Рафаэль Гругман
Боря, выйди с моря 2. Одесские рассказы
* * *
То, что дворовое сообщество легко обходилось без телефона, я уже говорил.
Супружеская пара с двумя нарядно одетыми детьми подошла к парадному входу.
– Мильманы дома? – осведомляется глава семейства у бабушек, бросивших якорь на низкие табуретки в тени развесистого дерева, сохранившем воспоминания о броненосце «Потёмкин».
– Счас спрошу, – откликается председатель собрания, поднимается с трона, неспешно заходит во двор и, закинув голову, зычно кричит, распугивая голубей, живущих под крышей:
– Мадам Мильман! Ви дома?!
– А что?! – ответствует с пятого этажа мадам Мильман…
– К вам люди…
* * *
ХХII съезд стал съездом надежды не только для Людиной мамы.
Весь 1961 год начиная с 12 апреля двор пребывал в лихорадочном возбуждении. Началась долгожданная героическая эпоха, и каждый, испытывая гордость за принадлежность к Великой стране, умилённо следил за динамичной хроникой героических будней: Гагарин и Хрущёв, Хрущёв и Фидель, Фидель и Терешкова, Терешкова и Хрущёв – ура!
Всё не в счет: и в подвале живущие Зозули, и перенасыщенные коммуналки, отсутствие воды, туалета, чёрт с ним, с туалетом, – утром можно вылить ведро в канализацию – когда МЫ (о, это великое советское МЫ, позволяющее чувствовать себя сопричастным всему – победе «Черноморца», революции на Кубе, судьбам Манолиса Глезоса и Патриса Лумумбы), МЫ, нищие, затравленно дисциплинированные, только-только отстроившие руины, прорубили окно в сердце клятой Америки. «Куба – любовь моя, остров зари багровой…»; и вихрем в космос, выкуси Америка, он сказал: «Поехали!» – и до хрипоты в горле, до одури в глазах: «У-ра-а!!!»
Но если быть хронологически точным, то в споре, что было раньше: курица или яйцо, вначале было 12 апреля, а потом сентябрь шестьдесят первого, когда Парикмахера чуть не хватил удар: Евтушенко, «Бабий Яр», в «Литературке»…
– Шелла, ты только послушай, – восторженно вопил Изя, – «еврейской крови нет в крови моей. Но, ненавистен злобой заскорузлой, я всем антисемитам как еврей, и потому – я настоящий русский!» Как он сказал! Как ему позволили? Это не просто так. Без ведома Самого такое опубликовать не посмели бы!
Ну а когда грянул октябрь и Хрущёв выступил со своим докладом на съезде – изумление, растерянность, восхищение, всё слилось в одном слове «надежда»: «прощайте годы безвременщины» и «бездны унижений».
А затем ещё один доклад – от одного потрясения к другому.
Через двадцать лет нас ждёт коммунизм! Господи! Какое великое счастье жить в этой стране! Только бы дожить до восьмидесятого года, когда будет полное изобилие и бесплатный проезд в трамвае.
– Читай, Шелла, там так и написано: каждый будет иметь квартиру, телефон…
А чудесный лозунг «От каждого по способностям – каждому по потребностям» просто не мог не нравиться. Не имея особых к чему-либо способностей и закрываясь стандартным: «Я больше не могу», отовариваться сполна, по потребностям, – какой дурак, если он не чересчур умный, не захочет при коммунизме жить.
Я хочу! Я очень хочу жить при коммунизме. И Изя Гейлер, и Валька Косая, и Петя Учитель, и Мишка Майер, и Изя Парикмахер, и Зозули – все хотят там жить. Только бы прожить ещё двадцать лет без войны!
Изя Парикмахер подал заявление о приёме в партию. Его не приняли – посчитали недостойным, и он не обиделся. В душе он считал себя коммунистом.
Шая-патриот его успокаивал: «Не волнуйся, тебя ещё примут!»
Он послал уже две поздравительные телеграммы съезду и сейчас помогал Юрию Алексеевичу Дубовцеву писать письмо в ЦК КПСС. После составления нескольких вариантов они выбрали наиболее краткий и убедительный.
«Дорогой Никита Сергеевич!
Я, Дубовцев Юрий Алексеевич, был мобилизован в армию 14 июля 1941 года.
В составе 25-й Чапаевской дивизии участник героической обороны Одессы и Севастополя. В июле 1942 года после окончания героической обороны Крыма вместе с большой группой бойцов Красной армии, непреднамеренно попавших во вражеское окружение, я был взят в плен. В плен попал раненым, без патронов и ничем себя не скомпрометировал. Бежал, партизанил, вновь попал в плен, был вывезен в фашистский лагерь на территории Германии. В феврале сорок пятого освобождён американцами, прошёл проверку в «Смерше», доказавшую, что я не был предателем и попал в плен не по своей воле, тем не менее 5 лет провёл в заключении и, несмотря на боевое прошлое, участником Великой Отечественной войны не считаюсь.
Прошу Вас, дорогой Никита Сергеевич, в свете решений исторического съезда КПСС, рассмотреть моё заявление и, чтобы 9 мая мне не было стыдно перед моими детьми, считать меня участником войны и выдать положенную медаль «За победу над Германией».
Весь шестьдесят второй год «Известия» печатали биографии реабилитированных военных. Какие имена! И вопль восторга, 11 июля – в космосе Николаев, 12 июля – Попович! Шестьдесят третий год: 14 июня – Быковский, 16 июня – Те-ре-шкова!
И в тот же год, не давая передохнуть от восторгов, невиданный в истории брачный союз трёх любящих сердец.
О любви втроём наш двор кое-что знал. И я не буду пересказывать хрестоматию, тем более что в любовных сценах Мопассан из меня никудышный, но чтобы так, в открытую, на весь ликующий Советский Союз. О, это было впервые.
В день массовых свадеб, восьмого ноября 1963 года, двор умиленно наблюдал за счастливыми космонавтами, Николаевым и Терешковой, и гадал, благо ещё не было мексиканских телесериалов, только ли роль посажёного отца играет на государственной свадьбе сияющий Никита Сергеевич.
– Побывав в космосе, она сможет родить? – ни к кому не обращаясь, с оттенком недоверия произнесла Шелла, не подозревая, что этот же вопрос беспокоит учёных мужей, задумавших медицинский эксперимент по изучению способности людей, побывавших в космосе, зачать здоровое потомство.
Изя восхищённо посмотрел на жену, но промолчал, что, однако, не ускользнуло от трёхлетней Региночки Парикмахер, безотрывно воткнувшейся в телевизор.
– Мама, а наш папа тоже генеальный секеталь? – неожиданно вопрошает она и на недоумённый вопрос мамы: «Почему ты так решила?» – категорически заявляет: – А он смотрит на тебя, как дядя с телевизора.
– Абрам, ты только послушай, какой умный ребёнок, – прерывает её бабушка. – Иди ко мне, ласточка, дай я тебя поцелую, и не повторяй больше этих глупостей. Договорились?
«Генеальный секеталь» этого не слышит: он занят более важным делом – лицезрением государственной свадьбы. Хотя через тридцать лет, когда уставший от бесконечного потока просителей визы начальник одесского ОВИРа не выдержит и спросит в сердцах: «Вы-то зачем едете? У вас прекрасная работа, трёхкомнатная квартира. Вам-то чего не хватает?» – именно этот вопрос вдруг станет для него актуальным.
– Простите, а мог ли я в этой стране быть избран генеральным секретарём КПСС? Стать космонавтом? Героем теленовостей? Не под псевдонимом Зорин или, скажем, Утёсов, а под своей родной фамилией – Парикмахер?
Полковник удивлённо на него посмотрит: «Пришибленных много», – подумает про себя и молча подпишет разрешение на отъезд.
Это будет потом. А пока Изя курит во втором дворе вместе с Борей Ольшанским и убеждает его в скорой парламентской победе левых сил во Франции и Италии.
Вдруг – о, это нечаянное вдруг! Оно всегда некстати: вдруг прорвало трубы, ударили морозы, пропало масло, судья дал пенал, сионисты подкупили, а ЦРУ взорвало. Вдруг, когда все уверовали в правдивость Изиных слов, из соседнего парадного с диким криком и со спущенными штанами выскакивает во двор молодая женщина. Самые отчаянные, а всегда находятся те, кому море по колено, рванули в парадное и застали там мужчину со спущенными штанами, растерянно глядящего на своё обосранное хозяйство.
– Тише, – умоляюще просит он, – за дверью жена.
А теперь по порядку. В счастливый для семьи Николаевых день во втором дворе отмечалась годовщина свадьбы. И в порыве чувств, нахлынувших после принятия спиртного, захотелось вдруг неким М. и Ж., состоявшим в особых отношениях, выяснить особые отношения ещё раз, несмотря на присутствие за столом своих половин. За неимением вариантов – на лестничной клетке.
Только они начали их выяснять, как, вспомнив об осторожности, Ж. прошептала: «Выключи свет! Не ровен час, кто-то выйдет».
И тогда М., не отрываясь от дела, прижимая к себе правой рукой Ж. и пятясь задом к выключателю, протягивает вверх левую руку (поэкспериментируйте на досуге, легко ли выполнить этот трюк) и… хватается за оголённый провод.
Ну, а дальше всё по законам физики: М. – проводник электрического тока, Ж. – потребитель. Реактивная сила, катапультировавшая Ж. во двор, равна силе, с какой Ж. отблагодарила проводник М. Это какой, третий закон Ньютона? – Сила действия равна силе противодействия, но направлена в противоположную сторону.
Подробности М. рассказал приютившему его на пару минут Боре Ольшанскому.
Если бы Боря был художником, ещё один живописный шедевр «Купание красного коня» украсил бы аукцион в Сотби, но увы…
На телеэкране Никита Сергеевич заканчивает произносить тост и целует невесту.
Праздник в разгаре!
Немыслимо представить, что через год Хрущёва тихо снимут и почти все, мой герой – исключение, воспримут это с удовлетворением. Перебои с продуктами, очереди, ежедневное поучительное мелькание его на экране – всё будет дико раздражать и породит массу анекдотов, один из которых запомнился до сих пор: «Что будет, если дать кулаком по лысине?» – «Всё будет».
Кончалась навеянная глотком свободы эпоха романтизма, более точно названная оттепелью, предчувствуя скорые заморозки и гололёд.
Наступило время лицемерия, когда одни удивляясь, другие – восхищаясь бунтом одиночек, третьи – упорно не замечая и слепо подчиняясь системе, – все вместе находили в себе силы мирно с ней сосуществовать, где надо – подыгрывая, где надо – подмахивая; время, правила игры которого удачно подмечены в анекдоте о пяти противоречиях развитого социализма: «Все недовольны, но все всегда голосуют “за”»…
* * *
20 июля 1966 года где-то над Уралом на высоте десять тысяч метров в нарушение всех запретов командир авиарейса Одесса – Новосибирск включил радиотрансляцию матча сборных СССР – Чили, и прорывающееся сквозь треск эфира: «Мяч у Паркуяна», – возвращало меня в одесский аэропорт.
Я шёл к самолёту по лётному полю и знал, что мама глядит мне в спину, запоминаются последние взгляд и жест и, если я обернусь, именно это она и запомнит. Слабость. Я должен идти, – убеждал я себя, – не оборачиваясь, она должна запомнить мою уверенность.
Я улетал на учёбу. Поступал на впервые открывшуюся в СССР специальность, ни о чём мне не говорящую, но умную и загадочную – «автоматизированные методы обработки экономической информации». Чистой воды гуманитарий «клюнул» на слово «экономической».
Ещё через полгода, а потом ещё через год, и ещё… Где бы я ни находился, в ночь на первое января я буду ждать четырёх часов утра по новосибирскому времени, чтобы Новый год встретить одновременно с Одессой.
Во двор я не вернулся, изредка попадая наездами, затем и вовсе… Поэтому о дальнейшей судьбе героев его знаю не много.
Вадик Мулерман из девятнадцатой квартиры уехал к родителям в Харьков – как выяснилось впоследствии, морские ванны и курортный воздух позволили ему стать эстрадным певцом.
Председателю Конституционного суда почти девяносто, полуслепой и полуглухой, он живёт с дочерью в Израиле. Изя с Шеллой в Америке, – к их судьбе, дай бог, мы вернёмся по прошествии времени, – а вот Изя Гейлер, Женька Суворов и Мишка Майер как жили, так и живут в третьем дворе…
Валька Косая, извините, мадам Тхань живёт во Вьетнаме. У неё две дочери, больше похожие на отца, чем на мать. А где Петя Учитель – ума не приложу… Так же, как до сих пор не могу смекнуть, куда подевались головы двух бронзовых львов, украшавшие фасад дома на Маразлиевской, 5, и Одесса, которую мы потеряли…
Часть вторая
Боря, выйди с моря
Тс-с… У Изи появилась женщина.
Не имея привычки лазить по мужниным карманам, Шелла сдала в химчистку на Будённого Изин костюм, а когда на третий день пришла его забирать, вместе с костюмом приёмщица гордо возвратила обнаруженные во внутреннем кармане пиджака восемьдесят рублей и конверт с аккуратно выведенным красивым женским почерком адресом: Одесса-14, до востребования, Парикмахеру.
– Это мне? – принимая находку, дрожащими губами произнесла Шелла, выдавливая сквозь зубы благодарную улыбку. – Спасибо. Только зачем?
Последние слова, сердцем предчувствуя неумолимо надвигающуюся катастрофу, она вымолвила невпопад, чисто механически воспроизводя приличествующие движения. Поправила прическу, зачем-то отошла к скамейке, сбитой двумя поперечными досками из трёх стульев, и обессиленно присела, сжимая злосчастные восемьдесят рублей и конверт.
– Женщина, вы забыли костюм, – доплыла к ней из далекого космоса странная фраза.
– Щас, щас, – растерянно отвечала Шелла, дрожащими руками вскрывая конверт. – Спасибо. Минуточку. Я щас.
Так и есть… Женщина.
Прежде чем приступить к оглашению письма и составлению протокола изъятия вещественных доказательств, следует перевести стрелку часов на некоторое время назад, а именно в год тысяча девятьсот семьдесят первый, когда Изя начал «делать большие деньги». Особо нетерпеливые, жаждущие общественного суда, могут пропустить несколько беллетристических глав, важных лишь для моего подзащитного. Согласитесь, во все времена коллекционирование денежных знаков – занятие хоть и приятное, но не из самых лёгких и безопасных, а если вспомнить, какой на календаре год, Великую Эпоху и рекомендации достопочтенного Остапа Ибрагимовича чтить уголовный кодекс и использовать лишь сравнительно честные способы их отъёма, то всё становится на свои места.
Особо непонятливым напомним притчу о замёрзшем воробье, обогретом проходящей лошадью, ожившем, радостно зачирикавшем и попавшем в лапы кошки, назидательно промяукавшей мораль для всех последующих поколений: сидишь в тепле – наслаждайся жизнью и не чирикай об этом радостно во весь голос.
Изя уголовный кодекс не только чтил, но и временами почитывал, любуясь немеркнущим с тридцатых годов бестселлером – статьей о видах незаконного промысла. Индивидуальная трудовая деятельность: шитье лифов, ремонт обуви, починка часов, изготовление табуреток – для пресечения ростков капитализма разрешалась только при наличии лицензии, получение которой из-за отсутствия инвалидности (данные паспорта и контузия при Будапеште в учёт не принимаются) для Изи, впрочем как и для любых иных искателей приключений, было сопоставимо со счастьем выиграть билет на право быть захороненным у Кремлевской стены. Об Изиных похоронах, если будет суждено нам до них дожить, поговорим позднее, а сейчас, как обещано, переводим стрелку часов назад.
– Колорадский жук! На верёвке прыгает, ножками дрыгает! – бойко рекламировал возле Ланжероновской арки «прыгающие» мячики безногий инвалид.
Изя, следуя с семьей на пляж, искоса посмотрел на начинающую полнеть жену, представляя её на месте инвалида, затем на бодро шагающую впереди тёщу («У неё торговля пошла бы лучше», – подумалось ему) и не без доли сожаления произнёс:
– У твоей мамы такие прелестные формы, что, будь она на двадцать лет моложе, вполне могла бы за счёт своего бюста содержать всю нашу семью.
– Меня ты уже не принимаешь в расчёт? – расправив плечи, шутливо обиделась Шелла.
– Как это не принимаю? – деланно возмутился Изя. – А кто ежемесячно отдаёт тебе сто тридцать рэ? Если поделить на тридцать дней, то получается почти по четыре рэ за ночь. А с учётом простоев и выходных ты зарабатываешь за ночь почти как валютная проститутка.
– Нахал! – Шелла включилась в игру и, смеясь, слегка стукнула его кулачком по спине. – Ты меня так дёшево ценишь? Сегодня ты будешь иметь большую экономию, – и для пущей убедительности она насупила брови. – Так, с сегодняшнего дня ночуешь у своей мамы. Она мне ещё будет доплачивать, чтобы я забрала такое добро назад, – распаляясь, витийствовала Шелла.
Изя не думал сдаваться:
– Всё, ухожу к маме. Два раза в неделю. Значит, восемь раз в месяц. Сто тридцать на восемь – это сколько? – вслух подсчитывал он. – Пятнадцать, нет, шестнадцать рэ за ночь… Да за такие бабки я же могу царский номер снять в «Красной»!
Супруги полусерьёзно-полушутя обсосали тему проституции, индивидуального промысла, истреблённого в первые советские пятилетки и, ввиду отсутствия оного в эпоху развитого социализма, не вошедшего в перечень незаконных, а посему и ненаказуемого.
– Ну, что же придумать? – лежа на подстилке, рассуждал Изя. – Малярничать, строить коровники – это не с моими руками…
– Руки у тебя действительно растут из задницы, – донёсся из-под газеты до боли родной голос Славы Львовны.
– Хоть здесь можно не вставлять свои двадцать копеек? – недовольно огрызнулся Изя. – Вы, кажется, загораете, – сделал он ударение на слове «кажется». – Так загорайте себе на здоровье и не портите людям море.
Шелла толкнула его в бок и шепнула: «Прекрати».
Изя не унимался: «Это когда-нибудь кончится? Я пришёл на пляж отдыхать, а не слушать бесплатных комментаторов армянского радио! Если ей скучно, пусть разомнётся ногами по песку!»
Шелла вытащила из целлофанового кулька персик: «На, подкрепись!» – и, дождавшись, когда лекарство подействует, вернулась к реалиям дня: «А может, ты смог бы, как Аркаша, торговать на толчке джинсами? Я могу переговорить с Гришей, и он даст тебе товар на пробу».
– Чтобы меня посадили?! – взорвался Изя и осёкся, застыв взглядом на полнокровной матроне, в шаге от него снимающей лиф.
– Фима, пойди хорошенько прополосни и выкрути, – давала она очередное указание мужу-дистрофику.
– Мамочка, дай я тебе помогу застегнуть лифчик, – засуетился дистрофик, пытаясь тщедушным телом прикрыть наготу супруги.
– Я тебе что сказала делать! – строго прорычала одесская мадам Помпадур.
Скорчив гримасу, привлекая внимание жены, Изя восторженно указал ей на стриптиз по-одесски, для убедительности пробормотав: «Как тебе это нравится? Рубенс должен здесь застрелиться», – что, по-видимому, означало: пышнотелые красавицы Рубенса не стоят мизинца одесской мадонны, и, наблюдая за дистрофиком, безропотно ушедшим к морю полоскать лиф, продолжил прерванный разговор.
– Нет, толчок не для меня. Я сгорю от стыда, прежде чем вытащу что-либо из сумки, – он встал, стряхнул с груди песок и протянул руку жене: «Хватит о делах. Идём освежимся».
* * *
За исключением двух летних месяцев, когда в Одессе нечем дышать, остальное время года в границах от Пироговской до Старопортофранковской воздух над городом насыщен парами аурума. Феномен этого атмосферного явления, равно как и озоновой дыры над Индийским океаном, до сих пор остаётся научной загадкой, хотя и бытует мнение, что наличие золота в атмосфере – следствие носовых выбросов полумиллиона вундеркиндов, выбравших для своего созревания этот странный город.
Не стоит особого труда опровергнуть сказанное, ибо, попав на другую почву, одесские самородки тускнеют и во втором поколении ничем выдающимся не выделяются. Нет, дело в ином. И если секрет воздуха был бы разгадан, то ничего не стоило бы воссоздать его в лабораториях Москвы и Петербурга; ан нет, кисло в борщ (дословный перевод: на-ка, выкуси!), здесь и только здесь, в очерченных от моря границах, если правильно дышать, суждено стать писателем, артистом или, на худой конец, миллионером.
Ося Тенинбаум, простите – Тенин, а чёрт, проклятый склероз, Ося Баумов умел дышать носом. И когда все ходили осатаневшие, он, благодаря особому даже для одесситов строению носоглотки, мгновенно чувствовал, с какой стороны дует гешефтный ветер и безошибочно шёл на запах свежо хрустящих денег.
Талант его – в нужное время «находить узбека», – открывшийся в военном Ташкенте, с необычной силой расцвёл на родной почве. В Осе родился изобретатель.
– Пусть Изя засунет свой гонор в задницу и придёт ко мне, – убеждал Ося Шеллу на дне рождения Славы Львовны. – Я включу его в список соавторов. Кроме того, что он хороший конструктор, ничем иным он не может похвастаться. Таких, как Изя, я могу набрать пучок зелени в базарный день. Но он мой брат. Я хочу помочь ему. Ты не возражаешь? – Шелла кивнула головой, не вникая в потайной смысл его речей. Ося многозначительно улыбнулся и, обняв Шеллу за талию, пригласил на медленное танго. Изино согласие не требовалось – он находился в командировке и в день рождения тёщи отметился поздравительной телеграммой.
– Ты такой умный, – польстила Шелла. – Как ты превратился в изобретателя?
Ося расплылся в самолюбивой улыбке.
– С моими мозгами Изя тоже им станет. Не так важно изобретение, как гонорар. Надо доказать, – как – это история отдельная, – что какая-то фитюлька произвела техническую революцию, аналогичную изобретению пороха, фарфора, шёлка, и как минимум тянет на максимально полагающееся по советским законам вознаграждение. Дабы не утомлять тебя цифрой в двадцать тысяч рублей приведу товарный эквивалент: четыре автомашины «Жигули» или триста двадцать ящиков «Столичной».
– Вау! – у Шеллы перехватило дыхание. – Ты гений!
– В жизни, как и в дипломатии, высшее искусство – свести две стенки, – указав на две противоположные стены, нашёптывал Ося. – Я на спор, на два прихлопа, три притопа уболтаю любого, в том числе и тебя, на всё что угодно.
– На всё что угодно не надо, – наигранно засмеялась Шелла. – Я замужняя женщина. Но как ты знаешь, какая заявка выстрелит? – вернулась она к волнующей её теме.
– А я ничего не знаю, атакую количеством. Беру в соавторы Изю, он – меня. Как учил Гегель? Со временем количество переходит в качество. Чем больше заявок подано, тем больше вероятность, что одна из них отблагодарит нас по максимуму. Сам Господь Бог велел пастве не кушать пирог в одиночку. Хочешь получить свой кусок пирога – делись с ближним. Всё поняла?
– Кто спорит, когда речь идёт о гешефте, – охотно подтвердила Шелла, мысленно подсчитывая дивиденды. «После возвращения Изи из командировки надо попытаться помирить его с Осей. Ссора их была просто дурацкой».
– У меня уже сорок авторских свидетельств, и везде я не один, в компании. Сумма вознаграждения увеличивается, если в соавторах директор и главный инженер. Делиться, душенька, надо с начальством, – нежно ворковал над её ухом Ося, раскрывая секреты бизнеса. – Выпьем по этому случаю на брудершафт? – подвёл он её к именинному столу.
– Спасибо, но я не пью.
– У меня есть прекрасный тост. Самый короткий в мире. В котором заключена мудрость всех книг.
– Ну?
– Ты его уже сказала, – он замолчал, пристально посмотрел ей в глаза и, подняв бокал, с придыханием многозначительно произнёс:
– Н-нууу…
* * *
Женька Левит дико хохотал. Разинув рты, сотрудники отдела непонимающе глядели на трясущегося Женьку, постепенно заражаясь его настроением, и только Гриша Корецкий, студент, принесший Жене на рецензию свой диплом, чуть не плача смотрел на него умоляющими глазами.
– Ну смотри, – сквозь смех выдавил из себя Женька, – раздел «Гражданская оборона». Что ты пишешь? Подзаголовок: «Средство защиты спецстанка от оружия массового поражения». Ну, а дальше, – давясь от смеха читал он, – «оружием массового поражения является ядерное, химическое, бактериологическое…» Ну как, – чуть ли не в истерике вопил Женька, – как ты будешь защищать спецстанок от оружия массового поражения? – Он наконец-то посмотрел на поникшего Гришу и, с трудом успокаиваясь, предложил оригинальный ответ: «Будешь в шпиндель делать прививки от оспы?»
Гриша молча забрал диплом и скрылся. Женька долго корил себя, что не сдержался и не дочитал диплом до конца, лишив себя удовольствия, но после этой истории он присел за Изин кульман.
– Старик, пора уже на мудаках начать делать деньги. Чертёжный лист стоит пятнадцать рэ. К нам на практику приходит уйма ребят из техникумов и из институтов. Среди них наверняка есть те, кто никогда не держал в руках карандаш. Диплом техникума стоит от ста тридцати до ста сорока. Попробуем открыть бизнес напополам?
Изя посоветовался с Шеллой, очередной раз перечитал уголовный кодекс и удостоверился: чертёжные работы, равно как и проституция, законом запрещены не были.
– Один из нас должен начать работать, – за традиционным вечерним чаем Шелла подвела итог колебаниям мужа. И, улыбаясь, предложила: – Выбирай. Ты или я. Закон предоставил нам равные возможности для ведения бизнеса. Аминь! – подняв чашку, салютовала она и небрежно бросила на чашу весов ещё одну гирьку. – Региночка из всего уже выросла. Да и у меня, стыдно сказать, нет лишней пары трико.
Последний аргумент, если пользоваться им осторожно, убивает любого. Изя не исключение. Забота о трико – святой долг супруга. Это прописано в законе о семье и браке, не помню, в какой главе. Любой юрист по разводам подтвердит его значимость.
* * *
На Восьмой станции Черноморской дороги у Женьки был собственный дом. Дом – это громко сказано. Две небольшие комнаты и кухня на первом этаже, винтовая лестница и большая комната на втором, в которой Женька установил украденный с работы кульман. Жил он с женой на Гайдара, а оставшийся в наследство от родителей дом служил то летней резиденцией (типа Кэмп-Дэвида), то домом деловых встреч, для чего в каждой комнате имелись диван и смена постельного белья (на всякий пожарный случай). А с недавних пор под крышей дома разместилось подпольное Конструкторское бюро по серийному изготовлению дипломных проектов.
Поиск клиентов Женька взял на себя. Он «отлавливал» их, когда студенты приходили на преддипломную практику, группой собираясь у заводской проходной, и брал их ещё тёпленькими.
– Девочки, – выбирал он двух-трёх приглянувшихся ему студенток, твёрдо уверенный, что чем девочка симпатичней, тем большая вероятность, что диплом она сделать не в состоянии, – если кому-то нужна помощь при написании диплома: чертежи, записка – пожалуйста, вот мой адрес, – и вручал самодельную визитку с указанием домашнего и рабочего телефонов.
С заочниками было сложнее – вылавливали их только во время экзаменационной сессии, – но зато они платили получше и «отдавались» быстрее. Женька подходил к техникуму и, выискивая по расписанию экзаменационной сессии нужную группу, проделывал тот же рекламный трюк.
Каждый новый семестр существенно пополнял семейный бюджет Парикмахеров, и вскоре Шелла смогла позволить себе не только лишнюю пару трико, но и итальянские сапоги, и югославские туфли. А летом супруги съездили в отпуск в Прибалтику.
* * *
Вот и дошла очередь до письма. Мне так не хотелось, чтобы Шелла его читала, и я как можно дольше оттягивал его обнародование, но, если она уже вскрыла конверт, не могу же я, пользуясь правами автора, вырвать письмо из рук и уничтожить. Даже воспользовавшись случайным порывом ветра. Нет, будь что будет, я не в силах повернуть колесо истории вспять.
Изенька, счастье моё ненаглядное!
Я ночами не сплю, думаю только о тебе. Муж подозревает что-то, спрашивает каждый раз, почему я не в своей тарелке. А что я могу ему сказать? Что влюбилась, как дура? Но дело не только в этом. Я вчера была у гинеколога, и он подтвердил, что я беременна. Если ты скажешь «да» и захочешь, чтобы я подарила тебе сына, скажи только «да», и я всё для тебя сделаю. Только чтобы мы были вместе. Моя мама всё знает, а Вася нет. Поэтому своё решение пиши: Измаил, Главпочтамт, до востребования, Оксане Перепелице. Я прекрасно понимаю твоё состояние и не хочу рушить твою семью, но жизнь у человека одна и счастье тоже. Имеем ли мы право отказать себе в малом – любить? Ни в чём не хочу упрекать тебя. Знаю только, что мы нужны друг другу. Очень жду твоего ответа. Всё валится из рук, когда думаю о тебе. По первому твоему звонку я скажу Васе, что мне надо отвезти контрольные в институт, и приеду.
Привет Жене. Целую бесчисленное число раз.
Твоя Оксана.
– Боже мой!
Шелла услышала голос приёмщицы и, подняв с трудом голову, увидела её, стоящей за спиной и дочитывающей письмо.
– Боже мой, какой подлец! – повторила приёмщица.
– Да, – прошептала Шелла, инстинктивно пряча тетрадный листок.
– Дать водички? – участливо спросила приёмщица, аккуратно кладя возле Шеллы мужнин костюм, и, видя, что та вот-вот разрыдается, присела рядом.
– Думаешь, мой муж был лучше? До химчистки я ведь не работала. Была морячкой. Проводила я его как-то на судно (он плавал стармехом на «Грузии»), попрощалась и уехала на такси домой. А по дороге вспомнила, что оставила у него ключи от квартиры. Возвращаюсь на этой же машине в порт, влетаю на пароход (до отплытия оставалось минут двадцать), а он уже закрылся с бабой в каюте. Не мог, скотина, дождаться выхода в море. А я ведь за три часа до этого – подумать только: за три часа! – была с ним. Что, он был так голоден, что не мог потерпеть неделю? Или всё та же блядская мужская натура?! Было бы куда сунуть! Меня аж кипятком ошпарило!
Приёмщица выговорилась, обняла Шеллу за плечи и благодушно продолжила:
– И чего я добилась? Молодая была. Горячая. Едва двадцать шесть исполнилось. Сыну два года стукнуло. Как он потом ни уговаривал и ни молил о прощении – я сказала: «Нет, уходи». А сейчас жалею. У него другая семья, а я десять лет как одна с сыном. Конечно, мужики были – стоит хвостом вильнуть, табун под окнами бьёт копытами. А когда до женитьбы дело доходит, нет никого, вмиг разбегаются. Знаешь что, вот тебе, милочка, мой совет: сделай вид, что ничего не знаешь. Положи письмо в карман и отдай вместе с костюмом. А деньги себе забери.
Шелла удивлённо подняла на приёмщицу полные слёз глаза.
– Да, да, не удивляйся. Поверь, так будет лучше. Деньги тебе не помешают. А если появится шанс рассчитаться, око за око, – она пригрозила изменщикам кулачком, – ни минуты не сомневайся, дуй во все паруса. И посмотрим, кто за кем ещё будет бегать. Извини, у меня люди, – приёмщица кивнула на очередь, выстроившуюся, пока они разговаривали. Нехотя приподнялась. Дружелюбно улыбнулась. – Заходи, подруга, когда будет время. Посекретничаем, – и, покачивая телесами, не торопясь, поплыла на рабочее место.
Шелла вышла на улицу. Не замечая трагедии, город жил обыденной жизнью. Прохожие спешили по своим делам, не выказывая малейшего желания остановиться и выразить сострадание. Жить не хотелось. Но, как ни странно, не возникало и желание умереть. Шелла бесцельно дошла до угла, вернулась к химчистке, несколько минут постояла у входа, подумывая о мести: стоит ли подойти к приёмщице и поинтересоваться, есть ли у неё кто-нибудь на примете. Крамольная мысль властвовала недолго, и она приняла единственное разумное в данный момент решение: дать бой на вражеской территории. Цвет лица восстановился, она схватила такси и поехала к Изиной маме.
