Раймон Пуанкаре
На службе Франции. Президент республики о Первой мировой войне. В 2 книгах. Книга 1

Маршал Френч, который отошел 25 августа на линию Камбре-ле-Като, отдал сегодня утром приказ продолжать отступление. Он считал невозможным даже укрепиться по ту сторону Соммы и поэтому предписал своим войскам отступить до Уазы. Итак, к несчастью, сражение между Амьеном и Верденом, которое предвидел генерал Жоффр, будет перенесено далее на юг. Во время этих последовательных отступлений наши города и села одни за другими занимаются неприятелем и подвергаются жестокому разорению.

Разумеется, наши неудачи не поднимают нашего веса в нейтральных странах. Повсюду эти наши неудачи используются против нас. Морис Бомпар телеграфирует нам из Перы¹⁵⁵*: «Турецкое правительство лишено теперь возможности отослать немецкий экипаж „Гебена“ и „Бреслау“, равно как германскую миссию. Только показательный успех наших армий мог бы снова придать ему достаточный авторитет и вместе с тем также энергию, чтобы порвать с немцами, сила которых импонирует ему с каждым днем все более».

Австрийцы продвигаются вперед в Санджаке¹⁵⁶*. В Египте германские и австрийские консулы стараются поднять население против Англии и возмутить его также против французской колонии¹⁵⁷*. Но в Петербурге Сазонов заявил Палеологу¹⁵⁸*, что русский генеральный штаб считает превосходным решение французского главнокомандующего временно отказаться от всякого наступления. Нам советуют не допускать развала и упадка духа и сохранить за собой всю свободу маневрирования до того момента, когда русская армия будет в состоянии нанести решительный удар. Наш военный атташе генерал де Легаш, проведший недавно несколько дней на фронте, телеграфирует, что наступление уже энергично развернуто в нескольких местах. Он, как видно, вполне уверен в успехе. Итак, ожидать ли нам, что оттуда придет помощь, в которой мы нуждаемся?

Четверг, 27 августа 1914 г.

Новый кабинет получил весьма благоприятный прием со стороны общественного мнения. Утром состоялось первое заседание совета министров. Мильеран сообщает, что отправится в ставку на совещание с генералом Жоффром. Он прав. Да удастся ему установить более тесную и регулярную связь между правительством и высшим командованием! Кроме того, у военного министра было продолжительное совещание с генералом Гальени. Военный губернатор не перестает питать тревогу относительно Парижа. Он считает, что через четыре или пять дней возможно появление немецкой кавалерийской разведки у самых стен города. Он торопится привести город в состояние обороны и считает целесообразным, чтобы ему уже теперь были посланы войска, затребованные у главной квартиры приказом Мессими. Марсель Самба желает, чтобы население было оповещено. Вивиани готовит декларацию, которая будет расклеена по всей стране. Он намерен энергично выразить в ней решимость нового кабинета довести борьбу до конца и его твердую уверенность в окончательной победе. К шести часам вечера состоялось новое заседание совета министров, на котором была зачитана эта прокламация. Но так как были высказаны некоторые возражения относительно мест, в которых затрагиваются военные вопросы, и так как Мильеран не вернулся еще из Витри-ле-Франсуа, решено было подождать его возвращения и отложить печатание.

Между обоими заседаниями меня посетил Клемансо, сердитый и угрюмый. Он снова сорвался с цепи. После нескольких недель перемирия теперь между нами снова вражда, как до войны; и на сей раз, как и тогда, я определенно вижу, что я совершенно невиновен в этом разрыве. К концу третьего дня ко мне пришли Дюбо и Дешанель и не без волнения рассказали мне о следующем выступлении Клемансо перед ними. Он привел к ним помощников мэра города Лилля, которые протестовали против оставления этого города нашими войсками. «Я знаю об этом деле, – сказал я им, – только то, что мне сообщил Мессими. В разговоре со мной он утверждал, что эвакуация Лилля не только была предложена ему генералом д’Амаде, заявившим, что его территориальные войска не в силах защитить город, этой эвакуации потребовал сам мэр города: он считал тщетной всякую попытку защищать город и боялся подвергать жителей перспективе обстрела тяжелой артиллерией». На основании обоих этих выступлений (д’Амаде и мэра) Мессими принял решение разрешить генералу отвести войска в тыл. Но при этом допустили ошибку, оставив в Лилле автомобили и запасы хлеба. Клемансо усмотрел в этом факте результат инертности правительства и согласно своему естественному влечению обрушился не столько на правительство, сколько на президента республики, которому он в последние полтора года приписывает все, что находит предосудительным, – он охотно оказывает эту честь президенту. В свою очередь Рибо рассказал мне сегодня утром, что он в качестве новоназначенного министра сделал визит Клемансо, с которым поддерживает – по крайней мере наружно – довольно хорошие отношения, и что он нашел Клемансо крайне раздражительно настроенным против меня. Мне легко было догадаться о причине плохого настроения Клемансо. Я вспомнил про слова агента Ленуара Нулансу. Непростительная вина моя заключалась в том, что я не сообразовался с ними и не предложил тотчас Клемансо место председателя совета министров. А не предложил я его ему потому, что с моей стороны было бы злоупотреблением властью и несправедливостью потребовать от Вивиани подать в отставку, для которой не было никаких оснований, и потому, что, несмотря на высокие интеллектуальные достоинства Клемансо, несмотря на его патриотизм и отвагу, я очень боюсь – возможно, даже несколько преувеличенно – его выходок, его неустойчивости и суверенного презрения ко всем людям, за исключением, конечно, одного. В присутствии его я всегда вспоминаю слова Эсхила, к сожалению часто забываемые нашими политиками: «Гордыня – чадо успеха, пожирающее своего отца». Конечно, если Клемансо может желать министерства, то не из честолюбия, а в силу своего убеждения, что он спасет отечество и что никто, кроме него, не может его спасти. Если когда-нибудь придет его время, я без колебаний призову его к власти; но в такой войне, как эта, все будут рано или поздно использованы до отказа, и в конце концов лучше не бросать в огонь всех вождей сразу.

Несмотря на то, что мне сказали Рибо, Дюбо и Дешанель, или, лучше сказать, именно поэтому и потому, что я не хочу дать повода для обвинения, я написал Клемансо: «Мой дорогой президент, я был бы счастлив побеседовать с вами несколько минут, если вы можете заехать в Елисейский дворец между двумя и четырьмя часами. Примите уверение в моей преданности».

Он явился очень мрачный и, видимо, весьма враждебный. Я пытался привести ему объяснения Мессими относительно эвакуации Лилля и требуемого высшим военным советом раскассирования этой крепости¹⁵⁹*. Он почти не слушал меня. Он упрекал меня в назначении туда генерала Персена, причем говорил о последнем с таким же озлоблением, как в другом случае о генерале де Кастельно, – он умеет быть эклектиком в своей злобе и антипатиях. Я ответил ему, что генерал Персен получил свое назначение шесть лет назад, когда я не был ни президентом республики, ни членом правительства, но он вряд ли слышал, что я говорил ему. Он обвинял меня в том, что я не контролировал военные бюллетени и не переделывал их, словно какой-либо министр мог бы допустить подобное вмешательство с моей стороны и словно он сам допустил бы его, очутись он на месте министра. Он упрекал меня в том, что я несколько недель назад образовал кабинет «ничтожеств», чтобы тем легче быть «хозяином» его, словно он сам в другое время не признавал и не провозглашал достоинств Вивиани и словно я когда-либо вышел из своей конституционной роли. Меня часто тяготят жалкие возможности этой роли, но я считаю добросовестное выполнение ее своим долгом и условием общественного блага. Он упрекал меня в том, что я образовал вчера «косоглазое» министерство, в которое социалисты явятся с задними мыслями политического характера, министерство, в которое Бриан, Делькассе и Мильеран всеми силами будут вносить разлад в своих собственных интересах и роковым образом будут подготовляться хаос и поражение. Он упрекал меня в том, что я приношу судьбы Франции в жертву эгоистическим целям. Одним словом, эти несколько минут он говорил со мной с таким злобным неистовством и так бессвязно, как человек, совершенно потерявший самообладание, он говорил с бешенством обманутого патриота, который считает, что только он один может обеспечить победу нашим знаменам. Если бы я был волен в своих словах и действиях, я не мог бы сдержать себя и не выбросить его за дверь. Из уважения к своим функциям и к его возрасту я сдержал себя. Впрочем, каюсь, я один раз в нетерпении прервал его и заметил ему: «Это ложь». В ответ на это он, не переводя духа, бросил мне: «Те, кто говорит о лжи, сами заслуживают упрека во лжи». И продолжал свою филиппику. Я не сводил с него глаз, с изумлением смотрел на этого расходившегося старика, который облегчал свою скорбь, выливая на меня ушаты грязи и оскорблений. Я отпустил его, не сказав ему ничего в ответ. Уходя, он поднялся, весь затрясся от гнева и бросил мне в лицо следующую фразу: «Впрочем, о чем вы думаете в такой момент, как этот? О том, чтобы воскуривать себе фимиам через „Фигаро“ и Альфреда Капюса». Лишь после его ухода я понял смысл этой последней выходки. Прежде чем попасть в мой кабинет, он прошел через кабинет моего нового секретаря по гражданским делам, моего друга Феликса Декори, там он увидел рядом с моим сотрудником Альфреда Капюса, который очень близок с Декори и о присутствии которого я не имел никакого представления. Достаточно было этой встречи, чтобы дать новую пищу озлоблению Клемансо. Его нервы успокоились только тогда, когда он собрался уходить. Уходя, он еще раз сказал мне, что с социалистами у власти я погублю Францию, и вместо слов прощания воскликнул: «Я счастлив, что ухожу». Видя его в таком возбужденном состоянии, я ограничился тем, что сказал ему: «Вы с ума сошли, не иначе как с ума сошли». Впрочем, он сам говорил мне, а также Рибо и Томсону, что он лишился сна и поддерживает себя только бромом. Я немедленно рассказал Вивиани, Томсону, Сарро и Мальви об этой печальной сцене. Вечерний выпуск Temps сожалеет о том, что Клемансо не министр. Только от самого Клемансо зависело, станет ли он им. Но он не хотел быть министром, он хотел быть министерством. Чем более я думаю об этом, тем более я прихожу к заключению: «Пока возможна победа, он в состоянии все испортить». Кто знает, быть может, придет день, когда я прибавлю к этому: «Теперь, когда все, по-видимому, погибло, он способен спасти все».

А пока что дадим улечься буре и вернемся к работе. Сегодня известия тоже очень различны. Бельгийская армия должна была приостановить свое наступательное движение на юге от Малина и отойти к Антверпену. Она привлекла к себе две немецкие дивизии. Во Франции части кавалерии неприятеля достигли Комб в десяти километрах от Перонн. Другие части проникли в Сен-Кантен. Мобеж со всех сторон осажден 9-м и 7-м корпусами неприятеля. На фронте нашей 4-й армии сражение в полном разгаре. Мы произвели контратаки, но нам не удалось помешать неприятелю переправиться через Маас в Доншери, Музоне и Пуйи. Неприятельские колонны пришли в Консанвуа и Данвилье. Только дальше на восток военное счастье улыбнулось нам: 1-я и 2-я армии продолжают очищать шармскую дыру и победоносно очищают нашу границу. И затем далеко на Балканах слабый луч света – австро-венгерские войска, которые продвинулись вперед в Новобазарском санджаке, теперь отступают. В колониях счастье тоже нам улыбается. Немецкие войска сначала заявили претензию на капитуляцию непременно с военными почестями, но потом сдались без условий. Сегодня в восемь часов утра союзники вступили в Камину.

Но эти далекие успехи нисколько не компенсируют наших неудач во Франции. Генерал Жоффр, который готовит для нас реванш, желает, чтобы мы восхваляли по заслугам маршала Френча и, таким образом, поощряли его перейти вскорости в контрнаступление. К тому же Френч сам недавно послал английскому правительству весьма лестный рапорт о французской армии¹⁶⁰*. Идя навстречу намерениям главнокомандующего, я поспешил отправить королю Георгу V следующую телеграмму: «Главнокомандующий французскими армиями донес правительству республики о замечательной доблести, проявляемой армией Вашего величества бок о бок с нашей армией в борьбе против общего врага. Прошу Ваше величество принять мою трогательную благодарность и благоволить передать маршалу Френчу, равно как всем офицерам и солдатам под его началом, наши горячие поздравления и благодарность».

Сегодняшние известия из-за границы снова показывают нам непрестанную работу германской пропаганды в ее дьявольской изобретательности. В социалистических кругах Норвегии, которые благожелательны к нам, эта пропаганда заявляет через посредство газеты «Форвертс», что Германия оставит побежденной Франции ее жизнь и достоинство и предложит всем европейским нациям, включая Англию, создать всеобщий мир и образовать федерацию против русского деспотизма¹⁶¹*. Через посредников-шведов она распространяет среди англичан инсинуацию, что английские войска, сбитые с толку нашим безобразным руководством, напрасно принесут себя в жертву, бельгийцам заявляют, что мы толкнули их на войну, а потом покинули их и что Антверпен потерян¹⁶²*. В Мюнхене расклеены плакаты, в которых сообщается о выдуманном переходе французских армий через швейцарскую границу. Нас обвиняют в употреблении пуль «дум-дум»¹⁶³*. В то же время из Бухареста и Софии нам сообщают, что в Константинополь то и дело прибывают немецкие офицеры. Их приехало туда уже около ста пятидесяти. Вместе с экипажами «Гебена» и «Бреслау» и с военной германской миссией они составляют небольшую организованную силу, с помощью которой империя Гогенцоллернов окончательно налагает свою руку на Турцию¹⁶⁴*. Директор торгового банка в Стокгольме, предпринявший поездку в Берлин, сообщил по своем возвращении свои политические впечатления английскому посланнику в Швеции¹⁶⁵*. Германия, говорит он, решила обрушиться всей своей военной мощью на Францию, быстро сломить наше сопротивление и предложить нам мир на следующих условиях: неприкосновенность нашей территории в довоенных границах, запрещение укреплять нашу восточную границу, умеренное возмещение, колониальные компенсации, создание нейтрального княжества между Францией и Германией. Затем Германия обратится против России. Итак, нам объявили войну, вторглись на нашу территорию и от нас же еще потребуют, чтобы мы оставили впредь свою границу незащищенной, уплатили возмещение Германии, которая уже сожгла несколько наших городов, предоставили ей часть наших колоний и в довершение предали наших союзников, когда еще продолжаются враждебные действия! Действительно, надо думать, Германия будет отныне пытаться разъединить своих противников. Поэтому, чтобы предотвратить эту опасность, я уже не раз указывал правительству, что в наших интересах как можно скорее предложить Англии и России проект договора, по которому мы взаимно обязуемся не заключать сепаратного мира. Это дело было поручено Полю Камбону и Палеологу. Сэр Артур Николсон уже дал свое согласие, и мы ожидаем согласия сэра Эдуарда Грея¹⁶⁶*.

С другой стороны, телеграмма Баррера извещает нас, что Италия идет на попятную¹⁶⁷*. Маркиз ди Сан-Джулиано сказал нашему послу: «Королевское правительство получило от Германии и Австрии заверения, рассеявшие все опасения, которые возможны были у нас насчет намерений центральных держав по отношению к нам. В этих условиях становится весьма маловероятным, что Италия выйдет из нейтралитета». Что это означает? Маркиз ди Сан-Джулиано не сказал Барреру ничего более. Что обещали Италии Германия и Австрия? За чей счет должны быть исполнены эти обещания? Это тайна того храма осторожности и прозорливости, который называется Консультой.

А тем временем неприятель приближается к Сен-Канте-ну. В 1557 г., тоже 27 августа, этот город, защищаемый Колиньи, был взят испанцами. Достанется ли он 27 августа 1914 г., как в 1870 г., немцам? Неужели восхитительные пастели де Латура, перед которыми я некогда между двумя судебными заседаниями часами стоял в восторге и упоении, – неужели они будут теперь расхищены солдатами, которые уже грабят лотарингские деревни? Мои друзья Жорж и Анри Каэн, зорко стоящие на страже всех сокровищ искусства во Франции, умоляют меня сделать невозможное и спасти эти шедевры. Я велел телефонировать супрефекту, мэру, хранителю музея. Но не слишком ли поздно для спасения этой ценной коллекции?¹⁶⁸*

Пятница, 28 августа 1914 г.

Получил ответ от английского короля: «Искренне благодарю вас за вашу любезную телеграмму. С чувством глубокого удовлетворения и признательности я передал вашу высокую оценку фельдмаршалу Френчу и офицерам и солдатам, находящимся под его началом. Я уверен, что они будут глубоко тронуты тем, как вы оцениваете их выдающиеся заслуги. Всецело надеюсь, что доблестные французские войска сумеют в сотрудничестве с нашими силами победоносно отразить неприятеля».

Мильеран возвратился сегодня утром из ставки. Он нашел Жоффра и его помощников, генералов Белена и Бертело, преисполненными той же решимостью и уверенностью. Свою первоначальную концепцию, которая не имела успеха, они заменили другой, которая до сих пор проводится в точности: общее отступление по всей линии, простирающейся в настоящий момент от Соммы до Вогез, а если понадобится, спуститься еще южнее, затем в ближайшее время остановка на этой линии в пункте, который еще не определен и будет зависеть от обстоятельств, бои на всем фронте и, если возможно, снова переход в наступление. Для подготовки этого нового большого сражения, которое, несомненно, решит исход войны, происходят переброски войск в направлении Амьена. Транспорт войск функционирует регулярно. Главная квартира повторяет, что вначале имели место ошибки в исполнении не только в войсках некоторых корпусов, но также в среднем командовании и местами у корпусных командиров. Карательные меры применены в довольно большом количестве. Возможно, что при этом некоторые из них окажутся слишком поспешными и даже несправедливыми. Но важно дать почувствовать силу высшей власти, вездесущей, всюду бдительной, всюду непоколебимой. Мильеран даже нашел некоторые наказания слишком мягкими и приказал расширить круг наказуемых и усилить сами наказания. В отличие от Гальени Жоффр нисколько не опасается рейда неприятельской кавалерии на Париж. Он не верит, что наш левый фланг подвергается риску быть обойденным неприятелем. Однако, если новый план главной квартиры провалится, затребованные для Парижа три корпуса будут отправлены в укрепленный лагерь, тогда как остальная армия будет продолжать кампанию. Мильеран очень удовлетворен полученной им информацией. Он утверждает, что Жоффр предусмотрел все возможности.

К несчастью, работы по приведению Парижа в состояние обороны далеко еще не закончены. Это подтвердил мне генерал Гальени, который явился ко мне с визитом по случаю своего назначения военным губернатором, причем выразил мне свою благодарность за мое содействие при его назначении. Как всегда, речь его была тверда и ясна, без экстаза и отступлений в сторону. Он сурово отзывается о генерале Мишеле, упрекает его в волоките и небрежности.

В совете министров Мильеран сделал очень ясный и умышленно оптимистичный доклад о положении. Но в известных кругах Парижа начинает преобладать пессимизм, быть может, тоже умышленный. Кайо, мобилизованный в армию в качестве офицера, заведующего денежной частью, имел нелады со своим военным начальством. Приехав в отпуск в Париж, он, как рассказывают председательница французского женского общества мадам Перуз и другие свидетели, выказал в разговорах мало веры в исход войны. Кажется, он добивался, чтобы ему было позволено служить под началом генерала Саррайля. Мильеран предписал ему возвратиться на свой пост в Амьене. Но мало вероятно, чтобы бывший министр, бывший председатель совета министров, к тому же называющийся Кайо, долго подчинялся требованиям военной дисциплины, если к нему не будут применены средства принуждения.

Клемансо еще более пессимистичен, чем Кайо, и проявляет в последние дни не меньшую подвижность. По его внушению сенатор Жаннаней, впрочем человек умный и рассудительный, явился к Феликсу Декори и прямо объявил ему, что, если правительство не созовет парламента, мы возьмем на себя самую тяжелую ответственность. Клемансо пытается также запрячь Дюбо и Дешанеля. Первый начинает склоняться к его убеждениям. Второй сопротивляется ему с большим успехом. Впрочем, по правде говоря, сессия палаты еще продолжается. 4 августа палата сама отсрочила свои заседания. Декрет о закрытии сессии не был прочитан. Стало быть, председатели обеих палат вольны созвать их в условиях, предусмотренных уставом. Но к чему послужит созыв парламента накануне сражения? Разве слова не должны уступить теперь место звону оружия? Можно удовольствоваться составленной Вивиани прокламацией как манифестом гражданской власти. Она была принята после некоторых поправок Мильераном и всеми прочими министрами. Это – торжественное обещание бдительности и энергии.

Это также горячий призыв сохранять твердую решимость и доверие. Подписалось все правительство, но, так как этот манифест облечен в форму декларации нового кабинета, решено было, что мое имя не будет фигурировать в нем²⁵.

Частично исправлена ошибка, допущенная в Лилле. Префекту Северного департамента удалось нагрузить оставленными в городе ружьями и военным снаряжением состав из тридцати семи вагонов. Он отправил их в Дюнкирхен. В районе, телеграфирует он нам, к нашему удивлению, не осталось уже ни одного представителя армии. Он надеется, что будет иметь завтра возможность продолжать эвакуацию военного материала, оставленного войсками в городе, и, кроме того, отправить триста пятьдесят новых вагонов с фуражом и продовольствием. Он остался без связи с большей частью коммун его департамента. Поддерживает связь только с Дюнкирхеном и Газебруком. Тем не менее он старается обеспечить с грехом пополам функционирование общественных учреждений. Но в каком беспорядке произошел уход гарнизона из Лилля! В конце концов, Клемансо не совсем был не прав.

К концу дня мы получили известие, что около семнадцати часов с половиной немцы массами вошли в Сен-Кантен.

Как и в предыдущие дни, из Санкт-Петербурга приходит слабое утешение¹⁶⁹*. Нас уверяют, что русское наступление успешно продолжается на всем фронте, что в Восточной Пруссии немецкие войска всюду отступают к Кенигсбергу и Алленштейну, что в Восточной Галиции русские победоносно двигаются по направлению ко Львову. Далекие миражи, они не в состоянии скрыть от нас тех печальных фактов и опасностей, которые окружают нас.

Согласно немецким газетам (Бо послал нам из Берна их краткий обзор)¹⁷⁰* губернатор Метца расклеил в городе следующую прокламацию: «В битве вокруг Номени (департамент Мерты и Мозеля) жители принимали участие в борьбе против храбрых войск нашего 4-го пехотного полка, вследствие этого я отдал приказ сжечь в наказание эту деревню дотла. Поэтому Номени теперь совершенно разрушен». Все тот же предлог, все то же варварство. Бо передает нам также торжествующий победу бюллетень германского генерального штаба¹⁷¹*: «Успех немцев на всем фронте. Клюк отбросил англичан и обошел левое крыло французов на северо-западе от Мобежа. Армии Бюлова и Гаузена вели бой между Самброй и Маасом. Армия герцога Вюртембергского перешла Семуа и Маас. Фронт армии кронпринца направлен теперь против Лонгви. Баварский наследный принц продвигается вперед в Лотарингии. Армия Герингена преследует французов в Вогезах».

И всюду все более наглый блеф. Германский посол в Соединенных Штатах граф Бернсдорф, недавно возвратившийся в Вашингтон, дает один за другим интервью и предпринимает всевозможные шаги, чтобы ввести в заблуждение американское общественное мнение¹⁷²*. Он подчеркивает опасность преобладания японцев на Тихом океане. Чрезмерно преувеличивает успехи немецких армий. Ликует и торжествует, как германец, считающий свой фатерланд властелином мира. Но эти преувеличения заставляют насторожиться здравый смысл американцев, и World помещает передовую под следующим характерным заглавием: «Правду говорит Франция».

Президент Вудро Вильсон назначил нового посла в Париже на смену нашему выдающемуся другу Майрону Т. Геррику. Его имя Шарп, он представлен нам как человек лояльный и воодушевленный наилучшими намерениями. Но мы еще не знаем его. Он уже отплыл во Францию и будет в Париже очень скоро. К счастью, ему дана инструкция не вручать мне свои верительные грамоты сейчас по своем приезде и подождать, пока будут урегулированы, к удовлетворению обеих стран, различные вопросы, которыми занимается Геррик и которые не имеют отношения к войне¹⁷³*.

Кроме того, вчера Жюссеран был принят президентом Соединенных Штатов¹⁷⁴*. Вильсон с нескрываемым волнением говорил ему о европейском конфликте. Наш посол напомнил ему о всех усилиях, сделанных нами, для того чтобы избежать этого несчастья. Как ни осторожен был президент в своих выражениях, они были проникнуты действительной симпатией к Франции. Жюссеран старался доказать, что немцы – они желают продать Соединенным Штатам свои корабли в американских портах, чтобы получить за них валюту, – согласно лондонскому соглашению 1909 г. никак не имеют права на такую перемену флага и что само вашингтонское правительство тоже не может пойти на такую сделку. Строгий юрист Вильсон ответил только: «Я очень серьезно подумаю над тем, что вы мне говорите». Каков будет результат размышлений президента? Никто не знает этого. Вильсон совсем не знает Европы, а Европа совсем не знает Вильсона. В Америке имеются горячие друзья Франции. Но каковы думы великого доктринера, который в настоящее время руководит судьбами Соединенных Штатов? Большое искусство требуется для того, чтобы ответить на это даже не с достоверностью, а хотя бы только с вероятностью.

Вечером получены важные известия. Видя, что отступление англичан за Уазу, между Нойоном и Ла-Фер, обнажает левое крыло 5-й армии, генерал Ланрезак, в свою очередь, форсировал свое собственное отступление. Но в этот момент он получил от генерала Жоффра приказ немедленно повернуть фронт на запад и атаковать с фланга в направлении Сен-Кантена армию фон Клюка, которая преследует англичан и движение которой необходимо во что бы то ни стало задержать. Жоффр придает самое важное значение сражению, которое должно теперь разгореться.

Зато Жоффр решил, тоже сегодня, распустить эльзасскую армию, «так как, – пишет он, – события делают этот участок второстепенным театром военных действий». Надо думать, ему дорого стоило после его патриотического воззвания к Эльзасу подписаться под этими горестными словами: «второстепенный театр военных действий». Увы, пришла к концу прекрасная и доблестная авантюра, которая заставляла трепетать наши сердца.