Райан Уилсон
Дневник учителя. Истории о школьной жизни, которые обычно держат в секрете

Шекспир

Мне дали послушный, энергичный и внимательный восьмой класс, которому надо рассказать о комедии «Много шума из ничего».

– В этой четверти мы будем читать пьесу Шекспира, – говорю я весело. – Интересно, кто-нибудь из вас знает другие пьесы Уильяма Шекспира?

Поднимается единственная рука.

– Слушаю, Бен.

– Точно не знаю, но на девяносто девять процентов уверен, что он написал пьесу «Джеймс и гигантский персик»^[11].

Нам есть над чем поработать.

Слишком много данных

Мы с Зои медленно тонем под растущей горой информации об учениках. Если вы никогда не работали учителем и не проводили много времени в школах, вероятно, не знаете о тирании данных, угнетающей нашу профессию. В сентябре вместе с новым ежедневником (а если повезет и хватит бюджета, то с и маркером для доски) вам выдадут гору статистики о каждом ученике: результаты контрольных работ за предыдущие годы, итоги внутренних тестов, определяющих прогресс, уровень знаний, с которым ребенок пришел в начале года, и тот, что должен быть в конце…

Ожидается, что вы будете использовать весь этот числовой арсенал на каждом уроке, поэтому в плане должно быть нечто подобное: «Задавая вопрос о том, почему Аттикус согласился защищать Тома Робинсона в „Убить пересмешника“, постарайтесь добиться ответа Алексис, поскольку она получила на устном экзамене 120 баллов, а это значит, что ей нужно больше рассуждать». На это уходит невероятно много времени, но кто-то считает, что такое стратегическое использование статистики имеет свои преимущества.

Самое ужасное, что в эту лавину данных вы должны вносить свой вклад. Каждые шесть недель нужно отмечать уровень знаний маленького Джонни. Мы используем десятичные дроби, хотя никто точно не знает, чем 4,4 отличается от 4,3. Золотое правило гласит, что показатели должны улучшаться, в противном случае таблица становится красной, и приходится срочно что-то с этим делать.

Сама идея о том, что у детей каждые шесть недель происходит стабильный рост – просто чушь. Могут ли способности ребенка, написавшего в марте посредственное эссе о «Крестиках-ноликах», значительно улучшиться к апрелю? Маловероятно.

Даже лучшие учителя не могут заставить детей развиваться по графику. Как бы то ни было, всем нам приходится играть по установленным правилам.

Кроме того, результаты могут варьироваться от четверти к четверти. Возможно, в первой четверти вы развивали навыки написания эссе, а во второй – изучали поэзию. Изменение уровня не всегда свидетельствует о прогрессе, просто проверяется совсем другой навык.

Требования о постоянном улучшении показателей плодят бессмысленное количество данных, и учителя часами вводят их в систему для каждого из классов. Затем менеджеры подолгу анализируют их, выискивая слабые места и аномалии. Руководителям приходится слишком часто проводить собрания, чтобы обсуждать имеющиеся проблемы.

Многие боятся критики со стороны Министерства образования, поскольку ее последствия могут быть очень серьезными, и директор будет вынужден уйти в отставку, из-за чего моральный дух персонала и детей неизбежно падает.

Набирать в школы хороших учителей становится все сложнее. Учебные заведения проверяют все чаще, чтобы отследить, как идет прогресс, поэтому все постоянно боятся, что проверяющие неожиданно нагрянут. В худшем случае школа медленно пойдет ко дну.

Я иногда гадаю, как выглядели бы школы, если бы не было одержимости этой бесконечной статистикой.

Только представьте, сколько времени появилось бы у учителей, чтобы планировать интересные и динамичные уроки. Администрация школы разрабатывала бы программы поддержки своих учителей. Руководители департаментов смогли бы спокойно заниматься менеджерской работой. Разумеется, отслеживать прогресс учеников очень важно, но, как гласит старая английская поговорка, от постоянных взвешиваний свинья толще не станет.

Родительское собрание

Когда выносить абсурдность системы образования становится слишком сложно, нужно сделать паузу и вспомнить о том, как приятно находиться в классе и проводить урок. У меня замечательные двенадцатиклассники: внимательные, но любопытные, полные энтузиазма и в то же время исполнительные. Находиться в их компании – сплошное удовольствие. Бывает, в начале урока я задаю открытый вопрос, связанный с изучаемой темой, и позволяю ребятам 15–20 минут высказывать мнения, спорить друг с другом, выдвигать идеи, пересматривать их в зависимости от мнений других людей и в итоге делать выводы.

Их интерес заряжает меня энергией, и благодаря их восприимчивости каждый урок проходит продуктивно.

Каждый раз, когда кто-то из гостей на вечеринке отпускает негативный комментарий об учительстве, я вспоминаю этих замечательных ребят и понимаю, что занимаюсь делом своей мечты.

Единственная проблема – это Дэвид. Каждый раз, когда в тексте встречается даже косвенный намек на сексуальность, он начинает хохотать. Однажды мы читали трагическое произведение, одним из его героев был член совета. Когда я наивно сказал: «Так, мне нужен член», выбирая ученика, который прочтет слова этого персонажа, я осознал свою ошибку.

На первом родительском собрании, которое я провожу самостоятельно, мне не терпится поблагодарить родителей, воспитавших таких замечательных детей. Дэвид сидит напротив меня между мамой и папой. Возможно, вы знаете, что в Великобритании дети обычно ходят на собрания вместе с родителями.

– Учить Дэвида – одно удовольствие, – говорю я невинно. – Он всегда участвует в обсуждениях и положительно влияет на одноклассников. Здорово, что он стимулирует не только себя, но и других ребят в классе.

Дэвид поднимает бровь, а я продолжаю говорить, едва сдерживая смех.

Я вам не друг

В девятом классе у меня есть ученик Патрик – он всегда лежит головой на парте, зевает каждые несколько минут и практически никогда не сдает даже подобия домашнего задания. Я боюсь, что он не сдаст экзамены в следующем году и решаю позвонить его родителям. Вот как проходит наш разговор.

– Здравствуйте! Меня зовут Райан Уилсон, я учитель литературы Патрика. Понимаете, я заметил, что Патрик постоянно выглядит очень усталым. Он пассивен, не делает домашнее задание и даже иногда засыпает на уроке. Могли бы мы поговорить об этом?

– О, давайте поговорим. Нас это тоже беспокоит. Я скажу вам, в чем проблема, мистер Уилсон. Практически каждую ночь он играет в приставку. Бывает, мы заходим в его комнату в три или четыре часа утра и застаем его за игрой.

– Правда? Теперь ясно, в чем проблема.

– Да, я обсуждала это с ним. Знаете, у нас прекрасные отношения. Мы словно лучшие друзья и можем говорить о чем угодно.

– Это очень хорошо. Что он сказал?

– Он просто объяснил, как сильно любит видеоигры. Они действительно доставляют ему удовольствие. Понимаете, у него прекрасно получается играть в них.

– Я в этом не сомневаюсь. Проблема лишь в том, что они отрицательно влияют на его успеваемость. Сегодня утром он не мог поднять голову от парты.

– Ясно. Он действительно играет допоздна.

– Может, у вас получится забрать приставку на некоторое время, чтобы посмотреть, как это повлияет на успеваемость?

– Ох, я так не думаю. Ему эта идея точно не понравится.

В итоге разговор заходит в тупик. Оба взрослых признают, что проблема существует, и выявляют ее причину, но родитель не соглашается решать ее, потому что ребенку это может не понравиться.

Желание родителей быть лучшими друзьями с детьми кажется мне несколько странным. Я уверен, что на самом деле ваш лучший друг – это Дейв, с которым вы видитесь в пабе по понедельникам, или Лиза – вы вместе учились в колледже, а теперь раз в неделю занимаетесь аэробикой в одной группе. Идея о том, что вы можете быть лучшими друзьями со своим двенадцатилетним сыном, несколько странная. Вы не скажете Дейву, что он не получит пива, пока не извинится за свое поведение, и не отберете у Лизы пояс для похудения, пока она не признает свою ошибку, но имеете полное право сказать Патрику, что он не получит приставку, пока не научится контролировать продолжительность игр.

Я замечаю, что в последнее время многие учителя тоже стремятся стать друзьями со своими учениками, но точно знаю, что дети ненавидят, когда ты пытаешься втереться к ним в доверие.

На самом деле они всегда предпочтут очень строгого учителя учителю-другу. Втайне они любят границы, и им нравится слышать, что они не могут что-то сделать, поскольку в глубине души сами понимают, что лучше от этого воздержаться.

Зои, например, никогда не пытается подружиться со своими учениками. Благодаря йоркширскому акценту ее замечания звучат особенно угрожающе. Она легко может сказать: «Уверяю вас, ему не нужен телевизор в комнате. Если вы избавитесь от него, миссис Квин, сделаете доброе дело и для себя, и для сына». Чем строже она разговаривает, чем больше ее обожают ученики и их родители.

Случай в раздевалке

Учитель физкультуры сделал рассылку по электронной почте всем сотрудникам школы. Он рассказал в ней, что Джейк из девятого класса на пять минут опоздал на урок, потому что стоял с футболкой на голове и не мог найти в ней отверстия для рук. Только после вмешательства учителя выяснилось, что бедный Джейк случайно положил в мешок с формой не футболку, а наволочку.

Готическая литература

Тем временем я продолжаю работу со сложным тринадцатым классом. С того момента как Джек рассказал о своих летних достижениях, ученики всячески стараются усложнить мне жизнь. Они приходят к середине урока, пожимая плечами вместо извинений, спорят друг с другом и со мной и используют любую возможность вывести меня из себя. Ситуацию усложняет еще и то, что я старше их всего на несколько лет. Я изо всех сил пытаюсь не показывать разочарования и оставаться позитивным, но удается это не всегда.

Меня беспокоят отношения между учениками, хотя ни один из них не неприятен сам по себе. Я не смотрю на имена в журнале и не думаю: «Какой ужасный класс!» Но если ученики двенадцатого класса вдохновляют друг друга, делятся идеями и помогают становиться лучше, в этом же происходит противоположное. Учителю может быть тяжело контролировать большой девятый класс, но с выпускниками все должно идти как по маслу.

Мы изучаем готическую литературу, и практически каждую неделю я задаю ребятам написать эссе об одной из характеристик этого жанра. Однажды, вместо того чтобы попросить их проанализировать «Франкенштейна» или «Дракулу», я задаю им написать готический рассказ. Смысл в том, чтобы показать свои знания о жанре и сделать нечто более творческое, чем просто проанализировать чужую книгу.

Проверяя работы вечером, я с радостью замечаю, что они неплохо усвоили некоторые художественные приемы, характерные для готической литературы. Героинями рассказов становятся одинокие уязвимые женщины, они используют элементы сверхъестественного и делают повествование максимально реалистичным, чтобы пробудить в читателе страх и трепет. А затем я открываю работу Сары.

Сара с самого начала настроена против меня. Не знаю, с чем это связано, но постоянство ее позиции впечатляет. Она любит спорить и все время придумывает причины, почему не выполнила домашнее задание. В отчаянии я позвонил ее родителям, надеясь, что они смогут ее вразумить. Они меня поддержали и пообещали сделать все от них зависящее. Саре, однако, это не понравилось.

Ее готический рассказ – о девочке Заре, которая не работала на уроках литературы. Однако ей все сходило с рук, несмотря на то что ее учитель сердился и даже звонил ее родителям. Ему следовало признаться самому себе, что он «жить не мог без огромных упругих титек Зары». В ее сочинении было мало традиционных элементов жанра, но если смысл готического рассказа в том, чтобы у читателей кровь стыла в жилах, думаю, Сара справилась.

На следующий день я рассказываю руководителю департамента о рассказе Сары, и в итоге ее переводят в другой класс. Это печально. Учительство неразрывно связано с позитивными и профессиональными отношениями.

Даже имея дело со сложными учениками, мы должны брать на себя роль родителя, смотреть на ситуацию со стороны и искать способы решения проблемы.

С Сарой мне это не удалось, и ее эссе про Зару стало последней каплей. Несмотря на ее показную уверенность, бахвальство и суровую внешность, я всегда подозревал, что у нее проблемы. Ее агрессия выходит за рамки. Мне жаль, что я не смог сломать ее внешнюю скорлупу и расположить к себе.

Вскоре после этого инцидента Сару забирают из школы по семейным обстоятельствам. Я чувствую, что подвел ее.

Хулиган из пригорода

Десятиклассник Шон считается хулиганом в своем зеленом пригороде. По крайней мере, он так думает. Он член группировки школьников, отдаленно похожей на банду. Они бродят по району в рубашках навыпуск и создают некоторые проблемы. Речь не идет о международном наркокартеле или организованной преступности. Представьте себе дерзкого паренька, который сидит в кустах за игровым полем и незаконно продает сладости сомнительного происхождения.

На моих уроках Шон обычно лежит головой на парте, и никакие уговоры не могут заставить его сесть прямо. Честно говоря, такое поведение хотя бы не нарушает ход урока. При желании он может сорвать тщательно спланированный урок за пять секунд. Однажды это произошло, когда мы смотрели фильм База Лурмана «Ромео и Джульетта». Одной его фразы, сказанной в подходящий момент, хватило, чтобы все пошло не по плану.

Шон – проблемный ученик. Он отказывается идти на контакт и мешает другим детям. Однако он незлой парень, и его невозможно по-настоящему ненавидеть. Однажды Шон остается после урока, чтобы поговорить со мной. У меня в голове проносится мысль о том, что он хочет попросить книги для дополнительного чтения, но он с заговорщическим видом наклоняется ко мне и спрашивает: «Сэр, вас интересуют DVD? Я продам вам копию „Немножко беременна“ за два пятьдесят». Я вежливо отказываюсь.

Лучшим доказательством того, что Шон на самом деле не гангстер, служит его поступок накануне Рождества. На последнем уроке перед каникулами мы проводим подобие телевикторины. Мальчики соревнуются с девочками. Счет сравнялся, и все зависит от последнего вопроса, ответить на который должен Шон: «Мы опросили сто человек… что первым коснулось ваших губ сегодня утром?» Я в ужасе мысленно перебираю все неприличные ответы, которые он может придумать. Самым популярным ответом среди опрошенных на телешоу был «сигарета», поэтому я надеюсь, что Шон догадается. Он размышляет и явно паникует. Все глаза устремлены на него. Надежды и мечты членов команды грузом лежат на его плечах, и я понимаю, что он под давлением. Наконец он озвучивает свой ответ: «Шоколадка?» Думаю, если бы Шон оказался среди настоящих хулиганов, он бы долго не протянул.

Проблемы с проектором

Недавно в каждом кабинете установили по проектору, поэтому я могу показать фильм на большом экране. Решаю, что мои девятиклассники будут смотреть великолепный фильм «Ричард III» с Иэном Маккелленом^[12] в главной роли, но забываю, что там есть сцена орального секса (к счастью, не слишком откровенная). В отчаянии я загораживаю собой экран, чтобы дети ничего не увидели, но теперь все изображение прямо у меня на лице. Ученикам кажется, что смешнее ничего быть не может. Когда я по пути домой рассказываю о произошедшем Зои, она хохочет и говорит, что я идиот.

«Я иду в изо!»

В нашей школе, как и во многих других, есть изолятор. Детей, которые особенно плохо себя вели, могут поместить туда на срок от половины учебного дня до двух или трех учебных дней. Шон, например, прекрасно с ним знаком. «Увидимся позже, приятель, я иду в изо!» – это его стандартное прощание.

В последнее время использование изоляторов вызывает много споров. В газетах нередко публикуют фотографии рассерженных матерей, обвивающих руками своих не менее рассерженных детей. Они утверждают, что такое отношение к их ангелочкам – нарушение прав человека.

Эти матери и некоторые журналисты создают образ изолятора, похожий на карцер из книги Роальда Даля «Матильда»: шкаф с торчащими из стен и дверей кусками битого стекла и гвоздями, куда помещали непослушных детей до тех пор, пока они не усвоят урок. Пока я сам не посетил изолятор, представлял что-то вроде викторианского работного дома, где всех кормили жидкой кашей. В реальности все оказалось совсем не так.

Это удобный и хорошо оборудованный кабинет, где постоянно находится учитель. Четыре или пять учеников сидят за одноместными партами, огороженными небольшими экранами, которые мешают детям наклоняться друг к другу и разговаривать. Они едят и отдыхают в особое время, чтобы не пересекаться с другими учениками. Все они выполняют задания, которые дали им учителя. Прежде чем вернуться в класс, встречаются с сотрудником школы или учеником, с которым у них произошел конфликт. Все очень цивилизованно, и я не разделяю агрессию, которую испытывают некоторые люди по отношению к политике изоляции.

Дети в изоляторе не брошены: наоборот, они получают гораздо больше внимания взрослых, чем в обычном классе. У них есть перемены и время на обдумывание поведения. Кроме того, они даже не отстают от одноклассников. Изоляция – это альтернатива исключению из школы, отметка о котором вносится в личное дело. Немаловажно, что у класса и, конечно, у учителя появляется возможность немного отдохнуть от этого ребенка и провести несколько уроков спокойно.

Только руководители департаментов и директор имеют право «приговаривать» ученика к изоляции, что снижает риск злоупотребления учителями этой мерой против отдельных учеников. Ругательство в адрес учителя автоматически приводит к помещению в изолятор. В большинстве случаев драка тоже.

Если ученик систематически опаздывает на занятия или не остается после уроков вопреки распоряжению учителя, он тоже рискует оказаться в изоляторе.

Я направлял туда детей за все эти проступки. Так они осознают их последствия.

Я не вполне уверен, что Европейский суд по правам человека всерьез заинтересуется маленьким Джеймсом, которому пришлось полдня самостоятельно работать в уютном кабинете, потому что он кого-то избил. Что бы ни сказала его рассерженная мама, помещение в изолятор – не самое страшное наказание.