Раймон Пуанкаре
На службе Франции. Президент республики о Первой мировой войне. В 2 книгах. Книга 1
В своем «Дневнике», написанном порой в шутливом и игривом тоне, сэр Френсис Берти рассказал об этом визите маршала Френча в несколько ироничных выражениях110*: «На сегодняшнем свидании с Пуанкаре Вивиани казался изнемогающим от усталости, был нервным и озабоченным. Военный министр больше старался показать свое знание английского языка, чем сообщить полезные сведения. По общему уговору Пуанкаре говорит на своем родном языке, а Френч – на своем. Я говорил на обоих языках. В данных обстоятельствах Мессими должен был не столько давать информацию, сколько получать ее, и, признаюсь, все мы трое были несколько удивлены флегматизмом наших в общем столь любезных собеседников. Мы не желали принять его за безразличие, но он был для нас как-то тягостен в такое время, когда нашей несчастной стране угрожало нашествие неприятеля со всеми его опустошениями и она могла быть спасена или потеряна в зависимости от быстроты или медлительности первых операций».
К концу дня следующая новость: в Бельфоре видели около тридцати аистов, преждевременно летящих на юг в направлении от Рейнской долины. Они улетали от канонады. Когда они смогут возвратиться и, не слыша канонады, мирно спуститься на родную почву Эльзаса?
Глава 3
Неприятель в департаменте Мааса. – Посещение Вандервельде. – Дипломатическая болтовня. – Наше наступление в Восточной Франции; успехи 1-й и 2-й армий. – Первое знамя, взятое у неприятеля. – Бельгийская армия отходит к Антверпену. – Возвращение Жюля Камбона в Париж. – Битва при Морганже. – Эльзасцы в Елисейском дворце. – Отступление к Нанси
Воскресенье, 16 августа 1914 г.
По-прежнему состояние неизвестности, ожидания и лихорадочной тревоги. О военных операциях я знаю только то немногое, что мне ежедневно скупо сообщают офицеры связи. Наши войска снова взяли вчера Бламон и Сирей, они вступили в Танн, но радость, внушаемая нам этими мелкими успехами, отравлена мыслью о том, сколько крови они стоят Франции. Вдобавок префект департамента Мерты и Мозеля Мирман посылает нам раздирающие душу известия о зверствах немецких войск. Последние ведут себя так, словно они получили приказ терроризировать нас, и, словно опьяненный и ослепленный своей гордыней полководец, оправдывают свое зверство тем, что оно сократит войну. За те восемь дней, которые неприятель оставался в Бламоне, он без всякого основания предал смерти трех человек, в том числе молодую девушку и восьмидесятилетнего старца Бартелеми, бывшего мэра. Другие известия, полученные от префекта департамента Мааса, огорчают меня еще больше, потому что они касаются особенно дорогих мне коммун. В Бре, около Монмеди уланский патруль, вышедший из Бельгии, натолкнулся на наших пограничников, ранил двух из них, а также ребенка двенадцати лет. Другие разведчики, явившиеся из района Метца, пробрались среди прудов и рощ Воэвры к деревне Понсар, жители которой всегда проявляли ко мне преданность и привязанность. Немцы проникли даже дальше, в округ Коммерси, от которого я так долго был депутатом; десять немцев были взяты в плен в окрестностях Монсека. Все эти имена вызывают в моей памяти родные картины: плодородную равнину у подошвы холмов, на склонах виноградники, вокруг домов фруктовые сады, трудолюбивое и честное население, среди которого я насчитаю столько старых и верных друзей. Война еще только началась, а неприятель уже в сердце моей родной страны, в нескольких километрах от усадьбы, служившей жилищем моей семье в мирные годы.
Правда, мне сообщают, что в Вогезах мы удерживаем Сент-Мари-о-Мин, за который шел жаркий бой. Кроме того, мы продвинулись вперед в живописной долине Ширмек, по которой я с женой и молодыми племянницами совершил однажды летом прогулку в автомобиле. В Бельгии в Динане у нас был успешный бой с немецкой гвардейской дивизией и 1-й кавалерийской дивизией. Сообщают также, что в пятницу, 14 августа, наш 1-й стрелковый батальон захватил под Сен-Блезоном неприятельское знамя. Я горжусь, что этот первый трофей-эмблема был взят товарищами егерями. Разумеется, эти счастливые вести преисполняют меня радостью и надеждой. Но немцы находятся уже на подступах к Сен-Михиелю, это представляется мне плохим предзнаменованием, к тому же эти отрицательные моменты являются мне в самом ярком свете, и я переживаю их особенно болезненно потому, что взор мой, привыкший к этим пейзажам Мааса, видит издали бои, оскверняющие их.
В то время как военное счастье медлит принять ту или другую сторону, во всем мире продолжается бешеная германская пропаганда. Шеваллей посылает нам из Христиании несколько образцов тех басен, которые она распространяет в огромном количестве111*: «Зверства бельгийцев в Антверпене против высылаемых немцев. Привезенные в Берлин 1500 французских военнопленных одеты в старые изодранные мундиры и имеют жалкий вид». А вот сообщение, появившееся в Deutsche Allgemeine Zeitung и распространяемое в Норвегии112*: «Вразрез с международным правом во Франции организуют партизанскую войну. Мы будем беспощадно расстреливать жителей, пойманных с оружием в руках или же разрушающих пути сообщения. Не на Германию, а на Францию падет ответственность за потоки крови, которых это будет стоить… Бельгия желала войны. Штатские и дети производят на нас нападения. Если отныне война примет зверский характер, ответственность будет нести Бельгия». Тьебо сообщает нам другие образцы из Стокгольма113*: «Подтверждается известие о революции в Польше. Кандидатура на престол Католического Гогенцоллерна». Бапст тоже телеграфирует нам из Копенгагена114*: «В Берлине говорят, что германское правительство через посредство одной нейтральной державы объявило французскому и бельгийскому правительствам, что если война принимает дикий характер, то вина в этом падает на Бельгию, в которой гражданское население выступало против немецких войск с варварством, являющимся пятном на цивилизации». Несчастная Бельгия, теперь она оказывается главной виновницей! Германия, как и мы, гарантировала ей нейтралитет. Германия беспардонно вторглась на территорию, которую поклялась защищать, а теперь она имеет наглость обвинять перед совестью всего человечества трудолюбивый и безобидный народ, после того как она без всякого вызова вторглась на священную территорию. Между тем Бельгия, застигнутая врасплох внезапным нападением Германии, не знает даже, как справиться с неожиданными расходами, в которые она введена этим предательством. В своем тяжелом положении она обращается к другим державам, гарантировавшим ее независимость. Правительства в Лондоне и Париже вынуждены снестись между собой с целью ссудить ей необходимые денежные средства115*, но для того, чтобы ссудить их, они должны сами занять их.
Впрочем, Бельгия храбро организует свою защиту. Ее министр Вандервельде приезжал сегодня для свидания с Вивиани, Думергом и Мессими. Я тоже принял его в Елисейском дворце. До сих пор я встречался с ним всего раз или два. Я беседовал с ним довольно долго. Перед лицом неожиданной опасности, угрожающей свободе его страны, он, как видно, отложил на время все партийные заботы. Он говорил мне о короле с уважением, о своих коллегах по кабинету тепло и задушевно. Кажется, он обладает столь же острым и живым умом, сколь холодным и решительным темпераментом, у него очень умная глухота, она не мешает ему слышать то, что он желает узнать, и позволяет ему пропустить мимо ушей все, что он считает маловажным. Он очень настаивал передо мной, чтобы отряды французской кавалерии были отправлены на левый берег Мааса в подкрепление бельгийской армии, главным же образом для ободрения населения. Такую же просьбу передал нам через Клобуковского полковник Алдебер от имени бельгийской главной квартиры116*. Правительство республики уведомило об этом генерала Жоффра, который отдал приказ генералу Сорде перейти со своей конницей через Самбру и двинуться на восток, в Бельгию.
До сих пор департаменты Северный и Па-де-Кале не были включены в зону военных действий. Даже после вторжения немцев в Бельгию наш генеральный штаб с трудом допускал мысль, что война могла бы быть перенесена так далеко на северо-запад. Это все еще была благородная иллюзия плана XVII, которая наделяла неприятеля рыцарскими чувствами Франции. Но растущее число немецких войск, сконцентрированных на границах Бельгии, значительность тех войск, которые уже проникли на территорию Бельгии, грозная перспектива обходного движения, гораздо более широкого и уплотненного, чем то, возможность которого в конце концов стали предвидеть у нас, признанная отныне необходимость распространить действия нашего командования вдоль бельгийской границы до побережья – все это побудило генерала Жоффра обратиться к нам с требованием о включении департаментов Северного и Па-де-Кале в зону военных действий. Военный министр издал постановление в этом смысле, которое появится завтра утром в Journal Officiel. Давление, оказываемое неприятелями со всех сторон на бельгийском и на нашем фронтах, заставило французского главнокомандующего, кроме того, снова торопить своего русского коллегу. Дело, конечно, не в том, что великий князь Николай Николаевич нуждается лично в увещеваниях, а в том, на что он указывал мне однажды в 1912 г.: «В нашей огромной империи, отдав приказ, никогда не знаешь наверняка, придет ли он по назначению». Наш русский союзник начал наступление 14 августа. Три северо-западные армии в составе двенадцати корпусов атаковали немцев, первые две на север от Вислы, третья – на юг от нее. Четвертая армия должна двигаться на Познань и Бреславль. В другом, юго-западном, направлении три армии в составе двенадцати корпусов действуют против Австрии117*. Император, великий князь Николай Николаевич, генерал Янушкевич наперебой заявляют, что они с наивозможной быстротой проложат себе дорогу в Берлин, что операции против австро-венгерских сил имеют менее важное стратегическое значение и что прежде всего необходимо добиться уничтожения германской армии. Итак, они определенно становятся на точку зрения французского командования118*. Кроме того, Палеолог повторяет, что Англия напрасно тревожится119*. Россия не оставляет ни одного солдата на случай возможных военных действий против Турции120*. Наконец, наш посол уверяет нас, что манифест к полякам встретил единодушное одобрение русского общественного мнения. Большинство петербургских и московских газет посвящает статьи-дифирамбы примирению в великой семье славянских народов. Но я хотел бы знать, как отнеслось к этому общественное мнение Варшавы. Я продолжаю думать, что в польских странах скипетр царя не будет признан эмблемой освобождения. Во всяком случае, этот русский манифест вызвал в Германии очень сильное раздражение. Имперские власти заставили духовенство познанской епархии выступить с воззванием к своей пастве, в котором напоминаются преследования польских католиков под русским владычеством и верующие призываются преданно сражаться под германскими знаменами121*.
Другие русские начинания, в частности измышления Сазонова, добавляют нам забот. В ответ на назойливые настояния русского посланника в Бухаресте Братиану, как он уже предупреждал об этом, заявил, что он пока не может никому обещать что-либо и что, если будут настаивать на получении от него немедленного ответа, последний будет отрицательным. Сазонов старается вознаградить себя за эту неудачу возобновлением своих попыток переговоров с Турцией122*. Он желает, чтобы Порте было объявлено: «Если вы останетесь нейтральными, Англия, Франция и Россия не только защищают вашу территорию, но освободят вас в случае своей победы от той стеснительной опеки, которую Германия навязала вам в ряде предприятий, в первую очередь на Багдадской железной дороге». Эдуард Грей, ум которого не знает покоя, поручил сэру Френсису Берти передать Думергу аналогичное предложение. Не строя больших иллюзий о действенности такого шага, французский кабинет дал на него свое согласие, но едва успел он отправить свой ответ, как Извольский вручил Думергу дополнительную ноту.
В постскриптуме Сазонов предъявляет требование о предварительной демобилизации Турции, французское правительство считает, что это притязание идет слишком далеко и грозит испортить все дело. Действительно, Морис Бомпар не скрывает от нас, что Турция все более склоняется на сторону Германии и что, если первое большое сражение закончится победой немцев, нам будет стоить большого труда удержать оттоманское правительство и дальше в нейтралитете123*.
Зато у английского министерства иностранных дел создалось более благоприятное впечатление о событиях в Греции124*. Как видно, в течение этих дней император Вильгельм, шумливый шурин короля Константина, бомбардировал последнего письмами и телеграммами. Королева София постоянно приходила на помощь. Венизелос, наблюдавший за этими маневрами, обнаруживал большое беспокойство. Но давление превзошло всякую меру. Сам германский посланник вмешался в дело. Он осмелился, несомненно по категорическому приказу из Берлина, потребовать от короля, чтобы он немедленно высказался за или против Вильгельма II. Как передают, посланник позволил себе такой дерзкий тон, что Константин, уязвленный в своем самолюбии, прервал аудиенцию.
Что касается Италии, то Думерг был вполне прав, не желая форсировать события. Несомненно, итальянский генеральный штаб готовит, по-видимому, во всех деталях более или менее длительное военное выступление против Австро-Венгрии125*. Но у нас есть доказательство, что сегодня маркиз Империали получил в Лондоне от маркиза ди Сан-Джулиано инструкции, откладывающие дело в долгий ящик. Итальянское правительство уведомляет своего посла, что в настоящий момент оно не намерено выйти из своего нейтралитета, но, если оно когда-либо изменит свою позицию, этому новому решению должны будут предшествовать точные и детальные военные и политические соглашения с державами Тройственного согласия. Эти соглашения будут вырабатываться в величайшей тайне в Лондоне, а не где-либо в другом месте. Италия нисколько не питает недоверия к Думергу, но она не доверяет Извольскому, аккредитованному в Париже, она предпочитает английское благоразумие и английское умение молчать. Маркизу Империали даже поручено просить сэра Эдуарда Грея постараться, чтобы Баррер Крупенский, русский посол в Риме, не затрагивал этой темы в своих беседах с Сан-Джулиано. Но вот что Италия здесь недоговаривает и что, возможно, объясняет те нескрываемые приготовления, которые она ведет в направлении Трентино: предварительно собирается вести при посредничестве Германии переговоры с Австрией. Она желает тщательно взвесить выгоды, которые может ожидать от нейтралитета или от войны со своими союзниками. Консульта и здесь оказывается более ловкой и тонкой, чем все дипломатические канцелярии Европы.
Вечером в военном министерстве еще не знали, перешли ли мы в наступление на бельгийской границе, как это было объявлено. Мне сказали лишь, что наше положение в верхнем Эльзасе улучшается, что мы взяли в плен еще тысячу человек, что мы захватили полевые орудия и орудия большого калибра и не только снова взяли Сирей, но, сделав новый прыжок, заставили отступить баварский корпус.
В 23 часа 30 минут мне передают телеграмму, отправленную из Мальты в 21 час 50 минут и подписанную адмиралом Буэ де Лапейрером: «Сегодня утром, появившись одновременно с северо-запада и юга, застал врасплох перед Антивари крейсер типа „Зента“ и торпедную лодку, поддерживавшие блокаду. Крейсер потоплен. Торпедной лодке, кажется, удалось спастись. Я займу наблюдательный пост у входа в Адриатическое море и буду снабжаться на месте».
Понедельник, 17 августа 1914 г.
Телеграмма Палеолога126*: «Сегодня утром беседовал с Сазоновым. Я домогался от него ответа, не заявит ли в случае победы русское правительство территориальных или политических притязаний к Турции. „Вам небезызвестно, – сказал я, – что территориальная неприкосновенность и политическая независимость Турции остаются одним из руководящих принципов французской дипломатии“. Он ответил мне: „Даже в случае победы мы будем соблюдать независимость и неприкосновенность Турции, если она останется нейтральной в этой войне. Самое большее, мы потребуем установления нового режима для проливов, который будет одинаково применим ко всем государствам, лежащим на берегах Черного моря, – к России, Болгарии и Румынии"». На этот раз язык Сазонова вполне ясен. Этот язык даже почти удовлетворителен. Во всяком случае, это – достаточное доказательство того, что, что бы ни писали с тех пор некоторые пасквилянты, Франция перед войной ни разу не изменила в пользу России своей старой восточной политики и что ни в 1912 г., ни в 1914 г. ни я и, полагаю, никто другой не давали ни царю, ни его правительству, ни Извольскому никаких обещаний даже в вопросе о проливах. Недаром Сазонов не ссылается ни на какое обязательство, взятое на себя Францией.
Но мы получили из Терапии127* известие, показывающее, что Россия еще нисколько не отказалась от требования демобилизации Турции. Морис Бомпар, как и мы, находит эту идею неудачной. Думерг добился у Сазонова, чтобы он не настаивал на этой своей идее, которой Германия не преминула бы воспользоваться в Константинополе в своих интересах. Как трудно впрячь в одну телегу державы Тройственного согласия!
Меня посетил Киньонес де Леон. Он вернулся из Испании и уверяет меня от имени его величества Альфонса XIII в самой горячей симпатии к Франции. Король поручил ему передать мне, что, когда придет время, он готов взять на себя роль посредника между воюющими сторонами, но не сделает нам никакого стеснительного для нас предложения и что, прежде чем действовать, он терпеливо будет выжидать требования со стороны французского правительства. Я прошу предупредительного Киньонеса, который, как я знаю, является самым надежным доверенным лицом своего государя, передать от моего имени горячую благодарность и добавляю, что наши союзники и мы намерены довести навязанную нам войну до победного конца. Теперь слишком поздно или слишком рано перестать сражаться.
Посетил меня также посланник Греции, любезный Романос. В его больших черных зрачках выражается сегодня тайное волнение. Дней пятнадцать назад, говорит он мне, король Константин уведомил Вильгельма II, что, если Болгария объявит войну Сербии, Греция вынуждена будет в силу своего договора с последней оказывать ей военную поддержку21. Хотя кайзер знал, что Греция связана определенными договорами, он не желал допустить, чтобы она начала выполнять их, он проявил чрезвычайную раздражительность по поводу сделанного ему сообщения. Со своей стороны король Константин тоже остался несколько обиженным тем приемом, который встретило его послание. Между обоими шуринами отношения испортились. Романос испытывает явное удовольствие, сообщая мне об этом. Кроме того, он полагает, что королю будет трудно пойти против чувств всех эллинов.
День не прошел без того, чтобы Сазонов не разрешился новым проектом. На сей раз Сазонов находит, что с целью иммобилизовать Грецию надо обещать ей остров Лемнос. Сэр Эдуард Грей, Поль Камбон и Думерг другого мнения; последний просит Палеолога несколько умерить пыл русского министра. Наш посол отвечает, что Сазонов относится к союзу с совершенной прямотой, и правильно это. Он прибавляет, что Сазонов в задушевных отношениях с представителями Франции и Англии в Санкт-Петербурге, и это тоже очень счастливый факт. Однако лучше было бы, если бы русский министр не приводил нас каждодневно в замешательство чрезвычайной плодовитостью своей фантазии, вечно что-нибудь замышляющей.
В совете национальной обороны Мессими дает нам некоторые указания на новые решения главнокомандующего, принятые Жоффром вместе с вариантом, который позволяет продолжить концентрацию наших войск на севере. На бельгийской границе мы опираемся на Шьеру и остаемся там, наблюдая во всеоружии продвижение немецких армий. Когда мы перейдем в этом секторе в наступление, это будет сделано с максимальными усилиями, чтобы попытаться отбросить неприятеля через всю Бельгию к Северному морю. На левом фланге мы для контакта с англичанами перебрасываем на Самбру 5-ю армию, которой командует генерал Ланрезак и которая получила теперь подкрепления. Затем слева направо располагаются 4-я армия под командованием генерала де Лангль де Кари, 3-я армия во главе с генералом Риффей – она сосредоточена главным образом в районе Дердена – и 2-я армия под командованием генерала Кюрьер де Кастельно, она, а именно 20-й корпус генерала Фоша, оперирует в окрестностях Нанси. Наконец, на правом фланге, в Вогезах и в верхнем Эльзасе, действует генерал Дюбайль, стоящий во главе 1-й армии.
Отныне мы делаем акцент на наступлении на востоке. Главная квартира готовит даже осаду Метца. Полагают, что его укрепленный лагерь занят только одним армейским корпусом. Главная квартира надеется также продвинуть наши войска в Эльзас, за Вогезы, между Сарребургом и Страсбургом, и обойти через Саверн неприятеля, атакующего нас в Лотарингии. Мы занимаем Донон и долину Брюш до Ширмек. Наша кавалерия прошла до Лютцельгаузена, но мы еще далеки от тех целей, на которые мельком указывал Мессими.
А пока что префект Мерты и Мозеля извещает нас о новых зверствах немецких армий: в Бадонвиллере расстреляно одиннадцать человек, среди них жена мэра, сожжены семьдесят восемь домов, уведены пятнадцать заложников, которые до сих пор не вернулись; в Бремениле убиты пять жителей, в том числе один семидесятичетырехлетний старик; в Бламоне три жертвы среди гражданского населения, в том числе одна молодая девушка.
С другой стороны, в то время как мы стоим неподвижно на берегах Шьеры, компактные, мощно снаряженные немецкие армии продвигаются форсированным маршем через Бельгию. Последние форты Льежа взяты, путь свободен, ничто уже не остановит урагана. Резиденция бельгийского правительства перенесена в Антверпен. Королева с детьми тоже переехала в этот город. Король остается при армии128*. Вслед за Мирманом наш посланник в Брюсселе сообщает нам о зверствах немцев129*: «Комитет, созданный для расследования, соблюдаются ли законы войны, передает точные и официально проверенные факты жестокости и дикости, совершенные в Бельгии немецкими войсками над ранеными солдатами, над медицинскими пунктами, носившими знак Красного Креста, а также над стариками, женщинами и детьми».
Вторник, 18 августа 1914 г.
Надежды чередуются с тревогой. Сегодня утром на заседании совета национальной обороны Мессими получил от генерала Жоффра весьма успокоительную телеграмму об операциях, развертывающихся в Эльзасе и Лотарингии. Войска 2-й армии вышли из Сейль. Наша кавалерия находится в Марсале и Шато-Сален. Министры и я преисполнены радости. Не говоря ни слова, мы глядим друг на друга. Сколько за последние пятнадцать дней пережили мы радостных фактов, не имевших продолжения? Мессими кратко объясняет нам позицию остальных армий. 1-я армия занимала вчера в аннексированной Лотарингии Гаттиньи, Фракельфинг, Гон-дрексанж, Геминг, Гертцинг; генерал де Мод Гюи должен вот-вот вступить в Сарребург. В течение дня мы узнаем, что действительно город был взят в 13-м часу 8-м корпусом; однако уже обнаружены собирающиеся в соседних лесах неприятельские войска. В верхнем Эльзасе генерал По, поставленный во главе перестроившегося 7-го корпуса и четырех резервных дивизий, с 16 августа снова прочно укрепился в Танне, Серней и Даннмари; вчера он продолжал делать успехи и попытается снова взять Мюльгаузен.
Все это сообщено нам главнокомандующим лишь под величайшим секретом. Классификация армий, размещение их, имена генералов, командующих ими, остаются для публики непроницаемой тайной. В этом отношении официальные сообщения строго выдержаны. У Франции до сих пор только анонимные защитники. В ставке главнокомандующего опасаются, что публичность может потворствовать честолюбию генералов и возбуждать у них зависть друг к другу. Но не лишит ли это вынужденное молчание некоторые военные добродетели их стимула и вознаграждения? Согласен, что слава должна быть роскошью, но это роскошь, которой не всегда удобно лишать тех, кто сражается во благо страны.
В Бельгии и в великом герцогстве Люксембург немцы, очевидно, располагают двенадцатью армейскими корпусами, из которых семь находятся на юг от Льежа, а пять сосредоточены в окрестностях Арлона. Они двигаются в составе трех армий по направлению к Намюру и Живе. Чтобы обеспечить связь с бельгийской армией, мы перебросили кавалерию вплоть до Флерюс, где она вспомнит традиции маршала Люксембургского и Журдана, но на нашей границе и на Шьере мы еще не тронулись с места.
Шестьдесят пять тысяч англичан уже сгруппированы вокруг Като, но они выступят не раньше, чем закончится высадка и даже концентрация всех первых ста тысяч английских войск. Это, конечно, и приводит к дате 25 августа, о которой мне говорил маршал Френч.
Хотя начатая неприятелем попытка обхода представляется во все более грандиозных и грозных масштабах, главная квартира, конечно, не может знать, не вздумают ли немцы прервать свой марш, чтобы повернуть свое правое крыло к нашей границе и внезапно ударить по центру наших армий. Поэтому в своих директивах от сегодняшнего числа генерал Жоффр считает благоразумным не исключать этой возможности и предписывает, что в случае ее осуществления наша 5-я армия должна перейти Маас с запада на восток и ударить на правый фланг неприятельских колонн. Если, напротив, немцы будут продолжать продвижение на запад, та же 5-я армия, поддерживая связь с бельгийцами и англичанами, должна преградить дорогу двигающемуся вперед крылу неприятеля, тогда как наши армии в центре, а именно 4-я и 3-я, атакуют центр неприятеля.
Прежде чем началась та или другая из этих битв, мне довелось лицезреть волнующий символ победы. Вчера вечером два офицера и один унтер-офицер доставили в Елисейский дворец большой флаг, имеющий размеры знамени. Это флаг 4-го батальона 132-го немецкого полка. Он, повторяю, был взят на плоскогорье Сент-Блез нашим 1-м батальоном пеших стрелков: очень длинное древко, материя цвета красной смородины с белым крестом посередине. В центре императорский орел, в лапах у него связка стрел и меч, под ним лента с девизом: «Pro Gloria et patria» (за славу и отечество). На всех четырех углах инициалы Вильгельма с короной. Этот пышный флаг доставил вчера в военное министерство полковник Серре, наш бывший военный атташе в Берлине, тот самый, который с такой прозорливостью указывал нам на происки императорского милитаризма и который недавно возвратился во Францию. Флаг был выставлен для обозрения публики в окне военного министерства. Затем он провел ночь во дворце президента республики. В ночной тиши моего кабинета я долго созерцал этого немого свидетеля наших первых военных успехов. Сегодня утром отряд пешей республиканской гвардии доставил его в Дом инвалидов. Несший его унтер-офицер не держал его прямо – флаг покоился на его плече, как мертвое знамя, отряд прошел по авеню Мариньи к мосту Александра III без музыки, она заиграла только в момент прибытия к Дому инвалидов. Генерал Ниокс, комендант Дома инвалидов, поместил этот трофей в надежном месте в старом отеле Мансара.
Так как концентрация наших войск закончилась, я выражаю Мессими свое намерение отправиться вместе с ним как можно скорее на фронт и обратиться к нашим армиям со словами ободрения от имени правительства. Мессими лично сторонник такой поездки, но он считает себя обязанным запросить мнение главной квартиры, а она находит, что для этого еще не настало время. И вот впредь до нового приказа я вынужден оставаться в своей частной клетке и, будучи главой республиканского государства, играть роль roi faineant (короля-бездельника). Но слово за армией. Я молчу и подчиняюсь.
Но не молчит Клемансо. Он пришел ко мне с жалобой, что «сводки» главной квартиры скрывают наши неудачи и слишком шумно прославляют наши победы. Он утверждает, что один полк запасных из Марселя попал в плен, а один батальон стрелков понес страшные потери, потому что в слепом энтузиазме ринулся в необдуманную атаку. Он уверяет, что при первом походе на Мюльгаузен сделано было много грубых ошибок. «Боюсь, – замечает он, – что, если мы в тот или другой день потерпим поражение, всегда возможное, произойдет печальный поворот в общественном мнении, которое искусственными способами поддерживают в состоянии экзальтации, – оно внезапно упадет с неба на землю». Я разделяю мнение Клемансо. Но конституция не дает мне никаких возможностей личных действий, и по сей день и главная квартира и военный министр снабжают меня информацией не в большей мере, чем прессу и публику. Сколько я ни жалуюсь, мне отвечают только молчанием и силой инерции.
Эрнест Лависс сообщает мне, что Извольский, такой же хлопотливый во время войны, как и в мирное время, созвал в своем посольстве поляков, проживающих в Париже, чтобы пожурить их на свой манер. В числе присутствующих находилась мадам Кюри. Эти поляки обратились к Извольскому с вопросом, выражает ли манифест великого князя Николая Николаевича, в котором их родине обещано самоуправление, не только мысль русского главнокомандующего, но, как их уверяли, также волю императора. Они были поражены и несколько обеспокоены, получив от посла уклончивый и двусмысленный ответ. Они желали бы, чтобы Франция в публичных декларациях взяла на себя ручательство за обещание великого князя. Несомненно, придет время для подобного рода гарантии, но теперь слишком рано учитывать векселя на будущее и брать на себя обязательства, судьба которых, увы, будет зависеть от масштабов победы.
Сегодня, правда, обилие оптимистичных телеграмм. Вечером мы получили известие, что войска 2-й армии занимают по ту сторону Сейля весь район прудов вплоть до местности на запад от Фенестранжа. Из Ниша Бопп сообщает, что вчера произошло сражение между сербами и австрийцами при Лознице и Шабаце. Уничтожены три неприятельских полка. Захвачены четырнадцать орудий. Австрийцы обратились в беспорядочное бегство, сербы преследуют их. Из Москвы Палеолог телеграфирует130*, что торжество в Кремле состоялось сегодня утром с беспримерным блеском. «Фанатичный энтузиазм толпы, – замечает наш посол, – свидетельствует о том, в какой мере эта война популярна в России». Да послужат этот фанатизм и эта популярность так долго, как этого потребуют интересы союза! Однако за этими утешительными проблесками света сколько мрачных туч сгущается над нами!
