскую башню приходится расплачиваться! Если бы я умел говорить по-английски, вы лучше меня поняли бы и скорее последовали бы моему совету.
– Ну, я этого не думаю, – простодушно ответил Стаббс. – Я очень люблю звезды, особенно когда они ярко сияют. Замечательно приятно тогда на них смотреть! Но пусть меня повесят, если я что-нибудь понимаю в том, что вы называете искусством. Оно, очевидно, не для меня писано! Я вообще не люблю, когда, знаете, надо много думать или учить. Это дело интеллигентов. Мне же, дай Бог, только бы сдать экзамены… Но, – прибавил он, заметив даже в потемках глубокое разочарование на лице собеседника, – вы не думайте, чтобы я был врагом всему этому: я люблю театр, и пение, и гитару…
Леон почувствовал, что они никогда не поймут друг друга, и изменил тему.
– Итак, вы путешествуете? – сказал он, точно продолжая прежний разговор о приключениях юноши. – Знаете, это романтично и отважно. А как вам понравилась наша родина? Какое впечатление производит на вас здешняя местность? Эти дикие холмы дают отличную перспективу, настоящий сценический вид, не правда ли?
– Видите ли… – начал было Стаббс, собиравшийся возвестить с апломбом и рисовкой первокурсника, что его нисколько не интересуют ни перспективы, ни сценические виды (что, между прочим, было бы неправдой). – Видите ли, – повторил он, сообразив, что такое суждение будет не по вкусу Бертелини, – самому мне лично нравится это место, но другие говорят, что тут не очень красиво. Даже в путеводителе так сказано, не понимаю, правда, почему. А здесь хорошо, чертовски хорошо!
В этот момент вдруг послышались рыдания.
– Мой голос! – воскликнула Эльвира. – Леон, если я здесь останусь еще на полчаса, я потеряю голос. Я… я это чувствую!
– Ты не останешься здесь ни минуты! – с жаром воскликнул Бертелини. – Пусть даже придется стучаться в каждую дверь или поджечь этот проклятый городишко – я найду для тебя приют!
Он торопливо засунул гитару в футляр, взял жену под руку, успокоив ее еще более ласковыми словами, и обратился к студенту.
– Мистер Стаббс, – произнес он, снимая шляпу с изящным поклоном, – убежище, которое я вам предложу, еще довольно проблематического свойства, но позвольте просить вас доставить нам удовольствие вашей компанией. Вы сейчас находитесь в несколько стесненном положении и, конечно, должны разрешить мне предложить небольшой аванс, сколько вам сейчас может понадобиться. Я прошу об этом как о личном для меня одолжении. Мы встретились так неожиданно, так необычно, что слишком странно было бы тотчас расстаться.
В ответь Стаббс пробормотал что-то неопределенное и замолчал, почувствовав, что лавирует неудачно.
– Я, разумеется, не позволю себе ни принуждения, ни угроз, – продолжал с улыбкой Леон, – но с вашим отказом легко не примирюсь.
«Ну, я своего маршрута для него не изменю!» – сказал про себя студент, а затем, после непродолжительной паузы, произнес громко и, признаться, без всякой изысканности:
– Извольте! Разумеется… я весьма вам признателен! – И последовал за четой Бертелини, думая про себя, что это, однако, весьма оригинальная манера командовать людьми.
