Leon Rain
Чёрный молот. Красный серп. Книга 1

– Это тебе к твоим сушкам.

– Спасибо.

– Расскажешь, как служил, где воевал? А то меня по болезни не взяли, а я хотел, честно.

– Расскажу.

Парни присели во дворе, Арон грыз сушки, запивая молоком, и рассказывал самое интересное из службы. Его рассказ то и дело прерывался возгласами Оси:

– Да ну! Не может быть! А ты что! Ух ты! Вот это да! Так их, гадов!

Утром Арон встал по армейской привычке рано. Вышел во двор, побрился у рукомойника, оделся и вышел за калитку. Он считал неприличным быть во дворе во время отсутствия хозяев. И теперь ему нужно было дожидаться вечера, чтобы вернуться во флигель. Арон опять пошёл на базар, его манили звуки и запахи, он отвык от гражданской жизни и занятых повседневной суетой людей. Ему хотелось наверстать упущенное как можно быстрее. Он гулял между рядами, пробовал всё, что совали продавцы, иногда интереса ради торговался. Ряды закончились, дальше были мясной и молочный павильоны. Арону ничего не было нужно, он решил пройти их просто так, от нечего делать. В молочном павильоне он с удовольствием напробовался сливок и густой сметаны, а также домашней выпечки, а в мясной павильон он сам не понимал зачем зашёл. Несколько хмурых продавцов в передниках пытливо провожали его взглядом, пытаясь определить, что этому покупателю можно предложить. Арон прошёл вдоль всего помещения, намереваясь выйти с другой стороны, как вдруг увидел объявление на белой кафельной стене. «Требуется рубщик мяса». Арон остановился, прикидывая, что лучше – выйти через второй выход или вернуться и ещё раз пройти через павильон.

– Интересуетесь, молодой человек?

– Я? Чем?

– Ну, вы же объявление читаете.

– А, объявление, не, я просто остановился. А вам правда нужен человек?

– Нужен. Вы в обморок от вида крови не падаете?

– Нет, я только с войны вернулся. Там столько всего насмотрелся, что уж мясом меня не напугаете.

– Идёмте в мой кабинет, там и поговорим.

Мужчина, пригласивший Арона в кабинет, оказался заведующим мясного павильона. Он объяснил Арону, что обычно на такое место просто так попасть невозможно, но рубщик сломал ногу, играя в футбол, а у него горит план, и поэтому он готов дать молодому человеку шанс. Конечно, он должен будет рассчитаться за это, но, если он закрепится на работе, это для него вообще не будет проблемой, а потоми и благодарить будет, как отца родного. Арон подумал для важности пару минут и согласился. Он совершенно не представлял, чем может заниматься, и понимал, что деньги, привезённые с собой, вскоре растают и придётся что-то искать. Здесь же, похоже, удача сама шла к нему в руки. Договорившись прийти оформляться завтра с утра со всеми требуемыми документами, Арон и заведующий мясным павильоном пожали друг другу руки и на этом расстались. Вечером он поделился с Троепольскими планами на жизнь и получил полное одобрение. Арон также выразил желание снимать у них флигель, хотя бы на первое время. Он ещё не знал размер будущей зарплаты, но, по словам Троепольского, у него всё будет в шоколаде.

На следующий день Арон пришёл без опозданий на рынок. Заведующий павильоном, Сергей Афанасьевич, пожал ему на ходу руку, крикнул кладовщице, чтобы выдала спецовку, и отправил прямо к деревянному чурбаку, в который был воткнут массивный топор.

– А оформляться?

– Потом, дорогой, всё потом. Видишь, люди ждут. Давай приступай. Только не отруби себе ничего.

Грузчик принёс тушу и опустил её на чурбак. Арон в недоумении застыл. Толпа покупателей начала волноваться, требуя, чтобы уже начали рубить. Грузчик глянул на Арона.

– Ты в первый раз? Ясно. Та-ак, товарищи, не галдим, сейчас начнём. Стойте спокойно в очереди! А ты, парень, давай-ка, начинай рубить вот здесь. Так, хорошо, вот это кусок можно ножом обрезать. Есть, кидай сюда, кости отдельно.

Арон шаг за шагом начал постигать новую для него профессию рубщика мяса. Со временем он освоился и начал получать настоящие дивиденды, положенные человеку такого высокого уровня. Однажды старший Троепольский познакомил его с единственным оставшимся в городе кашерным резником, который посвятил Арона в своё ремесло, сетуя, что после его ухода на покой в городе невозможно будет поесть кашерной курочки. Таким образом у Арона появилась дополнительная работа. Поминальную молитву по родителям и сестре прочитали, как и планировали, и Арон начал понемногу обживаться заново в родном городе.

Часть третья. Свадьба Галочки и Фимы

Наконец настал день, которого с нетерпением ждала вся семья. Вторая суббота июня 1937 года, свадьба рыжего Фимы и Галочки. Лёвчику и Яше впервые доводилось погулять на настоящей свадьбе, и приготовления к этому дню начались ещё задолго до окончания учебного года. Отец сшил каждому по паре новых брюк, а с матерью они обошли все галантерейные магазины в центре города в поисках новых рубашек и ботинок. Решено было белые рубашки не покупать, т. к., зная об аккуратности их будущих владельцев, можно было с лёгкостью предположить, что уже через полчаса застолья они из белых превратятся в пятнистые. Поэтому остановились на светло-серых. Ботинки тоже были выбраны с расчётом на последующее использование. Себе женщины справили обновки и обновили запас бижутерии. Самуил Шаевич достал из шкафа новые брюки и почти не ношенные туфли, которые берёг как раз для такого случая. Лишь один Давид оставался абсолютно спокойным. Он выудил из шкафа брюки, отпарил их хитрым портновским способом, и выглядели они новей самых новых. А об их стрелки просто можно было обрезать пальцы. Для туфель мужчины не пожалели гуталина, и стойкий запах ещё долго оставался в квартире.

Двадцать минут хода до ЗАГСа и встреча с остальной семьёй. Поодаль в ожидании молодых расположились родственники Галочки. Обе семьи с любопытством рассматривали друг друга. Галочка Незабудько была из простой украинской семьи. Отец Галочки Андрей Незабудько воевал в Гражданскую, после чего вернулся в родное село. Во время короткого отпуска женился на Валентине Королёк, с которой был обручён уже к моменту окончания службы. Дома его ждали любящая жена и трёхлетнее чудо с голубыми глазами. Ещё через пару лет семья перебралась в Тормашов, где к этому времени обосновался часть семьи Незабудько, а брат Валентины служил в органах. Обыкновенная украинская семья. Только дочка была необыкновенной. Высокая, стройная красавица с копной тёмно-русых волос. Смешливая голубоглазая девочка, прекрасно читавшая наизусть Тараса Шевченко и Маяковского. За год до свадьбы возвращалась Галочка из читального зала библиотеки поздним вечером через городской парк. О вечернем парке давно шла недобрая молва, дескать, орудует там шпана. К девчонкам пристают, у людей деньги отбирают, надавать тумаков могут. Понадеялась Галочка на удачу, поленившись обходить парк стороной, ну и угодила в цепкие лапы трёх недоумков с липкими улыбочками от уха до уха и притворно радостными возгласами «кто к нам пожаловал» и «смотри, какая краля».

Знакомиться и дружить с хулиганами Галочка наотрез отказалась, отдавать свою сумочку тоже. Больше того, когда один из хулиганов попробовал сумочку у неё отобрать, огрела его этой сумочкой по голове, но силы были неравны. Шпана своё дело знала, и одним ударом сумочки с учебниками остановить шайку не было никакой возможности. Тогда Галочка стала кричать на шпану своим высоким голосом и звать на помощь. И в тот самый момент, когда казалось, что помощь не придёт, а ей самой будет очень и очень нехорошо, потому как один из хулиганов крепко держал Галочкины руки за спиной, а второй уже расстёгивал пуговочки на её блузке с намерением полапать девичью грудь, появился Фима. Конечно, никакой он был не прекрасный принц из сказки. Рыжий, конопатый, прыщавый еврейский паренёк, год как отслуживший армию. Но в тот момент Фима был намного нужнее принца. Неизвестно, как там принцы, а Фима ещё до армии начал заниматься боксом и как раз возвращался с тренировки. Быстро сообразив в чём дело и не устраивая лишних расспросов, Фима отправил в лежачую командировку двоих, а третий, убегая, пообещал привести подмогу и обещание своё сдержал. Через три минуты ещё четверо подтянулись вместе с убежавшим и взяли Фиму с Галочкой в полукольцо. Положение стало не очень хорошим, но тут подоспели пара прохожих и Фимин товарищ со спортивной секции. Хулиганы ретировались. А Фима проводил Галочку до дома и предложил сходить в кино в воскресенье. Галочка согласилась. Поначалу она и думать не думала о таком рыжем еврейском ухажёре. Родители хоть и были революционных взглядов, к евреям относились, мягко говоря, не очень. Но Галочка рассудила по-своему. Ей импонировало, что такой сильный и смелый Фима провожает её по вечерам и теперь никто не сможет её обидеть. С ним она чувствовала себя защищённой. К тому же такой ловкий и смелый Фима в её присутствии становился робким и чутким кавалером. А Галочке очень нравилось им командовать. В общем, молодые люди быстро нашли общий язык. А ещё через некоторое время решили, что жизни друг без друга они не представляют. Родители с обеих сторон пытались повлиять на решение молодых с тем, чтобы каждый нашёл себе пару из своих. Но Фима с Галочкой, одуревшие от влюблённости, и слушать не желали. Родителям ничего не оставалось делать, как принять их выбор.

Решено было первый день свадьбы отгулять в городе, во дворе Фиминой мамы Генриетты, приходившейся сестрой Самуилу Шаевичу, а второй день – в деревне у родных Галочки, во дворе её деда и бабушки.

Вскоре появилась бричка с молодыми. Сияющая Галочка в белом полотняном платье с украинской вышивкой на груди, с веночком из жёлтых одуванчиков была просто великолепна. И спортивный Фима в серых брюках свободного покроя и белой рубашке с коротким рукавом и откидным воротом. Легко спрыгнув с брички под аплодисменты друзей и родственников, молодые проследовали в ЗАГС, где их быстро расписали, и уже будучи мужем и женой, держась за ручки, вышли со счастливыми улыбками. Вся процессия отправилась в дом тети Генриетты. Во дворе уже стояли накрытые столы, около которых суетились женщины. На столы постоянно что-то доставляли, непрерывно отгоняя рои мух. Наконец все расселись. Дядя Биньямин, а попросту Веня, взял слово.

– Дорогие дети, вот и настал самый важный день в вашей жизни. День, когда вы объединились в одну семью. Живите на радость себе, на радость родителям! Рожайте детишек. И пусть из них вырастут настоящие бойцы Красной армии! И давайте выпьем за молодожёнов! Ура! Горько! Теперь за товарища Сталина! Ура! Горько! Теперь за нашу родную коммунистическую партию! Ура! Горько!

В общем, дядя Веня, подвыпив, превращался в неуёмного оратора. К счастью, после пятого тоста способность говорить у него резко снизилась, и дядя Веня наконец присел, вонзив зубы в солёный огурец и пытаясь нанизать на вилку студень. Тосты произносились со всех сторон, и молодым уже пожелали всего и столько, что для самой счастливой жизни было бы достаточно и десятой доли. Наконец музыканты взяли дело в свои руки, и люди, встав из-за стола, потихоньку начали танцевать. Всё было замечательно, свадьба была дружная. Пили водку, а потом перешли на самогон, предусмотрительно прихваченный Галочкиной роднёй. Но тут музыканты заиграли фрейлехс, и Фимина родня вышла в круг, а с ними и Фимина бабушка Фейга, грузно переваливаясь с ноги на ногу, всё же не утерпела и вспомнила свою молодость. И тут как гром средь ясного неба прозвучало:

– Жиды в пляс пошли!

На сказавшего сразу зашикали и убрали его со двора, иначе конфликт грозил подняться на новый уровень, но настроение было подпорчено. Свадьба как-то сникла. И только молодые ничего не замечали, не сводя друг с друга влюблённых глаз. Наконец съели горячее, подали чай, и гости стали петь песни. Украинская родня всё больше весёлые и зажигательные, а еврейская грустно-весёлые, с переливами, как и вся еврейская жизнь.

Во время маленького перерыва, когда музыкантов попросили к столу и пододвинули к ним бутылку водки, а как известно, непьющих музыкантов не бывает, произошёл казус, который долго со смехом вспоминали гости. Музыкантов было трое. Степенный Анатолий Иванович, играющий на барабанах, и два Аркадия, Морсон и Шпиц. Морсон играл на трубе, а Шпиц на баяне. Слово за слово, приняли на грудь за здоровье молодых, за товарища Сталина, за Красную армию. И тут Аркаша, который Морсон, изрядно захмелев, говорит Анатолию Иванычу:

– Слышь, Толя, если съешь весь салат оливье, что остался в бадейке, то подарю тебе свои часы, которые ты меня давно продать уговариваешь. А если не осилишь, то заберу твои ручные. Идёт?

Часы и впрямь были интересные, дореволюционные, серебряные, карманные, на массивной цепочке с хорошей застёжкой. От солидного дореволюционного производителя Габю. Такие уже больше и не найдёшь нигде. В общем, для барабанщика Анатолия Ивановича – ценная вещь, поскольку часы, что на руке носят, перед началом работы Анатолий Иванович всегда снимал с руки, чтобы не попортить, а карманные и снимать не надо, лежат себе в жилетке или брюках и тикают спокойно. Уж что только Анатолий Иванович Аркаше за них не предлагал. Но лысоватый, очкастый, прихрамывающий Аркаша был ещё тем поцем. Характер имел отвратительный, даром что музыкант хороший. Постоянно при встрече подзуживал Анатолия Ивановича. Собственно, и был Анатолий Иванович старше Аркаши всего-то на пяток лет, но так уж повелось, что солидно выглядевшего Анатолия Ивановича все называли по имени отчеству. Но это только до того момента, пока Анатолий Иванович хорошенько не принимал на грудь. А в этом деле он был настоящим артистом, чем больше пил, тем задорней барабанил. Поэтому люди, которые приглашали его с командой играть на торжествах, на выпивке для музыкантов не экономили. Так было и на этот раз. Музыканты хорошенько приложились к бутылке и досыта наелись.

Услышав, о чём говорят музыканты, сидящие рядом гости замолкли в ожидании продолжения. Анатолий Иванович был, что называется, по горло сыт. Но услышав о часах, встрепенулся и бросил взгляд на бадейку. Салата в ней было килограмма три. Анатолий Иванович прищурился, глядя на содержимое и прикидывая свои возможности. Мысль, что придется пихать в себя жирный салат с майонезом после еды, да ещё и в таком количестве, его совсем не радовала. Но мелькнувшая перед ним редкая возможность стать обладателем часов затмила разум.

– Ладно! Съем! Только ты потом в кусты не ныряй, дал слово – держи.

– Да вот те крест святой, – издевательски произнёс Аркаша.

И Анатолий Иванович на глазах гостей и двух Аркадиев стал медленно поглощать салат. Он тщательно пережёвывал его, словно стараясь отодвинуть момент, когда нужно будет отправить внутрь переполненного желудка очередную порцию. Бадейка оказалась глубже, чем показалось вначале Анатолию Ивановичу, а стало быть, и количество салата, представшее перед ним, тоже увеличилось. Но отступать было поздно. На него смотрели гости, нельзя было перед ними опозорить. К тому же следовало поставить на место давно донимавшего его Аркашу Морсона. И Анатолий Иванович вовсю старался. Салат давно просился назад, и несколько раз он чуть не вернул его в бадейку, но каким-то чудом сдержался. Анатолий Иванович жутко вспотел, с его лысины капли пота стекали прямо в ложку с салатом. Но он ничего не замечал и упорно шёл к цели. И наконец под дружные аплодисменты гостей он отправил в рот последнюю ложку, после чего откинул её, взял салфетку, вытер лысину и повернулся к Аркаше:

– Часы давай, поц!

– А я пошутил! – прямо ему в лицо рассмеялся Аркадий.

– Как пошутил? Ты ж крестом святым поклялся!

– Каким крестом? Я ж не православный. Это всё равно, что ты на Коране поклянёшься, ха-ха-ха-ха-ха…

Анатолий Иванович побагровел. Он давно знал Аркашу, знал, что он тот ещё поц, но такого вероломства он не ожидал даже от него. Ведь он, считай, сидел уже на салате в то время, когда через верх заталкивал в себя очередную ложку. Аркаша продолжал булькать смехом. Решение пришло в долю секунды. Анатолий Иванович вытащил из кармана маленький бумажный пакетик, надорвал его, достал презерватив и разом надел его Аркаше на голову. Аркаша сначала даже не понял, что произошло. Наткнувшись на дужку очков, презерватив лопнул с одной стороны. Теперь взору публики предстало Аркашино лицо, на три четверти закрытое презервативом. Через лопину видно было один глаз, взирающий на окружающих через толстую линзу. Назревала большая драка. Но вмешался Самуил Шаевич.

– Аркаша, ты сам виноват. Только попробуй испортить нам свадьбу, я тебя в порошок сотру, ты меня хорошо знаешь. Оботрись и иди играть. И так перерыв затянули.

– Ты у меня ещё попляшешь, оливьед! Я те покажу кузькину мать!

Но Анатолий Иванович его не слушал, переполненный салатом организм отчаянно забастовал. Он вскочил и побежал в уборную, откуда моментально стали доноситься звуки, похожие на извержение вулкана. Через пять минут, когда музыканты привели себя в порядок, свадьба продолжилась. Обошлось без инцидентов. Ещё с час почаёвничали, попели песни и стали прощаться. Женщины задержались у тёти Генриетты, помочь убрать со столов, а мужчины отправились домой. Следовало подготовиться к завтрашнему дню, отгладить брюки и рубашки, почистить ботинки и вовремя лечь спать.

По дороге домой Лёвчик с Яшей шли позади отца и деда и слышали обрывки их разговора.

– Красивая девочка. Да только не ровня она нашему Фимке.

– Да, хохлы им житья не дадут.

– Да и наши не лучше.

– Брать надо своих!

– Да ладно, чего уж там, пусть живут.

Через час подтянулись и женщины с чувством выполненного долга. Поставили на стол половинку пирога, врученную на прощание тётей Генриеттой. И сразу стали заваривать чай. Так за разговорами и пересудами пролетел вечер.

Часть четвёртая. Свадьба. День 2

К девяти утра к дому подъехал автобус ЗиС-8, арендованный для поездки в село на второй день свадьбы. В автобусе уже расположились члены обеих семей. В салоне явно чувствовался перегар, смешанный с запахом лука, женских духов и пота. Подъехали к дому тети Генриетты. Там уже стоял грузовик с брезентовым верхом. Распределились по машинам. Молодёжь и взрослые мужчины поднялись в кузов грузовика, а старшие, женщины и дети заняли место в автобусе. Лёвчик с Яшей, разумеется, хотели ехать с мужчинами на грузовике, но свободных мест в кузове уже не оказалось и им нехотя пришлось вернуться в автобус. Яша сел у окна, Лёвчик рядом с ним, мама с бабушкой за ними. Молодожёны ехали с молодёжью на грузовике. Там же, в кузове с ними ехал гармонист. Отъезжал грузовик весело, под музыку и песни, и Лёвчик с Яшей ещё раз посетовали, что им выпало ехать в скучном автобусе. Тётя Генриетта и дядя Веня ехали впереди, через проход от них сидели родители невесты, и обе пары о чём-то переговаривались. Прямо перед мальчишками расположился дядько Степан, как он сам громогласно объявил на весь автобус при посадке. Дядько Степан восседал рядом с женой Клавдией. Говорил он громогласно, и уже через несколько минут от него страдал весь автобус. Минут через двадцать дядько Степан водрузил себе на колени кошёлку, из которой извлёк пучок зелёного лука, редиску, варёные яйца, кусок хлеба и шмат сала. На свет появились бутыль с мутной жидкостью и гранёный стакан. Дядько Степан начал разливать, а автобус в это время тряхнуло на выбоине. Бутыль мотнулась вниз и вверх вслед за движением автобуса. Струя повторила движение бутылки, щедро обдав дядько Степана от мошонки до разреза на косоворотке.

– Твою ж мать! Растудыть твою в тудыть, – длинно высказался дядько Степан о водителе, автобусе и дорогах.

Потом всё же долил стакан до середины.

– Ну, с Богом! За молодых! Шоб им сладко жилось и хорошо стругалось! – дядько Степан булькающими глотками отправил в себя жидкость из стакана. На три секунды замер. – Ох, мать моя женщина! Ну и пробрало! Давай, мать, закуску!

Заботливая Клавдия сунула мужу в рот кусок хлеба с салом. Громко чавкая, Степан начал поглощать закуску. Он налил себе ещё пару раз, предложил окружающим, пару человек уважили его – выпили. Остальные отказались.

По автобусу разлился резкий запах алкоголя. Мальчишки хотели открыть окно, чтобы проветрить, но им не удалось: оно оказалось неисправным. Дядько Степан закончил завтрак, Клавдия собрала остатки еды, стряхнула крошки и подставила Степану плечо. Через минуту Степан уже сладко спал на Клавдиином плече. Время от времени автобус трясло на выбоинах, в такие моменты Степан, плюхаясь на плечо жены, всхрапывал, иногда открывал глаза, но увидев, что ещё не приехали, вновь опускался к жене. В какой-то момент Степан проснулся и решил попеть. Предварительно плеснул себе ещё сотку для голоса, как он объяснил окружающим.

Неизвестно, какую песню пытался воспроизвести на свет божий Степан, но всю дорогу он пел только две строчки:

– Эх, махнула сашка! Полетела голова! – или наоборот, – Полетела голова! Эх махнула сашка!

– Не сашка, а шашка! – попытался подсказать Лёвчик.

– Ты меня ещё учить будешь, жидёнок! – вдруг вызверился дядько Степан. Но, враз получив оплеуху от Клавдии, быстро поправился, – Ты, пацан, дядьку-то не учи! Дядька сам кого хошь научит! И не сердись. Ну и что, что ты… ой, да шо ты меня лупишь, окаянная? Да не трогаю я твою новую родню! Можешь с ними перецеловаться! Да идите вы все!

Дядько Степан налил ещё сто и опрокинул со словами:

– За ентот, пролетарский нцантрелизм! Тьфу, мать вашу! Ертценализм!

– Интернационализм, – поправил его Лёвчик.

– Во-во! За ентот самый! – дядько Степан посмотрел на Лёвчика вполоборота, погрозил ему пальцем, бережно поставил бутыль в кошёлку и упал на Клавдиино плечо.

– Вы уж извиняйте, – произнесла Клавдия, обращаясь к Лёвчику и маме с бабушкой. – Он хороший, получку всю приносит, детей любит. Но вот прикладывается. А как выпьет, так и несёт его. Рот как помойка. Вот увидите, проснётся – и ничего не вспомнит. Вы его не бойтесь, он рук не распускает.

Дядько Степан проспал остаток пути, но настроение было подпорчено. Автобус съехал с центральной асфальтированной дороги на просёлочную. Здесь было ещё больше выбоин. Наконец, через полчаса автобус подъехал к селу. Покосившаяся вывеска на въезде информировала, что село называется Перевалкино. Оно находилось почти на незримой границе Российской и Украинской советских республик. И поскольку парни и девушки из соседних республик давным-давно переженились между собой, то и сёла по обе стороны были смешанными русско-украинскими. Перевал-кино было типичным отражением смеси советской действительности и национальных и семейных привычек. Проезжая по разбитым вдребезги улицам, можно было увидеть, вроде бы однообразные постройки. Но разница между ними бросалась в глаза. Вот он, покосившийся плетень, скучная, небелёная хата, неровные столбики во дворе, меж которыми натянуты провисшие верёвки, на которых, как знамя пролетарской революции, развевались бесформенные Дунькины юбки и застиранные Ванькины подштанники. Тут же по двору свободно бродили свиньи и, беззаботно покудахкивая, перепрыгивали через них куры, бессовестно роящиеся в свинских отходах. Лужицы вонючей жижи и рои мух над всем этим хозяйством. Следующая хата была полной противоположностью. Ровные штакетины, аккуратно подпиленные по размеру снизу и сверху (причём кверху торчали одинаковые треугольнички, красиво покрашенные), огораживали такую же хату, как у соседа, но побеленную и оттого выглядевшую больше и праздничнее. Окна, и наличники, и крыльцо выкрашены в синий цвет, оконные стёкла, чисто вымытые заботливой хозяйской рукой, радостно отражали весёлое солнышко, спешащее заглянуть и обласкать белокурых ребятишек и неутомимую хозяйку в расшитом переднике, день и ночь снующую между работой, детьми, печкой, стиркой, готовкой, аккуратным загоном для поросят и куриным сарайчиком, откуда каждое утро выносился десяток крупных свежих яичек. И откуда только силы брались? А ещё постирать, накормить, отмыть, перецеловать и уложить спать. А потом и мужу угодить, чтобы через несколько месяцев появиться на глаза односельчанам с округлившимся животиком, гордо пройти сквозь строй шушукающихся старух. Завидно, поди, этим пятидесяти и шестидесятилетним старым каргам. А я вот она, от мужа любимого и родного забеременела. Так что крыть вам нечем. Только умереть от зависти. А нам Бог даёт детишек, вот мы их и берём. Да и то, рожать-то лучше по молодости, к тридцати-то уже по четверо-пятеро ребятишек. И хватит уже. Тут уж, если кто и залетел, то лучше к Федотовне в соседнее село сходить. Федотовна слыла хорошей повитухой. Навыки получила от матери, та от бабки. Уже которое поколение помогали женщинам разродиться, а кому надо – то и избавиться от плода. Правда, новая власть не одобряет аборты, но что ж поделать-то иначе? Да и у участкового жена тоже женщина, никуда не денется, обратится. Так что в некоторых областях отношения сохранялись на уровне статус-кво. Взять тот же самогон. С одной стороны, не положено. И срок за это определён. С другой стороны, участковый и председатель и сами не дураки приложиться. Втихаря, разумеется, не дай-то Бог кто донесёт. Но уж если из центра проверка какая, то не обессудьте, кто попал – тот пропал.

И снова покосившаяся, подслеповатая от немытых окошек хата, а за ней следующая, чистенькая, аккуратная и оттого как бы бросающая вызов соседу. Вот уж действительно, у соседа и трава зеленее. Протрясясь по центральной улице почти до конца, автобус и грузовик свернули на боковую и доехали прямо до зеленеющего пшеничного поля. Ещё не набравшие полную силу ростки весело кланялись ветру и приезжим. Будет, будет добрым урожай в этом году! Глядишь, может и позабудутся голодные годы начала тридцатых, когда и сеять-то было нечего. Когда голод и гибель бродили по сёлам. А теперь всё централизовано. Семена из центра. И урожай тоже, будьте любезны, в центр свезти. И собрать его тоже, ровно к обозначенным партией срокам собрать надобно. И кому есть дело до того, что ещё б недельку и без потерь и спокойненько можно было б свезти в райцентр на стареньких грузовиках и тракторах урожай. Но нет же, грозное начальство звонит день и ночь, требует сводки и отчёты, кроет матом и грозит всеми немыслимыми небесными и земными карами. Да и то, над ним ведь и своё начальство имеется, которое так же грозит и стращает. А над ним своё. И над всем этим партия и лично любимый вождь и учитель товарищ Сталин. А уж если товарищ Сталин сказал, что к надцатому числу весь, да-да, весь урожай должен быть собран, то только недобитая контра или засланный из Японии или Англии шпион и вредитель мог сорвать сбор и вывоз урожая. Ну, такого мы сразу выявим и расстреляем, семью сошлём, чего цацкаться? Всё одно – беспаспортным советским рабам деваться некуда. В город никто не отпустит, а не хочешь здесь вкалывать, то будешь горбатиться на дальнем Севере. Ещё вспомнишь свою привольную житуху в колхозе.

Пассажиры не спеша покидали места, разминая затёкшие спины и ноги. И только молодёжь, словно и не было длинного и трясучего переезда, попрыгав с кузова, разом пошла в пляс, окружив жениха с невестой. Тут и частушки подоспели.

 
– Над рекой стоял туман,
Девки в бане мылися.
Мужики их не дождались,
Сразу утопилися. И-и-и-эх!
 
 
По грибы ходили с милым,
Встретили медве-е-е-дя,
Быстро бегает милёнок,
Ну куда ж ты, Федя?
 
 
Я давно уж перезрела
И любви мне подавай,
Я все песни перепела.
Милый, сватов засылай!
 

Уже от дома вышла встречать молодых заждавшаяся семья. С караваем на расшитом рушнике и с солонкой посреди хлеба. Вот уже и молодые отломили по кусочку, макнули в соль и отправили в рот. Тут и гости оголодавшие подоспели, разодрали каравай на части, со смехом передавая друг другу куски. Вот уже все вышли из автобуса, только дядько Степан идти не в состоянии, а Клаве одной его не поднять. Так Фимины друзья его впятером и вынесли, да и отнесли спать к сараю. Потихоньку начали выносить угощение на стол. А еврейская родня приехала со своими котомками. Извинились перед родными невесты, объяснили, что вот, мол, так и так, не позволяет им вера свинину кушать, да и мясное с молочным мешать. Так что просят извинить и не сердиться, но вот тут привезли кое-чего для заветы отцов соблюдающих, где можно на печь поставить?

Так это что ж, хохлы своё есть будут, а жиды своё? Что ж это за свадьба? И как потом нашей Галочке в вашем городе есть? Так она ж там окочурится на ваших жидовних харчах! Взяло время объяснить, что не все соблюдают, остальные, в том числе и молодые, едят всё. Но вот родители жениха и ещё пяток родных придерживаются старорежимных взглядов, но ни в коем случае не желают обидеть новую родню и искренне извиняются.

Под бурчливое недовольство Галочкиной родни недоразумение уладили, и хозяйки с двух сторон приступили к готовке. Семья Лёвчика уже давно не соблюдала кашрут, т. е. древние еврейские правила питания. Самуил Шаевич справедливо полагал, что если бы Господь хотел, чтобы евреи ели только завещанную им еду, то всю другую убрал бы из обихода. Давид же помнил, как в его семье до революции соблюдали традиции. Но семью он покинул рано и помотался по фронтам гражданской. А там не то что кашерное, просто сожрать бы что-нибудь. Там о кашерной маминой еде он мог только втихомолку вспоминать. Да и праздники еврейские его уже не интересовали. Новая власть дала народу достаточно своих праздников. Если ещё и еврейские праздновать, в которые по старым законам и работать-то нельзя, то кто ж тогда семью будет кормить? И кто такого работника будет держать? Нет уж, делу время – потехе час. Так и накрыли стол, рядом с молодыми сели все, кто нормально ест, а в конце стола еврейчики со своими штучками. Да и смеху не оберёшься, смотреть на их край. Тут на центральной части и сальцо, и грудиночка, колбаска домашняя, картошечка на сальце жаренная, голубцы со свининой, макают в густую домашнюю сметану – объедение! А там? Срамота одна! Рыбные тефтели – гефилте фиш, макароны привезли. Ха-ха-ха! Когда и где вы видели, чтоб на деревенской свадьбе макароны ели? Ладно хоть молочными продуктами не побрезговали. Сметану себе поставили, да и брынзу приняли. Одолжение сделали! Спасибо вам в шляпу! Соленья тоже приняли, хлеб и овощи. Редисочка наисочнейшая, прям с грядки. И укроп с петрушкой. А вот и огурчики первые. Рассаду дед Остап в тёплом сарае высаживал раньше всех. Вот и огурчики выросли раньше, чем у соседей. Как раз к свадьбе любимой внучки и поспели. Да только не могла, что ль, голуба наша нормального парубка найти? Чего с жидовнёй-то путаться? Они, конечно, тоже люди. И даже образованные. Вон среди них сколько врачей, учителей, мастерового народа, да и руководителей немало. Только не наш народ это, ох не наш. Ты их приюти, бездомных, на своей земле. Они тебе раз – и Христа распянут! Да ещё и орут при этом, что Христос из ихних, из евреев будет, и что это их внутреннее еврейское дело! Во как повернули! Во хитрожопые, уже и Христа в свои записали. Ну и что, что дело в Иерусалиме было? Что, там не могло найтись на эту роль какого-нибудь украинского хлопца? Ну на худой конец москаля, но евреем Христос никак быть не мог! Кто ж в это поверит?