Райнер Цительманн
В защиту капитализма. Развенчание популярных мифов

2. «Капитализм ведет к росту неравенства»

«Бедные становятся беднее, а богатые – богаче» – в прошлой главе мы увидели, что по крайней мере первая часть этого часто повторяемого высказывания не соответствует действительности. Миллиардные состояния сверхбогатых людей противопоставляются тому, что есть у большинства людей. Состояния сверхбогатых действительно ошеломительно высоки, но практически все это богатство воплощено в продуктивных корпоративных активах. Некоторые люди воображают, что у Джеффа Безоса на банковском счету лежит 100 или 200 миллиардов долларов. Но на самом деле бо́льшая часть его состояния – вероятно, более 95 % – связана в акциях его компании Amazon, в которой работает около 1,3 млн человек по всему миру. Это и есть источник его гигантского состояния.

Но сначала давайте зададим более фундаментальный вопрос: как насчет проблемы неравенства? Правда ли, что при капитализме разрыв между богатыми и бедными увеличивается? Прежде чем ответить на этот вопрос, стоит спросить: нужно ли вообще стремиться к равенству? И что подразумевается под равенством? И почему так много людей озабочены проблемой неравенства больше, чем проблемой бедности?

Понятием равенства были одержимы авторы классических утопических романов. Почти в каждом проекте утопической системы частная собственность на средства производства (а иногда и вся частная собственность) упраздняется, как и любые различия между богатыми и бедными. Уже в 1517 г. в романе «Утопия» англичанина Томаса Мора, который дал название этому жанру, говорится следующее: «Поэтому я полностью убежден, что распределить все поровну и по справедливости, а также счастливо управлять делами человеческими невозможно иначе, как вовсе уничтожив собственность»^[59].

В романе философа Томмазо Кампанеллы «Город Солнца», написанном в 1602 г., почти все жители города, будь то мужчины или женщины, носят одинаковую одежду. А в утопическом «Описании республики христианополитанской» Иоганна Валентина Андреэ существует только два вида одежды. «У них есть только два вида одежды, одна для работы, другая для праздников; и для всех классов они сделаны одинаково. Формой одежды определяются пол и возраст. Ткань изготовляется из льна или шерсти, соответственно для лета или зимы, а цвет для всех белый или пепельно-серый; ни у кого нет модных, сшитых на заказ вещей». Во многих утопических романах даже архитектура домов полностью одинакова^[60].

Сегодня едва ли кто-то из жалующихся на «социальную несправедливость», выступает за столь радикальный эгалитаризм. Почти все признают, что разница в доходах – это нормально, но многие добавляют: эта разница не должна быть «слишком большой». Но что является «слишком большим», а что – нормальным? Многие критики социального неравенства отмечают, что за последние десятилетия различия стали больше – например, менеджеры сегодня зарабатывают гораздо больше по сравнению с рядовыми работниками, чем в прошлом. Но было ли это соотношение правильным «в прошлом»? Вряд ли, потому что многие из тех, кто сегодня жалуется на «слишком большое неравенство», в свое время высказывали точно такие же претензии.

Как в философских «теориях справедливости», так и в повседневном понимании многих людей, вознаграждение, которое человек получает за свой труд, должно быть пропорционально количеству затраченного им труда. «Если этот принцип не соблюдается, т. е. если кто-то получает большее вознаграждение при меньших усилиях, возникает чувство несправедливости»^[61]. Опросы постоянно показывают, что от 88 до 95 % жителей Западной Европы считают, что основным фактором при определении дохода должна быть «производительность/результативность» (performance)^[62]. Но из исследований мы знаем, что особенно люди с низким социально-экономическим статусом обычно понимают «производительность/результативность» как «добросовестное выполнение определенного количества задач в течение некоторого периода времени»^[63].

Большинство людей понимают под «производительностью/результативностью» как затраченное время, так и интенсивность усилий и старательности человека. Я называю это «менталитетом работника», потому что это соответствует личному опыту сотрудников или работников, которые считают, что их зарплата пропорциональна их усилиям: те, кто работает дольше или усерднее, обычно зарабатывают больше. Именно это большинство людей считают «справедливым».

Они не понимают, что эта связь применима – если вообще применима – только к «синим» и «белым воротничкам» или работникам сельского хозяйства и рыболовства, но уж точно не к предпринимателям. В отношении предпринимателей важнее всего качество их бизнес-идеи, креативность, инновации^[64]. Австрийский экономист Йозеф Шумпетер писал, что предпринимательская прибыль «возникает в капиталистической экономике везде, где успешно внедряется новый метод производства, новая коммерческая комбинация, новая форма или организация. Это премия, которую капитализм придает инновациям. Внедрение инноваций в экономику – это истинная предпринимательская функция, то, что на самом деле представляет собой предпринимательскую деятельность и отличает ее от простого администрирования и повторяющихся рутинных аспектов управления»^[65].

Если посмотреть на список самых богатых людей в мире, можно увидеть, что, как правило, они стали богатыми потому, что у них была уникальная предпринимательская идея и они вывели на рынок продукт, который был признан полезным большим числом потребителей. Это и есть принцип капитализма, но многие его не понимают. Важен не объем работы, а польза, приносимая обществу. Эта польза часто не имеет никакого отношения к тому, сколько времени и «пота» предприниматель вложил в свою бизнес-идею.

Другое заблуждение в этом контексте заключается в том, что в ретроспективе, возможно через год или через 50 лет, ценность таких бизнес-идей оценивается как низкая, потому что большинство инноваций по прошествии достаточного времени кажутся банальными и устаревшими благодаря более совершенным и новым инновациям. Те, кто неправильно понимает предпринимательское творчество, не понимают, что лучшие бизнес-идеи отличает не столько технический гений, сколько то, что они первыми выходят на рынок с идеей и оказываются действительно актуальными для людей.

Сегодня в «Эткер груп» работают более 30 000 человек, а объем продаж составляет миллиарды. Компания была основана в 1891 г., а десять лет спустя Август Эткер подал патент на разрыхлитель для выпечки (пекарский порошок), который сделал его одним из самых богатых людей в Германии. Позже Эткер неоднократно говорил: «В большинстве случаев хорошая идея – это все, что нужно, чтобы сделать человека»^[66]. Причем «хорошая идея» даже не обязательно должна быть собственным творением предпринимателя. Эткер не изобрел пекарский порошок, но у него первого появились гениальные идеи о том, как его можно улучшить и, главное, превратить в продукт, который удовлетворит потребности миллионов людей.

Брайан Актон и Ян Кум изобрели Вотсап и в 2014 г. продали его компании «Фейсбук» за 19 млрд долл. Сейчас два миллиарда человек по всему миру используют Вотсап не только для отправки сообщений и файлов, но и для бесплатных телефонных звонков. Благодаря своей инновационной идее два основателя Вотсап сколотили состояние в 13 млрд долл. Они стали богатыми благодаря своей идее. Усилилось ли неравенство из-за того, что теперь стало на два мультимиллиардера больше? Безусловно. Но повредило ли это кому-нибудь, кроме, возможно, поставщиков дорогих телефонных тарифных планов?

Идеи и время их появления имеют решающее значение, и даже неважно, сам ли предприниматель разработал эту идею. Многие успешные бизнесмены, будь то Сэм Уолтон из «Уолмарт», Стив Джобс из «Эппл» или Билл Гейтс из «Майкрософт», не разрабатывали свои ключевые бизнес-идеи сами, а брали их у других. И наоборот, многие изобретатели, например кока-колы или операционной системы, позже названной MS-DOS, не стали богатыми благодаря своим инновациям. Разбогатели те, у кого были гениальные идеи о том, как эти изобретения можно превратить в новые продукты, удовлетворяющие потребности многих людей в конкретный момент времени. Очевидно, что вопрос о том, как долго или как упорно работают эти предприниматели, не имеет смысла. Многие люди стараются не меньше, а может быть, даже больше и работают столько же или дольше, но не становятся богатыми.

А что можно сказать о топ-менеджерах, работающих в крупных компаниях? Их высокие зарплаты подвергаются серьезной критике со стороны противников капитализма, зачастую даже больше, чем доходы предпринимателей (обычно гораздо более высокие). Это происходит в основном потому, что данные о зарплатах руководителей нередко находятся в открытом доступе. Любой желающий может узнать, сколько зарабатывает генеральный директор компании, ценные бумаги которой обращаются на бирже, в то время как с предпринимателями дело обстоит, как правило, иначе. Кроме того, многие люди (даже те, кто симпатизирует капитализму) относятся к менеджерам высшего звена с меньшим уважением, чем к предпринимателям.

Зарплаты менеджеров часто так высоки, потому что они определяются принципами спроса и предложения на очень узком рынке руководителей высшего звена – сравнимом с рынком ведущих спортсменов, где часто оперируют еще более высокими суммами. Тем не менее проведенный по моему заказу опрос в одиннадцати странах показал, что большинство людей считают, что руководители высшего звена не заслуживают своих высоких зарплат. Я был заинтригован и захотел узнать, почему столь много людей так думают.

Мои опросы показали, что 63 % немцев считают неуместным, чтобы менеджеры зарабатывали более чем в 100 раз больше, чем наемные работники, потому что, в конце концов, они работают не намного дольше, чем их подчиненные, и их работа не намного труднее. Это мнение получило наибольшую поддержку, когда респондентов спросили, почему руководители не должны зарабатывать столько, сколько они получают. Это отражает преобладающее мышление наемных работников, о котором говорилось выше и которое диктует, что зарплата должна определяться в первую очередь тем, как долго и насколько усердно человек работает^[67].

Таким образом, наемные работники проецируют свои собственные показатели производительности/результативности и вознаграждения на руководителей высшего звена и считают, что должна существовать тесная взаимосвязь между тем, насколько усердно и как долго человек работает, с одной стороны, и его заработной платой – с другой. Что же касается оплаты труда менеджеров высшего звена, то респонденты не видят такой связи. Поэтому они делают вывод, что зарплаты менеджеров завышены, так как ни один менеджер не может работать в 100 раз дольше или усерднее, чем средний сотрудник. Редко кто из респондентов понимает, что зарплата менеджеров высшего звена определяется спросом и предложением на рынке руководителей высшего звена. Только один из пяти немецких респондентов согласился с тем, что компании могут нанять и удержать лучших менеджеров, только если они платят им очень высокую зарплату (в опросе указывалась зарплата, в 100 раз превышающая зарплату среднего сотрудника), потому что в противном случае эти менеджеры уйдут в другую компанию, где платят больше, или будут работать на себя^[68]. В большинстве других стран, где проводилось исследование, ситуация была аналогичной: большинство респондентов (особенно из групп с низким уровнем дохода, но не только), похоже, имеют неявные ожидания по зарплате, согласно которым зарплата является, так сказать, «премией за пот», которая компенсирует им отработанное время.

Тот, кто защищает высокие зарплаты менеджеров, должен быть готов к тому, что станет очень непопулярным. Даже некоторые защитники капитализма критикуют чрезмерные зарплаты менеджеров, потому что, в конце концов, менеджеры не несут такого же высокого риска, как предприниматели. При этом часто упускается из виду, что именно по этой причине менеджеры зарабатывают гораздо меньше, чем предприниматели. Будучи владельцем малого и среднего бизнеса в Германии, я зарабатывал столько же, сколько член совета директоров одной из крупнейших немецких корпораций.

Однако выходные пособия оговариваются до того, как руководитель приступает к работе в компании. Они являются частью общего пакета заработной платы топ-менеджера. Конечно, позже может выясниться, что пакет был слишком щедрым, потому что менеджер работал не так хорошо, как все надеялись. Точно так же и зарплатный пакет менеджера может оказаться слишком низким, если в итоге он покажет очень высокие результаты – только можно быть уверенным, что об этом никогда не напишут в СМИ. Это похоже на элитных спортсменов, которые получают огромные трансферные гонорары, которые могут оказаться чрезмерными, если спортсмен выступает не так хорошо, как ожидалось. Эту мысль стоит повторить: когда компания нанимает топ-менеджера или команда подписывает контракт с лучшим спортсменом, нет никакой гарантии того, как они проявят себя в будущем. Их зарплаты основаны на прогнозах, а эти прогнозы основаны на прошлых результатах. Такие прогнозы могут быть правильными, но могут быть и ошибочными.

Если сравнивать то, что топ-менеджеры делают для своих компаний с точки зрения производительности/результативности, т. е. с точки зрения добавленной стоимости компании, то в среднем им не переплачивают, а недоплачивают, и это результат неопределенности. Это показывают результаты исследований, в которых изучалось, что происходит со стоимостью компании, когда генеральный директор неожиданно умирает или заболевает: стоимость компании падает^[69]. По словам Тайлера Коуэна, исследование показывает, что «генеральные директора получают только от 68 до 73 % стоимости, которую они приносят своим компаниям. Для сравнения, по одной из последних оценок, рабочим в целом платят в среднем не более 85 % предельного продукта… Другими словами, рабочим на самом деле недоплачивают несколько меньше, чем генеральным директорам, по крайней мере если оценивать их в процентах»^[70].

Таким образом, основой для недовольства «социальным неравенством» или «социальной несправедливостью» является непонимание этих взаимосвязей. Кстати, весьма показательно, что многие люди используют оба термина как синонимы. Очевидно, что они купились на неубедительную идею о том, что справедливым может быть только равенство.

Сама концепция «справедливого распределения общественного богатства» вводит в заблуждение. Не существует богатства, произведенного «обществом»; скорее, богатство в обществе – это сумма того, что производят и чем обмениваются отдельные люди. Экономист Томас Соуэлл пишет: «Если бы действительно имелся некий уже существующий объем доходов или богатства, произведенный каким-то образом, – так сказать, манна небесная, – тогда, конечно, возник бы моральный вопрос о том, какую долю должен получить каждый член общества. Но богатство производится. Оно не просто каким-то образом существует»^[71].

Если Робинзон Крузо и Пятница живут на острове и Робинзон собирает семь тыкв, а Пятница – три, то нелепо говорить, что Робинзон получил или забрал 70 % богатства острова. «Если помнить, что богатство – это то, что индивиды производят, то нет причин считать, что экономическое равенство – это идеал, а экономическое неравенство – это то, что требует особого обоснования», – пишут Дон Уоткинс и Ярон Брук в книге «Равное несправедливо»^[72].

Кстати, даже Маркс критиковал других социалистов, выступавших за «справедливое распределение». Было «вообще ошибкой видеть существо дела в так называемом распределении и делать на нем главное ударение»^[73]. Распределение в обществе, основанном на частной собственности, является при этом условии «единственным “справедливым” распределением на базе современного способа производства»^[74], по словам Маркса. «Если же вещественные условия производства будут составлять коллективную собственность самих рабочих, то в результате получится также и распределение предметов потребления, отличное от современного». С другой стороны, вульгарные социалисты, как их называл Маркс, рассматривают распределение как независимое от способа производства и поэтому представляют социализм так, как если бы он был главным образом вопросом распределения^[75].

Кроме этого вопроса, сторонники эгалитаризма обычно считают само собой разумеющимся, что увеличение равенства автоматически делает людей счастливее. Но так ли это на самом деле? Американские социологи Джонатан Келли и Мэрайя Д. Р. Эванс из Международного центра опросов в г. Рино, штат Невада, изучили этот вопрос в ходе масштабного исследования. Их совокупность данных включала 169 репрезентативных выборок из 68 стран, в которых было опрошено 211 578 человек.

С одной стороны, в исследовании использовались традиционные вопросы из так называемых «исследований счастья». Респондентам был задан, например, такой вопрос: «С учетом всех обстоятельств, насколько вы удовлетворены своей жизнью в целом в настоящее время?» – и было предложено оценить свою удовлетворенность по шкале от 1 (неудовлетворен) до 10 (удовлетворен). Кроме того, им задали следующий вопрос: «Если взять все вместе, могли бы вы сказать, что вы: Очень счастлив, Вполне счастлив, Не очень счастлив, Совсем не счастлив?»^[76]

Данные этих опросов анализировались в сочетании с данными о неравенстве доходов в каждой из исследуемых стран. Основой для измерения неравенства доходов является так называемый коэффициент Джини. Этот коэффициент, разработанный итальянским статистиком Коррадо Джини, измеряет долю доходов, получаемых различными группами населения, и то, насколько равномерно они распределены в обществе. Он равен нулю, если распределение равное, и единице, если один человек получает весь доход и, таким образом, существует максимально возможное неравенство.

С методической точки зрения исследование Келли и Эванса было весьма сложным, поскольку в своих расчетах все остальные факторы, которые в других случаях влияют на счастье (возраст, семейное положение, образование, доход, пол, ВВП на душу населения и т. д.), исследователи сделали постоянными. «Например, мы сравниваем человека, живущего в Израиле, с аналогичным человеком, получающим такой же доход, но живущим в Финляндии. Эти две страны имеют одинаковый ВВП на душу населения, но резко отличаются по уровню неравенства (0,36 против 0,26)»^[77].

Кроме того, авторы также провели различие между развитыми обществами (в первую очередь США и европейские страны), с одной стороны, и развивающимися обществами (преимущественно в Африке и Азии) – с другой. В данное исследование не были включены только бывшие коммунистические страны, поскольку здесь действуют иные отношения (которые были проанализированы в отдельном исследовании).

Выводы исследования кристально ясны: неверно, что большее неравенство означает меньшее счастье – как хотели бы заставить нас поверить противники капитализма, – а как раз наоборот – большее неравенство означает, что люди счастливее: «В широком смысле, если объединить респондентов из развивающихся стран и из развитых стран вместе, не обращая внимания на важные различия между ними, большее неравенство связано с бо́льшим благосостоянием»^[78].

При этом более детальный анализ выявил явные различия: в развивающихся обществах наблюдалась статистически четкая корреляция между счастьем и неравенством – большее неравенство означало большее счастье. Ученые объясняют это «фактором надежды»: люди в развивающихся странах часто воспринимают неравенство как стимул для улучшения собственного положения, например за счет повышения уровня образования. Некоторые группы населения успешно продвигаются по социальной лестнице и зарабатывают больше, а это, в свою очередь, подстегивает других.

В развитых странах, напротив, эта корреляция не прослеживается. Но и здесь большее неравенство не привело к снижению уровня счастья; скорее, стало ясно, что ощущение счастья не зависит от уровня равенства в стране. Например, практически нет разницы в восприятии счастья между жителями Швеции и Нидерландов, с одной стороны, и Сингапура и Тайваня – с другой, несмотря на то что равенство в Швеции и Нидерландах (измеряемое коэффициентом Джини) гораздо выше, чем на Тайване и в Сингапуре^[79].

Разумеется, объективно измерить уровень счастья и благополучия сложно, тем более что существует множество культурных различий между странами, которые влияют на то, как люди отвечают на вышеуказанные вопросы. Но все-таки самоочевидное предположение, что большее равенство ведет к большему счастью, является просто одним из многих необоснованных антикапиталистических предрассудков.

Почему тема неравенства вызывает столько эмоций?

Критики сторонников равенства часто называют в качестве причины зависть, но приверженцы эгалитаризма с негодованием отвергают это. Зависть – это наиболее часто отрицаемая, подавляемая и «маскируемая» эмоция. Когда зависть становится узнаваемой или открыто проявляется, намерения завистника автоматически становятся скомпрометированными. Антрополог Джордж Фостер задается вопросом, почему люди могут признаться в чувстве вины, стыда, гордости, алчности и даже гнева без потери самоуважения, но практически не могут признаться в чувстве зависти. Он предлагает такое объяснение: каждый, кто признается себе и другим в том, что он завидует, также признает, что чувствует себя неполноценным. Именно поэтому так трудно признать и принять собственную зависть. «Признавая зависть в себе, человек признает свою неполноценность по отношению к другому; он соизмеряет себя с кем-то другим и находит себя неполноценным. Я думаю, что нам так трудно принять именно это подразумеваемое признание неполноценности, а не признание зависти»^[80].

Фостер цитирует американского психолога Гарри Стэка Салливана и поднимает вопрос, который имеет ключевое значение для изучения источников зависти, направленной на богатых людей. Зависть начинается, когда один человек осознает, что у другого есть что-то, что он хотел бы иметь. Это признание неизбежно приводит к вопросу: «Почему у меня этого нет? Почему им удалось достичь того, чего не удалось мне?» Понимание этого объясняет, почему большинство людей не хотят признавать, что они завидуют: «Зависть неприятна, потому что любая ее формулировка – любой связанный с ней неявный процесс – необходимо начинается с того, что вам что-то нужно, какая-то материальная вещь, которая, к несчастью, есть у кого-то другого. Это легко приводит к вопросу: “Почему у вас этого нет?” И этого в некоторых случаях достаточно, чтобы спровоцировать неуверенность в себе, поскольку, очевидно, другой человек лучше вас умеет закладывать материальный фундамент безопасности, что делает вас еще более неполноценным»^[81].

Разумеется, критики «социального неравенства» категорически отрицают, что они каким-либо образом мотивированы завистью. В книге «Богатство как моральная проблема» немецкий философ Кристиан Нойхойзер пишет: «Я думаю, что многие явления, которые могут показаться завистью, на самом деле могут быть поняты как уязвленное чувство справедливости»^[82]. В то же время сам Нойхойзер может служить для нас прекрасным примером: то, что он называет «чувством справедливости», является чувством зависти. В первую очередь Нойхойзера явно волнует не судьба бедных: главное для него не в том, чтобы улучшить их положение, а в том, чтобы избавить богатых от их богатства.

Так, он выступает против позиции, которая учитывает только то, «в каком обществе беднейшие люди имеют больше благ», и прямо критикует убеждение, что общество, в котором беднейшие могут иметь 15 000 евро в год, но все остальные являются миллионерами, лучше, чем общество, в котором беднейшие имеют только 12 000 евро, но все остальные имеют лишь немного больше^[83]. Он предпочел бы общество, в котором у самых бедных меньше, но разрыв между ними и богатыми относительно невелик, чем общество, в котором самые бедные живут лучше и, следовательно, менее бедны, но разрыв между бедными и богатыми увеличивается.

Если довести этот аргумент до конечных логических выводов, то любой, кто принимает линию мышления Нойхойзера, должен одобрить условия жизни в Китае при Мао Цзэдуне, когда миллионы людей голодали и жили в крайней нищете. Потому что тогда неравенство в Китае было ниже, чем сегодня, когда есть миллионеры и миллиардеры – но в то же время сотни миллионов людей поднялись из нищеты в средний класс. Когда Мао Цзэдун умер в 1976 г., коэффициент Джини, измеряющий неравенство доходов, составлял 0,31 – уровень мечты, с точки зрения всех приверженцев эгалитаризма. В городах Китая он достигал 0,16 (но в сельской местности был выше). С введением частной собственности и рыночной экономики коэффициент Джини в Китае за последующие 20 лет вырос более чем в два раза – с 0,23 до 0,51^[84].

Нойхойзер считает, что необходимо запретить богатство, если одна часть общества становится богаче быстрее, чем другие части того же общества, потому что это означает рост «относительной бедности»^[85]. Можно также решить проблему относительной бедности, не улучшая положение бедных, а лишь отбирая часть богатства у богатых. По его мнению, такое «выравнивание» может иметь очень положительное влияние^[86]. Нойхойзер утверждает, что даже без облегчения бедности бедных можно многое получить, просто отобрав что-то у богатых. Далее он утверждает, что общество получит «существенную пользу, если богатые станут менее богатыми, поскольку это увеличит степень, в которой бедные люди смогут действовать и воспринимать себя как равноправных членов общества»^[87]. Часто можно услышать, пишет он, что «от того, что богатые станут менее богатыми, не будет никакой пользы, а только вред». Данное утверждение ошибочно, так как «это положительно скажется на достоинстве бедных»^[88].

Нойхойзер открыто признается, что в первую очередь его интересует не помощь бедным, а устранение того, что он считает моральной проблемой богатства. Хотя Нойхойзер, естественно, не хочет, чтобы его обвинили в зависти. Тем не менее его точка зрения точно соответствует классическому определению зависти: завистник в первую очередь руководствуется не желанием улучшить свое собственное положение или положение тех, кому хуже, а стремится ухудшить положение тех, кому завидуют (в данном случае богатых).

Я же, наоборот, придерживаюсь мнения, что рост социального неравенства вообще не заслуживает критики, если он сопровождается снижением уровня бедности. Лауреат Нобелевской премии по экономике Ангус Дитон даже доходит до утверждения, что прогресс всегда сопровождается неравенством. В истории плоды прогресса редко распределялись поровну^[89]. Так, между 1550 и 1750 гг. ожидаемая продолжительность жизни английских герцогских семей была сопоставима с продолжительностью жизни населения в целом, возможно, даже немного ниже^[90]. После 1750 г. ожидаемая продолжительность жизни аристократии резко возросла по сравнению с продолжительностью жизни населения в целом, породив разрыв, который в 1850 г. составлял почти 20 лет. С началом Промышленной революции в XVIII в. и постепенным формированием общественного строя, который сегодня называется капитализмом или рыночной экономикой, продолжительность жизни населения в целом также увеличилась с 40 лет в 1850 г. до 45 лет в 1900 г. и почти 70 лет в 1950 г.^[91] «В более совершенном мире появляется больше различий; побег порождает неравенство», – замечает Дитон^[92].

Существует множество ранних описаний жалкой участи промышленного пролетариата, возлагающих вину за это на индустриализацию. Как мы сегодня знаем, эти описания были ложными. Например, в упомянутой в первой главе этой книги знаменитой работе «Положение рабочего класса в Англии» Фридрих Энгельс с сочувствием рассказывал о неблагополучии рабочего класса. Восхваляя условия жизни надомных работников до начала Промышленной революции, он нарисовал картину условий жизни рабочего класса в то время, которая не была основана ни на социологических исследованиях, ни на статистическом анализе и носила скорее полемический, нежели научный характер. Сегодня, благодаря точному эмпирическому анализу, мы знаем, что в действительности в период с 1781 по 1851 г. положение рабочего класса в Англии значительно улучшилось. В анализе, опубликованном в 1983 г., экономические историки Питер Линдерт и Джеффри Уильямсон подсчитали, что в эти годы «рост уровня жизни» «синих воротничков» составил 86 %. В то же время, отмечают исследователи, на протяжении всего этого периода наблюдался рост социального неравенства^[93]. То есть даже на этой ранней стадии развития капитализма в Англии повышение уровня жизни простых людей и рост неравенства шли рука об руку.

Поэтому всегда возникает вопрос, какой аспект вы считаете более важным: снижение уровня бедности и повышение уровня жизни для большинства людей в обществе или рост неравенства.

Надежда некоторых на то, что с ростом равенства снизится недовольство «социальной несправедливостью», на мой взгляд, не вполне обоснованна. Например, за последние десятилетия в большинстве западных стран гендерное равенство выросло настолько же, насколько выросло недовольство по поводу сохраняющегося неравенства. А в Германии сегодня расходы на социальное обеспечение составляют триллион евро в год. В процентном отношении к валовому внутреннему продукту Германии государственные расходы на социальные программы выросли с 18,3 % (1960) до 24,1 % (1990) и превысили 30 % сегодня^[94]. Но несмотря на это, жалобы немецких СМИ и политиков на вопиющий уровень социальной несправедливости становятся все более пронзительными.

Насколько сильно тема неравенства и «разрыва между богатыми и бедными» волнует СМИ – и не только их, – показал выдающийся успех книги французского экономиста Томаса Пикетти «Капитал в XXI веке», опубликованной в 2013 г. Книга получила необычайно восторженный отклик в СМИ и стала бестселлером во всем мире. Пикетти критикует тот факт, что сегодня – или так он считает – «распределение богатства» больше не находится в центре внимания экономической теории и социальных наук. Уже «давно пора вновь сделать вопрос о неравенстве центральным в экономическом анализе», и «вопрос о неравенстве снова должен стать центральным», – пишет он^[95].

Тем временем данные, использованные Пикетти, и серьезные методологические ошибки в его подходе подверглись широкой критике^[96], и он был вынужден отказаться от своего главного тезиса^[97]. Пикетти утверждал, что нашел магическую формулу, согласно которой капитал богатых растет быстрее, чем экономика, что неизбежно увеличивает неравенство. Он, очевидно, купился на преувеличенные заявления некоторых менеджеров хедж-фондов и фондов прямых инвестиций об эффективности их инвестиционных механизмов. И самое главное, он полностью игнорирует тот факт, что сегодняшние богатые – это совсем другие люди, чем те, кто был богат 10, 20 или 30 лет назад, – ниже мы увидим, что путать статистические категории и реальных людей – это ошибка, которая снова и снова совершается в дебатах о неравенстве. Беглый взгляд на список самых богатых людей мира 20-летней давности показывает, что сегодня они не входят в верхний эшелон сверхбогатых.